Глава восемнадцатая: экскурс в историю

НА СТАРТ.

За барабанной дробью ударных не слышно заказа Крис. В электрогитарном и гроулинговом обрамлении уши не пропускают внешних звуков. Вытянутое лицо стюардессы кажется диким, голубые тени - готовыми поплыть чернильными потоками; мелкие зубки - собравшимися вдруг заостриться вампирскими клыками.
Jim Beam со льдом. Двойную текилу.

ВНИМАНИЕ.

Я и забыл, что в Нью-Йорке так холодно.

Стандартная процедура регистрации. Крис Холлидей +1. Раньше при замужестве женщины полностью переходили в собственность супруга. Миссис Тернер - и ныне и присно, и во веки веков... но брак растерял свою фундаментальность: теперь девушки не продаются. Сдаются, арендуются - на ограниченный срок.
Крис Холлидей. Ничего не напоминает?

МАРШ.

Многолюдность, оживление... праздник.

Современный мир. Такой привычный и насквозь искусственный. Стрекотание цикад легко перепутать с резким писком светофора, разъясняющего, что загорелся зеленый свет. Все продукты перепичканы консервантами, добавками, подсластителями, разнообразными E: соевая замена мяса, синтезированный эквивалент сахара. Вкус приправ давно вытеснил настоящий вкус продуктов. Восхитительно смонтированная реальность полуфабрикатов, синтетики, лабораторно изготовленных шедевров. Замаринованные и разработанные условия специально для комфортного существования обывателей. Интернет-переписки взамен живого общения. Статусы на фейсбуке, в твиттере – откровения, что выкладывают сетевые пользователи – откровения, что никому не нужны. Дешевые люди и дорогие вещи. Падающая звезда запросто может оказаться спутником, космическим кораблем, или же вертолетом. Прохладно не потому, что зима - потому что в номере включен кондиционер, светло не оттого, что день – электричество исправно. Все в порядке. И я настолько привык... ладно, все мы настолько привыкли, что это не кажется дистопическим. Нас посадили в комфортабельную, оснащенную всеми удобствами и технологиями коробку – а мы и рады, плодимся да размножаемся. Среди программ по TV. Онлайн-игрушек. Духовых шкафов, холодильников, СВЧ-печек. И всем хорошо. Все довольны и счастливы. Так много печатаем на клавиатуре, что недолго разучиться писать от руки; ежедневно вдыхаем так много дыма, что перестаем реагировать на заводскую вонь. Панорама ярко освещенного города напоминает сеть… мы едем мимо статуи свободы.

Остров. Корабль. Леди-независимость в терновой короне. В детстве мать водила меня поглядеть на нее. Когда-то давно. Мы у самого подножия, не взошли даже на пьедестал. Мамочка и ее непослушный ребенок четырех лет от роду. Мама втолковывает: «это символ великой революции», а мальчишка видит только «громадную каменную тетю» с неподвижным лицом. «Она держит факел и скрижаль» - говорит молодая девушка в расклешенном платье. Но дите задирает мордашку вверх и думает, как же тяжело ей с этой книжкой, и как же она устала сохранять руку поднятой изо дня в день. «Как она так может», - спрашивает, - «ее что, подвесили к звездам за ниточки?» Но мама улыбается и поправляет совсем-белые, отравленные волосы. «Она – не человек», - заверяет, - «Она – памятник идее, самой-самой важной для любого человека. Несгибаемой. Неискоренимой. Всесильной», - объясняет она мне, неразумному детенышу. Уставшая голубая женщина с помпезным головным убором, она никуда не смотрит, ведь у нее нет глаз. На нее давит все, начиная с притяжения, и заканчивая временем. На острове, среди симметричных заснеженных газонов. Туристов с камерами, сумками сувениров, глупыми улыбками. На планете радужных воспоминаний.

Экскурсия. Через плечо - спортивная сумка, на запястье - заживающая и чешущаяся зарубка; серые ботинки размеренно переступают по земле, позабывшей мальчишку с подтекающим лакомством, купленном, несмотря на простуду. Рядом - Крис, как всегда шикарная, ловящая взгляды прохожих, вожделенные - мужчин, завистливые - женщин. Кристи, по ее собственному признанию, никогда не была здесь раньше. Это - моя территория. Мое прошлое.

Мама с тремя серебряными колечками в левом ухе, с рваной стрижкой и кроваво-красными губами. Радужки - хвойно-зеленые, горько-черные - к зрачкам. Она гораздо младше и намного свободнее; всего двадцать два, сама ребенок, но уже выгуливает меня за руку. Вокруг запястья – металл и кожаные ремешки браслетов, на шее – медиатор на алой нитке, подарок папаши. Платье мамино – белое-белое, а я на подоле оставляю кляксу шоколадным эскимо - но она не отвешивает затрещину, даже не ругается. Мамочка - ангел. И терпение у нее вовсе не земное. А я – засранец. Я не ценю. Претензии ей предъявляю. Засранец – равно Тони. Снова он, боже ж мой… ну почему я не могу хоть ненадолго отрешиться. Это бесит.

Музей внутри, история, слышанная давным-давно. Путь наверх, серебристые перила, ступени завитушкой, винтовая лестница. 354 ступени. Возвышение: смотрим из прорезей под короной. Так высоко. Так знакомо. И будь я чуть более сентиментальным и чуть менее измотанным, я бы разрыдался, настолько отчаянно желание вернуться лет эдак на десять-двенадцать назад - там не было ничего… такого. Была мама и папа. Перипетия – только гитарные, длинные, вычурные, в исполнении отца. Когда он сидел на низком матрасе и выдавал нам заковыристые пируэты по струнам, мама брала меня на колени, мы устраивались на полу – и я слушал, широко растопырив глазюки, слушал, как мозолистые пальцы шустро перебирают лады и тона. Спутанные в клубок эмоции находили красивое разрешение, что можно записать на потертых нотных листах, на пяти проволоках-проводниках, сдобрить диезами, бемолями и бекарами. Не объяснить, не разобрать на запчасти – поймать и удержать. Это не передать словами.

Весь Нью-Йорк. Как на ладони. Как на запястье татуировка – жжет. Я хочу не думать о Тони хотя бы сейчас - какого черта! Тони X. Издевается, пропечатавшись на косой ухмылке Кристины, на росчерках скул и внутри, за карим: в выражении глаз. Измывается аббревиатурой «C.T.» от вен и выше, пробираясь в грудь, душа и запутывая ее змеиными кольцами. Изгаляется в светло-сером цвете зимнего неба. Когда что-то засело в тебе самом, кажется, что оно - повсюду:
Будь здесь. Будь со мной. Или оставь меня в покое.

Исчезни из моей жизни… ах да, ты же не можешь.
Ты стал ее неотъемлемой частью - снова лукавлю.

Ты стал - ей.

И я достаю телефон. Впериваюсь взглядом в панель, непослушными пальцами прощелкиваю список контактов. «Тони». Вызвать? Отправить сообщение? Последнее - предпочтительнее. Его голоса я могу попросту не выдержать сейчас, выглядывая из узкого окошка короны. А сердце, чтоб его, вымолачивает, взбеленившись - с чего вдруг такой трепет? Подушечка большого над клавой, сенсорной, мелкой, сука эдакая, и я набираю: «ты научишь меня играть на гитаре?» И быстро, будто боясь передумать, жму на «отправить». Зря - не зря, черт разберет. Кристина на меня посматривает искоса, и чему-то украдкой улыбается, не комментируя. Ответ приходит в течение минуты. (Шутите? Интер-занятой король планеты реагирует на СМС-ки?) Содержание вполне в Холлидей-стайл: «хоть на голове стоять, уебище малокалиберное, ты заебал шляться, где ни попадя, бесишь. научу.» Скучает, и не признается - величество не тоскует, а настаивает на присутствии. Угол рта ползет в сторону. Не улыбка. Не усмешка. Но что-то приблизительно похожее.

Holly-fucking-Holliday.

Вышибить тату что ли?

С первой и единственной нельзя сдирать корки. Увлажнять мазью - не рекомендация, а необходимость. Но я хочу заражение крови. Стремлюсь к воспалению. К омертвению и разложению заживо. Адская свадьба, нечеловеческие наряды из свалявшейся и грязной парусины - натуральная кожа. Стопроцентная органика.

Китти-Кэт, мы должны были быть здесь вдвоем, и коллективно залипать по этому придурку; не отрицай, он не был для тебя просто кем-то «за рулем балагана на колесах». Мы высовывались бы из прорезей, ты тянула бы ладошки к небу; залаченные локоны путались бы под ветром, и ты бы от них отфыркивалась, забавно отплевываясь - когда порывы бросали пряди на губы. И снег оседал бы на синих прядках, выбивающихся из-под белой вязаной шапочки. Носила бы ты ее, разнеженная калифорнийская девочка? Черные стрелки ресниц покрывал бы белый мох; ты когда-нибудь чувствовала прикосновение бисерных снежинок к раскрасневшейся от мороза коже? Ты когда-нибудь встречала рождество в сказке, принцесса? В нашей личной сказке, где никому другому нет места…

Отдышаться. Темные очки - поближе к глазам.
В декабре прятаться от солнца. Зимой от лета.

Телефон в карман.
Сигареты из оного.

Не думать о ней. Стереть с лица жуткий оскал. Оранжевые угольки по черному краю, хруст бумаги, обсыпающейся пеплом. «Ну что ты, дурашка. Давай, соберись. Мы справимся, вот увидишь, не квасься, тебе не к лицу. Мы - Лео да Винчи и Мона Лиза. Мы - ожившая история». Трепет белых хлопьев по тучному голубому небу. Кружева, и сугробы, и демисезонные боты, мерзнущие без перчаток пальцы и ПРОСТИТЕ, КУРИТЬ ЗАПРЕЩЕНО. Возьми меня за руку. Пусть весь мир пылает - я буду рядом. Теплая ручка вокруг запястья, подушечка большого на венной траншее, прощупывает пульс.
Улыбайся. Тебе так идет эта ямочка.
Желваком по щеке. Нет. Не грызи их.

Разве ты не чувствуешь драную язву?

РАЗ.

Интоксикация. Привычная реакция, когда по голове обухом снова эта истина - «ее больше нет». Кристина не должна видеть лишнего, а значит, придется притворяться. Каждым вздохом - играть перед целевой аудиторией спокойствие, когда всем нутром заживо коптишься. В крематории.
Если не треснешь… из сердца выкуют железяку. Печи и кузнечные меха в - нагрудном кармане.

ДВА.

Банальность и штамп: «я не хочу без нее жить». Когда эта фраза звучит в кино или в книге, все дружно, слаженно и согласованно закатывают глаза, кривят губы или презрительно фыркают. Переживешь, - нравоучают персонажа, - у тебя таких еще OVERдохуя будет. Если бы она была последней девушкой на планете, но нет - девахи, девчонки, девки - вертятся вокруг; блондинки, брюнетки, шатенки, русые. Крашеные и мелированные - простоволосые и кучерявые. Африканки, мулатки, квартеронки, белые. Француженки, немки, итальянки. Азиатки. Есть еще такая? Разве? Американская японка с парижским именем (КатрИн, ударение на второй слог, с картавой «R» - так не читается, но пишется) и темпераментом стран третьего амфетаМИРа?

ТРИ.

Убить время, поменьше - в помещении, побольше - на улице. Чтоб было некогда умирать.
Всевозможные тур-поездки, как в незнакомом городе. Мы с Кристи поменялись местами; теперь я подрабатываю бесплатным гидом, благо, изучил город досконально, шляясь везде, куда ноги заводили - без компании, в одиночестве. И показываю ей кафетерий, где работал. Эмпаер-Сити-Билдинг, на крыше которого она фотографирует вид, а я читаю дневник Тони:

…все провальные ситуации, все неурядицы и невзгоды теперь сводятся к одному: «надо худеть». Должно быть, это оттого, что она то и дело палит меня с другими, чаще всего с обрезиненными клубными потаскухами, - бронзовыми от автозагара, грудастыми, и крепкими в нужных местах - от аэробики и йоги. С осиными талиями и отсутствием мозгов. А Саммер говорит - когда напьется, так-то она не особо откровенничает - она говорит: «Ты изменяешь мне потому, что я - недостаточно красивая». Дальше: «Не способна удержать, значит, не соответствую, и значит, я не та, а значит, отправляйся-ка ты мирно на хуй». И, в итоге, доходит до конечной: «я - уродина». Объяснять ей, что я «никак не могу быть только с одной»? Не много ли чести? У нее чересчур обширный гербарий комплексов, у меня - чересчур выкидышное терпение, чтобы их лечить. «Возьми и СДЕЛАЙ это», - больше ничего на ум не идет. Я ей не нянька, не мать и не папочка.

Когда ты в гуще событий, кого-нибудь да сломаешь. Ненароком. А что делать? Делать нечего…

Ненавижу ублюдка.

Линда Моран - коротко стриженная блондинка с вытатуированной цитатой из «Макбета» на предплечье и штангой «индастриал» в ухе. Параллельный класс. Линда носит узкачи и серые толстовки, рукава закатывает до локтя - чтобы было видно завитушки тату. Проблема «что мне, бля, сегодня надеть» нейтрализуется - серое или серое или серое, все просто. Хотя она и не «серая мышка», отнюдь нет, у нее выразительные глаза, жирные стрелки и постоянные алые губы, она попала в нашу компанию случайно - приглянулась балбесу и распиздяю Марти. Тот ненароком обмолвился, что играет в рок-группе, а Лин, не будь дурочкой, смекнула - что так и девушкой знаменитости стать недолго. В перспективе.

Не сочтите меня нескромным, но она предпочла бы быть МОЕЙ девушкой. Отсюда - неприятие к Кэт (они с гЛОри на этой почве сошлись.) Не сочтите бахвальством, но я без зазрения совести ее поимел, не раз и не два, но это - «разгрузка» и «приятельский секс». Не подумайте, что я так самоутверждаюсь - виновата скука. Виновата и репутация, отчасти: раз уж все говорят, «нет ни единой девчонки в our-fucking-city, что не прошла бы через Тони Холлидея» - пусть их и не будет. А что. Мне не жалко.

На руке Лин вытатуирована надпись: False face must hide what the false heart doth know. (Пусть ложь сердец прикроют ложью лица.) Но мне больше нравится другая:
Жизнь — это только тень, комедиант, паясничавший полчаса на сцене и тут же позабытый; это повесть, которую пересказал дурак: в ней много слов и страсти, нет лишь смысла.

S

Знаете, что самое интимное в наших отношениях с Кэт? Когда она позволяет наблюдать за тем, как рисует. Когда я наигрываю какой-то незамысловатый мотивчик на гитаре, подбираю нотам сочетания - она усядется рядом: ноги переплетены по-турецки, волосы убраны назад обручем, завернет альбом чистой страницей вверх и шелестит карандашом; изредка посматривает над работой из-под павлиньих ресниц. Как-то забыла МЕНЯ у меня. Черно-белый, нераскрашенный набросок - хаотически-многолинный и очень ЖИВОЙ. Бейби-Шел вышла особо правдоподобно.

И внизу подстрочник: «Завораживающее огня. Чувственнее секса. Сильнее смерти.»

Что уж она имела в виду - одному дьяволу известно…

- Отвлекись хоть ненадолго, всю красоту пропустишь. - Просит Кристина. Сегодня на ней белые меха и черные сапоги выше колена. Лоскутный капюшон накинут на темную шевелюру - белка или кролик, или норка, или соболь, я не эксперт. Кристина - Снегурочка. Крис - пьяный в стельку Санта. Их много, этих ужравшихся в хламину дядей-Клаусов, разгуливает по большим городам, голова пухнет от образов/неправильности: вопиющей неправильности «их вместе», так, на чем я остановился? Да, на паломничестве по достопримечательностям. Зевнуть? Не стоит, челюсть оторвется.

См. Путеводитель по Нью-Йорку.
См. GOOOOOOOOOGLE карты.

Бруклинский мост, где Крис созерцает Манхэттенские небоскребы, я - серую решетку труб. Центральный парк. Сад Консерватории, где я на спор поцеловал незнакомую девчонку - для доказательства «не-пидричности» и «гетеронормальности». Лет в тринадцать где-то. Жесть. И как я мог НАСТОЛЬКО зависеть от одобрения каких-то левых людишек? Все теряет вес. Люди обесцениваются. Шмотки дорожают.
Гладкие красные волосы, печально опущенные вычерненные брови. Я был вровень с ней по росту, но ощущал себя ребенком - впиваясь в тонкие, синюшные губы, пытался заткнуть рот Робу Фишеру и Дереку Кейси, распускающим байки о моей «эксцентричной» ориентации. Людям только повод дай, чтобы втоптать ближнего в грязь сплетен и раздутых слухов. Плевать, чихать, насрать и размазать - сейчас. Раньше было важно. Смешно вспомнить.
Тогда я не засыпался лишь потому, что успел шепнуть: «подыграй мне», прежде чем схлопотать по щеке - или куда-нибудь посерьезней. «Вау», - громко и внятно произнесла незнакомка, - «как бы тебя не арестовали за совращение средь бела дня». Тогда я торжествовал, глядя на стянутые гримасами удивления рожи доставших по горло типов. Я предложил ей прогуляться, сам не особо понимая, что происходит - лишь бы уйти с победительски-гордо поднятой головой. Она сказала потом: «Прекращай это. Они того не стоят». У нее были затертые кеды и синие гольфы. На ней был джинсовый комбинезон с короткими шортиками и узким нагрудником поверх dark-футболки. Я сказал ей: «спасибо» и «пока». И даже не узнал ее имени. Мне было… все равно.

Мне все равно, куда мы тащимся, мне безразличен гул в переутомленных ногах и сведенных суставах. Частный музей: коллекция Фрика. Беллини, Вермеер, любимец Кэт - Гойя. Веронезе, Рембрандт, Тициан. «Луиза де Брольи» Энгра для меня - всего-навсего непомерно толстенная мамзель, вписанная в холст. «Мари-Жанна Бузо» Буше: скрывающая уродство за оборочками. Ты смотришь неправильно, и видишь все не так. Вместо произведения искусства пялишься на трещины обветшалого покрытия. Огонь - не уютный камин, не согревающее тепло - но ритуал самосожжения. Небо - болотистая, хлюпающая трясина. Без таблеток… невыносимо. Стакан наполовину пуст.

Мы - Сальвадор и Гала.
Мы – Данте и Беатриче.

Так же - и наоборот.

Метрополитен. Ее впустить сюда - она переехала бы в галерею со всеми пожитками. «За годы не перевосхищаешься», - вот, как сформулировала бы Кэтрин Саммер. Картины и статуи - не теснящиеся ряды мазни, а что-то очень важное, если не главное; вереницы художников, среди которых когда-то должно было пропечататься и ее имя. Работы. Жизнь как достояние потомков. Как распорядятся родители порнографическими пердимоноклями дочери? Зароют? Сожгут?

Картина - это многоэтапный процесс. Все не так легко, как кажется - сидит себе, малюет, возит кисточкой по бумаге - сначала зарождается идея. Идея/эмоция. Посылка к зрителю - без обратного адреса. Чувство страха, боли, обиды, отчаянья, неразделенной любви, чего угодно и кого угодно, лишь бы достаточно мощное. Проблема. Следующим пунктом следует визуальное отображение нематериального переживания. Чисто авторское видение. Взгляд «на вселенную» персонально Кэт. Не вытащенный из учебника живописи для «от-слова-худо» - и не смоделированный дипломированными профессорами. Как бы она ни старалась... не выйдет притвориться кем-то другим, как бы не ухищрялась, не получится выскочить за пределы самой себя. Ты можешь слушать ее бесконечно. Но узнать - по-настоящему раскрыть, помогут лишь рисунки. В них невозможно лгать. Некуда спрятаться.

Как мои песни, неподкупные, оголенные нервные сгустки. Творец - эксгибиционист. Либо актер - играющий самого себя (в той или иной степени) в разные моменты. Стихи и проза, живопись и графика - фотографии создательской души. Выражаясь языком Ло: аксиома творчества. Неопровержимо доказанная теорема.

Кстати, о Ло - никогда и нигде не встречал такой близкой привязанности между братом и сестрой, как у нее с Беном. Их отдали в школу по отдельности, зато в универе они теперь окажутся вместе. Пусть Глория и теряет год. Пусть мамочка и устроила ей дикий скандал. Поступать в одно и то же место, подтягивать лодыря Бенни по физике и прочей галиматье, заботиться друг о друге, как о самом себе… я - единственный избалованный ребенок - не представляю, как такое бывает. Когда жизнь без брата не мила. Без кого-то постороннего. Имеется в виду… кто-то еще, другой.

Сара после оргазма поджимает пальцы ног.
Холлис нуждается в добротной алко-заправке.
Триш всего четырнадцать. Ее отец меня убьет.

«Но ты ведь возвращаешь Кэт из раза в раз», - говорит Ло, - «это и есть привязанность, милый.»

«Это - не то», - отвечаю я, - «В наш прогрессивный век, когда любое тело - доступнее некуда, внутренний мир, наполнение, если оно (в одном случае из 100-а, а то и реже) представляет собой НЕЧТО, а не НИЧТО - имеет особую ценность. Лично для меня. К тому же… она крута в постели. И на столе, и на полу, и у стены, и умолчу-ка я о потолке…»

«Умоляю, давай без подробностей», - смеется Ло, - «я, конечно, все понимаю, но есть вещи, о которых не стоит говорить даже со мной.»

Вот и вся Кэтрин Саммер.

Свободный доступ к самому извращенному порно на любой вкус не оставляет места удивлению и смущению при первом разе. Дочь знает больше матери, и теоретически подготовлена задолго до самого процесса. Правая рука накачаней левой. Секс правит балом. «Дева» оценивается не по веснушкам на нежной коже, лебединой шее под пучком белокурых волос, не по знанию поэзии Шекспира или Блейка, нет – важна крепкая задница, увесистые сиськи и навыки минетчицы. Каллиграфические сонеты и вдохновенные баллады остались в прошлом. Нынче комплиментом служит «я б ей вдул», а доказательством любви – согласие на анальное сношение. Идеальное сравнение – звери в герметичных коробках. Высокоразвитый примитив.

Но Кэтрин - моя Кэт, умудрялась совмещать крайнюю развязность с начинкой из чего-то повесомее привычного. Запутанней - и проблемней. Ярче. Порой собрать кубик Рубика гораздо проще, чем привести в порядок сцепившиеся намертво наушники… но музыка - насущная необходимость, а цветная игрушка - так, развлечение. Галочка себе «я его-де пытаюсь пройти, но невдомек, и вообще, главное сам процесс - не конечный результат».

Меня утомляет долбанная философия, но не лезть в нее я не могу. Как с Тони. Не думать. Тик-так, даже если отвлекаться, сколько я смогу игнорировать прямые напоминания? Пять минут? Три? Две?
Я подобрался к концу августа, за неделю +/- до собственного переезда, ориентировочно, навскидку: дат он не ставит. Мне за каждой вибрацией мерещится сигнал мобильника - за каждым гудком автомобиля - звук СМС. Я готов орать в черное, разбитое небо - орать о том, насколько… до какой степени… разрывает. Тони. Шепчу ему - признаюсь ему, неудачному брату, отвратному спасителю; в чем, сам не вполне осознаю, зачем - и подавно. И я шепчу, пускай он и не услышит:
Ты далеко. Это добивает.

Входящий звонок - сброс.
Пропущенных вызовов - 7.

Уподобимся же улитке и схлопнемся в раковине похуизма. Какая разница, где и с кем. Какая разница, на что падает взгляд, когда продираешь глаза - на припухшее после сна личико под каскадом разобранных синих волос - или белоснежный потолок гостиничного номера. Что за дело, цел ты или изрезан на потроха. Когда боли слишком много, ее будто бы вовсе нет. Как и тебя самого.

Я близок к тому, чтобы глотать викодин, пожирать колеса горстями, впрыскивать в вены метадон или героин. Вместо этого глушу шотландский виски до опупения, посинения - отмирания мозга, которым и так, точно ведь, обделен, и мешаю ликер с вином, и стругаю в квадратную раковину уборной отеля Перл - пугаясь своего отражения в огромном настенном зеркале с голубоватой рамой. И не могу найти в себе силы пойти достать наркоту, хотя и знаю, что, у кого и почем. Нет, сам не баловался. Способность подмечать детали, слушать и слышать. Вскользь обороненная фраза. Неумышленная подсказка. Адресок на салфетке. Неумение забывать или отрешаться. Бывший одноклассник, с которым я не то, чтобы тесно общался… но и не лез в открытые стычки; этот парень прибился к «сливкам школы» за счет того, что добывал дурь для дискотек. На любой вкус. Звали его Брендон - Брендон Берри. Номер до сих пор забит у меня в мобильном.
Деньги больше не проблема. Хватило бы на «золотую инъекцию». Я близок к тому, чтобы вырезать себе ноздри и обкорнать уши, испортить лицо, что кажется неуместно, ужасающе смазливым, пусть помятым, пусть усталым, но смазливым, мать вашу, пусть с ввалившимися щеками и устойчивой чернотой вокруг глаз. Выколоть их булавкой, не смотреть: вот, чего мне хочется. Отключиться. Обесточить все (6+) органов чувств. Ухандокаться до беспамятства. И тупо запивать водкой аспирин, ничего не соображая, ни о чем не жалея. До отказа печени. До комы.

Я - ежик в тумане туалета, прокуренного в две пары легких. Люкс. Free Wi-Fi. По новой? Что мы делаем сегодня? Правильно - квасим! Завтра? Верно - бухаем! Послезавтра? И вновь прямое попадание! Пьем, мать вашу. Смолим бошки, смолим шишки, клеим марки на язык, втягиваем фен по ноздре. Саммер выходит из себя, кричит, что если уж я так долго (а правда ведь, пиздец как долго) с ней, если я собираюсь быть с ней и дальше - то обязан завязывать с этой гадостью. Но я ничего никому не обязан. Пока есть возможность - пока не началась погоня за карьерным ростом, баблом и положением в обществе, пока институт не запер меня в тюрьме из зачетов и сессий, экзаменов и практик. Мне семнадцать, и я не могу - не жить. Не могу не дегустировать разную противозаконную хуйню… неплохо, к слову, наживаясь на толкаче легких клубных штук по цене выше оптовой (папочкина ШКОЛА сказывается), но приемлемой для пятничного отрыва. Не могу не использовать шанс ощутить свободу всей шкурой, пусть и потрепать ее изрядно, пусть порвать и залатать - до того, как «взрослая жизнь» нацепит кандалы. Сначала родители перекрывают деткам кислород - «повзрослеешь и делай что хочешь», однако дальше, после совершеннолетия, «ответственность», «зрелость» и прочее дерьмо - заковывает в железо. Выходит, что нет ее, свободы. Так почему бы сейчас, в этот период нескончаемых планов и неутолимой жажды БОЛЬШЕГО - не позволить себе поверить в ее - хотя бы - иллюзию? Пока ты молод, ты - безграничен. Ты хочешь все, и можешь все - потом. Я догадываюсь, что рок-звездой мне не стать - подозреваю, что когда-нибудь надену офисный костюмчик и пойду на говенную работу в теплое офисное креслице. Вот оно, выделяйте, ну же, и выделяйте жирно: я ДОГАДЫВАЮСЬ и ПОДОЗРЕВАЮ. Это - не теперь. В настоящий момент мои руки это необрубленные крылья. В настоящий момент - я умею летать.

Полетать с окна седьмого этажа. Напоследок - ветром по коже. Глотком синего неба, вихрем памяти; ураганом облысевших деревьев. Тайфуном чернооконных многоэтажек. При моей до-всего-нестабильной психике поразителен сам факт того, что я до сих пор жив. Мы - изначально обреченные. Долгосрочный прогноз одинаков для всех. Живы те, кому есть ради чего (или кого) держаться. Или те, кто не решается - умереть. Я постоянно возвращаюсь к одной невероятной, но приставучей (как примитивный попсовый мотивчик) мысли. Неужели это он меня держит? И как долго он сможет меня держать?
Может, это его развлечение - как с Кэтрин? Зафиксировать собственность, дать понять собственную важность/уникальность - чтобы потом попросту спустить в мусоропровод?
Отпустить.

Чем больше читаю, тем меньше понимаю, кто же такой Тони Холлидей на самом деле.
Тони-распиздяй и Тони-философ, Тони-мерзавец и Тони-поэт - уживаются в сногсшибательной оболочке, завораживающей и отталкивающей в своей вопиющей асимметрии. Неудивительно, что он пользуется такой популярностью. Неудивительно, что так легко завоевывает симпатии. Он сам, видать, не до конца понимает, как ему повезло - ПРЕДСТАВЛЯЕТ, но не понимает. Я признаю вескость его доводов, соглашаюсь с ним, и одновременно - спорю, возражаю, противоречу. Я хочу туда, к нему - и сбежать подальше.
В этом весь парадокс.
Я ненавижу Тони Холлидея - чистая правда.
Но вот незадача. Я его (гадство/!!!/) люблю.

Запишите на счет предсмертности, окей?

***

Вы, наверное, уже заметили, что я совершенно перестал обращать внимание на внешние события, запаковавшись в тесном пространстве внутренних кошмаров - больших и мелких, акульих и селедочных. Вы, должно быть, уже поняли, что я - разбалансирован, и в normal-live возвращаться не собираюсь ближайшие лет эдак сто, а то и все двести.
Но что за дело - безвылазно торчать в моей шкуре. Попробуем же искусственно воздвигнуть так называемую «четвертую стену» и рассмотреть нашу с Кристи бытовуху со стороны, так, как нас видели бы зрители в кинотеатре, общим планом, и подальше от глаз - они запалят всю контору.

Поехали.

Наш отель расположен в самом сердце Манхеттена. Роскошный отель, доложу я вам. Четыре звезды, капсульная кофе-машина, микроволновка и мини-бар... куда я начал непозволительно часто заглядывать. Черт, снова ввел первое-лицо: прошу прощения и исправляюсь. Аккуратный дизайн, никакой вульгарщины или излишеств. Предупредительный-внимательный персонал. Не слишком навязчивый, но готовый помочь советом (и действием) толстосумным отдыхающим. Кристина точно переспала с этим ирландско-акцентным блондинчиком, пока я зарывался под кипами едва-начатых-и-тут-же-брошенных книг; «зарывался» - условно, все книги в электронном формате, «переспала» - так же плохо подходит, но слово «трахаться» приелось. Хорошо, Крис совратила этого голубоглазого парня, зуб даю; но это Кристина - а ей все дозволено. Фамилия «Холлидей», и вопросов больше нет. Лирическое отступление, издержки рассказчика. Еще раз извиняюсь.

Сам отель расположен более чем удачно. Не приходится много стирать ноги, все, что нужно - буквально рукой подать. Метро в двух-трех минутах ходьбы - если идти моим быстрым шагом. Метро в шести-семи минутах подиумной поступи... если с Кристи-на-каблуках - и остановках на перекур. На углу соседней улицы расположился супермаркет. Отсюда - кусок раздумий о красителях и консервантах, о тетразине (E-102) в апельсиновом соке, о E-(121-123) и так далее, нарушающих пищеварение: в газировке, леденцах, цветном мороженном. Злокачественные опухоли, заболевания сердца и почек, да все что угодно - может быть вызвано тем, что ты ешь. Каждый день, не задумываясь.
Если высыпать в чашку с лапшой несколько пакетиков приправы для усиления вкуса и запаха, траванешься как нечего делать. Виноват глютомат натрия: Е-621. Аспартам (Е 951), призванный заменять сахар в продуктах для диабетиков, вызывает мигрени и сыпи, не говоря об ухудшении мозговой деятельности (умом не страдаем). Бензоата натрия, Е 211, полно в чипсах, кетчупе, и прочих заведомо вредных, но вкусных штуках. Возможная побочка - мелочи. Всего лишь какой-то жалкий рак. Легче не знать всего этого. Аппетит пропадает как миленький - вот, как надо бы худеть. Открыл в браузере таблицу пищевых добавок и все, питаешься одними овощами. Да и те. Сплошь ГМО.

Итак.

Недалеко - Таймс-сквер, Центральный парк, уйма бутиков и магазинчиков на пятой авеню, и, конечно, Рокфеллер центр, где убрана главная елка города. Канун рождества проходит без энтузиазма. Предложение Крис покататься на коньках под Прометеем, или в «Уоллмане», не встречает никакой ответной реакции у абстрактного персонажа под кодовым именем «К.М». Деревья, оплетенные огоньками гирлянд, шумные базары Брайант-парка, Коламбус-серкл и Гранд-Сентрал-Терминал, фасады зданий, соревнующиеся друг с другом в парадности, блеске, чудесности/сказочности; Санты, гномы-эльфы, улыбчивые олени и оленьи улыбки прохожих, все оставляет его равнодушным. Ему нет шестнадцати - а он ищет забвения на самом дне бутылки. Ну не дурак ли? Верно. «Тупорылый кретин», - выражаясь языком Тони. Сражаться с его языком - куда уж мне, смертному.

Отхлебнуть - крепко, не морщась. Набить сообщение. Система такова: я долго подбираю слова, сочетания букв, даже знаков, Тони обрывает фразы щедро, как календарные листы, забытые в связке с прошлого месяца. Одно за другим, чпок-чпок-чпок. Привет, я - НЕ скучаю.

«Пьешь опять, да? Вот оно, коллективное пьянство на расстоянии в 2569 миль.»

«давно это моя малышка стала телепатом?»
«прекращай бухать, ненормальный ребенок.»
«явишься домой - и получишь за все хорошее.»

«Сосок своих так звать будешь. И да, к твоему сведенью, я дома.»

«не прибедняйся, ты отличная соска. высший класс xx.»
«врать так и не научился. дом это место, где тебя ждут.»

«Меня бесполезно ждать. Тот, кого уже нет, не возвращается. Его - возвращают.»

«еще одна такая заявка, и я первым рейсом вылетаю в твой ебаный нью-йорк, ясно? без шуток.»

«Ладно, я перегнул. Забей, все нормально.»

«сломай уже свою гордыню и возьми трубку. придурок.»

Звонок - сброс.
Звонок - сброс.
Звонок - сброс.

Три минуты отдыха, перекур и выход на сцену. Артист - это стриптизер; только вместо шеста - гитара, вместо каблучищ - микрофон. Заведи толпу. Раскачай. Кэт в кои-то веки явилась в S/N, Линда коряжится, чтобы ее разговорить, Ло знаком требует - ЕЩЕ виски с содовой. Я пытаюсь отвлечься, на днях приезжает папина «невеста» с сыночком Крисом: они разрушат здесь все. Им не рады.

Саммер спрашивает: правда ли амфетамин «отбивает аппетит». Правда ли от него появляются силы. Сгоняется вес. Изменяется восприятие. Правда ли - что от колес нет зависимости, разве что желание торкнуться, с которым совсем нетрудно совладать.
«Ебашит не по детски», - заверяет Лин, - «но сидеть на нем, себе дороже, не нужно».
Саммер спрашивает: правда ли - что под феном ты чувствуешь идеальность мира?
Правда ли, что…?
И тогда я срываюсь: «хватит выведывать, хочешь, сама попробуй и вопросы отпадут».

«Вот и достань мне полку», - влажный отблеск в глазах - выпила изрядно, - «ты же такой крутой, с кем надо знакомства водишь. Пробей полграмма, я расплачусь. Хоть налом - хоть натурой», - и эта ее ехидная улыбочка, - «меня затрахало быть совсем рядом с секретными материалами, а самой ни разу ничего не попробовать».
«Зачем на спиды-то сразу», - удивляется Ло, - «трава безопасней, и для пробы вполне сойдет».
«Я не гоняюсь за ощущениями», - кривится Кэт, - «я хочу сбросить вес. До черта лишнего веса».

40 кг. Для других это целевая отметка. Для нее - точка старта.
Все потом, - отмахиваюсь, - когда придешь в себя, алкашка.
Пить Саммер не умеет.

Время истекло. Выкладывайся, ТиЭйч. Публика требует греха.

S

(Условное обозначение S-аммер или же ему внезапно разонравилось быть Z-орро?)

Телефон я выключаю. Ноутбук убираю под подушку. Кристине соврал, что буду спать - ясен пень, она ушла. К афро-метрдотелю с громоздким начесом, белозубой улыбкой и явственным очертанием болта в штанах; к крахмальному пиджачку в ресторанчике на первом этаже. Бог с ней. Пускай развлекается. Черные bubble-круги на серых наволочках, белое изголовье кровати, хрусткая простыня. Синие джинсы в неотстиравшихся зацепках бурого, мутного, еле заметного - кричащего. Мягкая прохлада под шеей, кожаный переплет под пальцами, дневной свет из-под задернутых штор. Достаточно подробностей?

Вместо того, чтобы хоть что-то учить (неужели? вспомнил о школе - день красным крестиком) или растворяться в людских потоках, или искать кого-то на один раз - я не вылезаю из записей.

До начала учебы осталось не так много, и поэтому вечеринки у меня дома в отсутствие отца стали обыденным делом. Папа дома почти не показывается. Домработницу, Стейси - уволил не так давно, чтобы его… блять, что ж за память на имена, не запишешь - не запомнишь… не Джина, не Дженна… Джемма, вроде как, а там черт ее разберет - вот чтобы она не ревновала. Всегда можно нанять кого-то из очистительной фирмы, - говорит он, - а вторая женщина в доме - гарантированные подозрения, даже если подозревать нечего. Его право… но мороки больше.

Я набрал нереальное количество людей, знаком был с половиной или даже меньше. Тусняк, все дела. И тут эта мальчик-с-пальчиковая батарейка, эта blue-версия Стервеллы де Виль, эта заноза в заднице и стимулятор простаты одновременно… находясь в состоянии подпития, не ведая, вестимо, что творит, возьми да и расколоти папин портсигар, который я забыл убрать. Мой отец - пристрастный собиратель редкостей - антиквариата. Так-то человек он деловой, не зануда, не ханжа... но перед вечеринками его статуи и подлинники надо бы по идее прятать от беды подальше, но тут я лоханулся. С виду - просто дорогая инструктированная безделушка. А на деле - прошлым владельцем был кто-то типа Шерлока Холмса, не меньше; представляете себе выражение моей морды лица, когда Китти, пытаясь прикурить, выпустила драгоценную хреновину из рук? Я сам был не первой стеклянности. Поэтому не слишком ласково шикнул, какая она корова и что вместо пальцев сардельки пришить, и то безопаснее. Вранье это, да. Пальцы у нее узенькие и удлиненные, как у пианистки или художницы. Но крышка откололась, перспектива отдавать потом отцу сумму с N-ным количеством нулей меня не прельщала, так что я не слишком любезно вытолкал ее из дома, и, вдобавок, на улице мы не слишком нежно, плюс, совсем нецензурно - попрощались.

Естественно, потом я ей позвонил. Естественно, она послала меня по назначению. Пропущу часть с вселенским срачем - ничего лицеприятного. На этот раз, чтобы ее вернуть, пришлось ехать к Стэну-перекупщику и брать сразу десять грамм амфа. На пожарный. Естественно, я сказал ей, что раздобыл всего один и на четыре раза этого предостаточно. Я сказал, что если уж ей так охота оттянуться, милости прошу, welcome, но больше чтобы она от меня не ждала. И еще. Я сказал ей: «прости».
От последнего она ошалела больше всего.

S

Кэт сказала, что ей нужно время подумать. Но порошок взяла. Его не так удобно - бодяжат без стыда и совести - если удается достать 0,7 процентов от чистого - уже, считай, повезло. Чистым феном слизистую не обожжешь, пойдет как по маслу; «приправы» пробивают мама не горюй. Ей, походу, все равно. Звонит мне ночью, и говорит «ты, дескать, чертов волшебник, и какого же лешего ты раньше не говорил, что так хорошо бывает». Неслабо вставило девочку. Первый раз не сравнить ни с чем - пьянящее, щекочущее нервы чувство запретности, неумелое членение на треки, долларовая бумажка, как в модных кинофильмах с Джонни Деппом или Анжелиной Джоли - и дальше… радикально другое ВСЕ. На заметку всем желающим попробовать: после того, как узнаешь альтернативу, прежнего, скорее всего, уже не хватит.
На самом процессе я не присутствовал ни разу - Китти все еще дуется.

Китти - сука еще та. Пришла ко мне сегодня вечером - в первый раз после последней ссоры - шпрехает какую-то непонятную ересь, вроде по-английски, но так быстро, что не поймешь не разберешь. Я выловил фразы «знаю про Хелену, опять, любили бы тебя черти во все дыры» - да, «ни за что нет, нет будущего, ничего», «хоть на край света, сволочь», но ЛИШЬ БЫ ПОДАЛЬШЕ от- или ЛИШЬ БЫ С-, я не догнал. Накачал ее феназипапом и уложил спать. Надолго не отключил: скоро сама встанет. Алкоголь с амфетамином - двойной удар по печени. Но помогает снять отходос. Так что отопру ее в S/N, скорее всего. Какой день недели? Так, ага… день металлики, дет-рока и прочего тяжеляка. Кто играет? Sacret-fice? Весьма неплохо.
Не открывай глазки, Саммер. Ты куда красивее и - выносимее. Во сне.

То и дело в повседневной жизни проскальзывают эти фразы - вроде бы ничего не означающие, смыслом не перегруженные, но - после того, как потеряешь… они обретают совсем другие и совсем кошмарные очертания. «Я никогда не состарюсь. Мне всегда будет семнадцать». Под конец. Оба слышали, ОБА - но ни один не откликнулся. Было ли это призывом о помощи? Было ли это озвученным решением? Детка. Ты ведь знала тогда. Уже знала.
Или перед нашим первым поцелуем, после первого - не нашего - секса: «Номер у тебя есть. В любое время дня, ночи, когда угодно – звони. Я приду. Даже с того света.» Приходи. Ну и где твой мобильник теперь - продан, отдан, разбит, закопан? Ты уловишь первые вступительные аккорды Пласибной Twenty Years - и явишься? Прости. Я запамятовал. Нечем тебе слушать. Нечем даже плакать. Слезы - дождь. Уши - выбоины в скалах. Ты - ветер. Везде и нигде.

Kent-futura-blue-eight на тумбочке, но зажигалка снова канула в небытие. Поджечь некому.

Все прокурено насквозь, все провоняло табаком и никотином. У Кэт слишком тонкие для ее комплекции пальцы и слишком узкие лодыжки. Изгиб от икры - практически под ноль. Черный кожаный ремешок свободно болтается, танкетка в десять (+) см. позволяет дотянуться (когда встанет с высокого барного стула) - до меня. «Парламент» с вогнутостью - на конце фильтра, Парламент зажат между средним и безымянным пальцами - оранжевый бликует в ее карих радужках. Указательный с ужасающим синим ногтем стряхивает пыль в пепельницу. И уже позднее, сейчас, все куда более отчетливое. Половина волос голубая. Другая - белоснежная. Каждая половина заплетена в свой «колосок». Специально взбитые - и нарочито-неряшливые.

Чертова кукла. Глаза - округленные тушью и фальшью. Мы конкретно пересобачились (ОПЯТЬ!): она, оказывается, приволокла деньги, около тридцати баксов, и говорит: «Ты обязан оказать мне услугу и добыть еще немного. Отношения с тобой - танцы на битых стеклах, Тони Холлидей. Ты врешь и врешь, и заново врешь, и не отпускаешь, и ты выставляешь меня посмешищем перед своими друзьями, топчешь и уверяешь, что Я ТЕБЕ НУЖНА. Нужна - чтобы было кого топтать». Она швыряет тридцать долларов на барную стойку: все разошлись, остались только мы - и говорит: «Добудь мне это дерьмо. Я устала быть тебя недостойной».

Ты дура - Саммер. Ты - идиотка, и слабачка. Ищешь легких путей - пальцем о палец не ударив для того, чтобы сделать себя лучше. Вот, что я ей высказываю. А она взрывается. Вскакивает и с пафосом выкрикивает: «Вот, лучшее наглядное доказательство! Если я - терплю каждодневное унижение, то другие, стройнее, модельнее, те, кто соответствует твоим идеалам, не могут это выносить, и поэтому ты так быстро всех кидаешь - чтобы они не кинули тебя раньше! Никто не выдержал бы тебя так долго! Никто!» Я зажимаю ей рот ладонью. «Хочешь все прояснить?» - ее спрашиваю, ее держу за локоть - и к ней наклоняюсь - к мелкой заразе. «Пошли в более тихое местечко, некрасиво, если наблюдают посторонние».
Сигарета остается тлеть - около тройного Гамильтона.

Мы оба не вполне трезвы. Глаза Кэт - огромные, драконьи. Я вталкиваю ее в покоцаный кафель стены клозета. «Мы друг друга стоим, детка», - жарко шепчу ей на ухо, - «я не могу относиться к тебе иначе, а тебе иначе и не надо», - короткое платье в вертикально-монохромную полоску и черные чулки - сама нарвалась, - «тебе не нужно, чтобы тебя холили-лелеяли как фото с кем-то, кто не придет. Ты не такая, какой пытаешься выглядеть - тебе до зарезу необходим драйв, огонь; ты страдаешь, чтобы жить и живешь, чтобы страдать. Какие глупости, малышка», - закусываю кожу ее шеи, - «быть выебанной в сортире - это по тебе. Оскорбленной прилюдно - да! Будет откуда брать замыслы для безумных шедевров, правда?» Кэт рвано дышит, пытается оттолкнуть - но слабо. Саммер так и не научилась говорить мне «нет». Ее «может быть» значит «да». Ее «да» значит «всегда, и не спрашивай больше».
Пошел ты, - шипит, - это не я! Ты все выдумал. Ты!

«Ты шлюха», - шепчу, - «тебе по душе это звание».

Ей нравится, когда трахают едва ли не силой. Когда отрывают от земли и удерживают на весу, и ноги за моей спиной уже не делают ее выше или ниже. Когда платье расстегивают рывком, что не выдерживают пуговицы на плечах, отрываются, и материя закрывает только живот, а над ним - оголенная грудь с предательски взбухшими сосками, а под ним - круглая задница и забритые волосы на лобке; и течет она как последняя сучка, когда я врываюсь без какой-либо подготовки. «Ничего подобного», - выдыхает порциями, по слогам, - «отпусти, я - не одна из твоих. Подстилок. Я никогда ей не стану». Ты - предводитель. Ведущая блядь. Заглавная шмара, - так я думал вчера ночью, когда заправлял Кэтрин Саммер в продымленном клубном толчке. Что с утра... лучше не озвучивать. Все равно ничего не изменится.

Не изменятся багровые засосы на шее, лиловые синяки в изжелта-зеленой оправе на запястьях, груди и бедрах. Рваный кровоподтек на лбу: после того, как я, разворачивая спиной, врезал ее в залапанное настенное зеркало. Ссадины на коленях, когда раком на полу в белых пылинках от кокаина, не стертых каким-то транжирным психом. Вывихнутое плечо, когда... неосторожно. И - бесцеремонно. Но я же волен сам решать, как мне обращаться со своей собственностью, правда?

Кайфовать, шипеть, и вырываться, и кончать против воли: она хорошо запомнит эту ночь. Когда капли пота прорываются через многослойную штукатурку, пальцы царапают эмаль раковины; когда каждый стон - вырван из зубов насильно, каждый рывок под нужным углом - словно она и не девушка моя, а случайная жертва. Ее стиль.

И мой, по совместительству.

Представь, что это последняя точка в твоей биографии.
Представь, что сегодня ты умрешь. Оторвись по полной.

(Это могло бы стать моим жизненным кредо, если бы я вообще их признавал.)

Кричи, бейся, плачь, и смейся; и называй себя моей сучкой, и проси отпустить.

Чтобы потом было что воображать, когда снова отправляешь душу в холст. Очередная агония, последний вздох - и овации. Поздравления. Цветы. Ты пережила еще одну собственную смерть. Пережила ли? Не то, чтобы это было в первый раз… но такой УБИТОЙ «после» она не выглядела. Никогда.

Засохшие потеки туши, расклеившиеся края ресниц. И пустые - абсолютно сухие глаза.

Я сказал ей: «Будет тебе твое ширево. Отработала».
Она сказала: «Съебись. Я с тобой не разговариваю».
Я ляпнул: «Ничего, это лечится», - и она вылетела пулей.

Серьезно, не разговаривает. И трубку не берет. Я наплел на автоответчик: «Знаю, ты злишься. О’кей, заслуженно - я перегнул. Ну дай мне еще один шанс, Кэт. Последний». И только после того, как выдал этот мудический пиздец, догнал, что у телефона сдохла батарея и я увещеваю сам себя. Классно. Театр одного актера. Не повторять же еще раз. Да ну ее нахуй, обойдется. Переживет. Притянется обратно - замагниченная и биполярная сучка. С другим цветом волос и все теми же заморочками.

Зачем она мне? В душе не ебу. Зачем я ей? Аналогично без понятия. Плевать. У меня - 420. Все летит к чертям, все катится к ебеням, завтра приезжают эти… эти! Отец видит мой негатив. Ему это не нравится; он просит: «постарайся не судить предвзято, или, на худой конец, притворись, что тебя не тошнит. пожалуйста.» И подкрепляет просьбу тем, что вот так, ни с чего - дарит мне «лексус». Ему-то раз чихнуть - вот так раскошелиться. В любое другое время я бы возрадовался; в любой другой день тут же бросился бы обкатывать долгожданную тачку - но только не сегодня. Все не так и не на своем месте, и просто неправильно. Но нет... мне плохо не из-за Саммер, с чего бы это. Она - моя неизменная. Перетерпит.

Еще раз.

(* 420 - американское обозначение курения марихуаны; прим. автора.)

***

Кап. Кап. Кап.

Красное на белом. Разъедает черное, размывает синее. Розы на снегу. Маки на бумаге.

Очень важно, как разжевать мысль, чтобы она легко переварилась и пошла на пользу. На самом деле это звучит примерно так: «мне плохо. То есть мне правда ПЛОХО; идеальный синоним - нестерпимо.» Однако, нытики никому не симпатичны. Поэтому измельчу ее до состояния «ох ты ж блять» и просею до консистенции «Холлидей псих». И уж точно не буду упоминать, что меня трясет и тошнит, и образы перед глазами вызывают непреодолимое желание срочно расквитаться с жизнью; не скажу, что то, что варится внутри, готово котел взорвать - и уж точно умолчу об идущей носом крови. Хотя - постойте-ка. Я уже это сказал.

Красное на белом. Тюльпаны на простыне, прикрывающей покойницу. Витражная мозаика, вплетенная в оконное стекло. Справочник Видаля - все виды заболеваний. И книга вымирания. Сморщенные буквы, скукожившиеся листы. Дальше будет хуже, и я знаю, как будет дальше. И какой смысл снова проходить сквозь это: не надо, нет. Красное на белом. Синее на желтом. Морфию в вены, яду в легкие. Я зажимаю нос углом покрывала; оно пропитывается краской.

Я высыпаю горсть снотворного себе на руку, и запиваю водой - все сразу, залпом. Заснуть. Мне срочно надо заснуть. (Может быть, хоть тогда это прекратится.) Свернуться калачиком. Закрыть глаза.

Всхлип - девочка, это было не с тобой, ты лучше, ты достойна лучшего - вдох.

И выдох.

Дата добавления: 2015-08-09