TTTvypy.

В парадную дверь легонько постучали, она отвори­лась, и на пороге показался Андрее Унтцайн.

— О, ты, дон Андрее, пришел как раз вовремя! Завт­ракал? Садись с нами! — Священник отрицательно по­качал головой, поблагодарил, уселся на стул у стены.— Мы тут рассуждаем, можно ли научить человека стать писателем? Кое-кто утверждает, что да! Я говорю — можно преподать ему знания о писателях, научить раз­бираться в литературе, ее стилях, течениях, наконец, писать грамотно,— Эрнест старательно пережевывает хлеб с маслом и вареньем.

— Ты полагаешь, Эрнесто, что все это пишущему человеку не нужно? Мешает?

— Порой да — мешает! Просто потому, что делает его похожим на других. А скажи, когда копия была лучше оригинала? Пишут, конечно, пишут штампами... Но есть такие, которые пишут штампы! Первые — вы­ученные, вымученные, вторые единственно настоящие! Писатель — это самородок! И он сам без посторонней помощи должен чувствовать и все понимать. Например, когда автор — это я твердо знаю,— его книга пытается рассказать сразу о многом, никогда ни о чем не говорит глубоко.

Отец Андрее утер большим разноцветным батисто­вым платком лицо, расстегнул сутану и сказал:

— Не знаю, кому принадлежит эта мысль. Иногда кажется, что мне. Но и я ни одному писателю не посо­ветовал бы забираться в глубокие, сложные темы. Деб­ри привлекают лишь сильных зверей. Простота по­лян— вот где раздолье овечьим стадам. Поэтому как раз великие писатели всегда боялись непроходимых, диких дебрей. Поэтому классические произведения, лю­бимые всеми,— просты.

— Сеньор падре, вы декламировали эту проповедь сегодня во время утренней мессы? Браво! Поздравляю! Ты можешь читать лекции в любом университете! Од­нако о потерянном времени даже покойники плачут,— сказал Эрнест и встал, не допив кофе с молоком.— Пой-ду-ка доказывать, что я Шекспир. Сколько наговори­ли! Иной раз мысли рождаются, записываешь их, а по-настоящему писатель — это адовый труд. И все! А вооб­ще— нужны ли они сегодня? Вот в чем вопрос!

Помнится, однако, как точно, образно и глубоко определял Хемингуэй в тридцатые годы роль писателя и то, что собой представляет эта профессия.

«Задача писателя неизменна, она всегда в том, что­бы писать правдиво и, поняв, в чем правда, выразить ее так, чтобы она вошла в сознание читателя частью его собственного опыта».

«Потом надо иметь ясное представление о том, что из всего этого получится, и надо иметь совесть, такую же абсолютно неизменную, как метр-эталон в Париже, для того чтобы уберечься от подделки...»

«Если писатель хорошо знает то, о чем пишет, он может опустить многое из того, что знает, и, если он пишет правдиво, читатель почувствует опущенное так

же сильно, как если бы писатель сказал об этом. Вели­чавость движения айсберга в том, что он только на одну восьмую возвышается над поверхностью воды».

К концу жизни писатель даст корреспонденту фран­цузского еженедельника «Ар» уже такое определение: «Писатель должен читать, наблюдать и молчать. Во всяком случае, по мере того как он стареет, общение с другими становится для него все более трудным де­лом».

Через неделю после описанного в этой главе собы­тия с американцем, пожелавшим стать писателем, Хе­мингуэй провожал своего друга отца Андреса в Европу на отдых на пароходе «Рейна дель Пасифико». По воз­вращении из порта в «Ла Вихию» вместе с телеграммой, сообщавшей о выходе сигнала «Лайфа» со «Стариком и морем», пришло и письмо, подписанное инициалами. В конверт были вложены сто долларов и короткая за­писка с извинениями и благодарностью за опыт.

Телеграмму и письмо Хемингуэй показал за ужином Хосе Луису со словами: «Теперь ты видишь, что я дей­ствительно первая шпага литературы Америки!»

Дата добавления: 2015-08-18