Конкурс хемингуэя

Постараюсь. Это я могу обещать. А что еще? Что ты еще можешь? Ни­чего, подумал он. Ровно ничего. Но, как знать, со временем, может быть, и сумею с собой справиться.

«Нужна собака-поводырь я

— Мы почти той же братией, что провожали, и встре­чали «Ягелло» в порту. Не было Дос Пассоса и Серпы.— Хосе Луис Эррера достает из стола свою записную кни­жечку и проверяет себя.— В мае, двадцать второго, со­рок девятого Эрнесто стоял на палубе, несмотря на до­вольно основательное пекло,— при полном параде. Эле­гантный костюм и галстук уже издали свидетельствова­ли о его хорошем состоянии. Правда, как только он со­шел с трапа, первое, что мне бросилось в глаза,— как он за последние восемь месяцев заметно поседел. Но был весел и шепнул мне: «Фео, ты выгонял израненного Сатира, а встречаешь окрыленного дважды Амура». Мы все завалились в «Ла Вихию». Эрнесто держался мо­лодцом — гораздо меньше пил и впервые посетовал на Синдбада, что капитан стал быстро хмелеть от незна­чительной дозы. Потом, примерно через час, мне пока­залось, что Эрнесто двоится. Все вроде хорошо, но что-то не так! Отдельные слова, интонация, тень, вдруг на­бегавшая на лицо. Сомнения, тревога! Как перед фина­лом второй части концерта для фортепиано с оркестром Эдварда Грига. Мэри же была не просто внимательна, она следила за каждым его движением и, ловя себя на этом, сама раздражалась. В отношении Эрнесто к ней появились новые качества: налет снисходительности и в то же время боязнь обидеть ее. Эрнесто улучал лю­бую возможность, чтобы продолжать каверзничать* Когда рядом никого не оказывалось, он спешил мне со­общить: «Фео, она истинная Геба!» — доктор встает, подходит к полке, берет «Ларусс», перелистывает стра­ницы.

— Богиня красоты,— пытаюсь вспомнить я.

— Нет, не совсем. Вот, в греческой мифологии дочь Зевса и Геры, богиня вечной юности, прислужница бо­гов на Олимпе... Да, так вот, он, бывало, говорил мне: «Фео, ты не поверишь! Но сам убедишься. Она красива и очаровательна. Послана свыше за мои страдания. Все, что видишь, сделала она!» — я окончательно был заин­тригован, а Мари, слышавшая последнюю фразу, при­щурив глааа, nponaiur.na < >п снопа петушится, хоро­хорится. Пусть лучше покажет вам рассказ, написан­ный в Торчелло, про собаку-поводыря»,— я почувство­вал в голосе его жены и гордость и упрек, но объяснить их природу тогда не мог. Эрнесто же наотрез отказал­ся показать мне то свое сочинение, о котором «ни­кто не знает, когда оно будет напечатано и вообще бу­дет ли?».

...Известно, что рассказ «Нужна собака-поводырь» был опубликован в 1957 году, в ноябрьской книжке бо­стонского журнала «Атлантик», и мы можем попытать­ся объяснить «и гордость и упрек», прозвучавшие в голосе жены Хемингуэя.

В марте 1949 года во время очередной охоты на уток в левый глаз Хемингуэя попал кусочек пыжа. Он ца­рапнул роговицу, началось заражение крови. Сопротив­ляемости организма почти никакой, и инфекция грозит перейти в мозг. Большие дозы пенициллина не дают ожидаемого результата. Врачи Кортино дАмпеццо бо­ятся сепсиса, и Хемингуэя срочно отправляют в боль­ницу Падуи. Там специалисты высказывают опасение, что писатель может потерять зрение, и Хемингуэй впервые ощущает трагичность ситуации, которая мо­жет возникнуть. На больничной койке в Падуе, как ут­верждает доктор Эррера, Хемингуэй серьезно осознал, что, случись с ним что-либо, рядом не будет никого, кроме Мэри.

Еще в больнице он начал писать рассказ. В нем на­шло отражение общее состояние Хемингуэя, и на стра­ницы рассказа легли если не точно те слова, которые произносил Эррера в Гаване перед отъездом писателя в Венецию, то, во всяком случае, те же мысли: «Тебе хорошо бы съездить в Париж, а потом в Лондон, пови­дать людей и поразвлечься», или «надо отправить ее, и отправить как можно скорее, вот только как это сде-дать, не обижая ее». Но главное в рассказе о мужчине, потерявшем зрение, и о женщине, готовой постоянно на­ходиться рядом и разделить горькую участь,— прими­рение: «Ты любишь меня, и ты знаешь это, и мы ра­дуемся так, как другие не могут».

Потом, перед посылкой рассказа в редакцию «Ат­лантика», Хемингуэй скажет доктору Эррере, жалуясь, что, когда он прочел рассказ Адриане, сразу после его написания, та «никак не отнеслась к нему». Мне же Хосе Луис так и сказал: «Прочти внимательно «Нужна собака-поводырь» — и многое поймешь в Хемингуэе и в том, как он работал, как писал».

Поначалу, недели две-три после возвращения, Хе­мингуэй чувствовал себя в норме и с успехом рабо­тал. Но однажды без причины отругал почтальона за то, что тот якобы приносит почту с опозданием. Хе­мингуэй ожидал писем из Венеции, а они не прихо­дили.

На некоторое время настроение выправилось — в «Ла Вихию» приехали гости. Из Венеции прилетел с из­вестием от Адрианы барон Наники Франкетти, друг братьев Федерко и Карло Кехлеров, из Вашингтона — генерал Бак Ланхэм, с ним Хемингуэю необходимо бы­ло проконсультироваться по поводу образа полковника Кантуэлла для нового романа. На каникулы приехали дети.

Сразу же было организовано несколько выходов на «Пиларе» к Багамам и островкам Иннес де Сото. Одна­ко главное — количество написанного за день, когда удавалось поработать,— не удовлетворяло. 21 июля в «Ла Вихии» готовились отметить пятидесятилетие хо­зяина, но юбилея не получилось. Хемингуэй, как все­гда в день рождения, вышел в море, но в очень узком кругу друзей. За день в «Ла Вихии», правда, был выпит ящик шампанского, но широко отпраздновать пятиде­сятилетие Эрнест не пожелал, не было настроения. Его до слез растрогал подарок гаванского адвоката Ли Са-муэлса, владельца табачной фабрики. Он привез в «Ла Вихию» шоколадный торт, который с трудом внесли два человека. Торт украшала свеча в пять фунтов ве­са— она и сейчас находится среди экспонатов музея,— и его ели два дня все, кто работал на финке и кто по соседству с ней жил.

На следующий день после юбилея Хемингуэй пишет письмо Марио Менокалю. Текст письма говорит сам за себя.

«Финка «Ла Вихиа», Сан-Франсиско-де-Паула,Куба

22 июля 1949 года

Дорогой Маито!

Ты сейчас, вероятно, уехал следом за своими ло­шадьми, но н посылаю это письмо в Клуб и надеюсь, что оно со временем до тебя дойдет. Бак отправил че­рез посольство два маскировочных костюма для охоты на уток, и я уже их получил. Уже имею 125 долларов, внесенных Наники, Баком и мною для передачи коман­де «Делисиас», которые мы должны им вручить. Нани­ки был очень огорчен, что не повидал тебя перед отъез­дом. В конце концов я довел его до хорошей стрелковой формы. Также и Гиги. В одно воскресенье Гиги прикон­чил подряд двадцать двух этих проклятых голубков, оставив позади таких мазил, как Франки, Родриго Ди-ас, Хосе Куэрво (средний стрелок), и всех других, кроме Хулито Каденаса, который вошел в страшный раж, но тоже на 23-й птице схватил баранку, а Гиги выиграл пульку.

Никогда мне не было так хорошо, как во время на­шего совместного выхода в море. Бак и Наники тоже были очень довольны. Бак сказал, что он тебе писал. У меня полно новых книг, и в любое время, когда тебе захочется приехать ко мне и выбрать что-нибудь по­читать, они твои. То же самое распространяется на Элисио и младшего Маито. У нас есть одлн экземпляр киши генерала Фунстона, в которой он так хорошо пи­шет о твоем отце. Мой дед дал мне эту книгу, когда я еще был мальчишкой, но я прочел ее как ребенок и не разобрался как следует в кубинских именах. Сейчас я получил огромное удовольствие, прочитав ее снова и узнав, каким превосходным солдатом и замечательным человеком был твой отец. Мой дед познакомил меня с генералом Фунстоном, когда я был ребенком, и с тех пор я всегда испытывал по отношению к нему чувство глубочайшего восхищения.

Брюс был здесь пару дней, ему необходима довольно серьезная операция в этом заднем агрегате. Мы бы свя­зались с тобой, если б я не был твердо уверен, что ты на Севере. Если ты все еще здесь, а не идешь по следу диких зверей, то сообщаю, что Брюс пробудет в Англо-Американском госпитале три-четыре дня, начиная с по­недельника (25 июля). Если ты позвонишь, то мы смо­жем съездить повидать его вместе.

Прошлую субботу я поймал агуху весом в 272 фун­та, и я возлагаю большие надежды на завтра и вос­кресенье, когда я буду рыбачить у Пуэрто-Эскондидо. Течение очень хорошее, и начинает поддавать бриз. Ес­ли будешь писать младшему Маито, то, пожалуйста, скажи ему, что я посылаю туда пачку книг. Ребята бла­гополучно отбыли в Европу, а здесь у нас все чувству­ют себя хорошо. Мне теперь 50 лет от роду, и я не знаю, что мне делать — торжествовать или скорбеть. Послед­нее время очень хорошо работается над книгой.

Неизменно лучшие пожелания тебе, Раулю и Эли-сио, передай им, когда ты их увидишь.

Всегда твой Эрнесто».

В сентябре в Гаване появился Аарон Хотчнер, кото­рого Хемингуэй встретил весьма радушно. Теперь Хот­чнер прилетел с намерением уговорить Хемингуэя про­дать журналу «Космополитен» новое произведение для публикации его частями, в нескольких номерах. Однако роман писался с трудом — не было еще и подходящего названия,— хотя Хотчнер, которому Хемингуэй давал читать рукопись, утверждал, что отдельные главы ин­тересны и значительны настолько, что журнал с удо­вольствием будет печатать их с продолжением.

Хотчнер улетел, и, как часто бывает, совершенно неожиданно у Хемингуэя родилось название, которое сразу ему понравилось и было принято: «За рекой, в те­ни деревьев».

— Есть название, надо заканчивать книгу,— сказал Хемингуэй своим друзьям, собрался и на пароходе «Иль де Франс» отплыл в Гавр, откуда поездом в Париж и дальше в Венецию.

В Париже Хемингуэя настигает Хотчнер. Он приле­тел, чтобы сообщить о согласии журнала на публика­цию «За рекой, в тени деревьев» с начала будущего года. Писателя обрадовало это известие, но о конкрет­ных сроках он репгительно ничего сказать не мог — ро­ман не был завершен, да и написанные главы требова­ли редакции, сокращения и основательной доработки.

В Венеции, куда он стремился всей душой и всем сердцем после встречи с Адрианой, Хемингуэй почув­ствовал прилив сил, обрел уверенность и тут же опове­стил редакцию «Космополитена», что первые главы вы­шлет с расчетом увидеть их на страницах журнала в феврале 1950 года.

Хемингуэи р.ими.it, п.I и.там восхищение своих НО­ВЫХ друэей—-титуловашп.ix бездельников. Днем и по вечерам встречался с Адрианой, молодыми приятелями ее и подругами, был он юн, весел, неутомим. Радовался жизни! Однако доктор Эррера, которому очень хотелось видеть Хемингуэя здоровым, но которому, как ни странно, in- очень верилось в «целительное увлечение» Адрианой, в ответ па открытку, оповещавшую о благо­получном приезде в Венецию, отправляет 19. XI 1949 года в «Гритти-палас» письмо. К нему были приложены три рекомендации. Вот они

«Общий режим. Прогулки, охота, рыбная ловля и любой другой вид спорта, который не требует чрезмер­ных нагрузок.

Отводить по меньшей мере четыре часа ежедневно отдыху, из которых один час должен быть «созерца­тельным»— полный умственный отдых: ни читать, ни размышлять над тем, что может вызвать волнения.

Спать положенные восемь часов в сутки и — в пос­тели, а не в креслах.

Если будут продолжаться судороги в икрах, слегка массировать ноги в течение десяти — пятнадцати ми­нут по утрам и перед сном.

Не допускать половых излишеств».

«Режим питания. Обычная разнообразная пища с большим употреблением свежих овощей и фруктов. Ре­комендуются продукты моря: устрицы, креветки, лан­густы, съедобные ракушки и т. п.

Во время еды стремиться избегать каких-либо раз­говоров, особенно связанных с делами.

Употребление спиртного сократить до минимума. По возможности исключить прием джина и перно».

«Лекарственный режим. Комбекс и афаксин — как обычно. Секональ — в случае необходимости две таблет­ки перед отходом ко сну. Седоспазмаль — четыре таб­летки в день, но если нет необходимости, лучше две. Фетин «Сиба» или пететоник по две таблетки во время еды. Оретон Шеринг— в течение десяти дней по две таблетки днем и вечером во время еды. Гексанитрат — снизить до трех таблеток в день, принимая в течение десяти дней, и десять дней перерыва».

Хемингуэй точно следовал рекомендациям своего друга и домашнего врача. Он знал, что предписанные ему лекарства в основном антидепрессанты, а он нуж­дался в медикаментозной коррекции своего настроения.

Ближе к рождественским праздникам отроги вокруг Кортина дАмпеццо покрылись снегом, и Мэри, любив­шая кататься на лыжах, увозит мужа из Венеции. Но горы и превосходная охота в угодьях графа Карло Кех-лера не удерживают, и Хемингуэй вскоре возвращает­ся к морю...

Там завершен финал романа: «Это были последние слова, которые полковник произнес в своей жизни. Но до заднего сиденья он добрался и даже закрыл за собой дверь. Он закрыл ее тщательно и плотно.

Через некоторое время Джексон... зажег свет в ка­бине, вынул листок с приказом и прочел: «В случае мо­ей смерти упакованную картину и два охотничьих ру­жья из этой машины вернуть в гостиницу «Гритти», Венеция, где их получит законный владелец...» «Не бес­покойся, вернут законным порядком»,— подумал Джек­сон и включил первую скорость».

Как бы на ней, на этой скорости, с ее потенциальной мощностью, Хемингуэй принимается за переписку ру­кописи книги набело. И на страницах ее появляются новые диалоги и такие, например, мысли: «Ты моя по­следняя, настоящая и единственная любовь». «Под фут­ляром, уже засаленным и потертым, было выгравирова­но: «Ричарду от Ренаты с любовью». «Дочка,— сказал полковник,— когда ты поймешь, что я тебя люблю!» «Я тебя люблю такой, какая ты есть,— сказал полков­ник.— Ты самая красивая женщина, каких я знал или видел — даже на картинах старых мастеров». «Я бы очень хотела, чтобы я любила так тебя». «Всеми моими земными благами одарю я тебя»,— думал он. «Я любил в своей жизни только трех женщин, и трижды их те­рял... а теперь у меня четвертая, самая красивая из всех, и чем же, черт подери, это кончится?»

Хемингуэй в те быстротечные недели ликовал ду­шой, сердце то и дело обрывалось в груди, но разумом он не отдавал себе отчета в том, что же будет дальше. А жизнь, самая непосредственная, реальная, которою он не мог не жить, возвращала его на круги своя, к дей­ствительности и обязывала думать.

Отношения с женой сти повились ложными, требова­ли разъяснения, на что он не был способен. Мэри нахо­дила силы и разум и сглаживала ситуации, которые при Хедли, Полин и Марте ни при каких обстоятельствах не получали бы разрешения. Хемингуэй благодарен и при­кладывает усилия, чтобы меньше досаждать жене.

Появляются первые отклики на журнальную публи­кацию нового романа. Они разноречивы, в подавляю­щем большинстве недоброжелательны — уж очень мно­гих и достаточно многого коснулся писатель критиче­ским пером. Но наиболее серьезные критики, дав по до­стоинству оценку художественности, прежде всего от­мечали, что новое произведение Эрнеста Хемингуэя — более чем какое-либо другое — «документально» и в отношении войны, и в оценке правительства, и в порт­ретах военных, и в том, что испытывал писатель, ко­гда работал над книгой, заполняя ее страницы переска­зом еще вчера пережитого им самим.

Венецию чета Хемингуэев оставляет в марте. Вслед за ними в Париж приезжает Адриана. Там Хемингуэй представляет молодую женщину своему издателю Чарлзу Скрибнеру, который уже познакомился с вы­полненными Адрианой Иванчич рисунками—будущей обложкой и иллюстрациями книги «За рекой, в тени де­ревьев». Адриана провожает Хемингуэя до каюты «Иль де Франс», отплывающего в Нью-Йорк из Гавра.

В Нью-Йорке Хемингуэй задерживается на неделю лишь для того, чтобы повидать старых друзей и при­нять от них поздравления. Большинство из них искрен­не приветствовали появление «За рекой, в тени деревь­ев» как свидетельство окончания долгого, слишком за­тянувшегося, десятилетнего перерыва в творческой жизни писателя.

Дома, в «Ла Вихии», Хемингуэя ждали письма ог Адрианы. Целых три! Он, к великой радости своей, убеждается, что чувство его обоюдно, что сила его люб­ви породила взаимность.

Казалось, оснований радоваться было более чем до­статочно. Новое произведение, после томительного де-

сятилетия, написано с небывалой быстротой. Гранки биографического очерка «Портрет», сделанного Лилиан Росс «весьма недурно», как считал сам писатель, были прочитаны и подготовлены для публикации в журнале «Нью-йоркер». Сын Патрик с успехом учился в Гар­вардском университете...

И вместе с тем Хемингуэю было не по себе. Сложи­лась ситуация, которую надлежало разрешить! Он же не знал, не был уверен в том, как ему вести себя и что делать. Как окажется впоследствии, ситуация была на­столько сложной, что исключала для Хемингуэя же­лаемый финал.

Он ищет выхода на борту «Пилара» и в наборе ис­пытанных прежде увеселений: охотничий клуб, хайа­лай, петушиные бои, бокс, «Флоридита». Но его терзает тоска по женщине, которая вернула ему утраченную радость творчества, которую он любил, но которая на­ходилась далеко от него. И снова доктор Хосе Луис Эр­рера требует от своего друга и пациента уменьшить дневную дозу спиртного.

В середине мая в журнале «Нью-йоркер» появляется очерк Росс «Портрет», о котором Хемингуэй написал автору, что находит его «забавным и интересным». В июне в «Ла Вихию» приходит взволнованное письмо Лилиан Росс- Та сообщает, что многим «Портрет» при­шелся по душе только потому, что им не нравится Хе­мингуэй и они в описанных ею простых вещах усмот­рели критику в адрес писателя. Хемингуэй письмом от 16 июня успокаивает разволновавшуюся журналистку и заявляет: «Они не хотят понять, что молено быть серь­езным писателем, не будучи помпезным».

— В конце мая Хемингуэю удается отвлечься от пе­чальных дум еще на неделю. Он учреждает специаль­ный переходящий приз имени Эрнеста Хемингуэя — огромный серебряный кубок — на организованном в Га­ване Международном конкурсе ловцов агухи. Под этим термином объединяются голубой, белый марлины и па­русник— рыбы, являющиеся, как и тунец, предметом спортивной ловли на спиннинг. Но не меч-рыбы, как у нас принято считать. Меч-рыба ночной хищник и на спиннинг не ловится.

Конкурс, хорошо организованный, привлек внимание некоторых иностранных любителей, и в первый день,

Спортивный катер «Пилар».

Хемингуэй с одним из трофеев в порту Кохимар.

Хемингуэй в гостино!Ла Вихии показывает как играют в хайлай Слева – отец Андрес. лето 1947 г

Главное здание «Ла Вихии». Справа — сейба.

Столовая

Библиотека

Спальня писателя и его рабочее место

Башня, построенная рядом с домом в 1947 г.

Хемингуэй и Адриана Иванчич. Италия, февраль 1949 г.

Хемингуэй получает грамоту почетного туриста Кубы. Сентябрь 1952 г.

Хемингуэй во время переговоров о переводе па испанский язык Повести "Старик и море». Сентябрь 1952 г.

Хемингуэй во время переговоров о переводе на испанский язык повести «Старик и море». Сентябрь 1952г.

Сафари. Слева – марио менокаль Ноябрь 1953 г.

Африканский портрет. Ноябрь 1953 г.

Награждение Хемингуэя орденом Карлоса Мануэля де Сеспеде-со. Июль 1954 г.

Луис мигель Домингин в гостях у хемингуэя Сентябрь 1954г

Хемингуэй в день присуждения ему Нобелевской премии. Но­ябрь 1954 г.

26 мая 1950 года, в море вышло 36 лодок, по два рыбо­лова на борту каждой.

— Газета «Пренса либре» в тот день писала: «Се­годня объявлено начало Международного конкурса лов­цов агухи, в котором будет оспариваться приз, учреж­денный североамериканским писателем Эрнестом Хе­мингуэем. Все рыболовные организации Кубы реши­тельно поддерживают эту инициативу. Председателем жюри избран адмирал Рафаэль Поссо, членами: Торвальд Санчес, Марио Менокаль и Педро Пабло Колли».

Состязания длились три дня, с пятницы по воскре­сенье. Лодки и катера выходили в море в девять утра и возвращались к причалам в семь вечера. В результа­те победителем оказалась команда «Мирамар яхт-клу­ба», в составе двух лодок — «Индианка-Ш» и «Карольсон», которым удалось выловить соответственно три рыбы весом в 177 фунтов и три, потянувшие при взве­шивании 140 фунтов.

Приятным сюрпризом конкурса было то, что луч­ший экземпляр — им оказался голубой марлин весом в 100 фунтов — выловила «сеньора Хемингуэй, выходив­шая в паре с полковником Уильямсом Тейлором, на не­большой лодке «Тин-Кид», выступавшей за «Ведадо теннис клуб».

По окончании конкурса, 30 мая, газета «Эль Мундо» сообщила своим читателям: «Блестяще, с большим ус­пехом, в прошлое воскресенье закончился Междуна­родный конкурс ловцов агухи, впервые проведенный в кубинских водах, в котором приняли участие местные и иностранные команды. Этот конкурс был организован «Клубом Наутико Интернасиональ» и Национальной корпорацией по туризму и получил название «Хемин­гуэй» в честь того, кто учредил переходящий приз — знаменитого североамерикансквго писателя Эрнеста Хе­мингуэя. Он является превосходным спортсменом-ры­боловом, большим другом кубинцев и симпатизирует нашей стране».

Хемингуэй, естественно, принимал участие в кон­курсе, выходя на «Пиларе» вместе с Элисином Аргуэль-есом-младшим. За три дня они не выловили ни одной рыбы. Огорчили писателя и другие обстоятельства. Га­зеты, такие, например, как «Диарио де ла марина», «Гавана-пост» и журнал «Картелес», сообщая о конкурсе, ухитрились ни разу не упомянуть имя Хемингуэя, при­давшего этому спортивному событию интерес и значе­ние. Газета «Информасион» пошла дальше и поместила пасквильную заметку, критикующую писателя за раз­влечения в компании магнатов и крайне правых. Зато мисс Мэри пребывала в превосходном расположении духа, она праздновала победу.

— Мисс Мэри была героем конкурса,— рассказывает Марио Менокаль.— Она превосходно давала интервью журналистам, позировала перед фотокамерами. Все за­метили, как это не нравилось Эрнесту. Он все время но­ровил что-то сказать жене, но та уходила от разговора. Была в ударе! Когда же вручали призы — делал это Эрнест,— он вошел в роль и, думаю, специально для фотокорреспондентов сладко расцеловал Мэри в губы, но я стоял рядом и слышал, как он что-то шепнул ей, что Мэри явно не понравилось. Но она сумела со­хранить ликующую улыбку. Мэри была к нему вни­мательна. Многие поздравляли Эрнеста с ее успе­хом • и с тем, что у него такая превосходная супруга, отменная спортсменка и добрая, общительная жен­щина.

— Эрнесто очень готовился к вручению призов на банкете, устроенном «Клубом Наутико»,— вспоминает Хосе Луис Эррера,— но выдвинул условие, что никаких речей при этом произносить не будет. Он долго приме­рял и отглаживал новую белоснежную гваяверу и го­ворил, что этим подчеркивает свое отношение не столь­ко к Кубе официальной, сколько к ее жителям — про­стым кубинцам. Мэри тоже была во всем белом. Две нитки жемчуга плотно облегали шею, украшение закан­чивалось круглым кулоном из таких же крупных зерен. Мистер Уильяме в светлом элегантном костюме с се­дыми усами ежиком выглядел как настоящий полков­ник. Мэри меня восхищала! Я глядел на нее и удивлял­ся ее выдержке, умению подавлять в себе отрицатель­ные эмоции, делать так, чтобы Эрнесто сталкивался по возможности с меньшим числом проблем. Я смотрел на нее, и в тот вечер впервые мне пришла в голову мысль, вскоре затем перешедшая в убеждение: Мэри будет с Эрнесто до конца его дней. И никакая Адриана не смо­жет так, как она...

— Мы все радовались успеху мисс Мэри. Она обо­шла многих знаменитых спортсменов. Справиться жен­щине с марлином в сто фунтов — не каждый мужчина сможет! А она смогла. Папа ее обучил искусству,— Ро-берто Эррера излагает, как всегда, тоном, исключаю­щим всякие сомнения.— Мисс Мэри сравнивали с ама­зонкой, оседлавшей «Тин-Кида», с валькирией, с женой Юпитера, царицей богов Юноной. А Папа утверждал, что она Пандора и Алекта 1, вместе взятые. Потом сам же надоумил мисс Мэри написать рассказ в «Космопо-литен» о том, как она стала чемпионкой конкурса, по­могал ей. Заметка под заглавием «Girl at Sca»— «Де­вушка в море» — была опубликована с шикарными фо­тографиями. Здорово получилось.

Существуют записи воспоминаний еще двух участ­ников конкурса того года.

Капитан-рулевой катера «Нилпр» Грегорио Фуэнтес рассказывает:

— По каким-то соображениям Вьехо не хотел иметь катер и лодку записанными на его имя, и «Гомес» была оформлена на мое. Сразу же лодке дали и второе назва­ние — «Тин-Кид». Это означает «Девушка — консерв­ная банка» — так Пат называл мисс Мэри, и Папе это очень нравилось. Вот на этой небольшой лодке с одним мотором в море вышли на конкурсе пятидесятого мисс Мэри и «полковник» Тейлор. Рулевым взяли «Гальего», он и сейчас еще живет в Тарара. Мы вышли с Папой и Элисином. Нам не повезло. Начисто! Вообще-то за все три дня конкурса — тридцать семь агух. Это очень мало. Море было плохим. И ветер почти совсем не дул. Вьехо ужасно ругался и перекладывал из кармана в карман свои камни. А ничего! Ну хотя бы раз клюнула — мы бы взяли! В субботу Элисин увидел, что вокруг «Тин-Кида» летает крупная агуха. С ней на лодке ничего не могли поделать— она обязательно бы сорвалась. Подхо­дить друг к другу нельзя. Сразу в бинокль заметят и снимут! Вьехо знал, что агуха обязательно уйдет. И то­гда я спрыгнул за борт, доплыл до катера и взял. Ока-

1 П а н д о р а — мифическая волшебница, посланная Зевсом на землю с ящиком, содержавшим всякие бедствия. Алек­та— в римской мифологии одна из трех фурий, Л«м ниь-мсти­тельниц.

8-

залась лучшей агухой конкурса. Мисс Мэри получила приз,— и Грегорио показывает мне несколько снимков, великолепно выполненных фотографом Барсино.

Вскоре после встречи с Грегорио Фуэнтесом у него дома, в Кохимаре, где была сделана только что приве­денная запись, я отправился на поиски Гальего.

Местечко Тарара — поселок в устье одноименной ре­чушки и пляж из мелкого золотистого песка — отстоит от Кохимара по берегу в десяти километрах. Прежде по­селок целиком принадлежал членам «Клуба Тарара», ответственным чиновникам железнодорожной компании «Феррокарилес Унидос», контрольный пакет акций ко­торой находился в США, и посторонним было строго запрещено въезжать на довольно живописную и опрят­ную территорию.

Теперь здесь коттеджи сдаются трудящимся на вре­мя отдыха и отпусков, в отдельных домах живут семьи кубинских революционеров. К одному из них, Хуану Абеледо, я направлялся, зная от общих знакомых, что Хуан «если и не знаком с Гальего, то непременно разы­щет его».

Но Хуана застаю спешно выбегающим из дома к машине. В учреждении, где работает Абеледо, что-то стряслось, и он лишь указывает мне направление. Поль­зуюсь услугами вездесущих и всезнающих мальчишек. Они прямо на асфальте улицы играют в «классики», точь-в-точь как наши, но, прыгая, почему-то делают больше движений. Вот самый рослый из мальчишек до­пускает ошибку, но не признается. Он, видимо, постоян­но выигрывает, так как все остальные дружно и с по­вышенным темпераментом наваливаются на «Долгору­кого». Так его называли приятели. Долгорукого улича­ют, и ему сразу становится неинтересно играть дальше. Он тут же пользуется подвернувшейся возможностью бросить игру и с охотой вызывается проводить меня к дому Гальего.

У низенькой деревянной калитки, от которой через довольно густой цветущий палисадник тянется к доб­ротному одноэтажному дому с просторными верандами цементная дорожка, нас встречает сверстник Долгору­кого, мальчуган с черными живыми глазами и аккурат­но приглаженными вихрами. Узнав, кто мне нужен, он тут же кричит. И в голосе слышится мягкость и ува­жение.

— Дедушка Фернандо! Дедушка, к тебе пришли! Из дома появляется невысокий, очень пожилой че­ловек в легкой холщовой куртке.

— Кому это я вдруг понадобился?—говорит он и жестом предлагает мне войти.

Мы усаживаемся, он — в красный, я — в синий шез­лонги, и рассматриваем друг друга. Гляжу на старого рыбака, и на память сами собой приходят строки:

«Старик был худ и изможден, затылок его прореза­ли глубокие морщины, а щеки были покрыты коричне­выми пятнами неопасного кожного рака, который вы­зывают солнечные лучи, отраженные гладью тропиче­ского моря.

Пятна спускались по щекам до самой шеи, на руках виднелись глубокие шрамы, прорезанные бечевой... Они были старые... Все у него было старое, кроме глаз, а глаза... веселые глаза человека, который не сдается.

— Сантьяго,— сказал мальчик...»

— Фернандо,— сказал я,— вас, кажется, так зовут?

— Фернандо Мануэль Паредес,— он приподнимает­ся, протягивает руку, жесткую, знавшую столько тру­да,— раньше звали Гальего, мои родители родом из Га­лисии,— да и теперь для друзей и близких им и остал­ся. Только вот внучата стали звать дедушкой Фер­нандо.

— А сколько вам лет?

— Восемьдесят пятый уже... С тринадцати на море, в лодке...— Он придавливает ногой ползущую по полу веранды гусеницу, и я, в который уже раз на Кубе, убеждаюсь, как же не похож Спенсер Трэси, игравший в фильме «Старик и море», на кубинского рыбака. А ко­гда в Москве впервые смотрел фильм, нравилось, ка­залось, что это шедевр.

— Вы-то кто будете? — спрашивает Фернандо Ма­нуэль, продолжая изучать меня взглядом.

Представляюсь, объясняю причину, которая приве­ла меня в дом рыбака. Фернандо Мануэль приходит в движение. Глаза оживают, и я вижу, что он хочет ска­зать все сразу, одним словом. Кажется, моя заинтере­сованность затронула дорогие ему воспоминания.

— Последние годы «Пилар» часто стоял в устье ре­ки Тарара. Здесь жил Уильям Уитер, приятель Хемин­гуэя. Оба они любили итальянское кьянти. Я работал на катере у доктора Карлоса Колли — он тоже был друг Хемингуэя. Жил я рядом с Тарара, в боио,— его теперь снесли. От Кохимара до Тарара на «Пиларе» полчаса хода. Не смотрите, что я ростом не вышел, я провор­ный. Никогда, за всю жизнь ничем ни разу не болел. Доктор Колли хотел меня обследовать, чтобы узнать причину, но случилась революция, и он уехал. С Хемин­гуэем начал рыбачить в тридцатые. Он тогда приходил в Гавану, жил в «Амбос Мундос». И с Грегорио мы вме­сте выходили. И, когда надо, на «Гомесе» ходил. ВПуэ-рто Эскондидо, на кайо Левиса. На Мегано-де-Каси-гуа — «Эль Параисо»1, так Хемингуэй прозвал этот островок, и теперь все рыбаки его так называют, у меня произошел единственный случай — я поймал огромную агуху за хвост. Хемингуэя все любили, особенно рыба­ки Кохимара. На всем побережье его знали. Он был что надо! С ним всегда было хорошо...— и Фернандо Ма­нуэль выкладывает все, что первым приходит на ум.

Я выжидаю, записываю и, когда мой собеседник на­бирает воздух в легкие,.чтобы продолжить, спрашиваю:

— Фернандо, а помните конкурс на приз Хемин­гуэя, первый, в мае пятидесятого?

— Я выходил на «Гомесе» с хозяйкой, мисс Мэри ее звали, и еще с полковником из США. Не очень удачное было море. Но мы взяли лучшую агуху. Мисс Мэри по­лучила приз.

— А как это было, Фернандо? Расскажите попод­робнее.

— Море белое, гладкое. Агуха ленивая. Клева нет. Первый день ни одной не видели. А в субботу — сас! Ударила по кукеадору, по наживке и тут же взяла! Но стала летать. Знала, что крючок неглубоко сидит. Ры­ба она умная. Я делал с лодкой все, что мог. Мисс Мэри работала здорово. Полковник предложил помочь — она отказалась и часа через два взяла. Сто фунтов весила.

— Сама и взяла? — спросил я, не отрывая шарико­вой ручки от тетрадного листа.

— Да, она...— в голосе Гальего проскальзывает нот­ка сомнения,— а я забагрил.

El Paraiso — рай (исп.).

— Было именно так, Фернандо Мануэль?

Он кивает, я перестаю записывать, смотрю в сторо­ну синеющего неподалеку моря.

— Вы что отвернулись? — в вопросе звучит уже беспокойство.— Вы что-нибудь знаете? Голубой марлин потянул сто фунтов...

— Я знаю, что я ничего не знаю, Фернандо Ма­нуэль,— так сказал один древний философ. Но вы-то знаете, что я хочу написать книгу, собираю материал для нее, достоверный, значит, многое из жизни Хе­мингуэя мне известно. А о вас могу подумать, что не желаете рассказывать, как произошло на самом деле, потому что мисс Мэри сделала вам дорогой подарок — преподнесла золотую цепь.

— Да... но! Вам... и об этом известно?

— Как видите! Грегорио мне рассказал все. О чем не надо писать, он меня предупредил.

— Грегорио...— мой собеседник на миг задумывает­ся, он еще сомневается, не беру ли я его так ловко на пушку.

— Агуха у вас почти ушла, Фернандо! Первый раз — неудача. Забагрили вы ее со второго...

— Да...— Гальего сдается.— Что было делать? Я не стал за нее браться. Сказал, что, если брошу управле­ние, рыба заведет лесу под винт и тогда всему конец. Я знал: возьмись — агуха, чего доброго, оборвется, уйдет, и только я один в ответе... Вся Куба будет знать... Такое случалось... А тут рядом «Пилар» проходил. Смелый он, Грегорио! Акулы — ладно. Рыба могла опу­тать леской — прожгла бы пополам. Он сумел... Вогнал крючок поглубже и взял. Хемингуэй подарил мне тогда часы. А золотая цепь — это потом, в августе пятьдесят восьмого...

Второй конкурс, на следующий год, проходил в те же сроки, в конце мая, но оказался более удачным. Команда рыболовов «Гавана-Билтмор яхт энд кантри клаб» выловила агух общим весом на 570 фунтов, и ку­бок перекочевал с 90-й улицы района Мирамар на угол 118-й и 3-й авениды.

В 1952 году Международные соревнования на Ку­бок Хемингуэя проводились, уже с учетом состояния погоды и моря, с 13-го по 15 июня. Победителями вы­шли спортсмены «Клуба Наутико Интернасиональ», выловившие 14 рыб, которые потянули при взвешива­нии 762 фунта. Хемингуэю вновь не повезло. Он при­шел в порт лишь с одним небольшим белым марлином, но весело сказал: «Им опять показалось, что мне нравятся больше их красивые спины, чем передние че­люсти, так напоминающие рыцарские мечи». Дома, од­нако, Хемингуэй в сердцах сетовал на невезение.

Четвертый конкурс состоялся в первую декаду июня. Он собрал еще большее число участников, но ре­зультаты были ниже среднего. Первое место вновь за­няла команда «Клуба Наутико Интернасиональ», и над Хемингуэем нависла «угроза» через два года покупать новый кубок, так как по условиям конкурса серебряная чаша оставалась навечно трофеем того клуба, чья команда три года подряд выйдет победительницей.

Хемингуэю на «Пиларе» и на этот раз не сопутство­вала удача, мисс Мэри выловила агуху в 52 фунта. Однако к лету 1953 года Хемингуэй уже обрел новую, по выражению доктора Штетмайера, «убеленную седи­нами форму», и суета, мелочи жизни его теперь не столь волновали. К тому же весь май и июнь он, его близкие друзья и все в «Ла Вихии» жили под впечат­лением приятного события. Эрнест Хемингуэй за по­весть «Старик и море» был удостоен премии Пулитцера, высшего литературного отличия США. Перед нача­лом конкурса в Гаване была создана Федерация рыболовов-любителей Кубы, почетным президентом которой был избран Хемингуэй. В день, когда он вручал победителям кубок и другие призы и медали, Кубинский институт по туризму преподнес ему массивную вазу из серебра с надписью: «Эрнесту Хемингуэю в признание его больших заслуг в поддержании добрых отношений между Кубой и США. 1953 год».

Международная встреча спортсменов-рыболовов следующего года, собравшая особенно много участни­ков из других стран, проходила без Хемингуэя. Писа­тель после сафари находился в Испании. «Клубу Нау­тико» не удалось третий раз подряд выиграть кубок.

В 1955 году конкурс не проводился.

— Эрнест почему-то решительно выступил против предложения ведущих спортсменов ограничить более строгими правилами эти соревнования,— утверждает Марио Менокаль.— Хотя кое-кто предлагал сократить время, определить класс катеров, одинаковые для всех крючки, номера лесок и тому подобное...

Следующей весной Хемингуэй улетает в Перу, к мысу Бланко, за «живой натурой», за «третьим дейст­вующим лицом» фильма «Старик и море», который снимался в то время на Кубе. Хемингуэй непременно хотел, чтобы зритель увидел на экране борьбу Старика с настоящей гигантской рыбой, а не с резиновым чуче­лом, привезенным из Голливуда. Соревнования по лов­ле агухи в начале того лета прошли бесцветно, участ­ников было мало.

Конкурс 1957 года принес победу иностранной коман­де. И верх одержали на сей раз женщины. Спортсмен­ки «Вумен клаб оф Америка» выловили большее число голубых, белых марлинов и парусников. Но серьезные трения вокруг получившего широкое признание Меж­дународного спортивного конкурса продолжались. Вот что по этому поводу писал в гаванской газете «Эль Мундо» под рубрикой «На острие форштевня» спортив­ный обозреватель Эрнесто Агилера:

«Существует определенная причина, по которой со­ревнования по рыбной ловле не обретают должной по­пулярности среди широкой массы любителей. Автор имеет в виду соревнования ловцов агухи, в организа­ционном механизме которого наблюдается нечто похо­жее на соперничество. Говоря иными словами, одни вы­ступают против других, хотя существует положение, с которым многие согласны: ограничиться участием только тех, кто владеет хорошими катерами.

К примеру, на конкурсе им. Хемингуэя обратило на себя внимание отсутствие любителей, которые никогда прежде подобных турниров не пропускали. И в недав­нем дуэль-митте между Гаваной и полуостровом Фло­рида участвовали не все, кто должен был, а кто был, тот не обладал необходимыми достоинствами. Даже флоридские асы, которые посещали Кубу, привлечен­ные учреждением Международного конкурса им. Хе­мингуэя, на этот раз отсутствовали.

Что же скрывается за всем этим? Похоже, что сбы­ваются предсказания Федерико Линдера из журнала «Картелес», который писал, «что существует группка, стремящаяся разрушить то, что есть, чтобы затем при­брать этот вид спорта к своим рукам. В чем причина, что братья Айскорбе, Куко дель Кольядо, Теллеаче и другие не приняли участия в турнире Хемингуэя? И от­чего в то же самое время они предоставили другим спортсменам свои отличные спортивные суда? Откуда эта радость у некоторых лишь оттого, что участники дуэль-митта за целый день не взяли ни одной рыбы? К чему в результате эти люди стремятся?

Существует много и других вопросов, но ставить их сейчас означало бы подбрасывать хворост в костер, же­лание же автора — обнажить проблемы во имя успеха развития спорта. Если мы пойдем дальше в этом на­правлении, то не придем ни к чему хорошему. Хуже всего то, что Федерация любителей-рыболовов, похоже, пребывает между двух огней. Деятельность этой орга­низации, созданной с целью содействовать проведению соревнований, турниров и конкурсов и поднять этот вид спорта на должную высоту, нас не удовлетворяет. Она зачахла, ограничив свои обязанности установлени­ем сроков и принятием регламентов. Дай бог, чтобы ее новое руководство сумело исправить дело.

В этом сезоне осталось провести еще одно соревно­вание— Большой клубный турнир. В нем встретятся и греки и троянцы, возможно позабыв о существующих между ними разногласиях. Но автор, к которому не­вольно сходятся комментарии тех и других, не может не заметить, что соперничество между руководителями различных групп может иметь печальные последствия. И если существующее уже положение ухудшится, то, по всей вероятности, возникнет кризис в спорте спин­нинга и стального крючка».

Ситуацию нетрудно объяснить — более состоятель­ные в материальном отношении спортсмены делали все, чтобы не допустить к участию в этом «привилегирован­ном» виде спорта и в конкурсе имени Хемингуэя более широкие круги ловцов агухи, которые не принадлежа­ли, в силу своего положения в обществе, к «единой семье», напротив — были сильными спортсменами и серьезными соперниками.

Хемингуэй решительно выступал за привлечение к участию в конкурсе, носившем его имя, возможно боль­шего количества участников. И позиция, которой он твердо придерживался, взяла верх. В 1958 году в сорев­нованиях приняли участие 74 катера и лодки, уже по три участника на борту каждой. В Гавану прибыли команды трех иностранных клубов. Результаты не бы­ли очень высокими, но конкурс возвратил себе преж­нее значение и гти.ч н рнд таких широкоизвестных меж-дуна родных 1|пиров, как ежегодно проводимые тунцедонами по от Мсдгепорта и на острове Кат-Кей (США). Однако сам Хемингуэй в тот год в мо­ре и. на то, что усиленно работает над попои кпшом. хотя на банкет в <Клуб Наутико» прие.жмч кубок своего имени команде «Ас­социации дру.н-и моря.

самого первого своего дня, ОТКРЫЛ новую эру в историиКубы и в корне изменил даль­нейший путь развития спорта в этой стране. Большин­ству из тех, кто прежде развлекал себя ловлей круп­ной рыбы на спиннинг, было уже не до развлечений. Многие катера, лодки и шикарные моторные яхты уходили за пределы территориальных кубинских вод навсегда, а если и оставались, то владельцы их, нервно собирая чемоданы, спешно покидали Кубу — их теперь не интересовали разногласия с любителями, владевши­ми «калошами» за три сотни зелененьких.

Победой завершилась на Кубе народная революция, и Международный конкурс имени Эрнеста Хемингуэя в 1960 году проводился уже под девизом: «Спорт — на­роду». В море МЛГОТО 163 участника па 55 лодках, пред­ставлявших цвета восьми местных и шести иностран­ных клубов Все внимание участников, прессы, радио, телевидения и многочисленных зрителей, появляв­шихся неизменно и заполнивших до отказа причалы Барловенто, под Гаваной, к часу возвращения судов в порт, было приковано к двум катерам и составу их команд. На «Пиларе» находился Хемингуэй (но, как утверждает Грегорио Фуэнтес, «Вьехо не ловил — он был не в форме»). На удобном, быстроходном и ком­фортабельном катере «Кристалл» в кресле у спиннинга сидел Фидель Кастро, прославленный лидер победив­шей на Кубе полтора года назад революции. В состав команды премьер-министра входил Че Гевара, о ко­тором Кастро перед тем, как прозвучал сигнал о начале соревнований, заявил: «Я попросил сопровождать меня

Че, чтобы при подсчете не было обмана. Че ведь умеет считать» 1.

Легендарный доктор и командир одного из отрядов повстанческой армии Кастро, завоевавший симпатии не только кубинцев, несколько лет спустя во время шах­матной партии вспомнил об участии в том конкурсе.

— Рыболов я был никакой, но революционер дол­жен уметь делать все! На успех экипажа, правда, я не рассчитывал. Фидель удивлял меня не столько энерги­ей, сколько непоколебимой уверенностью, что мы не ударим в грязь лицом. На катере с нами были Селия Санчес, моя мать и жена Алейда. Они наблюдали, иногда подшучивали, но, когда Фидель начал сражаться с ры­бой, увлекались этим великолепным зрелищем. В ре­зультате он выловил в первый и второй дни по две. а в воскресенье — одну, но этого оказалось достаточно, что­бы он вышел победителем в личном зачете. Помню, ко­гда мы возвращались в последний день, Фидель ска­зал: «Вот хороши были бы мы, если бы пришли ни с чем, когда нас встречает столько народа».

Находившийся на катере «Кристалл» фотограф Альберто Корда, автор фотографий Фиделя Кастро и Хемингуэя, обошедших многие мировые издания, рас­сказал мне: «На одной из агух, которую выловил Фи­дель, сидела на брюхе рыба-прилипала. Че подошел, снял ее с туши и сказал: «Она в общий вес не пойдет. Однако интересно—и в море есть прилипалы...»

— На мой вопрос,— вспоминал Корда,— что Гевара думает об Эрнесте Хемингуэе, этот светлый и бесстраш­ный человек, пример людской честности, революцио­нер-идеалист, ответил:

«Я всегда чувствовал в этом североамериканце прежде всего инфантильность. Мне казалось, что за всем его «геройством» я вижу слабость. Мне представ­лялось, что он жил и работал в отрыве от реальной дей­ствительности, в своем, созданном им, мире, вдали от центров борьбы. Произведения его мне нравились — все-таки он смело критиковал то. что видел плохого, и призывал человека быть честным, смелым, совершать достойные поступки».

1 В те дни Эрнесто Че Гевара являлся председателем Наци­онального банка Кубы.

...В результате трех дней соревнований первое место в командном зачете и переходящий Кубок Хемингуэя получил «Клуб Наутико Интернасиональ» во главе со своим президентом, адмиралом Рафаэлем Поссо. Рыбо­ловы клуба доставили к весам на причалы восемь рыб и получили 528,40 очка. «Ассоциация друзей моря», в состав команды которой входил «Кристалл», заняла третье место. Кастро получил три приза: за общее пер­вое место, за лучший результат в первый день и за вто­рое личное место во второй день соревнований.

Многочисленные фотографии свидетельствуют о прекрасном настроении и расположении духа обоих «барбудос», встретившихся в тот день первый и по­следний раз и проговоривших около получаса.

Хесус Монтане, ныне член революционного прави­тельства, а тогда заместитель директора Националь­ного института туристской промышленности, во время перелета из Гаваны в Восточную провинцию, где долж­но было состояться вступление в строй нового пред­приятия министерства связи, рассказал мне:

— Лодка Фиделя была одной из последних, возвра­тившихся к пристани Барловенто в заключительный день соревнований. Все ждали. Полицейский кордон еле сдерживал напор публики. Голос одобрения пронесся как девятый вал прибоя, когда все увидели, что Фи­дель возвратился не пустой, а с крупным голубым мар-липом. Всем стало ясно, что в сумме он выйдет на пер­вое место. Когда взвесили рыбину, так оно и оказалось: Фидель обошел своего ближайшего соперника — он был из «Хьюстон яхт клаб» — на двадцать очков. Фиделю стоило огромного труда пройти к тому месту, где вру­чали призы и где его ждал Хемингуэй. Когда Фидель получил за первое место серебряный кубок, Хемингуэй поздравил его, и они увлеклись беседой. Хемингуэй за­явил тогда журналистам (текст точно совпадает с опубликованным в ряде кубинских газет): «Мне не со­путствует ни удача, ни счастье, ни везение на соревно­ваниях. В этом есть нечто положительное. Я не яв­ляюсь человеком, кому прет фарт на конкурсах, хотя мне хотелось бы иметь успех». На это Фидель отве­тил: «Вы же понимаете, что я в данном случае не мог возвратиться с пустыми руками!» После вручения пре­мий Хемингуэй поблагодарил Фиделя за приглашение, но на банкет не остался. Тут же уехал.

— Я слышал, как он сказал Фиделю,— утверждает Альберто Корда,— что в кино последний день давали голливудскую картину «Отчаянная атака», где сорок «гринго», в том числе несколько военных журналистов, в джунглях Азии выиграли сражение против пяти ты­сяч туземцев. «Надо посмотреть, как они сами себя пред­ставляют храбрецами. Надо об этом кое-что написать!»

В мае 1961 года Эрнест Хемингуэй находился в США в клинике Майо, где оказался помимо своей воли. Он сражался с ветряными мельницами, и если в мину­ты передышки и вспоминал о том, что прежде состав­ляло радостные страницы его жизни, то только как о чем-то теперь ушедшем, что уже не возвратится.

Конкурс имени Хемингуэя продолжал проводиться ежегодно. В регламенте его произошли изменения, он принял более массовый характер, новую периодичность начиная с 1963 года, и участвовали в нем теперь коман­ды не клубов, а профсоюзов.

Победителем 1-го конкурса оказалась команда профсоюза работников образования, 2-го — работников авиации, 3-го — текстильной промышленности.

В 5-м, который проводился в 1967 году, мне нашлось место рядом с Грегорио Фуэнтесом на катере, высту­павшем от Национального института рыбной промыш­ленности. Море было отличным: течение быстрое —» узел с половиной с востока на запад, бриз прилично взъерошил поверхность, и марлин хорошо клевал. Но за три дня наш экипаж сумел взять на борт лишь одно­го парусника в 32 фунта. Старый рыбак улыбался, но видно было, что в душе его что-то происходило. Луч­шей рыбой тех соревнований был голубой марлин в 99 фунтов. Первое место заняла команда, взявшая че­тыре рыбы общим весом в 208 фунтов.

Когда вечером после вручения призов мы проща­лись с Грегорио, он сказал:

— Ну что ж! Так оно и должно быть. Надо успеть передать что знаю — молодым. Вот оно, когда время пришло... А Папа говорил: «Грегорини, нам надо дотя­нуть с тобой до июля шестьдесят четвертого! А там... оба уйдем на покой. У меня хватит денег, чтобы и тебе было хорошо..»

Дата добавления: 2015-08-18