Глава одиннадцатая: откровения

Недовольный женский голос вторгается в мои сумбурные сны.

- Тони, - требовательно доносится из коридора, - ты вставать сегодня, - открывающаяся дверь, - собираешь…, - долгий звук, сходящий на нет, - ся. - Утвердительная концовка. Не проснувшись толком, с ужасом понимаю, что не просто сплю неглиже, не просто не у себя, а - в обнимку с Холлидеем. И обескураженная Кристи лицезреет этот фарс во всей безоправдательности и греховности. - Какое сплоченное семейство. - Усмехается. Притворяюсь, что безмятежно дрыхну зубами к стенке, однако выходит из рук вон плохо. Движение слева - отодвигается, накидывает на меня одеяло.

- Тина, - раздраженный сип Тони, - прежде чем вламываться, неплохо бы постучать для приличия.

Поражаюсь его невозмутимости. Как будто она тут еще и виновата.

- Не прими на свой счет, но как бы не тебе учить меня приличиям. - А вот она сердится. - Какого черта вы тут развели?

Даже не отметила его обращение. Она не переносит, когда ее называют «Тиной» - из-за фамилии, должно быть. Тина Тернер - тут же возникают параллели со знаменитой тезкой. Сейчас-то она вернула девичью, но устойчивая антипатия к сокращению никуда не делась.

Слышу шорох поднимаемой ткани, звон ремня - Тони напяливает джинсы. Меня не расталкивает, гляди-ка: принимает удар на себя, рыцарь хренов. Все-таки расклеиваю веки, с удивлением замечая, что вижу излишне четко. В глазах чуть пощипывает. Кристина привалилась к косяку, и не думая уходить. Волосы заколоты неопрятной кулей, на вытянувшемся лице - шок, смиксованный с… насмешкой?

До меня окончательно доходит, во что мы вляпались. Она в легкую может выцепить предков и предоставить подробный отчет о наших телодвижениях. Вряд ли это понравится папочке. Мама дорогая... что же будет? Душу тревогу подушкой - ни в коем случае нельзя показывать волнения. Когда субъект чует признание своей власти, ему тут же хочется ее применить.

- Ничего такого, о чем стоило бы беспокоиться. - Говорю, закручивая покрывалом оголенный торс.

- Разудалые калифорнийские будни. - Добавляет ухмыляющийся Тони.

Ни толики беспокойства.

- Да идите на фиг оба, - отмахивается Кристина, - потом поговорим. - Грозится перед тем, как оголтело захлопнуть за собой дверь. Изумительное, чтоб его, начало великолепного субботнего дня. У меня все ноет, но не так, как тогда - вызывает желание потянуться, что я и делаю.

Холлидей пристраивается на край дивана - встрепанный, заспанный. На башке все кувырком, в разные стороны, на щеке - вмятина пролежня, над резинкой брюк - засохшая сперма. Бесит страшно, бесит его обманно незащищенный облик и осознание того, что мои ненормальные проявления никуда не исчезли.

Плечи покрыты покрасневшими рисунками - там, где пальцы впечатывались в кожу.

- Крис… - неуверенно начинает.

Итак, что у нас дальше по списку? Полистаем. Не дать себе облажаться ни на одном пункте - пусть пребывает в убеждении, что мои намеренья ограничиваются безопасностью Саммер. Постепенность - залог успеха. Не все сразу, братец - похлебай еще моего наплевательства.

- Что бы ни сказала, - напоминаю, - ни один грамм.

- Не делай из меня бога, - морщится, - я могу отвечать только за себя.

Да что вы говорите.

Встаю, подбираю свое разрозненное тряпье, по дороге к выходу ловлю ногами штанины, прикрывая неудобную наготу. Замешкавшись в пролете, оборачиваюсь: изобразить итак существующий интерес. Неукоснительное следование идее. Безукоризненная адаптация бессистемного, по ходу сочиняемого плана… это его плюс - трудно сбить с толку, сложно раскусить.

Тихо спрашиваю:

- Неужели ты настолько не ценишь чужие жизни?

Пронзительный прищур, голова набок - исследовательский взгляд.

- Если тебя это успокоит - я ценю их не больше своей.

И тут меня накрывает, осеняет - вот она, та самая непредсказуемость! Как невменяемый, как аффективный возвращаюсь, в три шага пересекая расстояние, и напоследок прижимаюсь к его губам - Тони настолько охуевает, что не успевает даже ответить. Сдергиваюсь и направляю стопы в ванную… мягко прикрыв заветную дверь.

Повторив для себя, что все идет, как намечено, брызги пунктира срастаются линиями, и скоро я не буду ощущать зловонную вину перед Кэт и собой, вновь разоблачаюсь перед зеркалом. За стеклом отражается привычная зелень радужек, распухший рот и внушительные гематомы на бедрах, цветущие в фиолетово-лиловых тонах.

***

- Зеркало говорит мне странные вещи.

- Разве говорящее зеркало само по себе - не странно?

- Уже нет. Ты вообще меня слушаешь? Оно нашептывает, что я не имею права сдаться. Когда я подхожу к нему набитой по горло, оно показывает тристафунтовую корову, у которой на боках собрана вся грязь ее внутренностей. А если смотрю под трипом или голодной, мое отражение светится. Я становлюсь бесплотной и абсолютно чистой. Как ангелы.

- Зеркала врут тебе, Кэт. Да и ангелов не существует.

- Это только метафора. Но я сама решаю, какой мне быть.

- Ты не выживешь, если не прекратишь подражать призракам.

- Я их переплюну. Скоро призраки будут подражать - мне.

- Неужели ты совсем не понимаешь, куда катишься?

- Мы все катимся к одному и тому же. Финальная точка у всех одна. Но знаешь, что? Смысл не в конечном пункте, не в цели. Смысл в самом процессе приближения к ней. Пока есть ради чего бороться, есть стремление, желание достичь намеченной вершины - ты живешь. Разве здорово влачить жалкое существование в гнилом теле, зная, что могла жить, день за днем приближаясь к намеченному идеалу?

- Посмотри правде в глаза. Этот идеал тебя погубит.

- Мечты всегда убивают людей, Крис. Это нормально.

***

Кристина подстерегает меня внизу лестницы. Домашний халат, съехавшая наискось дулька, скатавшийся носок на левой ноге и полное отсутствие косметики - она выглядит куда младше своих двадцати пяти. Сверстницей, по иронии судьбы наделенной излишними полномочиями. Дочкой воспитательницы в детском саду. Может это потому, что я смотрю - сверху?

- Крис, - сверлит настороженным взглядом исчерна-карих глаз, - нам надо поговорить.

Закатываю глаза. Вот, блять, делать мне нечего - внимать ее неубедительным нотациям.

- Я так не думаю. Мне надо… мне надо идти… да! - Уверенней. - Мне правда надо идти.

В подтверждение киваю головой, прикусывая губу. Выкручиваюсь угрем, лишь бы избежать нравоучительной беседы. Пускай Тони отдувается, он у нас мастер выходить сухим из воды.

- Крис, - сдвигает брови, - ты можешь держать меня за дуру сколько угодно, но я не слепая. Из вас троих - два психа и один торчок, понятно даже, кто есть кто. И все это перед носом у моего беспечного братца. - Корчит уничижающую мину, совсем как племянник. На мгновенье мне мерещится, что с ней они похожи сильнее, чем с отцом - на одно мгновенье. - Согласись, тебе вовсе не улыбается разбираться с родителями. - Манипуляторша, блин. Понятно теперь, в кого у него эта особенность. - И я не буду посвящать их в ваши дрязги. Если ты поговоришь - со мной.

- Ладно, давай. - Сдаюсь, внутренне перебирая весь лексикон великого английского мата.

- Не здесь. Пошли на кухню. - Покорно плетусь за ней, приземляю попу на стул. Она цепляет с тумбы пачку своих «Честерфилд», чиркает спичкой. К нашему поголовному курению относится лояльно - пропадает необходимость тушеваться, прятаться и выбегать на улицу: предлагает мне раскрытую упаковку, но я вежливо отказываюсь - охамел, но не настолько. - Быстро, сжато и по существу. - Велит Кристина, выпуская серый конус дыма в ароматную атмосферу.

На меня накатывает жгучая тяга выложить все, как есть. Тони засадил мне на треклятой свадьбе, а сейчас я позволяю ему это делать, чтобы подкрасться поближе - и ударить в самое уязвимое место. Ах да, в придачу, разумеется, вытаскивая Кэт, которая не без его содействия вогнала себя чуть не в гроб и агонизирует в истощении, психологических ломках и постнаркотических психозах. При всем этом я, кажется, люблю вторую, напропалую изменяя с первым - от коего крыша не просто прохудилась и уехала, а свалила в дальние страны, упаковав чемодан.

Круто, не правда ли?

- Что конкретно ты хочешь услышать? - Подпираю щеку ладонью, уткнув локоть в стол.

- Не включай дурачка, - хмурится, - мне нужна общая картина.

- Родился, жил, переехал, узрел Тони, сошел с ума, - краткое изложение, - вот и вся биография. Подробности освещу в старческих мемуарах. Но чтобы прочитать, придется потерпеть лет эдак восемьдесят, - слова высыпаются, как горох, - а может и целые девяносто. Потому что раньше я буду слишком занят, разгребая всю эту путаницу, в которой ни черта не соображаю сам, а уж объяснять тебе, - нервный полусмешок-полувыдох, задранный к потолку взгляд, - уж уволь, Крис, у меня других проблем предостаточно.

Ей импонирует мужская вариация имени. Она утверждает, что так чувствует себя сильнее. Нет, у меня нет неприязни к Кристине, наоборот, я симпатизирую ей - нравится манера держаться - на равных, без этих взрослых штучек. Порой та предпринимает попытки выглядеть умудренной, опытной женщиной - но кидает их, понимая бесполезность. Вот сейчас - примостилась на тумбочке, закрепив стопу на круглом барном стуле, другую ногу закинула на опорную.

- Выкипаешь, - вдох, - смотри, как бы котел не лопнул. Слишком много, - выдох, - держишь в себе. Послушай. - Теребит языком верхнюю губу. - Когда ты что-то рассказываешь, это совсем не обязательно - выставляешь напоказ слабость. Немного цинизма… выплети здоровый шарж на свои муки и это уже не будет жалобой, а так, - машет рукой с зажатой между пальцев сигаретой, поворачивает ладонью вверх, - отличительной особенностью. Мой муж… мой бывший муж, к примеру, был козлом с невозможной склонностью к доминированию и прогулкам налево. И расставание - его задумка. Потому что я - ревнивая истеричка. - Фыркает, втягивает никотин, чтобы вытянуть легкой струйкой - к люстре. - Разве что-то изменилось оттого, что я это произнесла? Нет. - Мельтешит сиреневым носком. - Но когда делишься, малость отпускает.

Стоит впустить людей в свою жизнь, как скука испаряется. Скука испаряется… и начинается пиздец. Такие разные и такие одинаковые, они переламывают, перерабатывают, разгрызают тебя как орех, им вечно что-то нужно - слова, поступки, чувства. Не сказал бы, что одному было проще. Но и не сложнее. Когда ты один, переживаешь только за себя - ну и за маму в моем случае. А теперь глядите-ка. Кэт, Тони, Кристина. Не эпизодические роли за пыльными корешками книг или на зеркалах компактных дисков. Живые. Требующие. Настоящие.

Больше судеб, на которые ты, так или иначе, влияешь. Больше шаров в руках жонглера.

Скажу ей - и все пойдет прахом. Кэт упекут в реабилитационную клинику, где будут насильно кормить, долбить током и ставить капельницы, а выпустят - тенью. Отомстить Тони изощренно, достойно не выйдет - мало ли что они сотворят, когда правда всплывет на поверхность. Мне хватает разума не пойматься на ее удочку, несмотря на то, что неплохая она, в принципе, девушка, эта Кристина, обожающая урезать себя до Крис. Ее сознательность приведет к значительно худшим последствиям, чем ее неведение.

- В наших взаимоотношениях черт ногу сломит, - говорю, - но единственное, в чем нас можно обвинить - это то, что мы, по случайному совпадению - числимся братьями. И зря ты взъелась на тему наркоманства, - специально допускаю ошибку в слове, - здесь таких нет. Упоротость - да, присутствует отчасти, - размазываю улыбку, - но без порошка, шприцов и всякого такого.

- Ты умнее, чем хотелось бы, - обстукивает пепел в вымытую консервную банку, - провокациями тебя не взять.

Ну а я думаю: как же это в духе Тони - вылепиться не вертикально, смешав родительские гены, а диагонально - вобрав из перетасованных хромосом ту же асимметрию, те же высокие скулы и характерную родинку на лице - из Кристининого комплекта. Ее не назовешь писаной красавицей, да и Тони не то, чтобы Аполлон. Однако в обоих что-то есть, и это что-то с лихвой искупляет все остальное - неидеальные контуры носа, общую нестабильность: в одну секунду они представляются совершенными, чуть не божественными, но в следующую - во всех чертах проявляется бесовская, отталкивающая неправильность. Знаете, как бывает. Милые, приятные во всех отношениях люди не вызывают такой бурной реакции, как изменчивые, непостоянные. Те, о которых не знаешь, какое мнение складывать - по причине, что неосознанно связываешь личность с внешностью.

- Провокации - не твой конек. - Соглашаюсь. - Можно я все-таки возьму сигарету?

- Валяй, - дозволяет Кристина, - мне-то что. - Измученно вздыхает. - Мне не жалко.

Ты никогда не спасешь человека, если он не захочет того сам.

***

Диалог первый.

- Ну же, давай, - уговариваю, как ребенка, зачерпывая нежную кремовую массу из баночки, - Кэт, тебе надо это съесть. - Та морщит нос и отворачивается. - Тебя не разнесет, поверь мне.

- Почему мне вообще нужно есть? - Говорит. - Вот было б офигенно, будь это необязательным, как спорт или что-то такое. Представляешь? Любой спокойно бы выбирал, каким ему быть. Не опасаясь отбросить копыта. Или по-другому. Все бы ели, но никто не жирел. Все - на пользу, ничего про запас. - Гораздо медленней. Такое чувство, что одна ее секунда равна моим трем. Блуждающий взгляд - белые лучи маяков на темной мутной воде.

- Не переводи тему, - заставляю ее взять в рот содержимое ложки, - альтернативные миры не влияют на законы нашего. Ты вольна мечтать сколько влезет, но здесь и сейчас - я не позволю тебе отправиться на тот свет.

- Зачем ты вообще это терпишь? - Черный креп зрачков поблескивает в полутьме. - Давно бы уже начихал на меня и нашел кого-то нормального. Кого-то, с кем не было бы столько возни, мороки и мозговыноса. Их так много, - слабо касается моей щеки подушечками пальцев, - а ты сидишь тут со мной, в лепешку разбиваешься, чтобы не дать самой все запороть. Почему?

- Не говори ерунды, Кэт, - прижимаюсь губами к внутренней части ее ладошки, - другие это другие. А мне нужна - ты. - Несмотря на то, что порой бываешь совершенно невыносимой.

***

Диалог второй.

- Что от тебя надо этой шмаре? - Шипит Кэт, зло захлопывая мой шкафчик. - Она притиралась к тебе, я не настолько дура, чтобы не замечать очевидные вещи! Признавайся, у вас что-то было?

- Успокойся, - пониженным голосом, не горя желанием привлекать внимание всего коридора, - Мерил подходила спросить насчет проекта по истории. Ты вынюхиваешь подтекст там, где его сроду нет. - Кладу на ее плечо руку, которую она досадливо стряхивает. - Чего ты добиваешься, Кэт? - Кричу шепотом. - Запретишь мне двигаться, разговаривать? Может и дышать перестать?

- Ой, прекрати! - Зажимает ладонями уши над волосами, трясет головой, отгораживаясь. - Как будто не знаешь, что я никогда не стала бы диктовать тебе условия!

- Чего ты тогда от меня хочешь? - На пределе. Смотрю на травянистую толстовку и мешком повисшие джинсы. На едва тронутый блеском рот и обнесенные черным азиатские глаза. Гляжу на эту завязшую в комплексах девчонку и понимаю, что не могу сердиться всерьез.

- Я так боюсь, что ты уйдешь, - сжимает губы, сдерживая близко повисшие слезы, - что буду не нужна. - Резко бледнеет, опирается на ряд дверец, утрамбовавших ряды ученических тайн. Со вздохом притягиваю ее, обнимаю, мнительную дурочку - она падает, падает ко мне на руки.

- Никуда я не денусь. Перестань сама себе трепать нервы - для этого нету повода.

- Все парни - полигамны, - шепчет Кэт, уткнув нос в мою шею над воротом свитера, - вам редко хватает одной, если остальные проявляют интерес. Пожалуйста, - отрывается, поднимает взгляд вверх, - если ты с кем-то будешь, скажи мне. Думаю, я имею право это знать.

***

Диалог третий.

- На нас все смотрят. - Улыбается Кэт, сидя на моих коленях. Талию можно обхватить ладонями, волосы скованы сестриным голубым крабом со стразами. Вдыхаю ее аромат - цитрусовый, сбукетированный с салонным запахом лака и неизменным нашим спутником - дымом.

- Пускай. - Ловлю клюквенно-красные губы, зарываюсь лицом в завитые волны. Счастье пахнет никотином и покупает краску «Маник Паник» оттенка «шокирующий синий». Радость - худющая и безупречная, как те девушки с рекламных щитов, рекламирующие брендовую одежду. Ей бы в Голливуд, бегать от приставучих папарацци. Ей бы в трущобы, вгонять по вене дозу винта.

- Я отсюда слышу, как они шепчутся. - Выдыхает Кэт. Мы - на школьном стадионе, на лавочке прямо перед полем. Тони лениво курит неподалеку, вполуха слушая афроамериканца Бена Тьерри, шнурующего кроссовки на шоколадных ногах. Для Тони очевидно куда заманчивей щуриться на нас, выжигая дыры в прикрытой каскадом локонов спине Кэт. Или в моей руке, очерчивающей выступы позвонков через тонкую синтетику - под плотной драповой курткой.

- Пошли они, - сползаю ниже, запускаю пальцы в задний кармашек ее штанов, - разве кто-то не говорил, что она - свободна от общественного мнения?

- Пошли они. - Повторяет, прижимаясь лбом к моему и прикрывая глаза. - Она свободна.

***

Кристина не намерена меня отпускать.

- Итак, что мы имеем, - говорит, - замкнутый треугольник?

- Типа того. - Теряюсь за седовласыми клубами пара.

«Любовные треугольники» стандартно ограничиваются «галочкой», баснословно возглавляемой персонажем противоположного двум другим пола. Верно поддела. У нас все звенья сцеплены между собой. Это так странно - курить на кухне с человеком на десяток лет себя старше и при этом не ощущать неудобства. Это странно - лавировать на обрыве, притворяться со всеми, не открывая всей правды даже самому себе. Но если сам не знаешь, где истина, как понять, что ты врешь?

- И что остается мне? - спрашивает полированную крышку стола, - безмолвно смотреть, как вы двое выжираете все соки из Кэт? Она сама на себя не похожа. Я была здесь летом… и застала совершенно другого человека, - складывает мягкие, розовые губы трубочкой, высасывая яд из бумажного футляра, - скажи, каким макаром вы, засранцы, умудрились настолько изгадить своей пассии самооценку?

Ворочается, устраиваясь на крышке тумбы. Пола атласного халата слезает, открывая татуировку на бедре - чешуйчатую рептилию, кольцом обернувшуюся вокруг гладкой, подкачанной ляжки. Кристина поправляет ткань, не выпуская дымящегося фильтра.

- Обязательно обобщать? - возмущаюсь было, но прикусываю язык. Скидывать вину - не лучший способ втереться к нему в доверие. - Не мы, то есть это вообще из другой области. - Угрюмо отрицаю. - У нее кризисный период в жизни. - Получестность-полуложь. - Вся эта мутотень с экзаменами и поступлением…

Кристи издает короткий смешок.

- Неужели ты серьезно надеешься, что я поверю в эту чушь?

Пришли к тому, с чего начали. Она ничего не выяснила, я - никого не выдал. И никто не намерен отступать, что самое интересное. Ясно теперь, почему Тони относится к ней - чуть не дружески, если это понятие вообще можно применить к Холлидею, - у нее слишком аналитический ум и слишком неженская способность зреть в корень.

- Нет. - Признаюсь. - Но всем будет лучше, если ты снова притворишься.

Соскакиваю со стула и уматываю к выходу - еще немного и она окончательно меня расколет. Ей бы в гестапо работать. Без применения пыток затерроризирует - одним видом «всевидящего ока», ждущего признания уже нарытых фактов. Да, она вовсе не дура. Она - чересчур не дура.

- Крис, - вдогонку, - надеюсь, ты соображаешь, что делаешь. Потому что такими вещами играть чревато. В шестнадцать я тоже была уверена, что знаю все на свете - но поверь мне, это не так.

- Мне - пятнадцать, - говорю, - и я не играю.

- Бесполезно. - Подводит итог своим махинациям Кристи, закатывает глаза и вытягивает зубами следующую сигарету. Я без предупреждения прошмыгиваю во двор, прихватив по пути куртку.

***

Действие первое.

Кэт ссутулилась над столом, корячит конспект, заторможено выписывая из развернутого учебника. Почерк мелкий, подпрыгивающий, буквы не держатся на линиях, норовя то выскочить повыше, то уйти вниз, наслаиваясь на жилплощадь ненаписанных соседей. Я затонул в кресле с электронной книгой и «Сумерками богов» - ее любимое чтиво, которое она рекомендовала, почти навязывала мне - уже очень давно. Религия никогда не была чем-то, что меня захватывало: не назову себя атеистом, мне просто все равно. Но Кэт непреклонно выпалывает мельчайшие признаки «несвободы». Идея фикс. Краеугольный камень мировоззрения.

Выбирается из взбитой шапки пуфа, прихрамывая, подходит и присаживается на подлокотник, заглядывая в отсканированный текст. Нараспев зовет меня по имени: отрываюсь от электронно-чернильного экрана, поднимаю глаза.

- Крис, - говорит, - что случилось? Я чувствую, что-то произошло. Ты какой-то… другой.

Как? Вот просветите меня - как она это определяет? Веду себя как обычно, отметины надежно закрыты брюками. Неужто сомнения и беспокойство, что она узнает, написаны на моем лице? Я не жалею, что пришлось расписаться в принадлежности Холлидею. Этим я расчищу дорогу к лучшему будущему для нас обоих, и не позже мая - подчиню его настолько, что завершающий удар с лихвой окупит все то, что он с нами сделал. И когда эта котовасия прекратится, мы с Кэт сможем нормально быть вместе, без пряток и зависимостей на стороне. А прошлое… на то оно и прошлое - чтобы быть темным.

- С чего ты это взяла? - Достоверное недоумение. - Ничего особого не случилось. - В то время как Кристина ловко сопоставляет факты, Кэт необъяснимо их чует. Невероятная по мощности интуиция. Или же она так настроена - на мою частоту?

- Забудь, - жмурится, шатает головой, отгоняя правильные догадки, - это у меня что-то с мозгом. Постоянно страшилки чудятся. - Откладываю читалку, переплетаю наши пальцы - заставляю ее сесть. Когтистые косточки придавливают ноги. Под челюстью, недалеко от уха - выдавленный нарыв, припрятанный пятнами втравленного в кожу корректора: оттенок называется «ванильно-бежевый», самый светлый из ее арсенала тюбиков и коробочек компактной пудры. Как бы мне ни хотелось полагать, что это дрянь выводится, воспаления - неблагоприятный признак. Затащить бы ее на осмотр - так нет же, уперлась как баран, и ни в какую. Боится, что все раскроется.

Она постоянно чего-то боится.

- Давай прогоним твоих страшилок, - целую ее в шею.

- Да… - подставляется, откидывается Кэт, - ты можешь.

Нахожу ее губы, легонько задев носом щеку. Вкус бальзама - малиновая газировка. Призвук остается во рту, как после порции напитка в знойный летний полдень, не приторный, но яркий. Чувство вины топит меня, держит под водой - запрещать ей, но самому делать это, пользоваться доверием, чтобы за спиной решать - вместо нее. Может, я облажался? Может, все - напрасно? Стоит ли это того? Отвечаю сам себе: да, стоит. Иначе никак. И хватит подтачивать себе нервы, без этого вокруг кишмя кишат черви, жаждущие ими полакомиться.

Мои жилисто-напряженные руки спускаются ниже, сбирают, ворошат складки белого велюрового платья. Ее могильные, холодные ладони с карминно-красными ноготками забираются мне под футболку. Кэт прерывисто дышит, хватая ртом мои губы, как воздух из кислородной маски, как голодающая, алчущая, жаждущая. Кровь отливает ей от лица - как всегда внезапно. Невидящие глаза зависают в одной точке - где-то за пределами, внутри меня - и одновременно нигде.

- Прости, - шепчет Кэт, - я не могу.

Сил недостаточно даже для повседневных манипуляций - что уж говорить о такой встряске, как секс. По всем фронтам - нагрузка колоссальная. Олух царя небесного! И о чем я думал? В ее состоянии - сердце может запросто не выдержать.

От этой возможности мне в который раз становится дурно.

- Все хорошо, - обнимаю, баюкаю, как ребенка, - все будет хорошо, Китти-Кэт. - Синяя кошка, опрысканная полимерной акриловой эмульсией - краской для живописи. Кошка-художница, которой разрешают гулять самой по себе, на поводке, вокруг неуместной собачьей будки. Забинтованная кошка с перешитой, заплатанной ножкой.

- Я люблю тебя, - повторяет Кэт, - прижимаясь крепче.

Потом может оказаться слишком поздно.

- Я люблю тебя, - неожиданно даже для самого себя. А Кэт так и вовсе не ожидала подобного разворота. Недоверчиво поднимает аккуратные надломы бровей, моргает своими глазищами: шок длится ровно две секунды. После она не сдерживает широкой, немного безумной улыбки - и прячет лицо у меня на груди.

***

Действие второе.

Нас пропускают без вопросов - Тони здесь известен. Кивает охраннику, как старому приятелю, представляет меня как брата, вводит как к себе домой - приобняв за плечи. Какого я поперся в эту дыру - сообразить бы. Холлидей подловил прямо напротив двери и практически протащил до авто, кинув всеобъемлющее «будет круто». Я не указал ему пункт отправки исключительно из-за проклятого плана - поглядеть на окружение изнутри, оценить обстановку и круг общения.

В клубе грохает музыка, около расписных стен узкого коридора выстаивают дешевого пошиба девки. Пухленькая, в фиолетовом платье, с длинными темными волосами и початой бутылкой в руке, блондинистая худышка, стриженная «под мальчика», при виде нас подорвавшаяся как на пожар обратно на танцпол; мулатка с внушительным бампером, зашушукавшая на ухо белой соседке так, словно надеялась на это всю недолгую, забитую сэндвичами и биг-маками жизнь. Тони отвешивает комплимент имбирно-рыжей роковой особе, называя ее - Ширли. Тони лапает задницу телки, наклонившейся, чтобы поправить пряжку на туфле: и не получает по роже, когда она взвизгивает и обнаруживает, кто позволил себе вольность. Я догоняю, что он представляет из себя важную шишку - тут. Но почему - неизвестно.

Мы входим внутрь. Количество танцующих вводит меня в ступор - не переношу наводненные людьми сходки. Тони скидывает косуху - отдает ее подоспевшей африканке с прической а ля авария на макаронной фабрике: остается в кожаных брюках и черной жилетке с V-образным вырезом. Я не вижу тусовщиков. Вижу мускулы под светлой кожей, обделенную волосами грудь и дернувшийся кадык на горле. Расшвыренные по плечам лохмы и подведенные темным глаза. Движения губ, когда он просит эту девушку, Глорию, развлечь меня - сам-то он где будет?

Продвигается вперед. Его узнают, встречают громогласными возгласами. Тони вспрыгивает на сцену и подхватывает электрогитару как раз к концу композиции, вешает ее на шею, подходит к микрофону, обращаясь к публике, будто делал это уже неоднократно:

- Так, ребята, я знаю, вы все рады меня видеть, - аудитория жужжит ульем, кое-откуда доносятся одобрительные возгласы, - но слышать меня вы были бы рады - еще больше. Так что эту песню я посвящаю своему брату, который сегодня впервые почтил нас своим присутствием.

Не откладывая в долгий ящик, врубает по струнам. Ор из зала сопровождает проигрыш, низко рифмуются ноты, шипучим металлом, хриплыми отголосками скачет медиатор. Тони вступает подсевшим, но чистым голосом, профессиональным, я бы сказал. Ищу в себе причину злости, бросившейся краской в лицо, и допираю: он напоминает отца. Чертового разудалого папочку, учившего меня музыкальным азам и наворачивающего такие пируэты, что именитым виртуозам даже не снилось. Каждый звук вживается прямо в душу, переворачивая там все вверх тормашками - Тони играет самозабвенно, обращается ко мне - незнакомые строки неизвестной песни. Уж не его ли авторства?

На барабанах выстукивает запирсингованный парень с выбритыми висками. Фриканутый чувак с торчащими, как безлиственные ветки зимой, дредами - умело подбирает бас. Синтезатором командует худощавый, обнаженный по пояс, весь в наколках… тоже пацан - у них нет ни одной девчонки. Неудивительно. Сексисты несчастные. Посетители дрыгаются - ключ зажигания повернут, включена настройка: «оторваться по полной». Я один, как контуженный, таращусь на Тони, впитывая вытягиваемые им тона, фразы - насквозь двусмысленные. Сторонние не поймут намеков; я ощущаю их буквально шкурой. Любопытно, к музыке применимо понятие «синдром Стендаля»?

Милашка Глория предлагает мне выпить. Пробиваемся к бару - заказываю двойную текилу, не особенно осмысливая, во сне это происходит или явь взбесилась. Бармен поддевает было по поводу нашего появления в обнимочку, но «спутница» мурлычет, стуча розовыми ноготками по стойке:

- Расслабься, Сэм. Крис - брат Тони.

- Сводный. - Уточняю, словно это имеет значение, не отрывая глаз от своего наваждения - там, над толпой.

- Понятное дело, не родной, - усмехается Сэм, откидывая светлую челку, - тут все очевидно.

Только тут я по-настоящему на него смотрю. Должно быть, резковато поворачиваюсь: помните, при непреодолимом желании убедить всех и вся в верности их домыслов, следует реагировать именно так.

- Что очевидно? - Неприязненно нахмурившись, скашиваю губу и втягиваю подбородок в шею. Будь я толще, кожа и жировая прослойка собралась бы валиками. Жест «чур меня». Сдаст вас надежно и быстро - при этом вы будете уверены, что мастерски отрицаете. Повторить на бис?

- Очевидно, - повторяет, - что вас связывают очень… тесные родственные узы.

- Бля, - лишь на это меня и хватает, - и с чего сразу такие выводы…

Я озлоблен на Холлидея так, что торжественно клянусь придушить, когда тот спустится.

- Да ладно тебе, Крис. - Улыбается. Правая бровь прошита двумя серебряными колечками - однако больше ничего вульгарного в нем не наблюдается. Простая серая рубашка, стильная мелированная стрижка - стандартный сбодяживатель спиртяги в коктейли. - В двадцать первом веке обитаем.

Век порока, разврата и извращений, выдаваемых за норму.

- Спасибо, что сообщил. А я-то грешным делом вообразил, что сейчас инквизиция нагрянет. - Ухмыляюсь, стараясь не пускать сарказм в интонации. Похуй мне на них. Я смотрю на брата.

И уже не так парадно обещаю себе, что отъебу его сразу как вытащу отсюда.

- Любишь же ты влезть, куда не просят. - Закатывает подрисованные глазки экзотичная Глория. Трещит с ним о чем-то, но мне уже коллинеарно - я слушаю Тони. Опрокидываю в себя стопку золотистого напитка, морщусь и понимаю, что необходимо ужраться до невменяемости, чтобы прекратить думать о грифе под переборами пальцев, о микрофоне в непристойной близости от губ. Меня ведет от французского прононса в его голосе, от прожекторных бликов, медным светом выводящих ореол вокруг головы. Меня сносит шумный инструментальный поток и чернота век, прикрытых на чувственном моменте.

У меня екает в груди. Да, прямо там и прямо екает - сжимается, на секунду прекратив биться.

Я прошу не в меру наблюдательного Сэма повторить заказ и смиряюсь, что трахать будут меня.

***

Когда перестаешь считать стаканы, очевидно: дело скоро примет скверный оборот. Хмельной туман в голове, ощущение полета и вседозволенности - чувствуешь себя способным завалить королеву, коль охрану пройти удастся, сплясать танго с собственной тенью на перилах, над пролетом в десяток этажей - или пробежаться в чем мать родила по главной авеню, потрясая мужскими признаками перед приобретающими целомудренный багровый оттенок мордами прохожих. Всячески придерживаешь себя от опрометчивых поступков - ибо соображалка чудом не выключилась даже в уматном состоянии, но совершаешь их, эти самые поступки. Мне даром не нужна августейшая особа: единственный, о ком я в состоянии думать - это Тони. То-ни. Ти-оу-эн-уай. Смысл возникновения вселенной в четырех ничего не значащих буквах. Две тринадцатых алфавита вобрали в себя начало и конец, альфу и омегу - еще одна побочка пьянства: высокопарно-матерная манера изъясняться, в том числе наедине с родным сознанием.

Глория говорит, заведение принадлежит Холлидею-старшему: открыл тремя годами ранее, сюрпризом к пятнадцатилетию сына. Неслабый подарочек. Тогда, если верить этой черной, Тони уже проявил себя как талантливый организатор - быстренько смекнул, что выступления малоизвестных групп местного разлива принесут не только доход, но и публику - друзья, знакомые, друзья знакомых, знакомые друзей. Крутые треки, жанровое ассорти и атмосфера непроходящего драйва. А на авансцене - он сам. Гвоздь программы. Владелец с недюжинным даром как располагать к себе, так и доводить до белого каления, в зависимости от намерений высочества. Вполне похоже на Тони.

Глория улыбается, показывая крупные отбеленные зубы и розовые десны. Я отзеркаливаю ей улыбку, методично надираясь за барной стойкой. Глория клево двигается, ноги в шнурованных ботинках двигаются вроде как сами по себе. Кладет ладони мне на плечи, качает кучерявыми волосами - такими кудрявыми, что они похожи на черный беспорядочный шарик. Она выпытывает, правда ли то, что ляпнул Сэм, и не получает не подтверждения, ни отрицания. Выпытывает, если ли у меня девушка - выпытывает имя - выпытывает, не Саммер ли часом.

Общие ответы. Ни черта смысловой наполненности. Беру сразу целую бутыль и танцую с ней под перестук барабанной установки, под электронные переливы, под низкое бурчание гитар. Танцую под шикарный диапазон Тони, мечтая дернуть его отсюда и замотать до смерти. Мне приходится то и дело указывать себе, что это - часть плана, а не часть меня. Ага. Тянет к нему меня тоже в строгой согласованности с инструкциями.

Познакомиться со мной предпринимают попытки две девушки - и один парень. Ну а что, в этом штате самый высокий процент гомосексуального контингента. Двое из них - очень даже ничего, третья переборщила с травкой или чем-то помощнее: глаза в кучу, видок невменяемый. Вполне интеллигентно даю понять, что мне монопенисуальны новые лица. Лишь бы был Тони, Тони, Тони, Тони - Ти-оу-эн-уай, раздробленность моя, мое проклятье. Я выражаюсь как сентиментальная блядь, но не испытываю к нему ничего, помимо похоти… ненависть разве что. Да. Ненависть.

Присасываюсь к горлышку, прикрывая перетруженные глаза.

***

Люди, люди, люди.

Они выглядят как маски крика. Раскачиваются, задирают руки, пьют, флиртуют, языканятся. Я без понятия, сколько прошло времени, сколько горячительного я хряпнул и сколько сигарет выкурил. Скорость становится невероятной, будто кто-то включил ускоренную перемотку, не гася экран: человечки дергаются, панорама эмоций сменяет друг друга быстрее, чем определишь, какая из них - настоящая. И двадцать пятым кадром я всякий раз натыкаюсь взглядом на Тони, на глаза его, неотступно жрущие средь ушедшей в отрыв толпы. К запуску в космос готов. Десять, девять, восемь…

Мне нужен свежий воздух.

Не вполне врубаясь, что творю, расталкиваю тени, расталкиваю пятна, расталкиваю признаков - вырываюсь на улицу, и меня почти тут же выворачивает наизнанку. Отхаркиваюсь от токсически кислой блевотины - благо свидетелей немного - забираю с запотевшего лба сбившиеся пряди, черненые нитки, прилипшие к коже. Смесь высококачественного алкоголя и остатков завтрака впитывается в серые неровности асфальта. Резервный выход. Желто-оранжево-яркорадужные граффити, обведенные белым пухом распылителя. Жирные фломастерные трещины. Душно так, что проходит немало времени, прежде чем получается отдышаться. Сажусь на землю аки бомж, нахожу в куртке пачку - осталась всего одна штука. Шикнув от огорчения, поджигаю ее - ветер мешает, пальцы не слушаются, колесико сплавилось оловом. Но упрямство берет вверх, и все-таки я справляюсь с проклятым фитилем, мелькнувшим ярким зеленым, фиолетовым или синим. Все как одно.

Поганый привкус во рту разбавляется привычной дымовой заполненностью. Сколько легкие не трави, все равно мало. Сколько ни лупай глазками на Холлидея, никогда не будет достаточно. С этим нужно всего лишь смириться.

Во внутреннем кармане - минимизированная бутылка водки. Откупориваю, про себя хохотнув насчет детского пьянства, поласкаю рот, сплевываю жгучую жижу, закусывая крепкой затяжкой. Из-за дверей доносится топот: я слишком хорошо помню эту походку, с подшаркиванием, но твердую. Тони поднимает меня, зацепляет под мышки, ставит на шаткие ноги. Пальцы все еще хранят металлические отпечатки струн - перебрасывает мою руку себе через плечо и шепчет, шепчет:

- Идем-ка со мной, братишка, - шепчет и прижимает меня к себе, - поехали домой.

- Возьми меня домой, - шуршу поддатым голосом, имея в виду нечто другое, - домой…

- Поехали. - Распознает подтекст Тони.

Меня не покидает навязчивое ощущение, что я увяз во сне.

***

Действие третье.

Господи, которого нет. Пожалуйста. Только бы Кэт не узнала.

Складная крышка превращает кабриолет в закрытый автомобиль. Тони ведет по коматозному городку, между дремлющих супермаркетов, автозаправок, послеотбойных больниц, сельских домиков, похожих на карточные кладки. Он чаще смотрит на меня, чем на свежеуложенную дорогу, на меня, расплывшегося по обивке, подтянувшего ступни на белоснежное сиденье, чтобы хоть как-то прикрыть невменяемо разросшийся стояк. Я пиздец как его хочу. В дурном котелке такие образы в чехарду играют, что самому неловко становится.

Смотрит на меня, смотрит, смотрит. Проводит языком по губам, улыбается уголком, но молчит.

Я смотрю на него, подмечая уже давно изученные, но всегда завораживающие заново мелочи.

Волосы спереди малость короче, чем сзади. Выразительный каштановый в неверных отсветах тухнет до древесно-черного. Не такие вдавленные скулы, как у меня, но проявленные, тонкие. Левый и правый глаз - разные: уровень высоты, ширина век, даже размер, наверное… все, за исключением цвета - серо-айсбергового, с чернющими зрачками и ресницами, с ювелирной подводкой и железным структурированием теней. Впадины под ними, не то от недосыпа, не то особенность строения. Рот нерисованный, нарисованный… и «монрошка» над ним… черт!

Кожаная куртка с клепками и шипами наружу - долой ее к дьяволу, все подряд долой, хочу лицезреть его полностью. Невнятные кубики пресса, шарики бицепсов под интимно-бумажной кожей: так странно, у него вовсе не бодибилдерские руки, но электроника подкачала, еще бы, столько наяривать… столько девок трахать. Руки, сомкнутые на руле с «L» росчерком наискось: вытянутые пальцы гитариста с аккуратно состриженными ногтями, беззаусенечные - суставы перемычек шире основной части. Подушечки, загрубевшие от зажима звонких перевитых струн.

Из динамиков переступают звуки динамичной песни. Меня прет с него. По страшному.

- Останови машину, - изнутри все выскакивает в ритме тарантеллы, - останови, сейчас!

Тормозит на обочине - снаружи никого, люди засунулсь по постелям с недающими женами.

И уже непонятно, кто первым подтягивается к чьим губам, отстегивает ремни безопасности, вполголоса матюкаясь от дрожания непослушных ладоней, кто справляется с заковыристыми застежками одежды. Его косуха, моя куртка отправляются назад, туда же - его струистая майка и моя затертая футболка. Расстегиваю ему ширинку штанов, высвобождаю член, сползая на не вымытый полиуретановый коврик коленями, облизываю вверх по набухшему стволу, засасываю головку, проникая кончиком языка в приоткрывшуюся уретру - полный рот смазки, полные уши вздохов, чьих не разобрать. И в горло, стискивая щеками, втягивая щеки - воздуха нет, воздух не предвидится: не проплачена неустойка. Перебирать яички пальцами, массировать - облизывать каждое, роднясь с запахом возбуждения, ощущая, как еле сдерживает молния на брюках собственную плоть, натянувшую жесткую ковбойскую ткань. Болтом губы обстукиваешь, чтобы кислорода зачерпнуть - и снова погружаешь его до самой глотки, спазмами сжимаешь; так что он сползает ниже, за вихры поддерживает, направляя - кайф пробирает уже от того, как Тони глаза закатывает, цепляется за приборную консоль, ненамеренно запустив дворники. Имя мое шепчет, шепчет - будто все остальные слова из головы выветрились…

Отстраняет на мгновенье, затянутыми желанием глазами смеряет. Он не произносит ни полслова, но я понимаю, ширкаю застежкой, спуская джинсы, в тесноте забираюсь на него, плюнув в кулак, чтобы не так остро - хотя тело требует больнее, острее, ближе. Бьюсь виском о зеркало заднего вида, локтем задеваю пепельницу - похуй. Сажусь на него, стискиваю его ноги над спущенными штанами - переливчатыми, черными - никаких порослей, лишь светлая голая кожа. Оглаживает спереди, вводит в меня стержень на пару сантиметров, дальше я сам - до конца, млея болью, тая болью, задыхаясь, когда толчки простату тревожат. Коленками сжимаю его ляжки, загибаюсь к рулю, хватаю пластик, царапаю обшивку. На всю длину вколачивается, устроив пальцы на моих бедрах, на моих синяках, коричневато-зеленоватых по краям, на внутренних кровотечениях. Тычком в раздражение - стоны, стоны… мне нужно больше, еще больше мучительного предвкушения. Я хочу видеть его лицо, но он пододвигается и кусает мою шею, засасывает кожу от угла ключицы до спины, до позвоночника, чертит слюной зигзаги - все быстрее, скорее, губы, руки, ноги - где что, не поймешь…

- Тони… - изгибаюсь, подбираясь к чертовому апогею, - Тони… - сперма брызгает в лобовое стекло, разводами сползает на панель, - Тони… - до мурашек, затягивает кожу моей задницы, горстью хватает, перекручивает - кончает в меня, оборонив это «Крис», как что-то священное и тайное, настолько - что даже мне нельзя застукать.

- Крис… - шепчет, прицеловывая выпуклость лопатки. Перепутанные мысли. Перерезанное все. - Быстро учишься, - вполголоса усмехается - с придыханием, когда я слезаю на пассажирское, неуклюже подтягивая брюки в попытке удержать семя внутри, - надо бы еще разок прогнать, для закрепления. - Подытоживает, как был, без верха, рванув стартер.

Господи, которого нет. Пожалуйста. Только бы Кэт не узнала.

Если бы Кэт была той Кэт - ну той, прежней… подругой, не девушкой, плевать что на приходах фени и вообще двинутой, я тут же набрал бы ее и выложил все как есть: про Холлидея, будь он неладен, про дикий секс на водительском сиденье и то, что сколько бы он меня не имел, мне надо больше, больше, больше - уверен, она бы поняла. Для начала покрутила у виска, но впоследствии рассудила логически и выложила все как есть - насколько я мудак и каким трупом стану, когда она приедет, а приедет она не дальше как через десять минут. Заявилась бы в разных носках, толстовке - хорошо, если не в тапочках, посреди ночи-то. Треснула меня по башке и заявила: «Так. А теперь мне надо врубиться, что послужило причиной». И врубилась бы. Ну и я заодно.

А теперь что?

Мы подъезжаем к дому, сопровождаемые музыкальным конвоем его фаворита «Placebo». На парковке, подставив обжигающему свету фар узкую спину, мнется незнакомая мне девчонка. Длинный бурый плащ, истрепавшейся от времени и беспорядочности хозяйки, колышет ветер, капюшон дает сходство с коброй и мешает рассмотреть цвет волос. Низкий рост и телесного цвета балетки - кажется, что она босиком… на мгновение у меня возникает подозрение - уж не Саммер ли?

Боже, нет, нет, нет - умоляю! Только не она. Пожалуйста. Только не... она не выдержит правды.

Девушка оборачивается и у меня отлегает от сердца. Тонна пеноблока раскрашивается по асфальту - даже совестно немного, принимая во внимание видок незнакомки - тушь потекла, собралась под глазами енотовыми овалами, рыжеватые завитые волосы сбились в колтуны. Но она - не Кэт. Однако Тони моего облегчения не разделяет: он производит впечатление человека, который предпочел бы оказаться где угодно, хоть в Антарктиде, но только не здесь.

Я в спешном порядке впрыгиваю в футболку, молясь, чтобы она не истолковала по-своему.

Сплетни, сплетни, сплетни.

Кэт.

Мел, - кричит Холлидей, выбираясь из тачки, - ты на время вообще смотрела? Сейчас по улицам шарахаются только маньяки, нарки и шлюхи!

- Буду твоей шлюхой. - Прокуренным, хриплым голосом отзывается Мелани. Раздергивает пояс накидки, и та расстилается по асфальту, подставляя фонарному свету щуплое веснушчатое тело: маленькие полукружие грудей с бордовыми сосками, начисто эпилированный лобок.

Пока я потихоньку офигеваю, Холлидей подходит к ней вразвалочку, поднимает загрязненную материю, отряхивает и набрасывает ей на плечи. Заострившееся лисье личико приобретает загнанное выражение - она простирает было к нему руки, но тот своевременно шагает назад.

- Все это, конечно, очень мило, но у меня несколько другие планы на вечер.

- Тони, - слеза молнией сечет щеку, - Тони… я думала… думала, ты любишь…

- Я никогда подобного не говорил, - беспечно срезает, - отвезти тебя - домой?

Выхожу из машины, захлопываю дверь. Ноль внимания. Кроме него - ничего нет.

- Тони, - слепляет измокрившиеся, тронутые перламутром веки, - пожалуйста...

Он нервно закатывает почерненные глаза, бросает на меня быстрый взгляд.

- Что «пожалуйста», Мел? Чего ты от меня хочешь?

Девушка смотрит на Тони. Смотрит на меня. У нее светлые тонкие брови и сухие губы в форме сердца, а глаза за счет размалеванной косметики - огромные, серо-зеленые. У нее такой вид, словно ее всю ночь ебали во все щели, толпой, по кругу и в порядке живой очереди. Вьющаяся грива вздыблена, овалы сосков поджались от холода и торчат конусами на кончиках: но она не смущается. Ей не стыдно и не страшно.

- Поцелуй меня, - просит она, - в последний раз.

Как сопливо. Принесите мне пакетик. Сопливо и пафосно.

- Прикройся, - бросает Тони, - иначе утро встретит тебя в разных местах. - Считая этот разговор оконченным, ставит машину на сигнализацию и утопывает под навес, не сомневаясь, что я тут же последую за ним. Не тут-то было. Приближаюсь к Мел - челюсть трясется от сдерживаемых рыданий, а когда она приоткрывает рот, его вертикально соединяют прозрачные ленты слюней. Кто сказал, что девушки плачут красиво?

Ухватив на спине, стягиваю затюканную футболку, протягиваю этой нудистке поневоле. С моими неполными метр семьдесят тряпка едва прикроет ей промежность, но так все-таки лучше, чем ничего. Мелани внезапно замечает меня - будто раньше я пялил из мира духовного, невидимый и неслышимый. Принимает хлопковый ком, кособоко натягивает, меняя вдетые рукава парусинового верха.

- Я люблю твоего брата, - неожиданно внятно всхлипывает отверженная, - и ненавижу.

- Ага. Плюс еще одна зарубка в список, - на ее непонимающий взор, - его до хуя ненавидят. И любят. Такое чувство, что весь город помешался на Тони. Как будто он изобрел марихуану или что-то типа того. - Сплевываю.

- А ты сам, - сбивается, - у тебя не найдется, - показывает пальцами у губ, - затянуться?

Вряд ли заводскую просит. Косячок шмали для релаксации. Самое то.

- Последняя была, - проверяю, - да, последняя. - Разочарованно вздыхаю, комкая пачку в кулаке.

- Блять. Как жалко, - взметнув полой - подбитым крылом, разворачивается удалиться, - прости за беспокойство, - громко, отчетливо, дрыхнущие соседи - что за мелочевка, - на самом деле я не такая, правда.

Ты такая, какой показываешь себя на грани.

- Верю. - Полуулыбка. Полуоборот. Полубосые стопы шустро мерят шероховатый гравий. А я остаюсь на крыльце, как дурак, зная, что она может вытворить, и не предпринимая ни единой попытки это пресечь. Усталость монолитом обрушивается, придавив меня к земле. Надо зайти к Крис, у нее сигареты… надо попасть в душ, все-таки Кристина - не подруга… надо позвонить Кэт - сквозит высоковольтным ударом по всему периметру кожи.

Надо СРОЧНО позвонить Кэт.

Мельком глянув на часы, я вижу 3:52 утра.

Еще чуть-чуть и из-за горизонта прольется солнце.

***

- Наверное, небо - единственное, что никому не принадлежит. Представляешь? Такая махина воздуха, озонового слоя и безвоздушного пространства… планеты, звезды, черные дыры. И все - совершенно ничье. Давай запатентуем, пока другим это не пришло в голову?

- Целая бесконечность. Собственность мистера и миссис Марлоу.

- О господи вседержителю! Это ты так предложение мне делаешь?

- Можешь считать, что да. Когда… позже я заберу тебя в Нью-Йорк. Там все будет совсем по-новому. Даже дышится иначе. И небо… сложно описать, в чем именно разница, просто оно другое. Меньше звезд, больше самолетов. А по ночам оно - черное-черное, бездонное, как живая пропасть.

- Везде разное - и везде одинаковое. Не столь важно, где мы… небо везде. И все оно - наше.

***

Кристина спит на диване, скрестив ноги иксом. Простынка обволакивает заманчивые формы, кое-где отходя, так что видно непомеченное бедро, полоска кружевного белья на нем; сверху - грудь в черном ажурном бюстгальтере. Втихую свистнув у нее пару сигарет, поднимаюсь туда, к себе - или к Тони, как пойдет. Лестница, душ, полотенце, бардак в гнезде… шок оттого, что на кровати, подтянув ноги в красных пижамных штанах с хитрыми медведями, заснула в ожидании Кэт. Кофточка застегнута не на все пуговицы, синие завитушки переплетены колоском: мирно почивает, подложив ладонь под прогнувшуюся щеку, обхватив одноглазого набивного кролика - гляди-ка, выискала. Я и не помнил, что у меня пылится такая макулатура.

В полутьме, подсвечивая себе фонариком с телефона, переодеваюсь и ложусь рядом с ней. В пекло Холлидея. К дьяволу - мои устремления и наши экзерсисы. Сейчас это представляется настолько неважным, далеким, несущественным. Укрываю Кэт одеялом, легонько прикасаясь губами к ее плечу поверх ситцевой ткани - чтобы не разбудить. Сдергиваю, в конце концов, эти загрубевшие, разъедающие роговицы линзы. И перед тем, как уснуть рядом с ней, обнимая ее - я запираю дверь на ключ.

Дата добавления: 2015-08-09