Белые слезы на Красной площади

Первый раз, когда я приехала в Россию, – это был 1984 год. Несмотря на то, что я американка, у меня не было предубеждений против коммунистической системы. Однако я не хотела туда ехать. Мне пришлось договориться с Альбано о бартере – мы едем с ним на десять дней в СССР, но потом - на пять дней в Ирландию, посетить землю моих предков. Такое вот соглашение.

Был июль. Нас разместили в самом красивом номере лучшей гостиницы Ленинграда. Я плакала три дня подряд. Я смотрела на людей из окон моего «люкса», стараясь понять, кто они, как живут, какие ощущения во мне вызывают. Я видела красивых девушек, изуродованных такой одеждой, которой не было в Италии даже после войны. Девочки с ясными и глубокими взглядом выглядели намного моложе своего возраста. Из окон трамвая я видела лица людей - отсутствующие, апатичные, серые. Никто не смеялся и не шутил. Женщины простаивали часами в очередях, чтобы купить капусту. Магазины с голыми витринами были освещены слабым люминесцентным светом. Если я видела это снаружи, то что было в их домах? Я чувствовала себя виноватой только потому, что могла желать приличного кофе и свежих фруктов.

Программа, которую мы записывали, называлась Una magica notte bianca («Волшебная белая ночь»): мои ночи были всего лишь белыми. Из волшебного - ничего. Я плакала даже во сне.

Все были очень любезны, начиная с режиссера Сергея Гинзбурга (ошибка Ромины – режиссера звали Евгений Гинзбург – Прим. пер.). Они расшибались в лепешку, чтобы достать мне всё, чего бы я ни захотела. Проблема в том, что ничего не было.

Программа имела большой успех и в течение следующих нескольких месяцев была показана в СССР дважды.

Я согласилась, после долгих уговоров Альбано, вернуться в Россию в 1986 году. Только что произошла авария на Чернобыльской АЭС, но нас уверили, что токсичное облако направлялось к югу Европы, не затронув Москву и Ленинград.

Запрос был на девяносто концертов. Мы согласились на тридцать четыре, что мне уже казалось чересчур. И снова мы договорились с Альбано о бартере: он мне пообещал другое путешествие: в Австралию, в Фрейзер Айленд, что в Квинсленде. Пакт, заключенный во второй раз.

За это времени я смогла ближе познакомиться с людьми. Это было приятное открытие. Особенно женщины обладали такой нежностью и чувственностью, какую я редко встречала. В их глазах отражалось смирение. Были люди, которые семь часов стояли в очереди в театральную кассу за билетами на наш концерт (ну это не рекорд, кое-кто стоял четыре дня – Прим. пер.). Зал был заполнен каждый вечер: 18000 мест. А из-за кулис казалось, что в зале пусто, потому что зрители были дисциплинированными и молчали.

Чтобы приблизиться к нам во время концерта и вручить нам цветок или небольшой подарок, они должны были просить разрешения у охранников, расставленных тут и там по залу. В один из вечеров разгоряченный музыкой юноша смог ускользнуть от охранников, вскочил на сцену, обнял нас и танцевал вместе с нами. Через минуту его оттащили прочь, избивая на ходу с головы до ног. Трудно было продолжать петь после такого эпизода.

Нам посылали записки, спрятав их в букетах цветов: «Пожалуйста, помогите нам…», «Возьмите нас с собой» - они были написаны на прекрасном английском языке и передавались нам дрожащими руками. Один писал: «Сделайте так, чтобы мы смогли увидеть землю Микеланджело и Данте».

Ничего нельзя было сделать.

В моем репертуаре есть одна песня, которая называется U.S. America («США»). Комиссия просила меня ее не петь.

«Это было бы провокацией», - объяснили они.

Конечно, я ее пела, только немного изменив текст. Вместо “America, America I’m on my way to America” («Америка, Америка, я на своем пути в Америку»), я пела “I’m on my way all around the world” («Я путешествую по всему миру»). (Ромина слегка лукавит. На самом деле слово America она заменила на USSR. Спишем на девичью память – Прим. пер.). В любом случае те, кто знал эту песню, знали ее настоящие слова.

Когда Альбано пел «Аве Мария» Шуберта, люди начинали аплодировали уже с первых нот вступления. Это были аплодисменты, которые заставляют тебя содрогнуться, потому что они имели еще один смысл. Люди как бы говорили нам «мы тоже веруем», и это имело намного большее значение, чем самые бурные овации.

Я даже представить себе не могла, что так растрогаюсь на последнем концерте тех гастролей, когда я читала стихи, написанные во время моего пребывания в Москве. Вот они:

Людям Москвы

Завтра

солнце взойдет

над Москвой-рекой,

над куполами Кремля,

над памятником Ленину.

Но я уеду.

Солнце будет светить

на клумбах Парка Горького,

в нежных глазах детей,

на Красной площади.

Но я уеду.

Солнце последует

за толпой на Калининском проспекте,

за солдатом, который покупает цветы,

за поездом, который прибывает издалека.

Но я уеду.

Солнце уйдет спать

в сказки Пушкина,

в ноты Чайковского,

за кулисы Большого театра.

И я знаю, что вернусь.

Дата добавления: 2015-08-18