Часть первая 3 страница. Смертью царевича Ивана открывался путь к престолу третьему сыну Грозного

Смертью царевича Ивана открывался путь к престолу третьему сыну Грозного, Федору, от Анастасии Романовны. Но царь Иван Грозный, с юности не знавший удержу своим страстям, передал ему очень дурную наследственность. Царевич Федор рос хилым созданием и в физическом, и в нравственном отношении: низкого роста, с опухшим лицом, нетвердой походкой и с вечной улыбкой на лице, он производил впечатление одного из тех людей, которых называли тогда юродивыми, то есть был физическим и нравственным уродцем. Родившаяся от такого отца дочь умерла уже в первый год своей жизни, а больше у него детей уже и не рождалось. Следовательно, дорога к престолу открывалась царевичу Дмитрию, младшему сыну Грозного, от седьмой жены, Марии Нагой; но Дмитрий попал в такие условия, которые не допускали его до престола: он был сыном седьмой жены, в сущности, незаконный уже сын Грозного; царевич был как бы живым укором его памяти, а потому его поспешили убрать из Москвы подальше, дав ему в удел отдаленный Углич, где Дмитрий и жил со своей матерью (Дмитрий и был последним удельным князем на Руси). Этого требовало простое приличие: ведь нельзя же было держать такого человека при дворе. Царевич уже с малых лет проявлял неприязненные чувства к боярам. Флетчер сообщает, что, по отзывам близких людей, царевич обещал быть похожим во всем на своего отца. Рассказывали, что царевич любил смотреть на мучения животных. Другие источники передают о нем и более яркие факты, характеризующие его отношение к боярам. Буссов рассказывает, что однажды Дмитрий наделал из снега чучел, назвал их именами знатнейших московских бояр, рубил им головы своей саблей и приговаривал, что так он будет поступать с недругами своими — боярами, когда займет московский престол. Авраамий Палицын пишет, что из Углича сообщали в Москву, будто Дмитрий враждебно настроен к боярам и особенно к Борису Годунову. И этому свидетельству мы, конечно, вполне можем верить. Царевич действительно по-детски мог выражать чувства, которые вызывались в нем окружающими его людьми, и эти чувства в будущем не обещали ничего хорошего боярам, особенно тем из них, которые, как говорилось, были приставлены к нему для береженья, на самом же деле для етереженья, и на которых прежде всего должна была обратиться ненависть матери царевича и его самого как на тюремных сторожей, дозорщиков и утеенителей. Флетчер в год смерти царевича Дмитрия писал, что жизнь его (Дмитрия) в опасности ош тех, кто имеет виды на престол, так как в случае бездетной смерти царя он останется единственным наследником. Слова Флетчера оказались пророческими: в то время, когда Флетчер писал об этом, Дмитрий был убит. Трудно теперь сказать, кто был истинным виновником его смерти. Быть может, в этом виноваты были приставы,; так как им •прежде всего грозила опасность ео стороны Дмитрия при вступлении еш на престол и, кроме того, они могли надеяться на безнаказанность вследствие сочувствия со стороны московских бояр, которые тоже желали избавиться от Дмитрия. Впоследствии в убийстве царевича Дмитрия обвиняли Бориса Годунова, и до сих пор все еще идет спор об этом среди историков. Мы должны признать, однако, что спор этот неразрешим, потому что все это дело представляет собой, в сущности, судебное следствие, и если уж по горячим следам бывает трудно разобраться в таких делах, то через несколько столетий тем более трудно воспроизвести все и сказать определенно, кто был душой всего этого предприятия. По-видимому, обвинение действительно падает больше всего на Бориса. Некоторые определенно считают его убийцей: так, например, думал Карамзин, так думал и Пушкин ео слов Карамзина. То же самое получается, если мы будем рассматривать дело со слов официальных актов об избрании царя Михаила Федоровича на царство, но тут, может быть, мы опять-таки наталкиваемся на обычный случай поспешного умозаключения. Быть может, Годунов и мог бы наследовать престол но смерти Федора, но весьма возможно, что он все-таки не был виновнее других бояр, которые тоже постарались замять дело, тоже «ни во что вменили кровь невиннаго младенца», по словам Авраа-мия Палицына. С другой стороны, мы не можем с такой уж уверенностью и оправдать Годунова, как это делает, например, Погодин. Не нужно все-таки забывать, в какой обстановке вырос Годунов: ведь он воспитывался в школе опричнины, был родней Малюте Скуратову, близким человеком Грозному, и мы имеем основание думать, что Годунов не отличался и особенно развитым моральным чувством, так что нет ничего невозможного в том, что он и был тем злодеем, который совершил это дело. Одно несомненно: мы слишком удалены, поэтому не можем расследовать дела вполне и сказать определенно, виновен Годунов или нет.

Как бы то ни было, но династия князей-собирателей прекратилась, и Московское государство испытало сильное потрясение. Прекращение династии редко когда проходит без потрясений, а в Московском государстве они должны были быть сильнее, чем где-либо. Как раз в момент прекращения династии в Московском государстве происходило сильное общественное брожение: все общественные группы были недовольны своим положением и ходом дел в государстве. Источником общественного недовольства был выродившийся абсолютизм, ярким представителем которого являлся Иван IV. Мы не будем добираться сами до коренных причин этого общего недовольства, а послушаем лучние, что говорят современники, вдумчивые, объективные наблюдатели. Я разумею опять-таки Флетчера, который писал: «Низкая политика и варварские поступки царя Ивана так потрясли все государство и до того возбудили общественное недовольство и непримиримую ненависть, что все может кончиться не иначе, как общим восстанием». Отметив улучшение правления при Федоре, Флетчер все же характеризует его как правление тираническое. «Правление у них чисто тираническое, — говорит он, — все действия клонятся к пользе и выгоде одного царя, и притом все это достигается варварскими способами: подати и налоги вводятся без справедливости, дворяне и мужики — только хранители царских доходов. Едва только они успеют нажить что-нибудь, как все переходит тотчас же в царские сундуки». Эта тирания, по замечанию Флетчера, давала полную свободу для угнетения низших классов общества высшими. Впрочем, дворяне при общем угнетении пользуются несправедливой и неограниченной свободой повелевать, особенно же в тех местах, где дворянам принадлежат еще особые права по управлению. «Нет слуги или раба, — пишет он, — который бы больше боялся своего господина, как здешний простой народ боится царя и дворянства. Здесь каждый — раб, и не только в отношении царя, но и в отношении чиновников и военных; что касается движимости и другой собственности народа, то она принадлежит ему только по названию и ничем не ограждена от хищений и грабежа, и не только высших властей, но и низших чиновников, даже простых солдат».

Широкий произвол и угнетение народной массы отразились своеобразными последствиями и на экономическом развитии народа: чрезмерные потрясения, которым подвергались простые люди, лишили их бодрости и охоты заниматься промыслами, при более или менее успешном ведении дела была опасность лишиться не только имущества, но и самой жизни. При таких условиях заниматься промыслами, конечно, было мало охотников. Вот почему народ, по природе способный и трудолюбивый, стал предаваться лени и пьянству. «Бродяг и нищих у них, — пишет Флетчер, — великое множество. Голод и нужда изнуряют их до того, что они просят милостыню прямо отчаянным образом: „подай или зарежь, подай или убей меня", — говорят они. Это угнетение наложило печать на нравы и на характер народа: видя жестокости начальников, подчиненные бесчеловечно относятся друг к другу, самый низкий мужик, готовый лизать сапоги дворянина, — несносный тиран для своих подчиненных, как только их получит. Всюду грабежи, убийства, жизнь человека здесь нипочем, развилась лживость, слову нет никакой цены, для выгоды готовы на все. Административное и социальное угнетение вытравило и здоровое национальное чувство народа, он хочет вторжения чужой державы как избавления от тирании». Таково в общих чертах свидетельство современника — иноземца и, следовательно, вполне беспристрастного наблюдателя. В этом брожении всех общественных элементов и скрывалась причина великой разрухи, которая обусловила нравственное разложение общества, вызвала те чувства социальной ненависти и вражды, ту жестокость и лживость, которые играли такую видную роль в Смутное время. Наблюдалось падение здорового национального чувства: миру люди предпочитали измену стране и предавались врагам. Флетчер является великим комментатором событий, которые развернулись вслед за тем, как он был в Москве. При такой общей разрухе благополучие государства было непрочно: оно держалось только по инерции, опиралось еще пока на целость традиционной царской власти, которая скрепляла государство. Как только она распалась, заколебалось и чуть было не распалось само государство, если бы не было поддержки снизу, со стороны общественных классов.

После падения династии государство продержалось еще некоторое время.

По смерти Федора московский престол достался шурину царя — Борису Годунову- Еще при жизни Федора Годунов сделался первым человеком в государстве. За границей и дома он пользовался большой популярностью. В Англии его называли «лордом-протектором», наместником; в России — «печальником земли русской», дворцовым воеводой, боярином конюшим и «держателем царств Казанского и Астраханского». Еще правителем Борис имел официальное право писать от своего имени грамоты иностранным государям, иноземные посольства искали аудиенции у него, при царских приемах иностранных посольств он стоял у царского трона и держал в руках «царского чину яблоко золотое», символ власти — державу, а его собственные приемы были копией царских. Такой человек, конечно, должен был приобрести, большие материальные и моральные средства, чтобы по^ лучить престол. По сообщению Флетчера, годовой доход Борира равнялся 100 тысяч рублей, и он мог выставить в поле целую армию слуг со своих земель. Борис снискал себе популярность среди простого народа «своим правильным и крепким правлением, разумом и правосудием». В правление Бориса общество отдохнуло от ужасов террора. «Умилосердись Господь Бог на люди своя, — пишет один современник, — и возвеличи царя и люди и повели ону державствовати тихо и безмятежно... и дарова всякое изобилие и немятежное на земле русской пребывание и возрастание вел нею славою. Начальницы же Московского государства, княже и бояре и воеводы и все православное христианство начата от скорби утеша-тися и тихо и безмятежно жити». Это свидетельство современника подтверждает голландец Исаак Масса. «Состояние всего Московского государства, — пишет он, — улучшилось, и народонаселение увеличилось; Московия, совершенно опустошенная и разоренная вследствие страшной тирании покойного великого князя Ивана и его чиновников, теперь, благодаря преимущественно доброте и кротости князя Федора, а также благодаря способностям необыкновенным Годунова, снова стала оправляться и богатеть». Даже по словам Авраамия Палицына, врага Годунова, «Борис о исправлении всех нужных царству вещей зело печашеся и таковых ради строений всенародных всем любезен быстъ». Понятно, что Борис как никто другой мог бы угодить народу, но обстоятельства воцарения его были таковы, что ему пришлось вступить на престол только после борьбы с соперниками, и с соперниками очень серьезными, которых успокоить было нелегко. Литовский пограничный староста (нечто вроде военного губернатора) Андрей Сапега еще в январе 1598 года сообщал литовскому гетману К. Радзивиллу, что на московский престол есть четыре кандидата: Борис Годунов, Федор Иванович Мстиславский, Федор Никитич Романов и Богдан Яковлевич Вельский, и что больше всех шансов у Ф. Н. Романова. Позже эта кандидатура пошатнулась. Сапега передает, что когда Годунов спрашивал умирающего Федора в присутствии Ириньг и Ф. Н. Романова, кому быть на престоле, Федор сказал: «Ты можешь быть великим князем, если только тебя изберут единодушно, но я сомневаюсь, чтобы тебя избрали, так как ты низкого происхождения», и указал на Романова, говоря: «Если его изберут на престол, пусть удержит тебя при себе». Между претендентами, естественно, должна была завязаться борьба, и отголоски этой борьбы были слышны за границей. Сапега писал, что у Бориса идут ссоры с боярами, которые упрекают его в убийстве царевича Дмитрия и в отравлении царя Федора, что Ф. Н. Романов однажды в пылу благородного негодования бросился с ножом на Годунова, и тот после этого перестал бывать в думе. Сам Борис, как говорят источники, перед своим избранием на престол агитировал в свою пользу. В Германию писали из Пскова, что там чиновники Годунова агитировали за его избрание. Дьяк Иван Тимофеев в своем сказании говорит, что Годунов «всю Москву наполнил клевретами и подчинил себе даже патриарха». По свидетельству Бус-сова, у Бориса было много агентов, через которых он узнавал о том, как к нему относятся в разных углах государства. Буссов рассказывает, что Ирина, сестра Бориса, собирала каких-то сотников, пятидесятников, стрелецких голов и подкупала их в пользу брата, а сам Борис подкупал монахов, вдов и сирот, которые славословили его народу. В «Повести о Самозванце» (1606) рассказы-ваетея, как сгоняли народ на площадь перед дворцом для избрания Бориса на царство и как приказывали, чтобы все «с великим кричанием вопили ж слезы точили». Но, конечно, своим избранием на престол Борис был обязан 'главным образом своей популярности. Земский собор, составленный в большинстве из московских служилых людей и духовенства, избрал Бориса. Бояре хотели было взять с него ограничительную запись, но Борис просто отмолчался, они не поемели настаивать — так он и вступил на престол самодержцем.

Лекция четвертая

В 1598 году был избран на русский престол Борис Годунов. Так как Годунов был фактическим правителем государства уже при царе Фёдоре, то, казалось бы, что царствование Бориса Годунова явится продолжением царствования Федора, но на деле вышло иное. Возбуждение страстей, вызванное избранием на царство Бориса Годунова, не улеглось. Борис не мог забыть своих счетов с боярами, не мог забыть того, что Романовы сами искали царства. Противники Годунова, в свою очередь, не могли забыть того, что он им не только не ровня, но значительно ниже их по происхождению. Нашлись люди, которые стали разжигать эту вражду, натянутые отношения между царем и боярами все обострялись и разрешились опалой на Романовых. Ф. Н. Романов и жена его были пострижены, а остальные Романовы разосланы по дальним городам в ссылку. Пострадали также их родственники и друзья, князья Сицкие, Черкасские, Репнины и думный дьяк Василий Щелкалов, пострадал и Богдан Яковлевич Вельский, который сам метил в цари. Мы не знаем ближайших причин, которые вызвали опалы, но можем о них догадываться. Есть указания на то, что Борис встречал со стороны бояр не только пассивную неприязнь, но и активные попытки к его низвержению. Однако открытым путем это осуществить было трудно, так как Борис был все-таки утвержден на престоле всенародным избранием, сделался царем по усиленным мольбам «всех чинов государства», так что его мог свергнуть только прирожденный наследник, царь «Божьей милостью», имеющий права на престол по самому своему происхождению. Любопытно, что такой царь имелся уже в самый момент избрания Бориса. В 1598 году, в год смерти царя Федора и в разгар избирательной борьбы за престол, литовский наместник Андрей Сапега писал в Вильну, что «будто бы по смерти великого князя (Федора) Годунов имел при себе своего друга, во всем очень похожего на покойного князя Дмитрия, и что будто из-за него у Бориса были большие неприятности с боярами, особенно с Ф. Н. Романовым». Появление мнимого Дмитрия в Москве было встречено с большим изумлением. Быть может, это и был Гришка Отрепьев, холоп бояр Романовых. Первоначально, может быть, им хотел воспользоваться сам Годунов, на случай, если бы счастье улыбнулось Федору Никитичу; ведь известия, которые сообщает Сапега, очень странны: он пишет, что этот неизвестный был в дружбе с Борисом. Когда Годунов был избран на престол, то друг ему, естественно, больше не понадобил-"ся и даже перестал быть для него безопасным, поэтому Борис мог заботиться лишь о том, как бы от него отделаться. Тогда Гришка (будем называть его так) укрывается от Бориса в Чудов монастырь и постригается «в чер-нцы», но с врагами Бориса продолжает поддерживать сношения. По известиям летописи, он «у князей Черкасских в их благодатном доме бывал и от князя Ивана Борисовича Черкасского честь большую приобретал». Теперь мысль о самозванце возникает уже в этом кругу, куда прилепился Отрепьев. Некоторые обстоятельства показывают, что самозванца готовили именно Романовы: Борис начинает изводить Романовых именно с момента появления самозванца в Литве. С предположением о том, что именно Романовы выдвинули первого самозванца, вполне согласуется и тот факт, что Лжедмитрий, утвердившись в Москве, поспешил осыпать Романовых милостями. Тут безусловно имели значение не родственные чувства, а чувство благодарности за оказанную Романовыми поддержку. На то, что Романовы принимали участие в авантюре первого самозванца, указывает и поведение Федора Никитича Романова в Антониевом Списком монастыре, куда он был заключен Борисом. Сначала Царю доносили, что старец Филарет все время находится в удрученном состоянии, ни о чем не говорит, вспоминает лишь о жене и детях и просит Господа Бога, чтобы Он поскорее прибрал их к себе. Позже получались известия иного рода: говорили уже, что старец Филарет живет в монастыре -не по монастырскому чину: смеется неведомо чему, толкует о мирском, к старцам жесток стал, все ругает их и приговаривает: «Вот увидите, каков я впредь буду». Перемена в настроении была, очевидно, вызвана успехами Лжедмитрия. Филарет получил ободряющие вести, почувствовал, что удалась их затея, почувствовал близость освобождения, и в нем снова проснулся жизнерадостный московский боярин.

С предположения о том, что Лжедмитрий начал свою авантюру по инициативе недругов Бориса, переходим к вопросу о самой личности самозванца. Прежде в литературе по этому вопросу господствовала официальная традиция: признавалось, что самозванец был именно Гришка Отрепьев, родом из галицких детей боярских, послушник Чудова монастыря. Эта традиция вела свое начало от манифеста Годунова, который он опубликовал тотчас после появления самозванца и в котором указывал, кто такой этот самозванец.

Впервые эта традиционная версия о самозванце была заподозрена Костомаровым. Разобрав известия о первом самозванце, Костомаров пришел к заключению, что он — человек западнорусский, не москаль, так как для москаля он был слишком боек, образован, слишком отрешился от всего московского, был передовым человеком своего времени, каких было много в Западной Руси. Другими далее указывалось на то, что Лжедмитрий не знал московского обычая, не мог, например, даже истово приложиться к иконе. Потом домыслы продолжали развиваться дальше, фантазия исследовательская все разыгрывалась, начали уже доказывать, что появившийся самозванец — на сатяом деле не самозванец, а действительный Дмитрий, которого друзья с малолетства еще увезли в Польшу. Такое мнение встречаем, например, у графа Шереметева, знаменитого исследователя русской старины. Но за последнее время в исторической литературе снова возобладала старинная официальная версия. Много сделал для ее реставрации ученый иезуит отец Пирлинг. Он предпринял целый ряд исследований, которые и объединил -котом в одном труде под названием «Россия и Св. Престол». Эти исследования он предпринял е целью выяснить отношения между русским правительством и папским престолом и в связи с попытками установить унию в России. Попутно он обратился и к вопросу о событиях Смутного времени, в которых папская курия принимала большое участие.

Пирлинг обратил внимание, главным образом, на одно обстоятельство: странно было, что Годунов, у которого полицейская часть была поставлена так хорошо, который всюду имел своих агентов, не мог узнать достоверно, кто такой еамозв-анец. Ведь слова манифеста Бориса являются результатом действительных изысканий. Далее, в 1611 году на литовском сейме литовский канцлер Лев Сапега определенно говорил, что первый самозванец — Отрепьев. Наконец, сохранились письма Лжедмитрия I, которые подвергли филологической критике польские ученые Петербургского университета Бодуэн де Куртенэ и С. Л. Пташицкий и пришли к выводу, что они писаны лицом великорусского происхождения, человеком, который плохо знал язык и писал под чужую диктовку.

Итак, эта странная версия является и наиболее правдоподобной.

С выступлением Лжедмитрия на сцену политической жизни борьба за московский престол выходит из тесной сферы придворного боярства, она усложняется: в нее постепенно втягиваются и другие слои населения, отчасти по- импульсу сверху, когда их привлекают как военную силу, отчасти и в своих целях и интересах. Таким образом, придворная усобица переходит в социальную борьбу.

Ранее других в борьбу вмешивается население Север-ской и Польской Украины, то есть население бывшего Чернигово-Северекого княжества и степной окраины Московского государства, городов, стоявших на границах «дикого поля». Это население состояло из разного сбродного люда, недовольного политическим и социальным положением, ушедшего сюда из внутренних областей искать лучших условий жизни. В царствование Бориса Годунова недовольство низших слоев населения страшно возросло. Обеспечивая интересы служилого класса, правительство приняло ряд мер, содействующих порабощению народной массы. Крупным землевладельцам запрещено было перевозить крестьян с земель мелких помещиков. Кроме стеснения свободы мера эта вызвала недовольство еще и потому, что у крупных помещиков крепостным крестьянам жилось лучше, чем у мелких. Ограничение свободы коснулось и всех вообще крестьян, так как правительство считало «старожильцами» тех из них, которые были записаны в писцовые книги 1592-1593 годов. Правительство желало таким образом закрепить не только крестьян, но и просто челядь. При Федоре же издавались указы, запрещающие состоятельным людям держать у себя вольных холопов и предписывающие формально укреплять людей или «брать с них кабалы», как говорилось. На почве этого закона выросло много злоупотреблений. Богатые помещики продолжали принимать людей на службу и «вымучивали» у них кабальные записи. По свидетельству Авраамия Палицына, «написание служивое», служилую кабалу, вымогали силой и муками, иногда зазывали к себе «винца токмо испить» и выманивали кабальную запись у пьяных, «по трех или четырех чарочках». Запрещение держать вольных слуг было вызвано полицейскими соображениями. Дело в том, что за холопа отвечал его господин, а вольный слуга отвечал сам за себя, но с вольного слуги были взятки гладки. Поэтому в интересах правительства было укрепление вольных слуг. Единственным средством восстановления свободы для таких закрепощенных слуг было бегство на Украину, куда бежали и закрепощенные крестьяне. К этим причинам политического и социального характера, которые должны были питать недовольство низших слоев населения, присоединились и экономические причины. При Борисе Годунове Россию постигли бедствия, разорительные для крестьянской массы. Летом 1601 года хлеб пророс на лсорню, а сильными заморозками его совсем сразило. Сбор был ничтожный, стали жить впроголодь. Первое время питались запасами (хлеб тогда не продавали, а хранили его в закромах, на месте), но когда в следующем году посевы погибли в земле, наступил настоящий голод со всеми его ужасами.

Народ питался травой, сеном, трупами, бывали даже случаи убийства людей, чтобы потом употреблять их в пищу. В это время многие богатые люди распустили свою дворню, потому что ее нечем было кормить. Отпущенные на волю холопы стали составлять разбойничьи шайки, которые приводили население в еще больший ужас и отчаяние.

В тяжелые годины общественных бедствий народ задается вопросом не о том, отчего произошло бедствие, а о том, кто является его виновником. Так было и тогда, причем готовый ответ уже давали недоброжелатели Бориса: Борис похитил престол, убив законного наследника, и Бог покарал народ за грехи царя. Очень скоро появилась и другая версия: Борис не убил, а только устранил наследника от престола, законный наследник спасся чудом от руки убийц и скоро явится в Москву добывать себе отцовский престол. Эти слухи возбуждали ненависть к законному правителю. Голодный народ повалил на Украину, в польские и северские города.

В первую четверть XVII века, по свидетельству Авраамия Палицына, туда переселилось более 20 тысяч человек.

Но и на Украине этому люду приходилось сталкиваться с ненавистным правительством. Вышедшие на южную границу государства «приходцы» записывались там или в приборные служилые люди — в казаки, пушкари, стрельцы и затинщики, или в крестьяне на поместных землях. Московское правительство действовало в этом отношении довольно либерально: Оно не спрашивало паспортов, а просто записывало являвшихся людей и наделяло их землей. Так как выяснилась необходимость держать в городе запасы хлеба на случай осады, то около города заведена была государева «десятинная» пашня, для которой отбирались лучшие земли служилых людей, а им взамен отводились земли отдаленные, отхожие, где они могли бывать только наездами, и обрабатывать эти земли приходилось урывками. Кроме того, и государеву пашню правительство заставляло обрабатывать служилых людей. Вольный люд опять попадал в то самое ярмо, от которого он освободился бегством. Другим средством устроиться на Украине было поступление в артели вольного казачества. Правительство царя Бориса принимало строгие меры против этого казачества: казакам запрещено было приезжать в М0скву, покупать у московских купцов товары и пр. Правительство хотело вообще уничтожить вольное казачество на Дону, а потому не удивительна, что донские казаки первыми стали под знамя самозванца против Бориса Годунова. К ним присоединились служилые люди Северской земли, а за ними и дворяне заречных городов. Когда стали читать грамоты самозванца в Москве, восстала и московская чернь. Одни видели в этом суд Божий над домом Бориса, другие— надежду хоть на какой-нибудь исход кризиса, хоть какой-нибудь выход из: тяжелого положения, иные — просто повод выразить давно наболевшее чувство недовольства. Так политическое междоусобие стало.принижать характер социальной борьбы. Поднявшаяся народная волна поглотила Годунова и утвердила на престоле. Лжедмнтрия., но он скоро погиб, так как был лишь орудием в чужих руках для низвержения Годунова. Как ежоро цель эта была достигнута, орудие стало не нужно, бесполезно и нужно было его устранить.

Безрассудное поведение самозванца лишь ускорило его гибель, но не вызвало ее. Бояре помогли, конечно, подчиниться заведомому самозванцу, ими же самими созданному. В борьбе против Годунова принимали большое участие Романовы: от них вышла авантюра самозванца, в их среде она была выкована, но не Романовым пришлось воспользоваться несчастьем Годунова. В борьбе пострадали обе стороны. Большая часть Романовых померла в ссылке. Остались в живых только Федор и Иван. Но Федор Никитич не мог уже выступать с прежними домогательствами на престол, так как самозванец надел на его голову архиерейский клобук и этим лишил его возможности надеть царский венец. Пока Федор был простым чернецом, он мог еще рассчитывать вернуться в мир, не шокируя ничьего чувства, но он не мог уже этого сделать, раз принял святительский сан (он сделался архиепископом ростовским) и притом, по крайней мере наружно, принял добровольно. Сын его Михаил был еще слишком юн, а брат Иван не пользовался популярностью. Поэтому с поползновениями на московский престол должны были выступить другие фамилии. Шансы в настоящем случае находились на стороне той фамилии, которая явится с наибольшими правами по своему происхождению.

Эти права и признал за собой князь Василий Иванович Шуйский, принадлежавший к старшей линии в роде Александра Невского и, следовательно, превосходивший правами даже угасшую линию Даниловичей. Свои хлопоты князь Василий Иванович Шуйский начал е агитации против самозванца. Он стал распространять слухи, что Дмитрий — вор, еретик, расстрига, Гришка Отрепьев. Эта агитация едва не стоила головы Шуйскому. Противников самозванца Шуйский начал вербовать в торговых рядах Китай-города. В рядах Китай-города торговцы чаще других имели случай наблюдать мнимого Дмитрия и были возмущены его странным поведением: вместо того, чтобы ложиться спать после обеда, Лжедмитрий шел гулять по площади и по рядам без всякой свиты, запросто, и во время этих прогулок вступал в разговоры с торговцами и должно быть не очень тактично вел себя, унижая свое царское достоинство, слишком уж был запанибрата с торговцами, так что невольно закрадывалось подозрение, подлинно ли он царь. С ужасом рассказывали о том, что он в церковь мало ходит, постов не соблюдает, в бане по субботам не моется, телятину ест, что тогда считалось запрещенным, и проч. Благодаря тому, что здесь, в торговой среде, эти слухи чаще слышались и передавались, были вовлечены в борьбу новые элементы Общества, которые по роду своих занятий дорожили скорее миром, спокойствием.

Итак, сначала борьба велась в недрах боярских верхов, потом в борьбу вступили казаки и сбродный люд Северской и Польской Украины и служилые люди заречных городов, а теперь вступило в борь'бу и московское Купечество.

Одновременно привлечены были к борьбе В. В. Гали-цын, Куракин и другие бояре. Шуйский вступил в соглашение и с Романовыми. Это ясно видно из того факта, что Иван принимал участие в перевороте 17 мая, примкнув к руководителям заговора, а Федор наречен был при Шуйском в награду за ©казанную помощь патриархом.

В борьбу были вовлечены и служилые люди, стоявшие под Москвой числом до 18 тысяч человек.

Заговор удался. Лжедмитрий погиб утром 17 мая 1606 года, а Шуйский поспешил использовать свою победу. Рано утром 19 мая на Красной площади собрался народ. Духовенство и бояре предложили собравшимся избрать патриарха, который бы разослал грамоты для созвания «еоветных людей», то есть Земский собор для избрания нового царя; но из толпы закричали, что царь нужнее патриарха. В это время В. И. Шуйский и был, по удачному выражению современников, «выкрикнут царем». Чувствуя, что восходит на царство путем coup d'Etat*, а не общественным избранием, новый царь счел необходимым обеспечить себе признательность земли и тех классов общества, которые помогли ему взойти на престол, то есть бояр, служилых людей и торговых людей. Когда наступило ему время венчаться, он целовал к земле крест на том, что «всякого человека, не осудя истинным судом с бояры своими, смерти не предати; и вотчин и дворов и животов у братьи их и у жен и у детей не отымати, будет которые с ними в мысли не были, также у гостей и у торговых и у черных людей, хоти который по суду и до сыску дойдет и до смертный вины, и после их у жен и у детей дворов и лавок и животов не отымати, будет с ними они в той вине невинны, да и доводов ложных мне, великому Государю, не слушати, а сыскивати всякими сыски накрепко и ставити с очей на очи... а кто на кого солжет, и, сыскав, того казнити, смотря по вине его». Так московский государь ограничивал свою власть, брал на себя известные обязательства в интересах общества. Крестная запись Шуйского была выдана в пользу тех классов русского общества, которые помогали ему в борьбе с самозванцем, в пользу бояр и купцов. Относительно этой крестной записи Шуйского существовало мнение, будто это первая русская конституционная хартия. По обнародовании всех материалов нельзя признать ее за конституционную хартию в том виде, как она была издана: ниоткуда не видно, чтобы царь дал в ней какие-либо обязательства по соглашению с обществом, не дано также никакого указания на то, что он будет когда-либо отвечать за исполнение зтих обязательств перед народом, сказано лишь, что царь отвечает перед Господом Богом на Страшном Суде — ни на какую конституцию не похоже. Крестная запись Шуйского в значительной своей части без изменений вошла в Уложение царя Алексея Михайловича — до такой степени она, значит, не походила на конституционную хартию, что кодификаторы не задумываясь внесли ее в состав законодательного свода «всея Великия и Малыя и Белыя Руси самодержца». На основании других источников можно полагать, что эта запись была результатом негласного уговора Шуйского с боярами, которые натерпелись раньше от царского произвола и теперь решили оградить свои права. Но так как в исполнении указанных ограничений были заинтересованы и другие классы общества, то запись и была составлена в такой общей форме, в какой мы ее знаем. Но обнародованием подкрестной записи еще не исчерпывались ограничения власти царя Василия Шуйского. Есть известия, идущие из русских источников, что бояре уговаривались с царем «общим советом» русской землей управлять и никому не мстить за прежние обиды. Этому известию можно поверить, так как при Шуйском действительно бояре имели большую силу и держали себя с царем довольно свободно. В. И. Шуйский был только как бы председателем Боярской думы в силу негласного уговора. В московском обществе до начала XVIII столетия сохранялось убеждение, что власть Шуйского была ограничена боярами. Швед Стралленберг сообщает, что в числе условий, предложенных В. И. Шуйскому, было обязательство без ведома Боярской думы не издавать законов и не вводить новых налогов. Шуйский, по выражению современников, был «боярским царем». Это обстоятельство и было, как мы увидим, главной причиной постигшего его крушения. Шуйский не имел корней в народе и держался только при содействии бояр; вся задача его сводилась поэтому только к тому, чтобы дружить с боярами, держать их в согласии и самому быть с ними в мире. Но Шуйский этой задачи не выполнил: прежде всего оказалось, что боярский царь, обязавшийся править сообща с боярами; не был в состоянии поладить с ними. Предшествующая история не приучила бояр к дружной совместной работе на общую пользу. Бояре сумели еще объединиться для того, чтобы поставить царя, но когда начались обычные текущие будничные дела, среди них опять начались интриги и раздоры, а царь, сам недавний боярин, не сумел защитить себя, не сумел остаться нейтральным, начал снова считаться с боярами, отнимать вотчины и рассылать в ссылки ло городам..

---

Дата добавления: 2015-08-03