Предмет и общая структура естествознания: естественнонаучная и гуманитарная культура.

Естествознание — это раздел науки, основанный на вос­производимой эмпирической (опытной) проверке гипотез и создании теорий или эмпирических обобщений, описывающих явления при­роды.

Предмет естествознания — факты и явления, которые воспринимаются нашими органами чувств. «Задача ученого — обобщить эти факты и создать теоретическую модель, включающую законы, управляющие явлениями природы. Следует различать факты опыта, эмпирические обобщения и теории, которые формулируют законы науки. Явления, например, тяготение, непосредственно даны в опыте; зако­ны науки, например закон всемирного тяготения, — вари­анты объяснения явлений. Факты науки, будучи установ­ленными, сохраняют свое постоянное значение; законы могут быть изменены в ходе развития науки, как, скажем, закон всемирного тяготения был скорректирован после со­здания теории относительности»[142].

Естествознание, согласно своему определению, описывает мир, исходя толькоиз естественных факторов и причин, оставляя свободу ученому как для веры в бытие и промысел Бога, так и для неприятия Творца и Промыслителя. Говоря иными словами, в основе естествознания лежит методологический натурализм. Это значит, что наука рассматривает мир как замкнутую систему причинно-следственных связей, управляемых безличными законами. Поэтому ценность научных построений с точки зрения естествознания обусловливается среди прочих моментов и степенью их независимости от мировоззренческих или религиозных взглядов ученого.

Рассказывают, что однажды один из разработчиков общепринятой в настоящее время теории расширяющейся Вселенной, бельгийский математик и католический священник аббат Жорж Леметр, как-то попытался обсудить с Эйнштейном возможность более точно представить себе начальное состояние Вселенной, чтобы лучше понять природу космических лучей. Эйнштейна тема не заинтересовала: «Это слишком похоже на акт творения, - сказал он Леметру, - сразу видно, что Вы священник!». В ответ Леметр парировал: «Обсуждая научные гипотезы, я должен мыслить как ученый, а не как священник».

Следует отметить, что существуют два вида натурализма: вышеупомянутый методологический натурализм – восприятие материальной реальности как замкнутой системы причинно-следственных связей, управляемой безличными законами, и метафизический натурализм – сведение всей реальности к замкнутой системе, управляемой природными закономерностями, что влечет за собой отрицание реальности духовного мира. Любой научный работник, в рамках своей профессиональной деятельности, является методологическим натуралистом, но далеко не все ученые являются метафизическими натуралистами.

То же относится и к смежным с естествознанием областям деятельности - технике, медицине или криминалистике, в которых все строится на природных закономерностях, и никак невозможно привлечение каких-либо сверхъестественных метафизических сущностей.

Другой комплекс наук — гуманитарных, — напротив, все­гда был связан с групповыми ценностями и интересами (в первую очередь – религиозно-философскими или мировоззренческими), как самого ученого, так и в предмете исследования. Поэтому в методологии гуманитарных наук наря­ду с объективными методами исследования приобрета­ет большое значение переживание изучаемого события, субъективное отношение к нему и т.п. По А.А. Горелову, «различия между естественнонаучными и гуманитарными знаниями заключаются в том, что первые основаны на разделении субъекта (челове­ка) и объекта (природы, которую познает человек — субъект), при преимущественном внимании, уделяемом объекту, а вторые имеют отношение прежде всего к самому субъекту»[143].

Английский писатель Ч. Сноу (Charles Snow; 1905 - 1980) в работе «Две культуры и научная революция» (1956-59 гг.)[144] сформулировал альтер­нативу двух ветвей деятельности человека — научно-технической и художе­ственно-гуманитарной культур. По его мнению, они настолько раз­делены в современном мире, что представители каждой из них не понимают друг друга:

«Высказав эту мысль, я хочу сразу же предупредить, что имею в виду нечто вполне серьезное, а не забавный анекдот про то, как один из замечательных оксфордских профессоров, человек живой и общительный, присутствовал на обеде в Кембридже. Когда я слышал эту историю, в качестве главного действующего лица фигурировал А.Л. Смит, и относилась она, кажется, к 1890 году. Обед проходил, по всей вероятности, в колледже Сен-Джонсон или в Тринити-колледже. Смит сидел справа от ректора или, может быть, заместителя ректора. Он был человеком, любившим поговорить. Правда, на этот раз выражение лиц его сотрапезников не слишком располагало к многоречию. Он попробовал завязать обычную для оксфордцев непринужденную беседу со своим визави. В ответ послышалось невнятное мычание. Он попытался втянуть в разговор соседа справа - и вновь услышал такое же мычание. К его великому изумлению, эти два человека переглянулись, и один из них спросил: "Вы не знаете, о чем он говорит?" - "Не имею ни малейшего представления", - ответил другой. Этого не мог выдержать даже Смит. К счастью, ректор, выполняя свои обязанности миротворца, тут же вернул ему хорошее расположение духа. "О, да ведь они математики! - сказал он. - Мы никогда с ними не разговариваем..."

Но я имею в виду не этот анекдот, а нечто совершенно серьезное. Мне кажется, что духовный мир западной интеллигенции все явственнее поляризуется, все явственнее раскалывается на две противоположные части. Говоря о духовном мире, я в значительной мере включаю в него и нашу практическую деятельность, так как отношусь к тем, кто убежден, что, по существу, эти стороны жизни нераздельны. А сейчас о двух противоположных частях. На одном полюсе - художественная интеллигенция, которая случайно, пользуясь тем, что никто этого вовремя не заметил, стала называть себя просто интеллигенцией, как будто никакой другой интеллигенции вообще не существует. Вспоминаю, как однажды в тридцатые годы Харди с удивлением сказал мне: "Вы заметили, как теперь стали употреблять слова "интеллигентные люди"? Их значение так изменилось, что Резерфорд, Эддингтон, Дирак, Эдриан и я - все мы уже, кажется, не подходим под это новое определение! Мне это представляется довольно странным, а вам?»[145]

В советской печати в 1960-х гг. также велись очень интенсивные дискуссии между «физиками» и «лириками». В настоящее время этот кризис отчуждения и непонимания вследствие взаимопроникновения дисциплин постепенно преодолевается.

Важно помнить, что многие конфликты между учеными-естественниками и богословами могут быть частным случаем взаимного непонимания именно в сфере принципов мышления, методологии «естественников» и «гуманитариев». Так, например, пользуясь терминами «научность» или «ненаучность» по отношению к богословию (теологии), мы должны определять их содержание во избежание понятийной путаницы, подобно той, когда нападающие на «ненаучность» богословия имеют в виду совсем другую «научность» - эмпиризм, свойственный естествознанию. Действительно, в таком ракурсе рассмотрения богословие (теология) как систематическая дисциплина «ненаучно», но точно также «ненаучны» философия, литературоведение, искусствоведение и история.

Традиционно полагают, что основные различия между естественными, гумани­тарными и техническими науками заключаются в том, что естествознание изучает материальный мир, как он существует независимо от человека;гуманитарные науки изучают душевно-духовные аспекты, человеческую мысль, восприятие происходящего, а технические — матери­альные продукты человеческой деятельности.

От технических наук естествознание отличается наце­ленностью на чувственное познание как таковое, а не на конкретную деятельность по преобразованию окружающего, а от математики — тем, что исследует природные, а не знаковые системы[146].

«Однако провести четкую грань между естественными, гуманитарными и техническими науками в принципе нельзя, поскольку имеется целый ряд дисциплин, занима­ющих промежуточное положение или являющихся комп­лексными по своей сути. Так, на стыке естественных и об­щественных наук находится экономическая география, на стыке естественных и технических — бионика, а комплекс­ной дисциплиной, которая включает и естественные, и об­щественные, и технические разделы, является социальная экология»[147].

Особый интерес в контексте проблемы соотнесения «точных» и гуманитарных наук вызывает в настоящее время вопрос субъективности в естествознании (например, эффект наблюдателя в квантовой механике).

Отдельно от трех циклов наук (гуманитарных, естественных и технических) существует математика (греч. μάθημα - изучение, наука), которая близка не только к естествознанию, но и к искусству, культуре, эстетике (гармония пропорций, движений, музыкальных интервалов и т.п.) и даже богословию (например, учение о Боге как Единице и Троице, раскрытие представлений об иерархичности и бесконечности). В естественных науках связь эта проявляется в том, что математические методы широко используются, например, в физике. Таким образом, математика это особая фундаментальная область знания, являющаяся языком для других наук и обеспечивающая их взаимосвязь.

После становления классической механики И. Ньютона (Sir Isaac Newton, 1643-1727) ко­личественные методы активно применяются и в других науках. Так, А.Л. Лавуазье(Antoine Laurent de Lavoisier; 1743-1794) систематически используя весы в своих опытах, заложил основы количественного химического ана­лиза. Разработка И. Ньютоном и Г. Лейбницем(Gottfried Wilhelm von Leibniz; 1646-1716) (независимо друг от друга) дифференциального и интегрального исчис­ления, развитие статистических методов анализа, связан­ных с познанием вероятностного характера протекания многих природных процессов, способствовали проникнове­нию математических методов в другие естественные науки, а позднее – и в гуманитарные (социология, лингвистика, текстология, этнография, психология и педагогика).

Интересной и важной проблемой является осмысление отношения математики к реальности или, по словам прот. Василия Зеньковского (1881-1962), «самой загадочной стороны тварного бытия – подчиненности его числу»[148].

По мнению некоторых методологов, чистая математика и логика используют доказательства, но не дают нам никакой ин­формации о мире, а только разрабатывают языковые сред­ства его описания. Именно поэтому французский математик Ж.А. Пуанкаре (Jules Henri Poincare; 1854-1912) называл законы природы конвенциальными [149]:

«Все законы выводятся из опыта. Но для выражения их нужен специальный язык. Обиходный язык слишком беден, кроме того, он слишком неопределенен для выражения столь богатых содержанием точных и тонких соотношений. Таково первое основание, по которому физик не может обойтись без математики; она дает ему единственный язык, на котором он в состоянии изъясняться»^[150].

Вместе с тем еще Аристотель (Ἀριστοτέλης; 384 – 322 до р.Х.) полагал, что число есть промежуточная сущность между миром вещей и идеями; преподобный Иоанн Дамаскин (VII-VIII вв.) учил о том, что математика «занимает среднее место между» познанием материального (то, что «созерцается в теле») и богословием, которому «свойственно рассматривать бестелесное и невещественное»^[151], Г. Галилей (Galileo Galilei; 1564-1642) считал, что Великая Книга Природы написана математическими символами, а человек, читая ее, познает мир посредством числа (Ср.: «Ты все расположил мерою, числом и весом» (Прем. 11:21).

«Физику нельзя перевести ни на какой другой язык. И если вы хотите узнать Природу, оценить ее красоту, то нужно понимать язык, на котором она разговаривает. Она дает информацию лишь в одной форме, и мы не вправе требовать от нее, чтобы она изменила свой язык, стараясь привлечь наше внимание. Никакими интеллектуальными доводами вы не сможете передать глухому ощущение музыки. Точно так же никакими интеллектуальными доводами нельзя передать понимание природы»,

- говорил выдающийся американский физик Р. Фейнман (Richard Feynman; 1918— 1988)[152].

Не имея прямого отношения к чувственной реальности, математика не только описывает эту реальность, но и по­зволяет, как в уравнениях Дж. Максвелла (James Clerk Maxwell; 1831-1879) или неевклидовой геометрии Николая Ивановича Лобачевского (1792-1856), делать новые и неожиданные выводы о реальности из тео­рии, которая представлена в математической форме[153].

Математические образы как аналогии часто оказывались востребованными и используются в богословии, например, святителем Василием Великим, блаженным Августином, преподобным аввой Дорофеем, преподобным Иоанном Дамаскиным и многими другими[154].

Дата добавления: 2015-08-18