Глава пятнадцатая: перелетные 1 страница

Меня будят голоса, погашенные, как сквозь слой ваты.

- …прекращай истерить, Тони, - Кристина, - это было бы лучшим разрешением.

Какого черта им нужно, и что они забыли в моей комнате? Написать Кэт… о, боже, Кэт… каждый раз, когда я просыпаюсь, это сваливается на меня как исполинская глыба. Боль. Дышать. Не дергаться. Распустить мышцы. Представить, что плыву. Подожди меня, милая.

Я сейчас вернусь.

- Вот еще, - злой, обескураженный брат, - то, что ты предлагаешь - смертоубийство. Тут хотя бы я пытаюсь что-то контролировать, а ты - я ж тебя знаю, Тина. Ты безалаберная, безответственная и не способна сама о себе позаботиться, не говоря уже о ком-то другом.

Недвижимость. Оледенение. Темнота. Свалите нахрен, - сказать бы, но говорить нельзя, иначе проснусь окончательно. Шевелиться запрещено - я не выдержу скачка до реальности. Я плохо переношу турбулентность в самолетах - а эти перегрузки не выдерживаю в принципе.

- О, поглядите, кто взялся меня отчитывать! - повышает тон, но сходит на шепот, - давай, заливай мне тут о своих душеспасительных намереньях и зашкаливающем чувстве долга. Не желаю это слушать. Да ты посмотри на него, - на меня, вестимо, - еще несколько дней в том же роде… да на нем живого места нет, дурья твоя башка! Это. Не. Нормально! - выдыхает. Курят они там что ли? Запах табака настолько въелся в помещение, что стал привычным атрибутом быта. - Мне плевать, что ты думаешь. Джемма согласна, Дэвид в курсе. Хватит с меня того, что вы, дебилы, натворили - добавки не будет!

Тони молчит. Щелкает тугое колесо зажигалки. Прямо вижу дым, стекающий облаком с его губ. Прости меня, малышка. Видимо, придется потерпеть до следующей ночи - или сглотнуть горсть прозака, чтобы не встать уже никогда. Заманчиво.

- Я с вами. - Выпаливает сквозным зарядом. - Тебе я не доверяю, ему и подавно. Если уж папа…

- Нет. - Отсекает. - Объясняю, почему. Во-первых, ты - ходячее напоминание, причем не просто мемориал - памятник с топором, у которого треснула ручка. Я не вникала в вашу путаницу, но идиотку из меня сделать не выйдет. У тебя руки по локоть в дерьме, Тони. Его на расстоянии чуешь… и не надо мне твоих жалких отговорок, - прерывает попытку высказаться, - я отлично знакома с твоей способностью выставлять гнусную правду в выгодном свете. Сыта по горло, мерси.

Меня. Забрать куда-то меня. Бесполезная трата средств и сил. Спасение дырки от бублика.

- Ну ты и стерва, Тина… - хруст кресла - откинулся на спинку. - Делать выводы из ничего - определенно твой талант. Божий дар прямо. Откуда ты можешь знать, что и как тут было?

- Я не закончила, - невозмутимо продолжает, - во-вторых, у тебя - выпускной класс. Знаешь, сколько прогулов насчиталось за последний месяц? Если не хочешь остаться на второй год - пошевели извилинами, Тони! Ты - и на второй год! Ты мог бы экстерном пройти программу, если бы хоть немного почесался. - Сдвиг, скрип - пепельницу задела? - Я не ханжа. Но ты останешься здесь. Гуляй, веселись, отрывайся. Твое право.

Ешь, пей, резвись, сука, с бабами. Вряд ли что-то изменится оттого… что ее не стало.

Боль, хищно раззявив пасть, впивается отточенными клыками куда-то в область сердца. Каждый день булавка протыкает новые дырки; кровь так сильно пропитала вырванный из тетради листок, что буквы почти неразличимы. Каким-то остаточным хвостом рассудка догадываюсь, что такими темпами и заражение не за горами, но мне совершенно, абсолютно наплевать.

Тони безрадостно усмехается, пальцы барабанят по чему-то плотному - крышке стола?

- Скажи, жестокость - это у нас фамильное или случайно так наискосок передалось?

- Я не жестока. - Спокойно возражает. - Я разумна и знаю, что ты за человек. Ты перешагнешь и пойдешь дальше. А вот Крис - нет. И вообще, это не навечно. В конце концов, мне соц-службы не позволят.

- Ты его не увезешь. Я не разрешаю, - еле слышно шепчет Тони, - он и сам не захочет.

Не смей высказываться за меня. Не смей душить меня. Ты и так слишком много нарешал. Слишком глобальные разрушения остались после твоих «как лучше». Тебе плевать на нас, особенно на Кэт. Ты, самонадеянный, безжалостный сукин сын, - не трогай нас. Мы сами вывернемся из этого, сами - даже если ради этого придется погибнуть выжившему. Мне.

- Поверь мне, - мягко убеждает Кристина, - так лучше - для всех. Я смогу его уговорить...

- Нет! - взбешенно, - какое право ты имеешь судить, что лучше? Ты его даже не знаешь!

Настроение переключается со счетом на секунды. Засмеяться бы, хрипло заржать над его уверенностью - но щеки треснут. Как я потом к ней с порванными щеками. Некрасиво. Нет.

- Я знаю куда больше, чем твой захламленный мозг в состоянии вообразить. - Твердо отрезает Кристина. - И в отличие от некоторых просчитываю будущее на несколько шагов вперед. Смог бы ты жить в этом доме - где все напоминает об утрате, ходить в ту же школу, где происходила масса совместных событий, слоняться по местам самых ярких воспоминаний, добивать себя чисто обстановкой - ты бы не слетел с катушек? А, Тони? Ты бы смог изо дня в день терпеть это давление, в том числе со стороны людей, не только связанных - лишь знакомых с ней? Хотя, ты бы сумел, не сомневаюсь. - Отрывистый смешок. - Но представить картину с его угла обзора, видимо, и не стремился.

- Я его без твоего вмешательства вытащу, - упрямо цедит тот, - предсказательница нашлась.

- Не вытащишь, и мы оба это понимаем. - Шорох. Шаги. - Не будь глупцом. Это - выход. - Стук. Тишина. В ставни ломятся грубые напоры ветра. Прыжок, струя воздуха по лицу, перевернутые линии мира, удар, сломанные кости - неприглядное, раскуроченное тело на земле и свобода. Представить приятно. А дальше неизвестность. Тьма или свет? Пустота или нечто невероятное? Детка, расскажи мне, что там, за чертой. Здесь останутся ломкие останки, мамины слезы и много-много минорных композиций, не сонат, не токкат - хлестких роковых треков, что Тони сочинит - а он сочинит, я уверен. Первый аккорд в тональности до, другим обозначением - C, как Кэтрин, не с «K» привычной, а с «C», на французский манер. Даже здесь она - не как все. Си-эй-ти. Кошка. Долбаная оригиналка.

Тони выдает несколько матерных очередей – вполголоса, и приближается: его шаги, его дыхание, вмятины на постели, когда он забирается, шагнув через меня. Рука на спину. Сквозь сомкнутые веки разбираю, что лежит он в каких-то ничтожных дюймах - никотиновое амбре и смолистый «аромат» проникают в обонятельные рецепторы. «Нет», - шепчет он, - «она тебя не заберет. Не отпущу». – Легкое касание ко лбу - отводит упавшую прядь. – «Ну почему, Крис?» - риторически, - «почему я не могу просто положить на тебя, чертов ребенок? Зачем появился, зачем ты влез в мою ебаную жизнь?»

- Я могу сказать тебе то же самое, - не выдерживаю, - потрошитель, блять.

Продираю глаза. Вплотную. Минус пять в диоптриях - я вижу отчетливую выпуклость родинки, светлеющие на концах, немазаные ресницы, приоткрытые контурные губы… очень. Рядом.

Ах да, я же забыл снять линзы. Снова. Люстра светит, и все излишне четкое. Чересчур живое. Закрыться обратно. Запихать себя в сон. Тестирую себя на ненависть - не нахожу искомого чувства. Я ничего не нахожу, кроме желания вернуться обратно. Домой.

- И давно ты не спишь? - иронично-растерянно. Не ожидал, что застукаю его лиро-эпические размышления? Ничего, переживет. Не вечно же держать оборону. Условности теряют смысл, когда сталкиваешься с чем-то настолько всепоглощающим… настолько необратимым - как смерть.

- Относительно. - Пространный ответ. Универсальный, подогнанный под все. Как классическое маленькое черное платье, как голубые джинсы или лаковые криперы Кэт - она носила их даже с цветочными сарафанами. Инстинктивно приближаю ладонь к бумажке, вдавившейся в тело. На темном трикотаже не заметны бурые пятна крови. На опухшем, заспанном лице не видны следы внутреннего распада. Серная кислота, H2SO4, расщепляет нервы без остатка. Три дня.

Мы в кинотеатре. Я расположился на сиденье прямо за ней и обнимаю ее со спины. Вырез блузки открывает обзор сверху: холмики грудей, соблазнительную ложбинку между. «Крутой вид», - говорю в заштукатуренную, безрумянную щеку, - сногсшибательно». Кэт с показным возмущением разворачивается ко мне, «так вот оно что!» - усмехается, - «понятно, зачем ты уселся сзади». 3D очки с разноцветными стеклами закрывают глаза, брови над ними - углами, остроугольными крышами домов. «Нет», - шепчу ей на ухо, пробитое серебряной сережкой в форме пятиконечной звезды, - «Не только поэтому». На экране герой с героиней объясняются: бурные чувства тут же перетекают в постельную сцену. «Ты коварен», - смеется она, - «но я тебя раскусила». Я обнимаю Кэт со спины, бессознательно забрав себе, присвоив, загородив от остального мира. Chance от Шанель: ее плечо, щекотливые волосы, шея и кофточка пахнут игристым парфюмом. Ставить прошедшее время? Да вы с ума сошли!

Мерилин Монро любила классический №5 той же марки. Легкий выступ - такая на ощупь его родинка. Зачем я дотрагиваюсь до нее? Не понимаю. Не понимает и Тони. Ну же, давай, брат! Расхохотаться, выдать что-нибудь обидное, колкое, поддеть или просто пресечь, грубо сорвать руку с щеки - почему ты не делаешь этого? Мне нужно что-то вроде струи кипятка за шиворот, бензопилы под горлом или просверленных насквозь ступней… прибитых к кресту. Мне нужна встряска, которая поглотит настолько, что я перестану думать о ней. Желательно, с летальным исходом.

- Трахни меня, - неожиданно выпаливаю без намека на стеснение, - разорви меня, как тогда. - Венчание. Кэт сцапала мамин букет. Нареченная невеста. Моя? Могилы? - Я хочу забыть. Хотя бы на полчаса. Хоть на пятнадцать минут. Пожалуйста! Пожалуйста? - Хриплым шепотом. Тони ошарашен до такой степени, что не находится с ответом. А я перегибаюсь, приподнимаюсь и тычусь губами в его.

И в горе, и в радости, и в богатстве, и в бедности, и в болезни, и в здравии. Кэтрин и Кристиан согласны связать себя узами брака, перед лицом господа и гостей этой свадьбы - богу фак, на гостей плевать. Мы с Кэт - разряженные, воодушевленные. На ней короткое белое платье: кружевные рукава прячут шрамы, гладкий атлас обтягивает скульптурные очертания фигуры. Наше будущее - под одной, общей фамилией. Я целую ее рубиновый рот - разводы помады остаются у меня на губах. Нас объявляют мужем и женой. Моя Кэт. Кэтрин Саммер Марлоу.

Он отстраняет меня, схватив за плечи.

- Совсем офонарел? Ты что творишь такое? - замешательство. Вот уж и не мечтал застать.

- Дай мне эти гребаные пятнадцать минут, - прошу, - Тони, пожалуйста! - Выверни наизнанку. Распори брюхо, вскрой черепную коробку… схвати за шкирку и приложи пару раз по стене.

Я хочу тебя ненавидеть.

Почувствовать. Напоследок. Диезы, бемоли, бекары - напишешь? Создашь? Гармонический минор, обязательно гармонический, не натуральный, нам поздно беспокоиться об этом. Нет, ну какого черта ты отталкиваешь меня? У меня ужасающий видок, с этим не спорю. Мне бы иллюстрировать энциклопедию душевных расстройств. Депрессия. Психоз-ремиссия-психоз. Человек без серого вещества в черепушке. Субъект с ущербным, разреженным комплектом эмоций. Наглядный экспонат для интернов. Какова насмешка!

Тони отпускает меня, и я опять нахожу его губы, углубляю поцелуй, а он сдается. Ощущать власть над кем-то - это пьянило бы меня, не будь я так изувечен от потери. Залезаю сверху, путаю бинтованные заодно с ладонями пальцы в растрепавшихся волосах, проскальзываю языком по его отбеленным зубам, задеваю небо. Тони отрывается чтобы стянуть мою майку: послушно поднимаю руки. Он уверенным жестом, не глядя, стаскивает тряпье… и зависает, круглыми от шока, недоуменными глазищами упулившись в не прекращающийся источник боли, в подшитую к плоти бумажку. Железо, металлическая багровая краска. Что, противно?

- Матерь божья… - да брось! И не такого повидал - не сомневаюсь. Нечеловечески резво восстанавливает контроль над эмоциями, замуровывает лицо маской непоколебимости. - Сними. Живо! - в голосе - сталь… глаза страшные. - Не заставляй меня делать это самому.

- Нет. - Ни за что. Холлидей с гадким прищуром скидывает меня на кровать, наклоняется сверху, перехватывая за запястья, а я выдергиваюсь, извиваюсь как уж на сковородке, как эпилептик или еще хуй знает кто, не до метафор. Пытаюсь долбануть с ноги, но он коленом прижимает обе к покрывалу. - Не трожь, - шиплю, - не трожь ее! - Заломав кисти, защепив, склоняется над моей побагровевшей от ярости физиономией и внятно, отчетливо - как слабоумному - втолковывает:

- Она умерла, Крис. Ты ее не вернешь. - Умерла, умерла, умерла... нет. - Сейчас же прекрати это. Не поможет. - Хуже не станет. Еще хуже быть не может. Он хмурится. Дергает углом рта - и на повышенном тоне втирает: - И не вздумай повторить за ней, гаденыш, - прежние замашки, с возвращением! - из пекла достану, пришью собственноручно, ясно тебе?

Пришей сейчас. Я передам привет Мефистофелю - твоему дружку и собутыльнику, коль придется загреметь в полымя. Передам привет Кэт - хоть ты его и не пересылал. Не дергаться? Позволить ему купиться на мою покорность? План A: умереть пока живой. План B: откреститься от всех - подождать пока моя кончина перестанет кого-то волновать. Или план C: протерпеть до семнадцати, прожить ровно столько, сколько она. Нет, это не роль, не сон, не сюжет книги или кинофильма. Все происходит в действительности и бесполезно рыпаться, верещать благим матом и устраивать спектакли одного актера.

Умереть или умирать?

Она умирала слишком долго. Научиться существовать так, переждать и тащиться дальше? Живут же люди без ног, без почки, без печени. Без сердца - трындец. Без души - пустое тело: функционирующее, но пустое.

Пусть делает все, что ему заблагорассудится. Мне это безразлично.

- Ясно, - выуживаю из себя слова, - свали с меня, а? Раздавишь нафиг.

Тони, не намереваясь слезать, расстегивает булавку, аккуратно вытаскивает ее из кожи - та тянется, как пленка, резинка - жвачка. Кэт в миндалевидных, здоровых темных очках выдувает крупный, вызывающе-розовый пузырь - пузырь лопается и налипает ей на нос. Проколотое место орошают маковые капли, словно отметины от укуса змеи; визитная карточка вампира. Записку он откладывает на прикроватный шкаф, смотрит на меня нераспознанным взглядом - и зацеловывает сорванное место. Знаете, каково это, когда по нарывам - слюной, языком? С одной стороны, охлаждение, аналогично действию приложенного льда, но с другой… любой физический контакт мучителен. В средневековье загноившиеся, распоротые раны сжигали раскаленным добела прутом. До иступленных, звериных воплей, способных Люцифера призвать, до агонических конвульсий. До потери сознания.

Уничтожь меня, спасая. Я не знаю - куда я качусь, и когда это кончится.

- И раздавлю, - шепчет Тони, - прибить тебя мало. - Прогони через мясорубку, нестандартно же. Кусаю губу, с шипением, со свистом втягиваю запачканный воздух - свежеиспеченное мучение завоевывает всю левую сторону, отдаваясь далеко за пределами источника - течет густым, растопленным сплавом, разливается поверху, отражая то, что происходит внутри. Догадался-таки, что мне нужно. Сдавливает запястья, прижимает их к постели. Вскидывается, уставляется снизу вверх умудренным, оценивающим: взрослым взором.

Негромкая поступь шагов по лестнице, все ближе и ближе. Вскакиваем, как ужаленные, я спешно забираюсь в футболку, перевязанные руки не слушаются, Тони с неразборчивым «блять» впихивает меня в рукава. Я еле-еле успеваю опустить края, как в комнату стучат. Кто? Если Кристи, можно не придуриваться. Если мама, 50/50. Но если Дэвид, кирдык нам обоим.

На уровне рефлекса. Ничего осмысленного. Аксиома такова: родители не должны узнать.

- Крис, к тебе можно? - глухо, осторожно. Мамочка. Недрогнувшим тоном говорю: да, заходи, имея в виду: нет, не надо, оставь нас одних. Больше никого, лишь Тони, я и боль. Совершенное крушение.

И теперь для сравнения: скорость адаптации. Что улавливает мама? Брат плюхнулся на диван, поперек, но не суть - закинул ладони под как бы непроизвольно растрепавшуюся шевелюру и сонно созерцает белую пустоту натяжного потолка. А я так и застрял перед дверью, не утрудив себя прихорашиванием, даже вихры не огладив. Брависсимо. Овации. Он действует быстрее, чем я думаю.

- Собирайтесь, - с порога, - мы идем в ресторан. Нечего тухнуть в четырех стенах - вам обоим.

Лавандовое трикотажное платье с этническим принтом и не подкрученные волосы, длинные, ниже талии - по спине. Нарастила. Пряди, оборванные из чьих-то макушек, выскребленные из пылесосов в парикмахерских - или же состриженные с покойников?

- Нет, мам, - мямлю, - я не… - «ну да, я знаю, что ты не любишь толпы. Все равно пошли. Авось куда-нибудь попадем. Может быть, повезет… и нам там будут рады». Серые? Карие? Зеленые? Все мешается, путается. Кто есть кто, где я и что я? Что имеет ценность, а что нет? Кем она была для меня? Кем она была - для нас?

Как я смогу без нее, и смогу ли?

- Да, - встревает Тони, - Джемма, мы пойдем - дай нам только полчаса на сборы. - Храбро выдерживает мой убийственный взгляд; добивает многозначительным поднятием брови. Одной. Она так не умела. - Крису надо привести себя в порядок. - Обращается к мачехе, прожигая меня сварочными аппаратами, вмонтированными в зрачки. Искрящиеся кольца радужек, слепящие брызги искр, на которые нельзя глядеть, обручальное кольцо на безымянном пальце мамы: белое золото, элегантный узор (SOS! 911!) жидкая, нитевидная тропинка кардиограммы.

- Окей, мы вас подождем, - улыбается углом умасленного помадой рта, - не спешите.

- Ты что, собрался вечно решать за меня? - гремлю, едва за ней защелкивается замок.

Тони переворачивается, подпирает щеки кулаками, скашивая на меня свои контрастные очи.

- Не вечно, - утешает, - только до тих пор, пока ты не научишься делать это разумно, адекватно, без вреда для себя и окружающих. - Сказал именитый разрушитель всеобщих нервов, киллер - убийца! Меня колотило бы от бешенства, ело бы чувство неотомщенной ярости… не будь я так морально измотан, раздавлен. Из меня насосом выкачали все человеческое.

- Свежо преданье, - бурчу, - но верится с трудом… вернее, совсем не верится.

- Ну естественно, - кривовато усмехается, - потому что ты не научишься никогда.

Лягни в солнечное сплетение, да поострее, с шиповки. Не отправляй меня туда.

- Куда ты меня тащишь? - спрашиваю без связи, адресата и логики. - Там люди.

- Ага. Прикинь, мы вообще-то живем среди людей… и это то, что тебе нужно. Много народа. Так много, чтобы среди множества лиц и ватаги новых впечатлений не осталось времени на ненужные воспоминания. Поторчим с ними для приличия - а потом свалим в клуб. Напьемся, отвлечемся. И да, кстати, ты прав - трахнуться бы тоже не помешало.

Кэт привалилась ко мне, я ее обнимаю. Мы цыбарим одну сигарету на двоих. Вкус ее блеска, сладкий запах ее духов… он что, шутит? Спирт не поможет отвлечься. Меня развезет, разнесет, застопорит на ней - на воспоминаниях. На виске извивается беспокойная жилка под кремовой кожей - Тони не идет хрупкость. Его внешность идет вразрез с его характером. А теперь надрез ниже, на уровне сердца. Кончина наступила дд.мм.гг, в 07:06 утра… причина - ошибка! (ERROR!) Ошибка двух подлецов, собирающихся взорвать танцпол, склеить пару глупых цыпочек. Его грех - мой грех. Пункт назначения - преисподняя.

- И так ты решаешь проблемы? Сбегаешь от них? Вытесняешь «новыми впечатлениями»? - передразниваю. - Это ведь так просто и безболезненно. Когда вокруг полно обезличенных кукол, легко не привязываться ни к одной. Она - кукла. Еще одна игрушка. Сломалась, ну и ладно, выищешь лучше, наряднее… покорнее. Так ты это воспринимаешь, да?

Тони меняется в лице, будто теперь я скорябнул корку с гнойника. 1:∞. Не в мою пользу.

- Нет. Я не собираюсь это обсуждать - сейчас, с тобой и вообще. - Вздыхает. Приподнимается на кровати, свесив обутые ступни на пол. - Проблемы, как таковой, нет, Крис. - Да неужели? А я тут с рельсов съезжаю - так, тоску развеять. - Есть эмоции. Голые… пристрастные эмоции. Их не получится распутать. Их можно лишь заглушить. Другими.

Подхожу к нему, еле переставляя непослушные, словно вовсе и не мои ноги. Спагетти.

- Я хочу тебя… ненавидеть. - Сипло. - Ты и представить себе не можешь, как я этого хочу.

- Так в чем же дело? - За миг - вся гамма эмоций, от «ля» суб-контр октавы до «до» пятой.

Что произошло, что поменялось - почему моя ненависть сбавила обороты? Потому, что он был рядом, когда все остальные тактично остались в стороне? Потому, что он (возможно) любил ее: по-своему, гротескно и извращенно (по-другому он не умеет)? Потому, что он понимает, что за херня происходит в моей душе? Я должен ненавидеть тебя, братец. Я люблю тебя ненавидеть. Вернуть это чувство, сконцентрировать в нем отчаянье, найти какое-то подобие выхода… любую призрачную цель. Убить тебя? Сделать твои будни невыносимой пыткой, манипулируя так, как ты командовал мной?

Неподвижный Тони внимательно разглядывает мою разукрашенную, кислую физиономию.

- Не знаю. - Честно. - Я не могу. - Он удивлен. То есть на самом деле озадачен. Ну да, я псих.

- А что тогда… - начинает было - я прерываю, взметнув бинтами как ветряными мельницами:

- Мне не до того, Тони. Я не собираюсь это обсуждать, - смешок, - сейчас, с тобой и вообще. - Удаляюсь в направлении сортира, смачно хрякнув дверью. Ненавижу свою неспособность его ненавидеть. Тавтологиями перекрыть лексическую недостаточность, повседневностью перебить ярко-красные рубцы незашитых разрывов. Не засыпать. Не просыпаться. Не двигаться с места и оставить археологам грядущего сжавшийся в комок труп. Зарыться под толщей земли, уснуть с ней, в нашей общей квартирке в подвальном помещении. Метр на два, мы не привереды, нам хватит.

Квазимодо и Эсмеральда - такого сравнения она привести не успела.

***

Свет, просторный зал, все со вкусом и изяществом. Официант приносит нам заказ. Не такой, каким был я - зачуханный, не выспавшийся, в прорванных от круглогодичной носки джинсах - с непостоянными хнушными наколками, выглядывающими из-под мятой форменной рубашки. Рисующий на салфетках комиксных злодеев и делающий д/з в смехотворно коротких перерывах. Мама как-то тоже работала в суши-баре, но она где только не работала - была барменом, кассиршей в супермаркете, маникюршей, парикмахером, планировала учиться на татуировщицу, но без корочки мед-колледжа не прошла. В отличие от нас, этот служащий - не утомленное детище захолустных кварталов Нью-Йорка. Накрахмаленный, выглаженный, чуть не манекенный, парень смотрится так, будто наши гастрономические предпочтения - закон, а яства, выставленные на хрустящую белую скатерть - подарок от него лично. Он желает приятного аппетита. Я про себя советую: «удавись своим галстуком, это поможет тебе выглядеть лучше». Самоконтроль безукоризненный.

Дэвид Холлидей. Причина, по которой мы здесь, причина моего знакомства с Тони и с Кэт. Пластически-прямой нос, пухловатый рот, тяжелые веки, нависающие над пронзительно-голубыми, не размытыми-хамелеонными, как у сына, а ясными, кристальными глазами. Неглубокие, хмурые морщинки на лбу и «гусиные лапки». По меркам мамы - эталон красоты. Идеальный костюм и кружок золотого кольца вокруг пальца, модная стрижка, темные волосы, гладко выбритая челюсть. По моим меркам, красивы лишь схожести с Холлидеем-младшим. Тони около меня, прибравший патлы в хвост, нацепивший серый пиджак вместо заклепанной куртки. Меня заедает желание взять его руку в свою… как отчим мамину накрыл. Плевком в харю общественности, да, смотрите все, вот они мы. Банда. Соучастники.

Мамины щечки-яблочки розовятся румянцем. Четкие складки, когда она улыбается, совсем ее не старят. Присобранные даже в расслабленном состоянии губы и тонко выщипанные брови - она, пусть и подавлена из-за Кэт, не может скрыть счастья. Я думаю… что они недурно вместе смотрятся. Что они подходят друг другу. Я вижу, как он заботится о ней, ветреной, увлекающейся, более чем кто-либо нуждающейся в опоре, в крепком мужском плече. Я рад за них, правда - но мне нигде не уперлось лицезреть их теплую, уютную семью… мне хочется выть. Кусок не лезет в горло, черный кофе без сахара курится паром над черной мини-чашкой. Хочется выть и бросаться на стены. Кэт встает на пластинку электронных весов, заквадраченные цифры снова показывают не то, что она жаждет увидеть. Тридцать четыре - много, тридцать два - перебор. Сколько весят твои кости? Довольна, наконец?

- Крис, - заговаривает Кристи, - я завтра улетаю обратно, в Сиэтл. Поехали со мной, - предлагает, искушая внимательным взглядом темных, пигментированных карим глаз, - тебе не помешает развеяться. - Кристина - пышный бюст в вырезе алого платья, гранитные, резкие черты и тату на ляжке. На спине - крылья. Вызов. Секс. Кэт - безразмерная футболка с Дональд-даком в матроской шляпке, черные лосины, громадные кроссовки поверх желтых носков. Ну как можно надевать такие махины на неполный тридцать третий? Моя золушка… нет. Спящая красавица.

Кристина ждет вердикта, Тони замер, сжавшись, как приговоренный. Хочу спросить ее: «Почему тебе не все равно? Мы знакомы всего ничего, я тебе никто и звать меня никак. Точнее, как тебя, но не суть - такие, как ты, равнодушны к посторонним. Что за причина подбивает эгоистку, индивидуалистку, впустить чужого в свою огороженную жизнь?» Я хочу спросить ее об этом, и еще очень о многом, но здесь родители, брат и другие. Я говорю дежурное: «Спасибо, Кристи. Я подумаю». Та кивает, улыбается - улыбка искажает ее лицо, но не делает его жутким: не в пример племяннику. Племянник, заметно воспрянув духом, кладет ладонь на мое колено.

Я накрываю его руку своей, под столом, неосознанно, скорее интуитивно, чем подумав. Де жа вю. Дэвид завлекает в дискуссию сына, а я падаю в подсознательное, мимоходом констатируя, что внутренний мандраж от контакта не пропал, и никуда деваться не планирует. Она касается меня по тысяче раз на дню. Но это - не то. Родство, внутренняя близость, ощущение гармонии… целостности. Штормовых предупреждений не поступает. Ураган, тайфун, торнадо: все - Тони. Не Кэт. Подождав немного, позволив предкам втянуть импульсивное чадо в разговор, Кристина снова обращается ко мне:

- Куда захочешь, - наклоняется ближе, - Нью-Йорк, Вашингтон, LA, да хоть Париж. Им это знать необязательно. Я отсудила у Эвана внушительную сумму, и теперь свободна как ветер в поле.

- Отчего ты так обо мне печешься? - так же шепотом озвучиваю-таки этот вопрос.

От ее слов зависит очень многое и она это понимает, поэтому отвечает не сразу.

- Я теряла родного человека, Крис. Давно. И не хочу, чтобы ты прогулялся по моим граблям лишь потому, что у ближних не хватило ума помешать. - Взор мутнеет. Мусолит салфетку. - Захочешь - расскажу. Только, - оглядывается вокруг, - не здесь.

- Хорошо. - Я заинтригован? Скорее нет, чем да. Но тут я не прогадал. Она способна понять. Неужели есть кто-то, кому удалось оклематься после такого? Трудно представить. Мне жить осталось… сколько? Зависит от… чего? Кого?

- …нет, я не собираюсь думать об этом сейчас, подожди до завтра, от тебя не убудет, Крис, пошли отсюда. - Примерно так брат отмазывается от неприятного диалога с отцом. Тот ему высказывает: «Хватит кормить меня завтраками, ответь хоть раз вменяемо - ДА или НЕТ? Ты срываешь мне все планы, Тони!» Мама примирительно обращается к мужу: «Дэвид, ему сейчас не до этого. Тем более, время еще терпит». Тони, не дослушав, срывается к выходу. Секундно замявшись, осознаю, что мое актерское мастерство вот-вот крякнет, высиживать нечего - поднимаюсь и, пробурчав: «Если что, мобильник включен», сваливаю вслед за ним.

Вибрация дрелью сверлит дырки в коже. Харлей заводится с полоборота, как и взрывной владелец. У того достает безбашенности, чтобы рассекать на мото по минированным ночным дорогам нашего богатого на криминал городишки. Как рояль в кустах, но не рояль - а хорошая такая группировка вооруженных бандитов. Но Тони болт на них забивал: мы несемся по шоссе, я, вцепившись в него, обняв (иначе не выйдет, хоть убейся), ору сквозь порывы разгульного ветра - куда мы? Тот оборачивается - патрули, дорожная инспекция, кочки, все по барабану, и кричит в ответ: неважно.

Неважно. Наплевать. Нам обоим.

Окрестности проносятся мимо, огоньками подмигивают непотушенные окна, деревья льются ордами великанов, а трава растирается, как будто пальцем по невысохшему рисунку мажут. Будь моим смыслом, - думаю я, - помоги мне выжить. Я никуда не поеду - если ты останешься таким, какой ты сейчас. Цунами, землетрясение, гроза - это Тони. Я складываю голову на его плечо, улавливая гарь, ощущая вихрь на лице и покалывание под кожей: тараканы из мозгов разминаются перед революцией. Чтобы бросить вызов миру, нужно быть заодно с дьяволом. Тони не дьявол. Но мы - заодно.

Стрекочет, весело трезвонит сотовый. «Ответь за меня», - велит брат - я на ходу принимаю звонок, не глянув, кто решил побеспокоить его темнейшество за рулем. Жму на «принять»:

- Тони, - женский голос на фоне громыхания битов, на фоне однообразных семплов, на фоне гама и шума, - это Роксана. Уже несколько дней не появляешься… куда ты запропал? Я тут так подумала, мы могли бы…

- Не могли бы, - с беспричинной ревностью, - Тони занят. Найди себе другого ебаря, шлюха.

И сбрасываю. Дон Жуан здешней чеканки не сдерживает смеха - давится, закашлявшись от опаляющего легкие копотного воздуха; байк, опасно вильнув, восстанавливает равновесие, а Тони продолжает самозабвенно ржать. «Что?» - угрюмо переспрашиваю. «Да так, ничего», - загибаясь, в промежутках между приступами, - «Ты каждый день. Отшиваешь. Моих девчонок. О чем я вообще?» Пиздец как весело. «Скотина», - цежу, пряча телефон к себе в карман, крепче вжимаясь в его спину. - «Бесишь».

Дата добавления: 2015-08-09