Противоречия современной науки. Естественнонаучная картина мира и ее неполнота.

Противоречивость современной науки проявляется особенно ярко в ситуациях, когда она выходит за пределы собственной компетенции и претендует на решение мировоззренческих вопросов, лежащих в области богословия и философии: происхождение первовещества, материи и энергии; в чем смысл жизни человека и бытия Вселенной и т. п. В первую очередь этим «грешит» сциентизм (лат. scientia – «наука», «знания»), абсолютизирующий мето­дологию «точных» наук, рассматривающий их как «всеобщую вершину знания» и отрицающий религиозно-философскую проблематику как принципиально не имеющую никакого познавательного значения.

«Этот конфликт связан с существом современной науки, которая восходит к интеллектуальным и культурным трансформациям начала Нового времени. Современная наука заменила божественное откровение — «откровением» совершенно автономного, посюстороннего, самодостаточного Разума. Этот Разум (с большой буквы) обладает вполне мистическими чертами: он является универсальным, то есть всеобъемлющим, всегда и везде уместным, а также всесильным и все определяющим. Более того, этот Разум обладает силой просвещать человека — отсюда и именование целой эпохи европейской интеллектуальной и культурной истории как эпохи «Просвещения».

Любой семинарист — как прошлого, так и настоящего — без труда опознает в этих характеристиках «Разума» современной эпохи божественные свойства, то есть подмену традиционного христианского богословия — псевдотеологией современной науки. Так возникло так называемое «научное мировоззрение» — сциентизм», - замечает митр. Иларион (Алфеев)[224].

Вполне очевидно, что невозможно дать исчерпывающего, онтологического (сущностного) определения таких фундаментальных понятий как начало Вселенной, материя, энергия, информация, пространство, время, жизнь, разум исключительно с позиций естествознания, игнорируя философский, богословский, эстетический и др. аспекты. Известно ироническое замечание отечественного мыслителя Алексея Федоровича Лосева (1893-1988): «Если моль изгрызла шубу, то это еще не значит, что она ее поняла».

Претензии на построение «окончательно-истинной картины мира», также вскрывают противоречия науки, причем об этом свидетельствуют высказывания самих ученых. Например, французский математик Анри Пуанкаре предостерегал коллег: «Желать, чтобы наука охватывала природу, значило бы заставить целое войти в состав своей части»^[225].

Упоминавшийся выше методолог науки К. Поппер писал:

«Мы знаем, что наши научные теории навсегда должны остаться только гипотезами, но во многих важных случаях мы можем выяснить, новая гипотеза лучше старой или нет. Дело в том, что если они различны, то они должны вести к различным предсказаниям, которые, как правило, можно проверить экспериментально. На основе такого решающего эксперимента иногда можно обнаружить, что новая теория приводит к удовлетворительным результатам там, где ста­рая оказалась несостоятельной. В итоге можно сказать, что в поиске истины мы заменили научную достоверность на­учным прогрессом. Дело в том, что наука развивается не путем постепенного накопления энциклопедической информации, как думал Аристотель, а движется значительно более революционным путем. Она прогрессирует благода­ря смелым идеям, выдвижению новых, все более странных теорий (таких как теория, по которой Земля не плоская и "метрическое пространство" не является плоским) и нис­провержению прежних теорий. Однако такой подход к на­учному методу означает, что в науке нет знания в том смыс­ле, в котором понимали это слово Платон и Аристотель, т.е. в том смысле, в котором оно влечет за собой окончатель­ность. В науке мы никогда не имеем достаточных оснований для уверенности в том, что мы уже достигли истины. То, что мы называем "научным знанием", как правило, не является знанием в платоновско-аристотелевском смысле, а, скорее, представляет собой информацию, касающуюся различных соперничающих гипотез и способа, при помощи которого они выдерживают разнообразные проверки. Это, если ис­пользовать язык Платона и Аристотеля, информация, каса­ющаяся самого последнего и наилучшим образом проверен­ного научного мнения. Такое воззрение означает также, что в науке не существует доказательств (за исключением, ко­нечно, чистой математики и логики). В эмпирических на­уках (а только они и могут снабжать нас информацией о мире, в котором мы живем) вообще нет доказательств, если под "доказательством" имеется в виду аргументация, кото­рая раз и навсегда устанавливает истинность теории, а вот что здесь есть, так это опровержения научных теорий»^[226].

В 1931 г. австрийский математик и философ К. Гёдель (Kurt Gödel; 1906 - 1978) доказал т. н. «теорему о непротиворечивости» и «теорему о неполноте», согласно которым, в любой достаточно сложной непротиворечивой теории всегда существуют утверждения (аксиомы), которые средствами самой теории невозможно ни доказать, ни опровергнуть; непротиворечивость достаточно развитой теории не может быть доказана средствами этой же теории[227]. Таким образом, любая теория, как и вся наука в целом, имеет предел своей применимости, а полнота истины оказывается недостижимой средствами одной лишь рациональности.

Фрагментарность, как одна из существенных черт научного знания, с одной стороны, позволяет углубляться в изучении отдельных фактов и процессов, с другой, автоматически лишает его целостности (что отчасти пытается преодолеть системный подход)[228]. «Существуют отдель­ные науки, а не наука вообще как наука о действительном, однако каждая из них входит в мир беспредельный, но все-таки единый в калейдоскопе связей», - отмечал К. Ясперс^[229].

А.А. Горелов замечает:

«Не следует забывать об относительном характере научных истин, находящем свое выражение в следующем парадоксе познания: знание в наиболее четкой и логичной форме достигается через науку и, в более общем плане, через рациональное мышление, но оно в определен­ной мере и ответственно за разрушение (по крайней мере идеальное) мира. … Один из гносеологических корней экологического кризиса — чрезмерный аналитизм научного мышления, ко­торый в стремлении все дальше проникнуть в глубь вещей таит в себе опасность отхода от реальности, от целостного взгляда на природу. Искусственная изоляция какого-либо фрагмента реальности дает возможность его углубленного изучения, однако при этом не учитываются связи этого фрагмента с его средой. Фундаментальная особенность структуры научной деятельности, вытекающая из ее пре­имущественно аналитического характера, — разделенностъ науки на обособленные друг от друга дисциплины. Это имеет положительные стороны, поскольку дает возможность изу­чать отдельные фрагменты реальности, но при этом упус­каются из виду связи между отдельными фрагментами, а в природе, как известно, «все связано со всем», и каждый акт изменения человеком природной среды не ограничивается какой-либо одной ее областью, а имеет, как правило, широ­кие отдаленные последствия»[230].

Православная святоотеческая традиция всегда отделяла относительное «знание», «внешнюю», «плотскую» мудрость (1 Кор. 8:1; 2 Кор. 1:12; Кол. 2:18), дискурсивный[231] разум (греч. διάνοια) от «ведения», «духовного ума» (νοῦς), «созерцания». При выстраивании правильной последовательности иерархических ступеней в познании мира через Бога и Бога в мире «природа и наука получают свое истолкование из их конечного предназначения и цели»[232], формируется целостная, непротиворечивая картина мира. Тот же, «кто не видит из слов Бога к Иову (Иов., гл. 38-41), что тварная Божья премудрость непостижима, а надеется досконально разузнать истину всего в мире с помощью внешней мудрости, тот не замечает, что возводит строение своего знания на песке, вернее, на волнующейся зыби, столь важное дело вверяя словесным плетениям наук, которые всегда можно опровергнуть другими плетениями», - говорит святитель Григорий Палама^[233].

Дата добавления: 2015-08-18