Глава двенадцатая: виктимность

Кэт кажется такой безмятежной. Губы приоткрыты, ресницы отштамповались на щеках тенями. В чем-то она права, бесспорно права - о таких субтильных девушках хочется заботиться, любить их и оберегать от всего на свете. Тонкие прожилки вен на ледяных запястьях, обгрызенные ногти в заусенечных обносках. Но она была бы так же ценна для меня, будь ее вес хоть на пяток кило больше, дело ведь не в этом. Дело в ее личности, неповторимости, в эмпатии, с которой она понимает меня без слов. Тут подходит описание «родственные души». Не тела. Тела не важны.

Забыться я не успеваю. Вибрация сообщения нарушает гармонию - чуть не выпрыгнув из кожи, смотрю на дисплей. СМС-ка от… Тони? «В моем комоде - отмычки для всех замков», - пишет он черным по белому: «лучше выходи добровольно, монашка, не то сливки затопят твою келью XX». Ну что за непруха, а?! Скрежетнув зубами от злости, чудом не расхерачив мобильник об стенку - Кэт спит, будить чревато - попадаю в тапки, нахлобучиваю на нос очки и втихую выскальзываю в коридор.

- Привет, - насмешливый голос из темноты звучит так рядом, что я чуть не делаю в штаны от неожиданности, - мы с тобой вроде бы еще не закончили, а ты уже съебался в свою нору.

Не приведи боже ему наткнуться на Саммер. Иначе эта заря станет красной.

- Я с тобой закончил, - лихорадочно вожусь со связкой, замыкая щеколду, - и хочу спать.

- Снаружи поспишь, - тащит меня вниз, прихватив за руку, - я хочу посмотреть на рассвет.

Переодел сценические шмотки на подранные джинсы и белую футболку. Непримечательный такой… нет, соврать себе не получится. Примечателен даже с кособокой завернутостью волос в полуузел-полупальму - на затылке, парой прядей, своевольно выбившихся на лоб - прическа типа «я упала с самосвала, тормозила чем попало». Ну, это же Тони. Он сражает наповал. В том числе в таком… расхристанном виде.

- Глядите-ка, в ком проснулся романтик, - прицокиваю, - прямо-таки из комы вышел. Дефибриллятором пришлось поработать? Или пригрозить - что отрубишь питание?

Первый этаж. Накрывает мои плечи своей ежистой курткой - на улице прохладно. Его запах пропитал подкладку - еле удерживаюсь от того, чтобы не воткнуть нос в воротник, фетишист недоразвитый... что же в нем, блять, такого, что даже от его феромонов мне делается худо?

- Ой, заткнись, а, - возводит глаза к потолку, оказываясь перед черным выходом, - можешь хоть раз в жизни проглотить свою отраву сам? У меня релаксация, медитация, приятное вступление в новый день и тому подобная хуйня, - выходит на улицу, хлопается на шезлонг, - побудь немного паинькой, идет?

- Вполне мог познавать свой дзен в одиночестве. Я-то на что?

Ярко-зеленые кусты, ровно выстриженные, как из парикмахерской - полукругом, гулкая плитка под ногами и мраморный край бассейна. Тони устраивается поудобнее, закидывает руки под голову - под этот смешной ананасный хвостик. Носки в мелкую синюшную полоску, теннисные туфли, гусиная кожа вниз от краев тонюсенькой футболки - мерзнет, сука, но кофту надеть не судьба.

- Без тебя никакого дзена не состоится, так что закрой рот и сиди тихо.

Темень неба сливается с бездонной чернотой ночного океана. Сколько он тут торчать думает? Желтые светильники придают расслабленной физиономии нездоровый - песочно-чахоточный оттенок. Вдалеке свирищат цикады, стрекочут кузнечики или какая-то другая живность подает скрежещущие признаки активности - трудно сказать.

- Бесишь. - Цыкаю. И обрушиваюсь на околостоящий лежак, неуклюже продевая руки в рукава.

Тони искоса обследует меня взглядом. Я заворачиваюсь в черную помятую кожу, потирая пальцами металлические наросты - смотрю вверх, на поблекшие кнопки звезд, пришпиленные к холсту неба - нашего неба. Подтягиваю коленки, ежась от утреннего холодка, пробирающего до самого костного мозга. В голове - легкость, в ногах - слабость. Недостаточно протрезвел для логичных рассуждений, но вникаю: вытащил меня сюда он не просто так.

- Давай, - заговаривает, наконец, - выкладывай свои злорадные планы.

- Какие планы? - Зеваю, прикрывая рот ладонью, стряхиваю вбок челку.

- Надеешься раскусить меня, ведь так? Понять, почему я такая сволочь?

- Не думаю, что природа твоего сволочизма подлежит объяснению, - пожимаю плечами, - мне все равно, что ты за фрукт. - Где-то брешь. Изъян. Где-то недоиграл… или пере-? - Примазаться для выяснения подробностей твоего убогого прошлого - нет, это не входит в мою компетенцию.

Привстает, опираясь на подлокотник и с любопытством прищуриваясь:

- Но тебе очевидно что-то от меня нужно. Если бы ты только беспокоился за подружку, стерпел бы раз, ну другой, понимаю… двойной перепих позади, а ты все еще тут, - брови вверх, по лбу - складки мимических морщин, - пару дней назад ты шипел и дергался от одного факта моего присутствия - а теперь? Красота. Сидишь здесь такой сонный, но - что важно, - поднимает палец, - мирный. Захочу - облапаю, захочу - выебу. Весьма подозрительно, не находишь?

- Что за шпионские приколы, - ворчу, - напридумывал себе и рад.

- Просто из спортивного интереса, - настаивает, - в чем фишка?

Блядские патлы так сексуально падают на глаза, что поправлять их даже не хочется.

- Ни в чем, - зло гляжу на него, - пытаюсь вытащить Кэт из того, что ты с ней сотворил.

- Я ли? - усмехается. - Ох, Крис, лучше не обманывайся, что знаешь нашу кошечку.

- Она не «наша», - вскакиваю, как ужаленный, больно подвернув ногу, - а моя - ясно тебе? - Убедительным себе представляюсь. Хозяином. Кэт Саммер - нотариально подтвержденная, закрепленная за мной собственность: вот к чему приводят вскользь брошенные ляпы! Бурлит бесконтрольная ярость там, за оболочкой - отчего - черта с два разберешь. Одариваю его раскаленным взором сквозь стекла, сверху вниз, и уже разворачиваюсь уходить…

Тони встает молниеносно, задерживает меня еще быстрее - вцепившись во всколоченную шевелюру, приближает помимо воли, вопреки - и целует. Коротко, властно - не прелюдией, скорее печатью. Да. Штампом по документу. Вердиктом. Приговором. Предрешенностью. Другой рукой по спине, по всем этим бляшкам, нашивкам, притягивает на секунду, будто застолбив участок - на вечное, полноправное пользование.

Оправа вдавливается в перегородку, запотевает от дыхания.

Я чувствую безумие от червоточины в сердцевине до кончиков пальцев - оно покалывает, как остро заточенные иглы, как ожог от пролитого кипятка - как сорванная корочка на затянутой твердым панцирем ране. Безумие пляшет в его серых глазах. Шквал первородной свободы.

- Со своей девчонкой разбирайся сам, - выговаривает, ослабив хватку, - но ты - мой. Понятно?

Входная дверь с лязгающим скрипом открывается.

Я отшарахиваюсь от Холлидея, но - чересчур поздно.

Сердце подпрыгивает к горлу и оседает в желудок.

Кэт.

В моей куртке поверх пижамы, с незажженной сигаретой в одной руке и зажигалкой в другой. Свеже/кривонакрашена, левая стрелка уехала к виску, правая свернула вверх завихренистым полукругом. Синие волосы наэлектризовались, распушились - пущенные воздушным плащом. И хватает одного взгляда в ее неестественно стеклянные глаза, чтобы отбросить сомнения: она видела.

- Какое ты, блять, имеешь право, - начинает непривычно низким, взрослым голосом, - ломать мою жизнь, Тони. - Без вопроса. Чеканит монетно, каждое слово - ничего не весит, потому что ничего для него не значит. - Появляешься, исчезаешь, то любишь меня, то ненавидишь, впрочем, сомневаюсь, что в первом была хоть капля правды, но это - неважно. Приносишь мне панацею от всего, которая между делом сворачивает мои кишки морскими узлами, ловишь на крюк и в итоге оставляешь подвешенной в воздухе. И теперь, - удерживает всхлип, - теперь, - покусывает губу, расширяет ноздри, сохраняя маску, - не суть.

- Кэт, - завожу типовую, жалкую до смешного, шарманку, - ты все неправильно поняла…

- Все, что ты привнес в мою гребаную жизнь - ЛОЖЬ и БОЛЬ! - Внезапно отчаянно выкрикивает Кэт, обращаясь к Тони. Раздирая связки, чудом сдерживая удушающие слезы - я вижу это, чую это и понимаю, но ничего - ничего не могу сделать. Холлидей смотрит на нее с ухмылкой, за которую растерзать, четвертовать мало, однако я застываю, как истукан: колонна под навесом. Мечтая испариться подальше, раствориться - не существовать. Слиться с гранитом. Закопаться под землю.

- Ты просто виктимная сучка, Кэт, - сардонически, не оправдываясь, расходится Тони, - тебе нравится все, что тебя разрушает. Недовольна своей жизнью? Правильно, незачем влиять на внешнюю среду - внутренняя куда ближе и доступнее! Давай, замаривай себя голодом! И о да, не забывай при этом рассусоливать о высоких начинаниях: декаданс ради самого декаданса мало кого прельщает. Не хватает силы воли? Бедняжка! Держи-ка круглых - и бери низкий старт! Объект ненависти? Пожалуйста, вот он, здесь, готовенький! Ты ненавидишь саму себя - не меня - себя! И делаешь все во вред себе самой! А я лишь потворствую твоим же желаниям.

Ее губы дрожат. Она зажимает ими сигарету, щелкает и затягивается. Теперь дрожит сигарета.

- Я не хочу умереть. - Не особо уверенно.

- Нет. Ты хочешь умирать. Это твое идеальное состояние. Ме-е-едленно разлагаться...

- ПРЕКРАТИ! - Опять повышается до припадочного, кликушеского крика, выдергивая бумажку изо рта. - Прекрати это, Тони! Просто дай мне ебаных крышек - я спущу все на тормозах, клянусь!

- Кэт, давай обсудим это по-человечески, - пытаюсь встрять, - сейчас нагрянет Кристина…

Возвращает сигарету в зубы. Пепел осыпается на куртку. Седые пятна. Серая смерть.

Лупает совершенно бешеными глазами - так, словно при мне ребенка зарезала.

- Она не от амфа загибается, Крис, - кивает на нее Тони, - это типичная анорексия. Ты только посмотри на нее. Кэтрин бегает в гости к унитазу - после каждой заботливо организованной тобой трапезы - верно, куколка? Иначе бы она набрала хотя бы фунт - так нет же... сколько ты там весишь? - Пренебрежительно швыряет в ее сторону. - Тридцать? Двадцать девять? Давай выложим карты на стол, раз уж так по душам разговорились!

- Прекрати. Пожалуйста. - Закрывает глаза, картавя с занятым ртом. Дым летит вверх, застилая ее лицо. Дым и яд. - Просто дай мне то, что я прошу, и я забуду обо всем, что только что видела.

- Видишь? - Ищет отклика у меня Тони. - Ты видишь, на что она идет? Ей на все насрать, лишь бы не мешали спокойно самоуничтожаться!

- Заткнитесь вы, оба! - Рявкаю в сердцах. - Развели тут психоанализ! Встанет Кристина, явятся соседи - замечательно, давайте продолжим вопить - о наркоте, о проблемах ее мозга! Всем будет очень приятно это выслушать - а где, в полиции, или доме с желтыми стенами уж не знаю. Если вам так приспичило выяснить отношения, найдите более изолированную зону и орите там сколько влезет. В пять утра. - Схожу на шепот.

Немая сцена - секунда… две… три.

- Крис, - будто опомнившись, спрашивает Кэт, - почему мы постоянно предаем друг друга?

Если бы я сам понимал это, милая. Если бы можно было иначе решить все твои проблемы.

- Люди все время так делают, - вполголоса, еле разборчиво, - я не знаю… не знаю, почему.

- Как трогательно, - протягивает Холлидей в обычно-циничной манере, - сейчас расплачусь.

- Нам нужно поговорить без свидетелей. - Резко вскидываюсь, пристально меряя его взглядом.

- Хочешь сказать, без соучастников? - Как же быстро он вернул свое остроумие. Диву даюсь.

- Я говорю именно то, что хочу сказать. - Жестко. - Нам с Кэт нужно поговорить. Наедине.

- Ну вот, убил напрочь всю романтику. - Усмехается. Его чувства обнесены колючей проволокой. Доступа туда у меня нет. Сообразить, как он воспринимает это, не представляется возможным. Ну и похуй, - решаю. Наплевать. Тони проходит мимо Кэт боком, бросив на нее презрительный взгляд - напоследок.

Горько на языке. Мерзко в душе, першит в горле.

Сажусь на выступ бассейна - Саммер рядом.

Поворачиваюсь к ней, неказисто спрашиваю:

- У тебя не осталось сигареты? - Лишь бы не молчать. Лишь бы не впитывать тишину крупными, отравляющими порциями. Худшие опасения сбылись - и что осталось? Искать отговорки, снова врать? Вспоминаю, что на мне его косуха, и становится еще гаже, если это вообще возможно.

- Конечно. - Она поджигает мне. Такая красивая. Такая несчастная… такая моя.

Дым заполняет пустоту в легких, но с дырой внутри справиться - даже он бессилен.

- Я тебя прощаю, - говорит Кэт. Выхлопы пара порциями срываются с облезлых губ.

- Что? - Я ослышался?

- Я тебя люблю, и я тебя прощаю. - Глубина карих глаз кажется мне неизмеримой. Ее правая ладонь накрывает мою - левую. С минуту обмозговываю услышанное, отмечая посветлевший горизонт: над сине-сиреневым океаном проявляется оранжеватая линия занимающихся лучей. - Добудь мне их, Крис, - без топора рубит не оформившуюся идиллию, - тебя-то он послушает.

- Мы уже обсуждали это, Кэт! - Вырываюсь, встаю. - Начнешь заново - не останется шанса…

- У меня уже! Нет! Шанса! - Раздельно выкрикивает. - Я лишь хочу снова побыть живой. Разве этого мало? Они дают мне жизнь - фальшивую, но все же! - Отправляет микроокурок в воду: уголек шипит, затухая о мокрую гладь. - Обещаю, я буду есть. Если хочешь, наберу несколько килограмм, - кривится, - но пожалуйста. - Умоляюще, снизу. - Пожалуйста!

Вышвыриваю бычок, сжимаю виски кулаками. Когда это кончится, господи? И кончится ли вообще? Хочу ли я, чтобы это кончалось? Ведь конец станет совсем не «хэппи эндовым» в любом случае! Я не хочу ничего решать. Я хочу спать - или сдохнуть. Последнее надежней.

- Хорошо. - Бурчу себе под нос.

- Что? - Неверяще переспрашивает.

- Хорошо! - Повторяю громче. Боже, что я делаю. Порази меня молнией прямо в это мгновенье. О, как я посмел запамятовать - тебя же, блять, нет! Глупое равнодушное небо, скопище газов и мрака, а добрый старичок - вымысел, детские сказки, туфта, придуманная фанатиками. Нам бы в ясли по развитию - мы курим, пьем, трахаемся, злоупотребляем родительским доверием и изгаляемся всеми возможными способами над собой и теми, кого думаем, что любим.

Как здорово жить.

Кэт подходит ко мне и стискивает в объятьях. Маленькая наркоманская Мальвина - осторожно глажу не распрямившиеся после косы волосы, мягкие, рассыпчатые. Без платформ она и до подбородка мне не дотягивается: в маминых салатных плетеных шлепанцах, которые велики ей на несколько размеров. Она меня обнимает… а я боюсь ее поломать. Без преувеличений. Вот и худейте после этого, девушки. Следуйте примеру знаменитостей. Жалость - вот что вызывает она у меня сейчас. Не вожделение. Не восторг. Ужасное, низменное чувство - жалость.

Когда мы проходим мимо Кристины, я замечаю склянку снотворного на полу около дивана. Прозрачный пузырек, мелкие гранулы таблеток сквозь закупоренное стекло. Теперь понятно, почему она так и не проснулась.

***

- И у нас будет дом где-нибудь на побережье. Это так волшебно, когда утром просыпаешься, выходишь на крыльцо и видишь… океан. Можешь спуститься к нему - прогуляться по ласковым волнам, влажному песку или рассыпчатой гальке. Завидую я тебе. У тебя постоянно есть такая возможность, но тебя это не заботит. Ты где-то далеко… - Хрупкие пальцы чертят невидимые узоры на моих щеках.

- Людям никогда не интересно то, что у них есть. В этом и подлость - мы вечно стремимся куда-то еще. Куда-то… где нас нет. - Я обрисовываю уголками ее трафаретные, высоко вздернутые брови, убираю застойную краску из складок век.

- Я мечтаю о доме. Большом, просторном и теплом… обязательно теплом. Чтобы там я могла рисовать… и писала бы я солнце. Солнце - и тебя. Потому что в моем мире вы - равнозначны. А еще у нас будет двое детей, Элайджа и Наоми. Я постоянно просила у мамы старшего брата, когда была младше… дурочка. - Тыльной стороной ладони - вдоль скулы. Улыбкой - по сердцу.

- Все это у нас будет, Кэт, - шепчу в аккуратную раковину ее уха, - когда-нибудь - обязательно.

***

Я захожу в его комнату и защелкиваю замок. Тони что-то записывает в той самой пресловутой книжке, развалившись на диване - разлеживается задом кверху, задрав пятки, болтает ногами, упакованными в укороченные полосатые носки. Вдохновенно настрачивает нечто неясное, подперев щеку ладонью. Удобно устроился. На меня находит ожидаемое, предсказуемое раздражение, но ничего не поделаешь. Забавно. Еще вчера я просил противоположного, а теперь… теперь наш мир окончательно сошел с ума.

- Тони, - снимаю куртку, складываю на крутящийся стул, - достань Кэт то, что она просит.

- Не устаете меня удивлять, - сворачивает блокнот, - неужели Саммер пустила в ход губки?

Снова колкости, подъебы, насмешки - пошлая многозначность фраз. И никуда не деться.

- Тони, - он переворачивается на спину, а я подхожу, закидываю ногу и - усаживаюсь верхом, бесстыже пробираясь рукой вдоль - по молнии его джинсов, - достань Кэт то, что она просит.

Отрешиться от всего. Через стенку - Кэтрин. Но я уже не ощущаю раскаянья - больше нет.

- Хорошая сноровка, сучка, - скалится Тони, - соображаешь, чем можно меня задобрить.

Сползаю пониже, расстегивая ему ширинку, обхватываю проснувшийся член у основания, не без торжества добиваясь сдавленного стона. Стягиваю рукой, понуждая плоть подниматься, а Тони - сладостно зашторить смазанные веки. Наклоняю голову к его паху, бросая взгляд - оттуда; взгляд развязный, даже хищный. Сама мысль о том, что я заставляю братца терять голову, задает нужную кондицию - мне приятно ощущение контроля, хотя контролирую тут все - увы, совсем не я.

- Достань это. - Говорю. И обхватываю губами головку. Пропускаю несколько движений языка, чувствуя во рту кожистый привкус, захватываю ртом бОльшую длину, вбирая щеки - раздвигая горло, представляя, что хочу втолкнуть его полностью. Пальцы завладевают оставшейся частью, не пролезающей в глотку - подаюсь вперед, смакуя, обсасывая, как леденец. Тони разметался по кровати, ему по кайфу то, что я проворачиваю; как поднимается и опускается моя макушка над его животом, как губы смыкаются вокруг ствола, плотно обтягивая чувствительные ткани. Нет ничего святого. Нет ничего неоскверненного. Дразню напрягшийся поршень, ловлю влагу возбуждения, размазывая по губам и губами - по венозным линиям, проступающим из-под кожи. Я затягиваю его в себя до самых яиц, чуть не давясь, сдерживая позывы тошноты: скорость выше, слезы на глазах, испарина на лбу - неважно. Тони прикусывает палец в момент оргазма, чтобы не закричать - зачем ему анонимность, вот уж непонятно. Он кончает мне в рот - потоком кисловато-соленой спермы, и я глотаю - облизываю губы, подбирая пролившиеся мимо капли.

Слезаю, предоставляя ему застегиваться, приходить в себя самостоятельно.

- К вечеру Кэт обдолбается, - с придыханием и одышкой говорит Тони, - это я тебе гарантирую.

- Выгодно быть сучкой. - Не сдерживаю смешка, чуть не насвистывая, выходя из его обиталища.

***

- Когда я была маленькой девочкой, мама всячески пыталась сделать из меня принцессу. Ну знаешь, все эти платья с оборочками, ленты в волосах, кудряшки, туфли с бантами. Наверное, в детстве недоиграла. Наряжала, как куклу… потом кличка так и не отцепилась. Она повторяла, что я самая красивая: самая-самая. И должна во всем быть идеальной. Словно взаправдашняя сказочная принцесса. А я честно старалась… хотела стать достойной мамаши-королевы!

- Ты красивая, Кэт. - Обвиваю ее за талию, смотря на наши осунувшиеся, убитые отражения.

- Когда родилась моя сестра, они перестали смотреть на меня. Я стала им не интересна. Мне было тринадцать, и я не понимала, что сделала не так. Искала в себе изъяны, исправляла, если находила - но ничего не менялось. - Поворачивается. - Я изменилась, но стала ли я - лучше?

- Не спрашивай себя об этом. Главное - двигаться вперед, а не оглядываться назад. - Дергаюсь, спохватившись: додумавшись, что она может навоображать с этих слов. - Ты не должна искать то, чего нет. Так ты постоянно будешь принимать за недостатки достоинства. И ты это делаешь!

- Я - недостаточна, - выдыхает, - разве я чего-то стою, если не нужна собственной матери?

- Ты нужна ей, - лицо в ладонях, губы около губ, - просто не замечаешь.

Один из случаев так называемой «лжи во благо». Я не верю в свои слова.

***

Плетусь назад. В мыслях - рой нестройных карканий, сводящихся к одному физиологическому желанию: заснуть скорее, заснуть-забыть, заснуть... выключиться хоть на час. Прекратить думать. Перестать чувствовать. Не терзаться, не преодолевать позывы в отчаянье рвать на себе волосы и лезть на стены. Я могу сказать ей, что он послал меня. Я могу отказать ей сам. Потеряю. Найдет. Без нас, дебилов, ведь найдет - разбодяженную пакость у первого встречного деляги. Недалеко до герыча скатиться… слыхал, когда совсем невмоготу, амфетамин перебивают - героином. Ну уж нет, котенок. Не позволю.

Эластичные шнурки на белых новеньких мартинсах - вырвиглазно желтые. Джинсы просторные, чтобы не было видно повязок. Скоро снимать швы - вспоминаю. Утром обработал заживающие порезы антисептической жидкостью, наложил бинты. Так, с ней за компанию, и доком недолго заделаться. Кэт уже в полном обмундировании, укомплектована: на плече виснет кожзамная сумка, в руке тлеет сигарета. Смотрит на меня так, будто я - судья, раздумывающий, засадить ее на остаток дней в тюрягу, или выпустить, сняв все обвинения.

- Ну что? - Пучеглазится, по привычке смахивая пепельную пыль на ламинат.

- Я заеду к тебе ближе к вечеру, - не отвожу взгляда, - привезу то, что ты просила.

Моргает часто, моргает-моргает-моргает. Куколка с витрины. Нет. Они - розовощекие, пухлые. У разукрашенных барышень - длинные платья, уложенные локоны, улыбки и ямочки на щеках. У Кэт - футболка с кляксовым визгом «отъебитесь», растрепанная грива и фиолетовые круги под черными, колюче-ресничными глазами. Глядит на меня так, словно я снял ее с электрического стула. Все наоборот, детка, как ты не поймешь… все как раз наоборот.

- Спасибо. - Шепчет. Срывается с места и душит меня в объятьях вперемешку со всхлипами. - Спасибо, спасибо, спасибо!.. - благодарит за то, что помогаю ей откинуться - вот, что я слышу в ее «спасибо». И то ли смеяться, то ли плакать охота, непонятно. Заснуть, задремать, прикорнуть, хоть на минутку. Неужели она и вправду так упивается всем этим процессом - умирания?

- Куда ты? - Прижимаю, сграбастав до хруста. Наверное, ей больно… да ладно. Ее не волнует.

- Родители уходят по делам, с Лиззи сидеть некому, - говорит мне в рубашку, - если они придут раньше, я отпишусь, обещаю. - Сигарета курится у меня за спиной. Не прожгла бы. - Ты будешь дома? - Я. Буду. Буду спать. Дома. Сейчас. Зачем только линзы запихал? От них слезятся глаза.

- Да, скорее всего. - Нехотя выпускаю ее. - И умоляю тебя, веди осторожней.

Кэт кивает, сияет, улетает… ползя. В проходе останавливается, окликает меня и добавляет, размахивая тучно нашпигованным смолами окурком, как бравый знаменосец - флагом.

- Чипсы с беконом, - взор на ботинки, - такая она на вкус. - Тормозит на секунду. - Помнишь?

- Свадьба. - Роняю. Чуть больше двух недель, а кажется, что с тех пор утекла целая вечность. - Конечно, помню. Тебе идет желтый цвет. - Помнишь ли ты, Кэт? Что-то подсказывает мне, что разобщенность сознания перемешала жуткие снимки, как неподписанные фотографии. Остались только примитивные и самые яркие эмоции. Ненависть к Тони. Любовь - ко мне.

- Желтый… это солнце. - Улыбается, закрывая дверь. - Мое солнце - ты. - Шепчет за пределами.

***

Вогнутое.

Птица хлопает крыльями. Взбивает воздух, как миксером - хлопает и хлопает. Хочу прогнать ее, но не могу пошевелить ни одним суставом. Машет перьями, хрипло каркает, косится черным бисерным зрачком. Хищница. Падальщица. Притыкается лапами - в лицо, распарывая кожу, сидит на физиономии, будто в министерском кресле. Трясется, пшикает, клекочет, гортанно каркает. Вымораживает.

- Ты хочешь моей смерти? - вопрошает она с интонацией Тони.

- Нет. - Отвечаю онемевшими губами. Ворон ширкающе всхахатывает.

- Оттого, что желаешь. Прикосновений и поцелуев… унижения и жестокости.

- Да. - Сложно разговаривать, когда на роже восседает это недоразумение.

Птица довольно некультурно хмыкает и обстукивает об меня ноги. Ножищи в располосованных носках. Материя расходится под натиском загнутых, бритвенных когтей… в следующий момент нахалка бросается прямо мне в физиономию, чтобы выжрать глаза. Клюет и клюет - я потрясаю руками и воплю не своим голосом, а птица сосредоточенно продалбливает окровавленным клювом, выхватывая белки из глазниц. Аспидно-мрачная взъерошенная тварь выклевывает мои веки, потрошит щеки, выворачивает зубы. Словом, пирует на славу.

Никогда не верьте птицам.

Особенно, когда они притворяются вашим братом.

И тем более, когда знают о вас всю правду и искусно входят в роль.

Натянутая тетива, свист стрелы, как в сказаниях о Робине Гуде. Подлое создание ухает замертво - я вижу это откуда-то с высоты, разделившись - я наблюдаю сверху, я же лежу в луже загустелой крови с раздробленной харей, высунувшейся костью в середине и - расслаивающейся плотью, клочками выдранной по периметру. Недавно на этом пространстве было классическое лицо с правильными чертами, тонким носом, левой бровью, вырывающейся на излом стремительней, чем правая. С красивостями и недостатками - живое лицо. А теперь его нет. Есть лишь грязный, забуревший, пузырящийся фарш.

Нет страха. Нет даже боли. Только удивление - как все могло так скоропостижно исчезнуть?

Как я мог принять за Тони поганую птаху? И сумел бы он убить меня, в настоящей реальности?

Моя парящая в зрительном небе ипостась замечает рядом с телом девушку с луком в руке. С уложенной вокруг головы косой, в мужской походной одежде. Я улыбнулся бы ей, но у меня нет губ - это Кэт расстреляла моего убийцу. Амазонка, как же. Прекрасная разбойница - Марион.

- Ты не должен был его слушать, - шепчет она, проливая слезы, - не должен был слушать меня.

Получается, совсем никому верить нельзя. И заботиться нужно только о себе. Иначе съедят.

- Мне бы совсем чуточку времени, - шепчет она, смотря наверх, - совсем немножко назад.

Я не способен перекрутить стрелки. Вокруг - бескрайняя пустыня пустоты. Бога нет. А Кэт плачет надо мной, распростертым на выгорелой чернявой земле - сплошь в ожогах и рытвинах. Целует жуткую перекопанную воронку, где раньше находилось лицо: выклеванное лицедейкой-птицей.

***

Выпуклое.

Распахиваю невредимые глаза, с шумным вдохом выпрастываясь из кошмара. Маниакально ощупываю морду лица - нетронутое, невредимое. В сгущающейся тени вижу нечеткий силуэт - с задушенным вскриком шарахаюсь обратно, знатно треснувшись макушкой о подоконник.

- Эй, - обеспокоенно говорит Тони, - все нормально. Это всего лишь страшный сон.

Выряженный к выходу, сидит на краю неразложенной постели, поблескивая сталью очей.

- Ты - мой страшный сон, - выдаю, не до конца опомнившись, - самый пугающий ужас.

- А я и не знал, что настолько неблаготворен для психики. - Хмыкает. Я прихожу в себя.

- Какого лешего ты забыл в моей комнате? - Промаргиваюсь. Контуры обретают очертания. Потираю зашибленную голову, лохмача спутавшиеся волосы - м-да уж, потрясная побудка.

- Жду, пока твое благородие соизволит очнуться. Заезжаем за Кэт - и вперед, навстречу ночи.

- Рехнулся? Она с тобой никуда не поедет, - приглаживаю распетушившиеся вихры, - ни за что.

- Еще как поедет. Дурь-то у меня, сладкий. - Протягивает. Шарит взглядом, но хотя бы не трогает.

- Для тебя это - игра? Развлечение? - Вскипаю. - Ставишь эксперименты, как над собаками?

- Почему бы и нет. - Коротко поднимает брови, выпячивает губу. - Люди - существа довольно своеобразные, если давить на нужные рычаги. Такого порой наворотят, в кино не встретишь.

Во мне прорастает навязчивая потребность его ударить: перемалываю это - и не отвечаю. В кромешном безмолвии переоблачаюсь в более-менее непомятое одеяние, каждой клеткой ощущая на себе пробирающий взгляд. Выхожу без предупреждений. Братец выходит следом.

***

Мы ждем ее в машине. Курим. Молчим. Я вдыхаю HD отфильтрованный «Кент», он располагает более крепкими смесями - что-то травянистое, что-то галлюциногенное - однако я не уверен. Я звоню Кэт - та выбирается тайком от предков. На ногах - чулки и высокие ботфорты на каблуках сантиметров в десять, вычурное красное платье завязано бретелями на шее - не пряча черного бюстгальтера. Вырез на спине - едва не до уровня трусиков. Меня чуть не хватает кондратий тут же, на месте. Заразилась идеей затусить? С Холлидеем, которому еще утром вменяла в вину все катаклизмы и мерзости земные?

Холодно. Ей точно холодно. Летние девочки не приспособлены разгуливать зимой без куртки.

- Давай сюда, - не успев подойти к авто, говорит ему, - без ширки никаких клубов, Тони. Я упаду.

- Таблеток не нашел, обойдешься порошком, - приветствие от того, - кстати, ударно выглядишь.

- Не для тебя старалась. - Огрызается. Двигаюсь, но она опускается мне на колени, обнимает одной рукой и целует - так, чтобы он видел. Тот же цитрус - тот же отблеск малины на ее губах: она все еще остается моей Кэт, как непривычно бы не выглядела. И глаза огромные-грустные не поменялись. Одежда - заводская фольга. Обувь - прикрытие потаенной раны. Саммер не переметнулась в разряд дискотечных давалок - она всего-то соблазняет собственного парня.

Вам смешно? Мне не очень.

Тони выуживает из-за пазухи полиэтиленовый пакетик с белой россыпью кристаллов. Жадные черти во взгляде Кэт наяривают чечетку. У меня внутри все опускается - сердце бухает в горле. Он поднимает запечатанный на склейку квадрат повыше, чтобы она не достала - под занавес не обошелся без сцены. Кэт вытягивается, растопыривает в его направлении изогнутые пальцы - тот вытаскивает ценный груз за окно, зажав в кулаке.

- Да прекрати уже эту чертову клоунаду! - Взрываюсь на него. - Мы закрыли этот вопрос!

- Ну конечно. - С развеселым ебалом перебрасывает корм Кэт. Она ловит, прижимает к груди на мгновенье, прикрыв глаза как в момент наивысшего блаженства. Руки трясутся - просыпает небольшую дорожку по тыльной стороне ладони, собирает крупицы разреженной линией. Выдергивает из-под отворота чулка припасенную купюру, десятку, скручивает и втягивает их носом. Все до единой.

- О, срань господня, - откидывается мне на плечо, - за такое душу продать не жалко.

Холлидей пялит на нас с неприкрытым интересом. Во мне все бурлит, сотрясается от грома и белесых всплесков молний. Перекаленных до вулканического состояния. У меня на руках - моя расплющенная девушка, улыбающаяся открытому космосу, словно впервые его узрела после долгого заточения. Тихо вынимаю из ее твердых пальцев «книжку», преодолев сопротивление и недоуменные взоры обоих, распечатываю, сыплю треком на ладонь - всматриваясь в песок, как во врага.

- Крис - не надо!.. - Растопыривает веки Кэт.

- Он не такой, как ты. - Захлопывает ее Тони.

А я тупо палю на эту горку белого вещества, сразившего ее, подчиняющего своей химически-синтетической природе. У Кэт взгляд не фокусируется - каждая, любая эмоция подчеркивается мимикой в преувеличенном виде. На нее такую я смотрел - все эти месяцы. На подверженную необоснованным перепадам настроения, гиперсексуальную, но растрачивающую либидо на моего ублюдочного брата; подвижную, болтливую или притихшую, талантливую, импульсивную, неуловимо переменчивую. Я знаю не саму Кэт Саммер. Лишь негатив с ее мет/амфетамира.

Разжать затвердевшие пальчики. На банкноте - белым мелом подписанный приговор.

Я сгоняю льдинки вместе и со свистом втягиваю их через ноздрю - не Тони, ни Кэт опомниться не успевают. Нет, я не попаду в силок. Мне ни к чему острые впечатления или сгон лишних кило. Но я хочу понять - элементарно понять, что она чувствует.

Щелк. Пыльца вливается через вдох и проходит по каждому нерву, впитываясь в кровь.

***

Объемное.

Невозможно передать на словах то, что происходит с восприятием, со мной, с окружающей вселенной - все словари всех языков, собранные вместе, не вмещают, наверное, достаточно аллегорий. Все становится… становится другим. Умножается яркость зрения, чуткость слуха и запахов, но главное - не это. Меняешься ты сам. Кэт кажется головокружительной, шикарной, умопомрачительной в своем алом кровянистом платье, кондитерский аромат ее прически пьянит как мак, и ты видишь ее, по-настоящему видишь, что она вся будто соткана из счастья, переполняющего тебя, захлестывающего, но не затягивающего. Ты словно сам становишься этим счастьем - и Тони с его барабанящими по рулю пальцами, шелковистыми волосами и лукавым прищуром уже не представляется чем-то чужеродным. Ты не отторгаешь не единую деталь в галактике, пропуская сквозь себя каждую молекулу - наполняющего персональный рай.

Это не пугает. Напротив, я осознаю, что сейчас впервые в жизни - по-настоящему счастлив. Протяну руку - и дотронусь до самых сокровенных тайн мира. Ясность сознания, яркость и многообразие оттенков, полутонов - асфальтированная дорога не уныла, погашенный свет в окнах не пресен. А небо такое ласковое, обволакивающее - так вот, что Кэтрин имела в виду, называя его нашим небом… близкие звезды, сплетающиеся в созвездия - проименованные и те, которых астрономы обделили названием, все это рядом, и я часть этого - часть вечности.

- Ну, что уставились? - Шмыгаю, подзадориваю их односторонней ухмылкой. - Трогаем!

Тони не нужно повторять дважды. Он вдавливает в пол педаль газа - кабриолет легко срывается на скорость. Кэт обнимает меня и смеется, смеется и плачет, и тушь стекает у нее по щекам, а я убираю потеки пальцами, поражаясь, насколько нежная у нее кожа. Дотрагиваться бы до нее снова и снова. Мы едем… нет, летим! Ветер развевает синие локоны Кэт: она визжит от радости у меня на коленях, вцепившись, впутавшись - но мы больше не разные люди, мы - один человек. У нас одна жизнь на двоих. И все настолько правильно, реально, живо. Мы - живем. Да. Сейчас я как никогда это чувствую.

И этот охранник с истыканной угревой сыпью лицом, он не уродлив, я не испытываю отторжения от его богатырского телосложения, жующего резинку рта. В клубе звенит техничная электронная музыка - не Тони, а я так желаю, чтобы он сыграл для меня, чтобы софиты высветили фигуру на сцене, и все знали, что это мне, мне, мне - одному… весь мир склоняется у моих ног, и Кэт со мной под руку понимает это, она - королева, она - мадонна, она - все и ничто одновременно.

Они оба - я хочу их обоих. Тони выглядит как рок-звезда в этой своей заклепанной куртке, а Кэт, Кэт - индиговая дива. Какие-то чуваки здороваются с ним, он отвечает приветливо, хотя обычно та еще паскуда, но тут вдруг записался в очаровашки. Глория узнает Саммер, узнает нас, говорит, что рада нас видеть - тут Кэт вдруг начинает беспокоиться из-за бугорка на своей шее, закутывает его волосами, передвигая их наперед, но это нестрашно, вечно она переживает из-за ерунды: она ведь красивая, я один здесь действительно вижу, какая она замечательная. Звуки битов толкают нас все дальше. Тони не танцует с нами - он лялякает с барменом - с десятками незнакомых мне людей - шар на потолке переливается всеми оттенками, и глаза Кэт забирают в себя больше, чем радугу, больше, чем спектр.

- Ты не против, - перекрикиваю шум, - если ты - с нами сразу?

Кэт так обворожительна, очаровательна в коротком платье, с цепочкой клатча через плечо наискось. Переспрашивает, подбираясь поближе в этой ненормально-нормальной пляске, мерцании, переливах - показывает, что не разобрала, и я повторяю:

- Ты, я и Тони, - отвожу пряди ее кудрей, пахнущих лаком, печеньями и карамелью, - втроем!

- Давай уйдем отсюда! - стушевывается, но утвердительно кивает. - Мне с тобой так хорошо!

Протискиваюсь к брату, держа Кэт за талию, сдергиваю, говоря, что нам нужно поболтать с ним с глазу на глаз. Телочки вокруг разочарованно вздыхают - мне удается его выцепить, вытащить из скопления лиц… воздух непрозрачен, он состоит из какого-то особого, текучего вещества, даже блестящего - может мерещится, может, я подмечаю то, на что раньше не обращал внимания.

- Буду ждать твоего звонка! - Кричит ему блондинка в джинсовой юбке и обрезанном топе.

Более безлюдное место. Мы ведем его в более безлюдное место.

- Надеюсь, ты все еще меня хочешь, - говорит Кэт с завораживающей хрипотцой в голосе, - потому что Крис - и я… мы бы занялись с тобой сексом. - Откровенность на пике, частота пульса где-то за вершиной седьмого неба. - Сейчас. - Присборенное под попой платье и непотребный взгляд из-под театрально веерных ресниц. Выражает наше совместное мнение. Она - парламентер, облаченный сексапильностью и отсутствием границ в голове. Нет правил. Нет рамок. Полная беспредельность - полная свобода.

- Так и знал, что апер тебе не показан, - обращается ко мне, - потом проклянешь всех и вся.

- Да ладно, - закатываю глаза, - не строй оскорбленную невинность. Зная тебя, очевидно, что ты и не такое делал. Тем более, каждый из нас поимел двух других. Никаких соплей или разборок - тупо безобязательный трах.

Кэт облизывает губы и сомнамбулично улыбается.

- Ты меня не знаешь, - усмехается Тони, - даже она, - на Кэт, - не знает. Но я тебя предупредил. - Встревает между, зайдя мне за спину, притягивает обоих. - Пошли со мной, наркоши. Раз у вас такая нетерпежка, почему бы и нет.

Крошечная подсобка заставлена ящиками, мешками с алкоголем, кофе и тому подобным - а может он схоронил где-то тут иные запасы. Щеколда опускается, отделяя нас от всех, в темноте доносится хохоток Саммер, споткнувшейся на своих копытах - щелкает переключатель. Тесная каморка наполняется золотистым светом - мне кажется, я могу разглядеть пылинки, повисшие в невесомости, каждую в отдельности и все вместе, комплексом.

Часы на стене показывают одиннадцать.

Кэт дергает блямбочку на шее, веревки распадаются. Снимает пурпурное одеяние, переступая кожаными сапогами. Чулки на резинках опоясывают худые ноги - темной кожей, капроновой клеткой. Черное белье без особых прикрас, запавший живот с тонкой прорезью пупка, светлое и полуночное - контрастное. И синие волосы, накрученные бигудями, темнятся от корней. Хитрые глаза: мрак над веками, сиренева под - одни глаза на лице. Бесконечные.

- Прости меня, мама, - цитирует, расстегивая лифчик, - прости меня, господи.

Тони расстегивает пуговицы - рукава закатаны до локтя, пресс оголяется - представляю, как процеловываю его до пробоин, до разрывов, до дыр. У него в глазах - спокойствие. Мятежное умиротворение, на дне - на самом дне - огонь. Я срываю футболку через голову, без излишней щепетильности бросая на оптовые залежи. Саммер избавляется от лайкровых трусиков, не уравновесившись, зацепив за каблук - выравнивается, ухмыляясь своей раскованности. А Тони выкидывает рубашку поверх моей.

Я опрокидываю Кэт на тумбу, смахивая вниз угроздившиеся там сигаретные блоки, целую ее щеку, целую ее губы, целую ее маленькую грудь с розовыми зажавшимися сосками. Пуговки затвердевают под языком, кожа идет мурашками. Ее бедра раздвинуты, ноги обхватывают мои, на лобке оставлена лишь узкая полоска. Тони со спины, меня: оставляя засосы на шее, скользя рукой ниже, к ширинке - сквозь материю притрагивается к напрягшемуся члену, вырывая стон. Хоть бы не кончить раньше, чем начать.

Расстегивает молнию - мою, свою. Меня уносит - словно попал в какую-то сказку. Взрослую сказку с неизвестным финалом, остросюжетную, непредсказуемую. Вхожу в Кэт, раздвигая исходящие влагой складки - Холлидей пристраивается ко мне сзади. Мы все в одном ритме, в одном темпе учащенного пульса, задыхаемся - ее пальцы с красным лаком на мелких ногтях впиваются мне в плечи, руки Тони придерживают мой торс; он трахает меня, я трахаю ее, мет трахает нас обоих - измененные до невообразимости сознания, желания, перекрывающие разум. Я все хочу и все могу соответственно. Мы - на пике возможностей. Мы сами - боги.

Часы на стене показывают полночь.

Кэт лежит на переполненном мешке, откинувшись назад, отсасывает Тони. Я, расположившись между ее расставленных ног - тугие чулки, сапоги на шнуровке чуть не до ляжек высотой - беру ее частыми, широкими фрикциями, проникая до самой матки. Лица раскраснелись, косметика Саммер и брата моего артистического смешалась, от пота и семени поехал контур рта. Мы не могли бы быть в другом месте. Пахнет пирожными, сиропом, муксусом и сексом.

Тони сидит на забитом ящике, Кэт скачет на нем: он овладевает ей спереди, а я обрабатываю задницу, ее упругую, полностью лишенную жира задницу. Время не играет роли, оно теряется, пропадает - я не ощущаю времени. Жар сцепленных вместе тел, стоны, ритм кардиограммы, побеждающий в гонках Формулы-1 - я оттягиваю назад лазурные волосы, она прогибается, как акробатка и достает до моих губ. Сперматический, глубоко-порнографический поцелуй. Нет ничего, нам было бы неподвластно.

Часы на стене ничего не показывают.

***

Плоское.

Я могу поклясться, что слышу шорох крыльев. Кэт на заднем сиденье поправляет макияж - и говорит, я говорю, Тони говорит, мы говорим все вместе и по отдельности. Кэт соглашается с Холлидеем, она соглашается, что он прав, назвав ее виктимной сучкой - ведь ей так нравится разрушение, оно так сладостно и соответствует натуре самой Саммер. Каждый творческий индивидуум к нему предрасположен, - уверяет, - мы создаем, жертвуя собой. Любые эмоции правильны, если способствуют вдохновению. Вот, что говорит Кэт.

Я спрашиваю их, откуда это хлопанье, неужели в машине - ворон? Я постоянно оборачиваюсь назад, Кэт улыбается мне, Кэт уверяет, что никаких птиц нет - Тони вскользь упоминает, что глюки должны кончиться, когда отпустит. Тони объясняет, что зря я жахнул так много в первый раз и зря я вообще это сделал, потому что теперь ему будет пиздец как трудно удержать меня от повтора. Вот, что говорит Тони.

- Отдай мне порошок, - просит Саммер, - сегодня я вроде как сполна отработала.

- Ни за что, - отрезвляю ее, - тебе нельзя марафонить, Кэт. Организм этого не выдержит.

- Приедешь к нам, когда пойдет отход, - успокаивает Тони, - поднимешь зад и приедешь.

Мы притормаживаем недалеко от ее дома. Утро почти накрыло город, кривая загогулина месяца спускается к горизонту - Кэт выбирается из машины. Хлопанье крыльев сменяется карканьем. От резкого звука я вздрагиваю и выпучиваю глаза на брата, будто это он издает подобные ужасы.

- Спасибо. - Обращается она к Тони. - Я не переношу тебя, мудила, но - спасибо.

- Не за что, кукла, - фыркает тот, косясь на меня, - беги давай к своим начинаниям.

Я не хочу, чтобы она шла туда. Это ее заклюют. Меня пронзает жутчайшее желание остановить, не допустить «бегства», схватить и удержать здесь, в случае необходимости приняв все на себя. Хлопают крылья, они хлопают, хлопают, хлопают…

- Кэт! - Кричу в ее удаляющуюся спину, перерезанную черной лентой бюстгальтера, красными сборками сзади, широкими завязками на шее - захороненными под синевой завитых локонов. Она останавливается, оборачивается:

- Я люблю тебя! - Оглушительно. - И пусть весь сраный мир знает, я чертовски люблю тебя, Крис Марлоу!

Это тебя не спасет, - собираюсь я сказать. Вороны склюют твое лицо. У тебя нет лука, нет стрел. Ты не мифический персонаж, не легенда, не героиня чьих-то историй. Шорох над самым ухом. Я отмахиваюсь, как от чего-то реального.

- Я тоже тебя люблю. - Ограничиваюсь нормальным тембром, ловя ее улыбку и улыбаясь в ответ. Разворачивается и уходит по гравиевой дорожке: навстречу лояльной матери и незаконченным картинам. Я неотрывно гляжу ей вслед, расковыривая ноготь на руке. Птица вскаркивает снова.

- Поехали, - разбито трогает кроссовкой газ Тони, - я, в отличии от вас, ничем не подпитывался.

- Ты это слышишь? - Отодвигаюсь от него подальше, памятуя о сне. - Черные крылья. Это птица!

- Господи боже мой, как я от всего этого устал, - на одном дыхании, - тут нет никаких птиц, Крис. Есть мы. Есть спящие люди. И Кристина, которая понятия не имеет, где мы находимся. Нет птиц! - Добавляет, сворачивая по площади мимо здания мэрии. - И лучше бы тебе меня не бесить.

- Ладно. - Отрываю солидную дорожку кожи, не рассчитав - вместе с заусенцем. Кладу палец в рот, наполняющийся металлическим привкусом крови. Может ли он убить меня - в реальности?

***

Ставни распахиваются. Подоконник достаточно широк, чтобы не свалиться и достаточно полог, чтобы не скатываться. Кедами через кровать, плевать, что по-свински, сминаю постель и встаю на край, смотря вниз, на дорогу и его припаркованное авто. Второй этаж, не разобьешься. Не насмерть. Но калекой можно остаться. Что он на самом деле испытывает ко мне? Проверим.

- Тони! - Услышав вопль, вламывается - не заперто. Замирает на пороге, офигев от увиденного - я, в домашней майке с Гарфилдом и шортах, похожих на семейные трусы, завис на карнизе. Комический жанр. Симуляция самоубийства. Ухмыляюсь и предлагаю, устремив к нему лицо: - Толкни.

Птицы бьются повсюду, стаями.

- Больной дебил, слезай сейчас же. - Одними губами шепчет враз побелевший Холлидей.

Балансирую над двором, над зеленой лужайкой - эх, жалко, не с той стороны окна, иначе угодил бы в бассейн - в случае чего… мертвяки на воде выглядят особенно по-киношному.

- Давай, решай, что делать, мне же интересно, - наклоняюсь назад, - можешь меня убить.

Птицы лупят крыльями, как пропеллерами.

Брат в два скачка пересекает расстояние, а я кренюсь, соскакивает нога - упаду, не упаду? За грудки втаскивает меня обратно, швыряет на кровать: дважды, смачно проходится пощечинами по физиономии:

- Чтобы не смел больше так меня пугать, ясно тебе, придурок недоразвитый?!

- Любишь, - на скуле синяк останется: улыбаюсь во всю рожу нервно, - так и знал.

А этот ебанутый питекантроп сгребает мои кости в охапку, до хруста, до треска - прижимает, нет, приклеивает меня к себе. Притуляет голову к плечу, вцепляясь в замерзшее тело, шепчет:

- Только сейчас дошло, идиотина тупая… мог спросить, не выяснять, наширявшись и отплясывая на подоконнике… а если бы я не успел, морда блядская, что бы с тобой было?! Никуда не уйду, - делает вывод, - буду с тобой, пока не очухаешься.

Птицы затыкаются, затихают. Он не станет выклевывать мне глаза. Но на меня накатывает смешанное ощущение - я предпочел бы оказаться внизу: распластанным по асфальту.

Виктимность - это когда ты жалеешь, что тебе не позволили упасть.

Дата добавления: 2015-08-09