Клио Конфитес

Я должен все хорошенько обдумать, чтобы не вышло ошибки. Никаких оши­бок. Ни одной. Что ж, теперь по крайней мере у меня есть о чем подумать. Есть что делать и есть о чем думать, а не только сидеть и гадать, чем это кон­чится.

«Иметь и не иметь»

В конце сентября Озирис одевает Гавану в особенно яркую изумрудную мантилью.

Обремененная более чем четырехмесячным летним зноем, истомившаяся природа радостно встречает пер­вые дожди вспышкой зелени, омолаживается, чтобы в ноябре — январе приглушить свой бег, затаиться, неза­метно поменять листву и, набросив на ствол деревьев очередной виток, начать новую жизнь в новом году.

Тогда, особенно ближе к вечеру, в голубом небе, бесконечно нежном, в преддверии неистового буйства неизбежных циклонов, начинают свою цветную вакха­налию невообразимые гигантские облака. Они еще не созрели, не отягощены, не изливают влаги. Но остав­ляют в памяти неизгладимое впечатление. Гаванские закаты неповторимы.

В сознание навсегда врезаются разительные контра­сты бирюзы, индиго, изумруда, охры и кармина — неба, моря, растительности, солнца и земли. Воздух стано­вится наипрозрачнейшим и превращает Гавану в одно из наиболее фотогеничных мест нашей планеты.

В середине дня, однако, еще жарко. Лавровишни, листва которых схожа с свежевыкрашенной кладби­щенской жестью, ряды разноцветных олеандров, ве­личавые, гладкоствольные королевские пальмы — не шелохнутся. И автомашины, лениво шурша скатами по мягкому асфальту, двигаются с до отказа опущенными стеклами.

По 41-й авениде и 100-й улице в сторону Марианао, отдаленного городского района, торопятся «бьюики», «линкольны», «паккарды». По 51-й авениде в том же направлении от центра движутся «шевроле», «плимуты», «десото», среди которых обращают на себя внимание нарушающие правила уличного движения поли­цейские «форды».

И те и другие держат путь к одному и тому же особ­няку, но с разными целями. Вместительный дом скрыт в зелени парка, обнесенного высокой железной изго­родью, вдоль которой уже стоит вереница автомобилей.

Сидящие в машине возбуждены. Одеты они в штатское, но осанка, жесты, короткие, предельно чет­кие суждения выдают в них людей, умеющих носить мундиры.

Почти у каждого в кобурах, у кого под мышкой, у кого за поясом или просто в заднем кармане брюк, тя­желые, крупнокалиберные пистолеты. На полу отдель­ных машин, как одной, так и другой групп, лежат авто­маты с вогнанными в магазины обоймами.

У последнего поворота к особняку машины встреча­ются, пассажиры узнают друг друга, хватаются за ору­жие, но сдерживают себя. Первая автоматная очередь раздается с противоположной стороны улицы. И тут же слышится крик:

— Провокация! Бей их!

Хлопают дверцы, выпрыгивают люди. Кто прячет­ся, кто на ходу стреляет. Одни бегут в дом, другие вы­скакивают из него, скрываются за деревьями, третьи короткими перебежками приближаются к входу в сад. Звуки выстрелов, вой сирен, звон разбитого стекла, дробный цокот о камень, железо, асфальт и посвист пуль заставляют каждого действовать не раздумывая.

Брюнет с усиками Кларка Гейбла, в богатой соло­менной шляпе, методично выпускает пулю за пулей из своего пистолета-автомата системы «браунинг». Рас­стреляв обойму, брюнет оглядывается и тут же перела­мывается, поднимается на цыпочки и, обдирая плечо нарядного костюма о корявый ствол гледичии, ничком валится в клумбу. Глаз еще видит красное пятно при­давленного цветка астры. Оно разрастается в огромный земной шар, который брюнет, как глобус, охватывает руками... И замирает.

На улице невидимый перфюратор пропарывает бок синего «линкольна», из последней дырки тугой струей хлещет на мостовую бензин.

За мощным телом черного лакированного «кадилла­ка» укрываются двое. Тот, кто помоложе, просит:

по

— Полковник, дайте мне ваш «томпсон»!

— Не спеши, Луис Карлос! Я ведь тоже умею стре­лять! — отвечает тот, кого назвали полковником, плот­ный мужчина с гладко зачесанными, блестящими и се­деющими у висков волосами.— Где твой автомат?

— Остался в машине!

— Однако и кретин ты, Луисито! — Полковник вы­хватывает из-под жакета никелированный плоский пи­столет и швыряет его.— Держи! Это подарок твоего от­ца! — Оружие легко скользит по гладкой поверхности керамической плитки, которой выложен тротуар.

Луис Карлос хватает пистолет, лихорадочно отводит затвор, досылает пулю в ствол и змеей заползает под колеса «кадиллака». Из-за переднего колеса он видит, как на углу от полицейского «форда» отделяется фигура и скрывается за деревом. Луис Карлос долго целится в ствол и посылает пулю в тот самый миг, когда человек отделяется от дерева. Еще шаг, но уже в сторону дома, и губы раненого шепчут: «Аве Мария, спаси и поми­луй! За что? Мерседес, любимая, прости!» Человек опус­кается на ступеньки, прижимает колени к груди. По гладковыбритому подбородку на кремовый пиджак сбе­гает алая струйка крови.

На улицу вылетает оранжевый «шевроле». По нему мгновенно открывают плотный огонь. С крыши особня­ка строчит ручной пулемет. «Шевроле» вихляет — про­бита шина — и врезается в изгородь на противополож­ной стороне улицы. Из машины выскакивают четверо и валятся на землю. Новая автоматная очередь. Один мертв, двое ранены, тот, что был за рулем, укрывается под колесами и видит ноги лежащего метрах в сорока Луиса Карлоса. Очередь из «смит-и-вессона» — и серд­це полковника, которому молодой человек приходится племянником, сжимается от боли от вопля, несущего­ся из-под «кадиллака».

За углом разгорается второй очаг сражения. Туда подъезжают все новые и новые машины. Звуки вы­стрелов уже доносятся и с параллельной улицы. В пе­рестрелке принимают участие не менее пятидесяти человек. Сквозь выстрелы слышны проклятья и стоны...

Тем временем в «Ла Вихии», искупавшись в бассей­не, хозяин и его всегдашние гости по средам Хосе Луис Эррера, его брат Роберто и дон Андрее пьют перед обе­дом аперитивы.

Хосе Луис ростом не уступает Хемингуэю. Он сухо­щав и жилист. На крупной голове его выделяются вы­сокий лоб и большие мясистые уши. Глаза то и дело улыбаются, пухлые губы обнажают ровный ряд здо­ровых крепких зубов с заметной щелочкой посереди­не. Длинные руки заканчиваются проворными, пребы­вающими в постоянном движении пальцами.

— Нет, что ни говори, Эрнесто, а все же воздержа­ние — залог успеха даже для таланта! — Хосе Луис на­гибается к креслу хозяина.

— Воздержание? Отравиться можно,— Хемингуэй оборачивается в сторону радиолы, где дон Андрее в сво­ей неизменной черной сутане и Роберто в рубашке на­выпуск спорят по поводу пластинки, которую следует поставить.— И как ходить будешь? Разбухнут — вооб­ще соображать перестанешь!

— Ты шутишь. А я серьезно! Сегодня 210 на 120. На­много лучше, чем неделю назад. Ты думаешь, это бла­годаря молитвам дона Андреса? Соблюдаешь режим, диету, норму,— доктор стучит пальцем по стаканчику с хересом.— Спасибо Патрику! Через месяц забудешь о волнениях — уверен, войдешь в колею. Только слушай­ся меня. Исполняй...

— Как в богадельне! Лучше скажи, когда снова смо­гу работать? Прежнего нет! Раньше были уверенность, сила и легкость... Я... я обладал самым богатым слова­рем— все критики признавали — и двумя, а когда надо было, и тремя дыханиями! А теперь. Фео, над каждым словом дышу, как марлин, вздернутый на борт «Пила-ра». Рене! — Хемингуэй слышит движение в столовой.

В гостиной появляется молодой мулат в хрустящем белоснежном кителе официанта.

— Слушаю вас, Папа?

— Что, они поели?

— Мисс Мэри, миссис Полин, Пат и Гиги заканчи­вают десерт. Я накрыл им в бунгало. Потом собираются взять Хуана и немного прокатиться по шоссе.

— Пусть только Маус не утомляется.

— Ему совсем хорошо, Папа! — Рене счастливо улыбается.

— Ладно! Ладно, я рад не меньше твоего. Иди и, как накроешь, зови нас. Так что, Фео, не знаешь? Не можешь во мне разобраться. Да... Рак — самый загадоч­ный знак во всем Зодиаке! Он находится под покрови­тельством Луны. Она неимоверно обостряет его чувст­вительность— он кажется окружающим странным и непонятным. Мы, Раки, обладаем тонким нервным уст­ройством, интуиция наша не имеет границ! Мы живем по особым, своим законам, другим непонятным.

— Я не верю в это, Эрнесто,— Хосе Луис несколько раз втягивает воздух, стремясь высосать застрявший в щербинке кусочек соленого миндаля.— Беда твоя, воз­можно, в том, что ты наполовину Рак, ты граничишь со Львом — центральной фигурой Зодиака. Но все это че­пуха!

— Не говори так, Фео! Далеко не чепуха! Рожден­ные под знаком Рака — люди порядочные, верные дру­зья, интересные собеседники. Все это, все во мне есть. Ты же сам видишь!

Хосе Луис отхлебывает глоток вина, вспоминая, ка­кие качества еще приписывают Раку: «Ему чужда логи­ка. То, что для других пустяк, вырастает у него в траге­дию. Рожденные под этим знаком часто раздражают других, возникают конфликты. Они инфантильны и вы­зывают к себе сожаление, любят природу и уединение».

— Мы обладаем тонкой интуицией, терпением, тре­бовательностью к себе.

— Особенно ты! Требователен... Ну, уж это, изви­ни,— прокол! — Хосе Луис расстегивает ворот рубахи еще на одну пуговицу.

— А что7 Сомневаешься... Проверь! Подавляющее большинство мыслителей, ученых, знаменитых музы­кантов — это наш тип.

— Ты же не захотел стать музыкантом. Возможно, матушка твоя была права. Составил бы конкуренцию Пабло Касальсу. Ученый, мыслитель! Мыслитель — то­же хорош — местами... Не будешь соблюдать режим, диету, мои предписания — совсем никудышным ста­нешь. Выброси из головы, прошу тебя, все, что было. То ушло! Думай о будущем, не ссорься с Мэри. Идем! Нас, кажется, ждут более вкусные дела!

— Ты злой, Фео, не только уродливый! Скоро бу­дешь импотентом! Припомнишь свои проповеди.

Под аркой столовой появляется Рене:

— Папа, все готово!

— Наконец! А то уже норму собирался нарушить. Дон Андрее, небось сосет под ложечкой и глисты одо­лели. На столе твои любимые черные крабы под рус­ским соусом!

Пол столовой, куда переходят Эрнест и его гости, небольшой продолговатой, но очень светлой комнаты, выстлан темно-бордовым кафелем. В центре деревян­ный стол на шесть персон. Легкий, на двух скрещенных ножках. Место Хемингуэя — во главе стола, лицом к гостиной и главному входу в дом, спиной к стеклянно­му выходу на веранду с экзотическими растениями.

По обеим сторонам входа этажерки с кофейными и чайными сервизами. Над ними высокие, узкие оконца. На стене, ближе к двери,— две изящные головки длин­норогих африканских газелей томпсон. По левую руку хозяина дверь на кухню и множество окон — создается впечатление, что вся стена из стекла. В оконном проеме — огромные, ветвистые рога оленя гуапити. На сторонах арки, соединяющей столовую с гостиной, чу­чела голов небольших американских косуль.

Вдоль сплошной стены низкий столик для хрусталь­ных ваз, три стула с кожаными сиденьями, деревянный шкаф для обеденных сервизов, фужеров и рюмок. На шкафу два мельхиоровых подсвечника, на три свечи каждый. Над ним картина Хуана Миро, известного испанского художника, друга Хемингуэя, с которым писатель познакомился в Париже еще в 1921 году. По­лотно в легкой раме размером 48 с половиной на г»5 с половиной дюймов — знаменитая «La masia», что озна­чает на каталонском языке «загородный дом, дача, финка»,— «обладает всем, что ощущаешь и чувству­ешь, находясь в Испании»,— считал Хемингуэй. «Я не поменяю «Загородный дом» ни на какую другую карти­ну мира»,— писал он в 1934 году на страницах журнала Carriers dAr.

Любопытна история появления этой картины в доме Хемингуэя.

Встретились Хемингуэй и Миро в дни, когда последний питался одной сардинкой в день, а первый, отказавшись от денежных предложений модных амери­канских журналов,— пакетом жареных ломтиков кар­тофеля и чашечкой кофе. Зато Хемингуэй был свобо­ден, утверждал: «...весь Париж принадлежит мне, а я принадлежу этому блокноту и карандашу», и всем вос­хищался, и любил все, что его окружало. Увидев «Заго­родный дом», он тут же, не задумываясь, признался, что «по уши» влюблен в полотно Хуана и готов стать на углу, рядом с «Мулен Руж», и с протянутой рукой собрать сумму, которую запросит художник.

Миро, отказавший за день до этого известному кол­лекционеру, который хорошо платил, был растроган и покорен столь неподдельным восхищением. Художник, «человек наиболее чистый, целомудренный после Рус­со», как истый каталонец, предложил бросить кости и, проиграв, согласился отдать свое творение Эрнесту за 5 тысяч франков в рассрочку.

С тех пор цена на эту картину Миро возросла в че­тыре, в сорок, четыреста и в четыре тысячи раз. В 1961 году «Масиа», которая тогда находилась уже на стене Музея современного искусства в Нью-Йорке, сто­ила четверть миллиона долларов.

По правую сторону от картины, запечатлевшей «на­иболее синее, чистое и веселое небо Таррагоны», укра­шала стену голова пятнистой антилопы орекс с прямы­ми, как две шпаги, рогами. По левую — гордость дома, чучело головы великолепного куду, волнообразные рога которого в свое время заставили поволноваться фа­шистского правителя Италии.

В 1934 году голова этого куду, добытого Эрнестом во время только что проведенного сафари, экспониро­валась на выставке в Найроби и заняла там второе место. Более других она понравилась Бенито Муссо­лини, и он пожелал ее приобрести в свою коллекцию. Но Хемингуэй ответил устроителям выставки, что трофей не продается.

Тогда диктатор прислал к Хемингуэю своего эмисса­ра с подписанным чеком. Владелец сам должен был проставить сумму. Эрнест взял чек, повертел в руках, достал ручку, вывел два жирных нуля и возвратил его посланцу Муссолини со словами: «Мне самому нравит­ся эта голова, и я ее добыл. Если Муссолини хочет, на полях Африки много таких голов. Пусть отправится и застрелит».

— Здравствуйте, «великий дуче»,— Хемингуэй шут­ливо раскланивается перед головой куду.— Вы висите, п он тоже,— правда, был прикончен в Донго, у озера Комо, а потом повешен вверх ногами у бензиновой ко­лонки. Так вот! Это, знаете, справедливо. Поэтому поже­лайте нам всем bon appetit! Gracias!1 — и Эрнест опу­скает свое грузное тело на заскрипевший стул. Перехва­тив укоризненный взгляд доктора, он обращается к Рене:— Chico, мне всего по полпорции, а то у Фео слу­чится запор... от волнения.

Обед в мужской компании проходит весело и шумно. Дон Андрее, выпивший пару лишних аперитивов, то­ропится на веранду, где можно распахнуть сутану и подставить грудь зарождающемуся вечернему бризу. Он аккуратно опускает чашечку на блюдце, слизывает с губ остатки черного кофе, крестится. Эрнест подми­гивает Хосе Луису. Дверь кухни открывается резче, чем обычно, и появляется Рене.

— Папа, из города приехал Фико. Говорит, в Мари-анао уже два часа как идет бой! На пяти улицах сра­жение. «Крус верде» и ту обстреливают.

— Включи радио! _

— Одна музыка на всех станциях.

— Продолжай слушать. Если что, позовешь! Ты как думаешь, Фео? Это по твоей части.

— Аутентики2 сводят счеты с Батистой! — вместо брата ответил Роберто.

— Может быть, рабочие? В Марианао было неспо­койно. Этот грязный раскольник, антихрист Анхель Кофиньо не успокоится, пока не сбросит Ласаро Пенью с поста генсека Конфедерации трудящихся. Кофиньо — это ясно — поддерживает сам президент! — высказал свое мнение дон Андрее.

— А может, сахарозаводчики? Во главе с Маито,— полусерьезно-полушутя произносит Хемингуэй.— Ма­рио говорил, что новый закон Трумэна об изменении квот на импорт сахара более других затрагивает Кубу. По закону будет сокращено количество закупаемого сахара у тех стран, «которые не обеспечат справедли­вого отношения к гражданам Соединенных Штатов».

1 Приятного аппетита! (франц.) Спасибо! (исп.)

2 Члены буржуазной кубинской революционной партии, окрепшей в оппозиции к правительству Батисты, выдвинувшей лозунг «Куба для кубинцев!».

Гангстерский прием! Trollops!1 Вот галантерейщик с бабочкой на морде! И какие слова! Муть, еще вчера плававшая на дне пивных кружек, в которые putas2 набросали окурков, теперь, как циркач, жонглирует высокими интересами народа в угоду тем толстосумам, на подачки которых живеч < паи ass!-1 Как легко свою алчность прикрывать интересами народа, который ни­какой заинтересованности в этом законе не имеет,— Эрнест еще раз ругнулся и допил стакан красного сто­лового вина.

— Конечно, Менокаль нрав! Закон ударит по саха­розаводчикам, чтобы заставить их своими средствами и силами подавить демократизацию и левые настрое­ния в буржуазных партиях.— Хосе Луис говорит, и все присутствующие чувствуют его озабоченность.— Преж­де всего острие этого закона направлено против левых сил и компартии Кубы. Его принятие логично. Кто не видит, как усиливается антикоммунистический нажим во всех странах Латинской Америки? А что касается стрельбы в Марианао, думаю, Роберто прав! Аутентики сводят личные счеты. Результат внутренней борьбы за влияние в партии и в правительстве. Вообще это пло­хо — может послужить им предлогом для репрессий против нас.

Эрнест тоже хочет что-то сказать, но передумывает и только хитро улыбается. Потом все же говорит:

— Ты, Фео, как всегда, удачливый мыслитель. И, наверное, прав. Но... поживем — увидим!

Хосе Луис пожимает плечами и вопросительно гля­дит на Эрнеста. Тот молчит. Все поднимаются из-за стола и проходят на веранду.

Ближе к вечеру, после отъезда дона Андреса, когда Хосе Луис и Роберто собирались домой, радио Мариа­нао передало сообщение: «Сегодня отряд национальной полиции по приказу генерала Фабио Руиса пытался ликвидировать незаконный склад оружия и натолкнул­ся на вооруженное сопротивление группы военных офи­церов. Бой длился три часа. Ради восстановления по­рядка президент сеньор Грау Сан Мартин отдал распо­

1 Шлюхи! (англ.)

2 Шлюхи (исп.).

3 Здесь: толстая (исп.) задница (англ.).

ряжение броиечастям выступить с полигонов военного городка Колумбия в район, где велась перестрелка, что­бы положить конец беспорядкам и кровопролитию».

— Оракул ты, Фео! — Хемингуэй оживился.

— Это было просто предположить! Полицейский ге­нерал Руис показывает свою силу армейскому — Пере­су Дамера, намекает на то, что армия не должна со­ваться не в свои дела — нечего ей заниматься полити­кой! Лишь бы это не вылилось в волну репрессий.

— Ничего! Скоро еще не то будет! — Эрнест много­значительно взглядывает на Хосе Луиса.— Поживем — увидим, Фео! Увидим.

— Что ты имеешь в виду? — спрашивает заинтриго­ванный доктор.— Поясни!

— Чтобы узнать, лежат ли три данные точки на одной прямой, надо принять их за вершины треуголь­ника и найти его площадь F. Если F окажется равно О, то точки лежат на одной прямой.

— Ты бредишь!

— Вовсе нет! Аналитическая геометрия есть ветвь математики, изучающая геометрические образы сред­ствами алгебры.

— Да откуда это?

— Из аналитической геометрии на плоскости. Осно­ва основ высшей математики. Без нее сегодня ни-ку-да!

— Валяешь дурака! Пока получается хорошо. Мне твое настроение нравится.— Друзья, тепло похлопав ДРУГ друга по плечам, расстались, довольные проведен­ным вместе днем.

В следующий четверг, через восемь дней после толь­ко что описанной встречи, события в «Ла Вихии» раз­вернулись, как на хороших театральных подмостках.

Гостиная «Ла Вихии». Хемингуэй сидит в своем любимом кресле, спиной к окнам. Рядом столик, уставленный многочис­ленными бутылками. За ним второе кресло, вход в библиотеку и гостевую. Стену от пола до потолка прикрывает красочный плакат с изображением боя быков. Над книжной полкой с тя­желыми бронзовыми подсвечниками, тарелками и глиняными кувшинами, в тонких деревянных рамках акварели на ту же тему. В гостиной стоят и сидят Мэри, Полин, Пат и Ги-г и. Входит Рене.

Рене. Вы звали?

Хемингуэй. У нас есть кокосовое молоко?

Рене. В холодильнике заморожен целый кувшин. Хемингуэй. Разбавь!

Мэри (нежно, но решительно). Ты опять? Ведь еще

рано.

Хемингуэй. Жарко! Да ведь я просил — ты слы­шала— разбавить. Кто будет еще? (Все отрицательно качают головами.) Рейс, ирпттши. мне да разбавь, как ты умеешь...

Рейс уходит

(Спешит за ним, догоняет и тихо говорит.) Побольше джину, выжми лимон п осторожно влей сок. Не разме­шивай!

Мэри. О чем вы там шепчетесь?

Хемингуэй Даю инструкцию, как накормить пе­тухов. Завтра в Которро праздник. Мы участвуем. (Лу­каво улыбается.)

Полин. Жаль, что сегодня улетаем. Я никогда не видела настоящий петушиный бой.

Хемингуэй. Много потеряла...

Гиги. Ма, я тебе подробно расскажу. У меня есть цветные картинки.

Полин. Хорошо, сынок. Ты меня подготовишь, а на будущий год обязательно вместе посмотрим. Только я буду ставить на противника. Думаю, что ни один из ваших не победит.

Входит Рене с подносом, на нем —высокий стакан. Мэри. Дай-ка мне, Рене!

Хемингуэй (пиОмигивиег). отхлеони! Тебе не по­нравится. Я же просил разбавить.

Мэри (делает глоток). Смотри-ка, верно! Может, наступило время — перестанешь обманывать?

Хемингуэй (берет стакан ил рук Мэри). Подго­ворила врачей и радуешься. Думаешь только о себе. (Помешивает жидкость в стакане пальцем.) Мне жарко! (Делает глоток с явным удовольствием.) Вот теперь легче!

Появляется Хосе Луис. Поспешно здоровается со всеми, по­дает знак Хемингуэю, тот ставит стакан на стол, отходит с Хосе Луисом в сторону. Рене уходит.

Что-нибудь случилось?

Хосе Луис. Неприятности! И... для тебя тоже, Эр­несто.

Хемингуэй. Началась война?

Хосе Луис. Вроде! А ты молчал, скрывал! Не послушался нас. Теперь...

Хемингуэй. Да не вытягивай внутренности, Фео. Говори толком. Что там еще?

Хосе Луис. В последнюю минуту военный ми­нистр изменил своим взглядам, не сдержал слово и обо всем доложил президенту. Грау Сан Мартин приказал задержать экспедицию. Это официальная версия. Ко­рабли ее сегодня вечером должны были отплыть на Сан-Доминго. Утром военные произвели аресты. Кон­фисковано много оружия, ведется расследование. А ты давал деньги... Давал?

Хемингуэй. Рене, Рене! (Громко, теперь слышат все.) Черт возьми! Нельзя никому верить! Каким обра­зом стало известно военному министру? При чем здесь этот cabron 1 Дамера? Кому он должен был давать сло­во? Рене!

Хосе Луис. Либералам. Аутентикам. Ты не по­нял, почему мы и кубинские товарищи не приняли уча­стие в этой авантюре...

Входит Рене.

Хемингуэй. Быстро, Рене, готовь чемодан! Са­мое необходимое. Я уезжаю!

Хосе Луис. Правильно! Билет заказан. Он ждет тебя в «Аэронавес Ку». Рейс через полтора часа. Мы успеем!

Хемингуэй. Живо, Рене! (Идет к Мэри.) Видишь, как получается... Немедленно надо лететь. Хосе Луис, вот это настоящий друг! (Уходит.)

Мэри (взяла стакан, сделала глоток, поперхну­лась, закашлялась). Ох, обманщик! Я так и знала. Все­гда он со своими трюками. Повезло, что уез­жаешь...

Гиги и Полин смеются. Пат молчит и нервно кусает губы.

Полин (стучит Мэри по спине). Мэри, дорогая! Что с вами?

1 Козел (исп.).

Мэри. Да там чистый джин! И Рене с ним заодно!

Г и г и. Вот здорово! Мне бы научиться. Было коко­совое молоко. Раз! И чистый джин! Вот это да! Вот здорово!

Хемингуэй (он уже в костюме, Рене несет чемо­дан). Мэри, ребята, Полин, до встречи. Надо спешить! Опоздаю на самолет. Передай Отто Бруссу, что жду его в Ки-Уэсте. Он знает где. Пусть берет «бьюик» и — на пароме. Там встретимся. Все остается в силе — на ма­шине до Сан-Вэлли. И тебя ждут там. Финку оставь на господина Эстенского.

Полин. А когда доктор Штетмайер должен прийти?

Мэри. Вот-вот подъедет.

Хемингуэй. Как долечу, сразу позвоню! Я еду с Хосе Луисом. Хуан останется с вами. (Целует всех, уходит с Хосе Луисом и Рене.)

Гиги. Что-то тайное, я не пойму.

Полин. И не надо. Еще маленький!

Патрик (серьезно). Всю жизнь ему не везет! «Про­поведник», «апостол», «отец американских прозаиков», «папа римский в литературе» — навыдумывал, а за что ни возьмется — ничего...

Полин (перебивает). Пат, что ты говоришь? Об от­це! Так нельзя!

Патрик. Было бы нельзя — не говорил бы. Мож­но! Он сам во всем виноват...

Полин. Ну ладно, мальчик. Ладно, Пат! Надо со­бираться. Сейчас подъедет доктор — и нам пора в путь!

Полин, Пат и Гиги уходят, и тут же о гостиной появляется доктор Штетмайер.

Доктор. Я не опоздал? Зато все успел. Добрый день, мисс Мэри. Как началось утро?

Мэри. Здравствуйте! Они готовы, вам надо ехать, и Хуан уже ждет.

Доктор. Превосходно1 Я видел его у подъезда.

Мэри. Франц, я улетаю сегодня вечером. Мы про­сим вас остаться здесь и жить до нашего возвращения.

Доктор. Вот как?

Мэри. Вы разве об этом не знали?

Доктор. Эрнест что-то говорил, но... в общих чер­тах.

М э р и. Он улетел! Срочно! Ему позвонили. Бли­жайшим самолетом в Нью-Йорк. Доктор. Ну, хорошо. Я готов!

Входят Полин, дети. Прощаются с Мэри.

Мэри. Всегда рады вам. Милая Полин, скорее при­езжайте.

Все уходят. Мэри берет книжку и удобно устраивается в кресле. Вбегает взволнованный Рене.

Рене. Мисс Мэри, солдаты! Они уже в саду. Ма­шину с миссис Полин задержали. Мэри. Спокойно! Спокойно!

Гиги. Вот здорово! Настоящая полиция! Солдаты! Мэри. Все подойдите ко мне!

Появляются лейтенант и четверо солдат в касках и с автоматами. Вталкивают в гостиную служанку Лолу.

Лейтенант (грубо). Ни с места! Мэри. Что, собственно, происходит? Лейтенант (подталкивая автоматом, загоняет всех в угол). Молчать!

Вбегает Хуан.

И ты сюда же!

Мэри. Сеньор, я не понимаю в знаках различия...

Лейтенант. Лейтенант Армандо Корреа.

Мэри. А я капитан американской армии Мэри Хе­мингуэй и прошу этого не забывать!

Лейтенант (нагло улыбаясь). Ла? А это у вас есть? (Приставляет дуло автомата к животу мисс Мэри.)

Мэри. Оно заряжено?

Лейтенант. Еще бы!

Мэр и. Так уберите! У меня там ребенок.

Лейтенант. Всех сюда! Обыскать дом!

Солдаты вталкивают в гостиную повара «Чино», садов­ника «С орд о», вносят винтовки, ружья, пистолеты, ящики с патронами, охотничью и военную одежду, бинокли.

Рене. Складывайте на диван.

Лейтенант. Заткни глотку! Без тебя знаем! Так что, миссис кэптин? Оружейный склад или детские иг­рушки? Против кого?.. Разберемся!

Мэр и. Это охотничьи ружья. Они принадлежат

мужу...

Лейтенант. И это? (Подбрасывает на ладони один, второй, третий боевые пистолеты.) Принадлежат мужу, говорите? Разберемся! А где сам хозяин?

Мэри. Вчера улетел в Штаты. Вы можете позво­нить в посольство.

Лейтенант. Разберемся без посольства. Улетел... А жаль!

Рене (увидев, как солдат прячет в карман писто­лет). Положи обратно! Отдай! (Бросается к нему, но другой солдат отпихивает его автоматом.)

Мэри. Рене, не горячись!

Лейтенант. Кто главный в доме?

Мэри (указывая на Рене). Рене Вильяреаль.

Лейтенант. Нагружайся и — в участок!

В это время Хемингуэй и Хосе Луис, выкупив билет в компании «Аэронавес Ку», оставили позади авениду Дель Пуэрто и уже выезжали на набережную Малекон. Хемингуэй энергично упрашивал Хосе Луиса:

— Давай выйдем, Фео! Еще есть полчаса. И к само­лету раньше чем за пять минут до посадки нечего при­езжать. Очень важно, Фео. Прошу тебя, расскажи все, что знаешь про эту историю. Пако Гарай ведь мой друг. Я ему верил! Он сам не знал толком или меня надул? Вот в чем вопрос — я или меня?

Доктор свернул на дорожку бульвара и остановил машину у памятника, обстам.чпшого скамейками. На камне у кактуса с тетрадью и карандашом в руках, за­бросив правую ногу на левую, сидит бронзовый Хосе де ла Люс Кабальеро (1800—1862). На постаменте над­пись: «Обучать — это не только давать специальность ради существования, но и воспитывать и закалять ду­шу для жизни». С другой стороны: < Ради избавления моей Родины от недугов и благополучия пролил бы всю мою кровь».

— Вот видишь — благодарные потомки! Открыли, когда мне было четырнадцать лет! Ты что скажешь?

— Он был мыслителем. Настоящим борцом! — Хосе Луис снял очки и протер их носовым платком.

— Осуждаешь! Мне такого не поставят... Но Пако

Гарай — он был так уверен! Утверждал, что собраны крупные силы, что принимают участие члены прави­тельства.

— Так это-то прежде всего и должно было тебя ос­тановить! Где твое политическое чутье? Сколько тебя ни лечи — бесполезно!

— Ну, не шути! Расскажи, что знаешь.

— Идею подали эмигранты из Санто-Доминго. Она справедлива, но лишь в теории. Однако, не спорю, за­манчива. Подготовить экспедицию и силой оружия по­кончить с диктатурой Трухильо!

— Ну да! Сколько штанов просидел на кровавом троне с двадцать второго года.

— Вместо того чтобы считать количество штанов, надо было поглядеть, с кем идти на дело, взвесить об­становку в районе, а главное — возможности, способ­ность класса довести задуманное до успешного конца.

Хемингуэй передернул плечами, губы его что-то шептали, а Хосе Луис продолжал:

— Конечно, тебе и раньше слова «класс» и «классо­вое» не нравились. А причина провала затеи, которая теперь называется «Экспедицией Кайо Конфитес», в этом самом «классовом сознании» и состоит! Обману­лись многие честные люди — вместе с тобой. В одиноч­ку, может быть, каждый из них что-то и стоит. Но без верной идеологии — они оказываются пешками в руках авантюристов и хитрых политиканов. В созданном от­ряде подавляющее большинство — кубинцы, бескоры­стно пожелавшие оказать помощь доминиканскому на­роду. Отдельные группы экспедиционеров проходили военную и другую необходимую подготовку в Политех­нической школе Матансаса и в Технологическом инсти­туте Ольгйна. В конце августа весь отряд был собран на Кайо Конфитес. Ты бывал там?

— Похоже, что нет.

— Островок — километр в длину и сто пятьдесят метров в ширину, почти без растительности. Собралось восемьсот человек! Возглавляли экспедицию домини­канский генерал Хуан Родригес Гарсиа и небезызвест­ный тебе аутентик Роландо Масферер.

— Carajo! 1 Политикан и авантюрист! Ты только

1 Кубинское ругательство.

посмотри на его руки и глаза...— Эрнест еще раз руг­нулся.

— Физиономист с запоздалыми рефлексами!.. Так вот, отряд, нарекший себя «Армией освобождения Аме­рики», состоял из четырех хорошо вооруженных и эки­пированных батальонов. Названия их достойны — < Сандино», «Максимо Гомес», «Луперон» и «Гитерас» *. В распоряжении экспедиции имелось три десантных судна и восемнадцать самолетов, в том числе шесть «Б-25».

— «Летающие крепости»! Сила немалая и идея хо­рошая!

— Погоди! Идея! В подготовке экспедиции принял участие целый ряд членов правительства аутентиков. За спиной стояли министры Геновево Перес Дамера и Мануэль Алеман.

— Ну, когда просвещение берется за оружие — это уже фашизм! Он хотел заработать авторитет — ведь со­бирается выдвинуть свою кандидатуру на пост прези­дента,— левая щека Эрнеста дернулась пару раз, усы поднялись к носу.

— Знали военный министр и министр просвещения. Фабио Руис, который следил за каждым движением Переса Дамеры,— тоже знал. Если против президента не составляется заговора,— а сейчас не та ситуация в стране, это тебе хорошо известно,— то о каждом шаге экспедиционеров должен был знать и Грау. Над Кайо Конфитес летали и самолеты твоей страны. Люди га­лантерейщика имели точную информацию. Твои зем­ляки «профессиональные революционеры», люди со­мнительной репутации, случайного успеха, чаще всего на службе у заинтересованных организаций, входили в состав батальонов.

— Возможно. Да...

— Да! В начале сентября к островку подошло и до­миниканское судно «Ла Анхелита». Экспедиционеры одержали первую и последнюю победу. Они захватили судно. Корабль переименовали в «Аврору».

— Ну, это-то тебе понравилось? Приятно?

— Мне неприятно расставаться с тобой, Эрнесто! Хемингуэй поднимает голову, смотрит в сторону га­

1 Имена национальных героев Латинской Америки.

ваий. По ту сторону ее, на высоком, холмистом берегу тянется серая стена с башенками военной крепости «Кабаньяс». Белыми пятнами выделяются купола На­циональной обсерватории. Ниже под ней черные при­чалы угольной пристани. По эту сторону залива, всего в нескольких сотнях метров, за крепостью «Де ла Фуэр-са», мостки и плавучие бакены-якоря любезного сердцу «Клуба Наутико Интернасиональ» и рядом любимые портовые кабачки «Эль Темплете», «Баиа», «Эль Лю-серо».

— Не вздыхай, Эрнесто! На этот раз, думаю, ты ус­пел. Все обойдется! А могло бы...

— Так что ж было дальше? — Эрнест смотрит на часы.

— Дальше? Еще до этого узнав о подготовке, а воз­можно, и инспирировав экспедицию,— я не исключаю, военное ведомство США, через подставных лиц, как ты понимаешь, они это умеют делать отлично,— лег и выгодно сбывают партию устаревшего вооружени крупнокалиберные пулеметы, пушки, в том числе «летающие крепости»,— сумма была солидной. И, ув рен, не упускают возможности начать шантажирова Трухильо в своих интересах. Перес Дамера и особенно Грау не спешат. Они играют свои партии в шахматы с кем надо. Грау ведь должен доказать Трумэну, что Ку­ба «обеспечивает справедливое отношение к гражда­нам Соединенных Штатов». Грау тоже сахарозаводчик.

— Вот это maricones! Настоящие!

— Ты как ребенок! Лучше признайся, в чем состоя­ло твое участие? — Хосе Луис сводит густые брови, дви­гает ушами.— Только честно, Эрнесто.

— Финансировал! Давал деньги, и только! Но Пако Гарай — верный друг.

— Ответственный служащий гаванской таможи::. Правительственный чиновник...

— Он же мне друг!

— Хорошо! И сколько?

— Достаточно. Два раза, в чеках.

— Вот это дело! Ну какой же ты конспиратор? Не мог послать Хуана получить деньги и передать налич­ными? Надо было чеками... А вдруг получится? Нет, ты был уверен, что выгорит. Как же, чеки именные.

Прославился бы! Нет! Несерьезно все это, Эрнесто! Бу­дешь так жить, забудь о благодарных потомках. Я серь­езно! Памятника не поставят. Поехали, а то опоздаешь. А улетать надо, и обязательно!

— Погоди, что же было дальни7

— Дальше... а то, что и должно было случиться. Первоначальные сроки выступления прошли, а приказ не поступал. Члены отри да ма ион попались, генерал Ху­ан Родригес отправился в Гавану па прием к Грау. Тот его не принял. Экспедиционеры, и отсутствие генерала, устраивают митинг и решают немедленно выступать. Корабли снимаются с якорей и идут к острову Санта-Мария, их сопровождаю! на некотором расстоянии мор­ские сторожевики Переса Дамеры. И генерала Родригеса к Санта-Марип, со словом министра возвра­тить уже задержанные им самолеты, Доставляет кано­нерка. В это время с главного судна экспедиции посту­пает радиограмма от Масферера, предлагающая всем следовать в порт Нипе, где надо закупить для зкспеди-ционеров... сигареты.

— Hijos de puta!1 Не могли начать освобождение Америки без сигарет! — Эрнест невесело смеется.

— Вот и ты понимаешь! А все это уже было откры­тым предательством. Партии между Трумэном, Тру-хильо и Грау были разыграны, и Масферер сделал свое дело. Он ведь предатель во плоти! Корабли отконвои-ровываются в порт Антилья, там экспедиционеров аре­стовывают. Все оружие конфискуется. Теперь поведут расследование...

— Поехали, Фео! Надо спешить!

— Вот именно!

* *

Двадцать лет спустя мы с доктором Хосе Луисом Эррерой сидим на той же самой скамейке. Доктор утверждает, что за это время ее не меняли, только кра­сили. По ту сторону залива та же серая стена «Кабань­яс», те же белые купола обсерватории и черные прича­лы угольной пристани. В порту, правда, больше движе­ния. То и дело покидают гавань и входят в нее сухогру­

1 Дети шлюхи! (исп.)

зы и танкеры крупного водоизмещения, но уже под флагами иных стран. И у мостков бывшего «Клуба Наутико Интернасиональ» вместо частных лодок, катеров и яхт стоят прогулочные суда для трудящегося люда.

— Памятник на месте. Акации, миндаль и пальмы — те же. Правда, постарели, и бульвар поблек — воздух не тот, загрязнен,— говорит Хосе Луис.— Душой ды­шится легче, но легкими... наследие прошлого. Сейчас революционное правительство принимает меры, но по­траченную природу, как и все в жизни, куда труднее восстанавливать — легче сохранять. А та история с Кайо Конфитес закончилась без осложнений для Эрне­ста. Он улетел. Подбежал к самолету с чемоданом в руке, когда трап уже откатывали. Но обошлось! Рене, смышленый мулат, в полиции заактировал все до по­следнего патрона и заявил, что боевое оружие — к сча­стью, там было военное обмундирование Джона — при­надлежит сыну Хемингуэя, капитану армии США. Эрнесто пробыл в Сан-Вэлли несколько месяцев. Все утихомирилось. После Нового года возвратился. При­гласил в «Ла Вихию» на хороший обед судью. Джон присутствовал и подтвердил, что оружие является его собственностью. Судья поинтересовался, чем занима­ется старший сын знаменитого писателя. Хемингуэй ответил за Джона, что в США он — один из самых ак­тивных «индустриалистов». На самом деле он был про­стым клерком на сахарной бирже Сан-Франциско. Но судья сразу почувствовал себя значительным челове­ком и все конфискованное имущество возвратил. Эрнест потом боевые пистолеты выбросил в море.

— А что стало с участниками экспедиции? — спро­сил я.

— Корабли, самолеты, пушки и прочее вооруже­ние — все досталось кубинскому правительству. Аре­стованных в товарных вагонах привезли в Гавану, по­держали пару дней на голодном пайке и освободили. Среди участников только одному удалось избежать ареста, Фиделю Кастро. Он тогда руководил одной из студенческих организаций Гаванского университета. Увидев, что происходит, он спрыгнул за борт в воды за­лива, полного акул, но невредимым добрался до берега.

— Обрел опыт, с тем чтобы через девять лет осу­ществить высадку с «Гранмы» в десять раз меньшего

отряда, но одолевшего в конце концов армию, в сто раз большую доминиканской.

— Это верно! Но к тому времени на Кубе сложи­лись благоприятные условия. Мы, правда, не смогли в них разобраться, не верили в возможность и успех экспедиции Кастро. Однако...

— Однако Куба сегодня стала одним из притяга­тельных центров, горячим местом планеты, приковы­вающим к себе внимание всего мира.

— Да, это так! Но та «Армия освобождения Амери­ки»— теперь мы знаем об этом доподлинно — служила игрушкой в руках империалистов и руководителей бур­жуазного правительства аутентиков. Вот так! Потому и памятника Эрнесту не поставили.

— Как же!—возразил я.— А в Кохимаре? Неболь­шой, но ведь памятник. У старинной крепости, на бере­гу моря, под белоснежной ротондой. Красиво!

— Да, в Кохимаре он был настоящим! С рыбака­ми — своим. Предельно точным, открытым, добрым. Понимал их, и они его понимали. Там он меньше всего позировал. Он чувствовал себя там в другом мире, где не надо было натягивать масок: ни добропорядочного американца, ни воспитанного деятеля, ни «мачо», ни хозяина...

Дата добавления: 2015-08-18