Глава 7. «В воздухе пахнет грозой»

«В воздухе пахнет грозой»

В «Новогодних поздравлениях Советскому народу» 1 января 1939 года в «Правде» впервые прозвучал призыв ЦК ВКП (б) и Совета Народных комиссаров «разгромить любого врага на его территории, если СССР подвергнется нападению»[789]. Поскольку это напутствие при всем желании трудно отнести к пасторальным пожеланиям, всем стало ясно, что страна находится на пороге суровых военных испытаний.

В Советском Союзе началась предвоенная организационная перестройка, призванная укрепить основы политического строя и преодолеть негативные последствия «построения социализма в одной стране». Этот процесс начался с отставки Н.И. Ежова и назначением секретаря ЦК ВКП (б) Л.П. Берия Народным комиссаром внутренних дел СССР. Приказом № 00982 за его подписью все приговоры Особого совещания при НКВД были признаны утратившими силу, если они не были приведены в исполнение или объявлены осуждённым до 17 ноября 1938 года. Все заключенные освобождались с полным восстановлением в гражданских правах. В рамках «борьбы за восстановление социалистической законности» из органов НКВД СССР уволено 7372 человека, из них 937 осуждены[790]. Следующим шагом нового наркома стала децентрализация НКВД. Вместо единственного Главного управления пограничных и внутренних войск НКВД СССР создано 6 самостоятельных главных управлений:

1) пограничных войск;

2) охранных войск;

3) конвойных войск;

4) железнодорожных войск;

5) военного снабжения;

6) военного строительства (Главвоенстрой).

В январе 1939 года все наркоматы опубликовали приказы об ужесточении трудовой дисциплины и о мерах по борьбе с текучестью кадров на промышленных предприятиях и в государственных учреждениях.

В Лондоне «миротворцы» все еще надеялись, что Гитлер не изменил своему лозунгу Drang nach Osten, тем более что Чехословакия, как главное препятствие на его пути к Москве, перестала существовать. Министр иностранных дел Великобритании, Э. Галифакс с недоумением говорил на заседании кабинета: «Сначала казалось - и это подтверждалось лицами, близкими к Гитлеру, - что он замышлял экспансию на Востоке, а в декабре в Германии открыто заговорили о перспективе создания независимой Украины, имеющей вассальные отношения с Германией... С тех пор есть сообщения, указывающие на то, что Гитлер, подбадриваемый Риббентропом, Гиммлером и другими лицами, рассматривает вопрос о нападении на западные державы в качестве предварительного шага к последующей акции на Востоке». Премьер-министр Великобритании Н. Чемберлен, выступая 12 февраля на совместном заседании правительства и Комитета начальников штабов, сказал, что «экономика Германии перенапряжена, и стратегического сырья хватит лишь на несколько месяцев войны. Если Гитлер развяжет войну в августе, позиционная война на “линии Мажино” и тесная блокада с моря задушат ее к январю 1940 года». Все присутствовавшие приняли резолюцию о том, что Англия объявит войну «третьему рейху» в союзе с Францией, если Гитлер нападет на Польшу[791]. Правда, получилось так, будто за Бугом и Неманом простирается безжизненная пустыня, где не существует огромной коммунистической державы под названием Советский Союз. В итоговом документе о предполагаемой внешнеполитической позиции СССР в случае начала войны даже не упоминалось. История ничему не научила английских политиков и генералов. Они не хотели вспоминать того факта, что благодаря Брестскому советско-германскому мирному договору 1918 года, Антанта чуть было не проиграла первую мировую войну Тройственному Союзу, если бы США не выступили на ее стороне, высадив войска в Европе.

Этапным событием стал XVIII съезд ВКП (б) в Москве, который принял директивы третьего пятилетнего плана. И.В. Сталин, выступая с Отчетным докладом, выразился предельно ясно, говоря, что Англия и Франция «уступили ей [Германии] Австрию, несмотря на наличие обязательства защищать ее самостоятельность, уступили Судетскую область, бросили на произвол судьбы Чехословакию, нарушив все и всякие обязательства, а потом стали крикливо лгать в печати о “слабости русской армии”, о “разложении русской авиации”, о “беспорядках” в Советском Союзе, толкая немцев дальше на восток, обещая им легкую добычу и приговаривая: вы только начните войну с большевиками, и дальше все пойдет хорошо»[792]. Состоявшееся усиление после Мюнхена фашистской Италии и гитлеровского «третьего рейха», писал К.Е. Ворошилов, неизбежно вовлечет в германскую орбиту также Румынию и, таким образом, для нее «откроются те ворота на Украину, в которые толкает ее Польша»[793].

В докладе А.А. Жданова «Об изменениях в Уставе ВКП (б)» прозвучала неожиданная мысль: «Метод массовых чисток, введенный в начале нэпа, в период оживления капиталистических элементов, чтобы оградить партию от проникновения в ее ряды людей, разлагавшихся в связи с нэпом, потерял почву для нынешней обстановки, когда капиталистические элементы ликвидированы. Необходимо подчеркнуть здесь, что массовые чистки сыграли огромную роль для укрепления партии. Если наша партия представляет сейчас гораздо более организованную силу, чем когда-либо, если партия укрепила свою мощь, очистив свои ряды от всякой мрази, то в этом деле массовые чистки имели большое значение. Однако метод массовых чисток в условиях, когда капиталистические элементы ликвидированы, когда в партийном хозяйстве наведен большевистский порядок, когда партия уже избавилась от ненадежных и сомнительных элементов, явно не соответствует изменившимся условиям, не достигает цели. Партия может в обычном порядке очищать свои ряды от людей, нарушающих программу и устав партии»[794]. Это означало, что массовые репрессии в СССР потеряли свою нормативную основу, и все политические и гражданские дела будут рассматриваться только в персональном порядке.

«Мюнхенская сделка» серьезно повлияла на внешнеполитический курс Советского правительства. Если до этих драматических событий года отношения между СССР и Финляндией не омрачались серьезными инцидентами, то в начале весны 1939 года вопросы укрепления обороноспособности страны против объединенной агрессии Франции, Великобритании, Германии и Польши выступили на первый план. Нарком иностранных дел М.М. Литвинов 5 марта 1939 года сообщил финскому посланнику в Москве А.С. Ирие-Коскинену о том, что Советский Союз хотел бы получить в долгосрочную аренду острова Гогланд, Лавенсаари, Сейскари и Тютерс для последующего их использования в качестве наблюдательных пунктов, которые бы контролировали морские фарватеры на пути к Ленинграду. «Принятие этих предложений означало бы улучшение отношений между нашими странами и выгодное для нас экономическое сотрудничество, - писал маршал К.Г. Маннергейм. - …Советское правительство также готово обменять острова на территорию площадью 183 квадратных километров, расположенную рядом с нашей восточной границей. Письменное обязательство Финляндии воспротивиться любому нарушению ее нейтралитета [в Москве] посчитали ничего не значащим документом, если его не сопровождали бы практические мероприятия. Правительство Финляндии продолжало стоять на своей отрицательной позиции. Я же считал, что нам тем или иным образом следовало бы согласиться с русскими, если тем самым мы улучшим отношения с нашим мощным соседом. Я разговаривал с министром иностранных дел Эркко…, но уговорить его мне не удалось. Я также посетил президента и премьер-министра Каяндера, чтобы лично высказать свою точку зрения. Заметил, что острова не имеют для Финляндии значения, и, поскольку они нейтрализованы, у нас отсутствует возможность их защиты. Авторитет Финляндии, по моему мнению, также не пострадает, если мы согласимся на обмен. Для русских же эти острова, закрывающие доступ к их военно-морской базе, имеют огромное значение, и поэтому нам следовало бы попытаться извлечь пользу из тех редких козырей, которые имеются в нашем распоряжении. Моя точка зрения понимания не встретила…. Я пошел дальше, заметив, что Финляндии было бы выгодно выступить с предложением об отводе от Ленинграда линии границы и получить за это хорошую компенсацию»[795]. Переговоры в Москве из-за активного давления премьер-министров Франции и Англии закончились безрезультатно.

Чехия исчезла с политической карты мира 15 марта 1939 года с карты мира, а уже 22 марта Германия под угрозой применения силы потребовала от правительства Литвы во главе с президентом А. Сметоной передать ей в течение 48 часов порт Мемель (Клайпеду) и Клайпедскую область. Она была передана Каунасу в 1919 году по решению Версальской мирной конференции. Литва без дополнительных консультаций с Варшавой подписала соглашение о передаче Германии территории «Мемельской области». К этому моменту немцы составляли 43%, литовцы – 50% населения из 153 тысяч человек. Немецкие войска перешли границу области, а литовские гарнизоны начали эвакуироваться. Литовский премьер-министр В. Миронас под давлением общественности подал в отставку. Его сменил на этом посту И. Церниус. Нарком иностранных дел СССР М.М. Литвинов в этой связи вручил послу Латвии ноту о «нетерпимости СССР к любым попыткам поставить политику Латвии под контроль третьей державы». Аналогичное заявление было сделано Председателем СНК Советского Союза В.М. Молотовым послу Эстонии в Москве А. Рэю, когда в прессу просочились слухи о германо-эстонских переговорах в связи с обсуждением условий договора о взаимопомощи[796].

Военно-морской флот «третьего рейха» получил новую первоклассную базу ВМС на Балтийском море. Правительства Соединенного Королевства, Франции и Польши не заявили фюреру даже формального протеста. Гитлер, не теряя времени даром, 28 марта 1939 года денонсировал в одностороннем порядке польско-германскую Декларацию о нейтралитете, подписанную в 1934 году!

К драматическим событиям осени 1938 года, когда Германия оказалась на грани войны с Советским Союзом, в Берлине отнеслись серьезно. Базировавшаяся в Будапеште эскадрилья особого назначения Fliegerstaffel zb.V. «Ровель», начала регулярные разведывательные полеты на большой высоте над территорией СССР, в регионе Киев - Днепропетровск - Житомир - Запорожье - Кривой Рог – Одесса. До ликвидации компании «Дерулюфт» многие пилоты эскадрильи летали на пассажирских линиях Берлин – Кенигсберг – Ковно – Великие Луки – Москва и Берлин – Кенигсберг – Рига – Таллинн – Ленинград[797].

Начальник Генерального штаба вермахта Ф. Гальдер записал в своем дневнике «23.05.39. На совещании фюрер изложил план войны против Польши и отметил малую вероятность одновременного начала войны с Великобританией... Он отметил, что как только вермахт займет Голландию, Бельгию и Францию, германские ВВС и ВМФ получат важнейшие базы, необходимые для борьбы против Англии, и тогда потоки промышленного производства направятся не в бездонную бочку сражений сухопутных войск, а на нужды люфтваффе и военно-морского флота»[798].

Оккупация немцами Чехии и литовского Мемеля (Клайпеды), тем не менее, заметно отрезвила политиков в Париже и Лондоне. Чемберлен, выступая 31 марта 1939 года в Палате общин, объявил о том, что Великобритания договорилась с Францией о поддержке Польши всеми силами в случае любого события или действия, которые непосредственно угрожают польской независимости и которые польское правительство считает важным для защиты. Видный американский политический обозреватель П. Ширер своеобразно прокомментировал франко-британские гарантии: «Можно застраховать пороховой завод, если на нем соблюдаются правила безопасности, однако страховать подобный завод, полный сумасшедших, слишком рискованно»[799].

Гитлер 11 апреля утвердил «Директиву о единой подготовке вооруженных сил к войне на 1939-1940 гг.», в которой предусматривалось, что после разгрома Польши Германия должна взять под свой контроль Латвию и Литву. Как было сказано в приложении к директиве: «Позиция лимитрофных государств будет определяться исключительно военными потребностями Германии. С развитием событий может возникнуть необходимость оккупировать лимитрофные государства до границы старой Курляндии и включить эти территории в состав империи»[800].

В апреле 1939 года в Лондоне по инициативе Н. Чемберлена начались предварительные переговоры о заключении тройственного договора о коллективной безопасности между представителями Великобритании, Франции и Советского Союза. Позже они были перенесены в Париж, а окончательный состав делегаций и место их проведения были согласованы в Женеве. Переговоры должны были завершиться в Москве подписанием трехсторонних итоговых документов.

Рейхсминистр иностранных дел И. фон Риббентроп 31 мая в качестве превентивной меры совершил незапланированный официальный визит в Прибалтику, в ходе которого посетил Таллинн и Ригу. В результате 7 июня 1939 года «Эстония и Латвия подписали с Германией пакты о ненападении. Таким образом, Гитлеру удалось без труда проникнуть вглубь слабой обороны запоздалой и нерешительной коалиции, направленной против него», - писал У. Черчилль[801]. Оба договора имели неприкрытую антисоветскую направленность, превращая Балтию в удобный плацдарм для размещения германских авиационных и военно-морских баз. Забегая вперед, отметим, что во время московских переговоров К.Е. Ворошилову была передана конфиденциальная информация 2-го Разведывательного бюро французского Генерального штаба о том, что «руководители Эстонии и высшие офицеры эстонской армии - в первую очередь военный министр генерал И. Лайдонер, - находятся в настоящее время на содержании у немцев»[802].

Накануне начала московских переговоров премьер-министр Великобритании Н. Чемберлен направил секретную ноту французскому правительству следующего содержания:

«Политика, которую преследует правительство Его Величества в переговорах с советским правительством, имеет целью попытаться согласовать следующие положения:

а) не упускать возможности получения помощи советского правительства в случае войны;

б) не компрометировать общий фронт, проходя мимо возражений Польши и Румынии [пропустить через свою территорию части Красной Армии к границам Германии];

в) не отвращать симпатий всего мира, давая предлог для антикоминтерновской пропаганды Германии;

г) не компрометировать дело мира, провоцируя со стороны Германии какие-либо насильственные действия»[803].

Позиция французского правительства во время существования Договора с Советским Союзом о взаимопомощи 1935 года не располагала Москву к пароксизмам искренности. Французский премьер-министр П. Рейно позже признавал, что «русские очень добивались, чтобы было заключено соглашение между генеральными штабами обеих стран... Но этого не было сделано. На настойчивые предложения русских давались уклончивые ответы. Россия торжественно обязалась сообщать полные данные о своих военных ресурсах, промышленных возможностях, о поставках, которые могла бы нам обеспечить в случае европейского конфликта. Она просила, чтобы мы со своей стороны передавали ей аналогичные сведения, но их передача задерживалась»[804]. Трудно предположить, что от нового этапа переговоров с французской делегацией Генерального штаба в Кремле ожидали принципиально иного отношения. Но в 1939 году Франция располагала третьей по мощи сухопутной армией в мире после РККА и вермахта, и вторым в Европе военно-морским флотом после британского Королевского флота. С этим фактом советскому руководству приходилось считаться.

Премьер-министр Великобритании Н. Чемберлен, чтобы успокоить оппозицию, сообщил в Палате общин, что «по основным вопросам соглашения о взаимопомощи с СССР уже достигнута известная договоренность. Однако остаются еще затруднения, которые придется преодолеть. Дело в том, что прибалтийские страны, Эстония,Латвия и Финляндия, заявили, что ввиду их намерения соблюдать строгий нейтралитет, они не желают получить гарантии в результате переговоров, которые ведутся между Англией, Францией и Россией» [805]. Но только 23 июля в Ленинград на комфортабельном пассажирском пароходе «Эксетер» прибыла англо-французская военная делегация. «Нет никакой возможности удержать Восточный фронт против нацистской агрессии без активного содействия России. Россия глубоко заинтересована в том, чтобы помешать замыслам Гитлера в Восточной Европе – предупреждал лидер оппозиции У. Чёрчилль в палате общин в связи с началом переговоров. - Пока еще может существовать возможность сплотить все государства и народы от Балтики до Черного моря в единый прочный фронт против нового преступления или вторжения. Если подобный фронт был бы создан со всей искренностью при помощи решительных и действенных военных соглашений, то, в сочетании с мощью западных держав, он мог бы противопоставить Гитлеру, Герингу, Гиммлеру, Риббентропу, Геббельсу и компании такие силы, которым германский народ не захочет бросить вызов»[806].

В это же время финская армия начала на Карельском перешейке крупнейшие в своей истории военные маневры. Начальник Генерального штаба сухопутных вооруженных сил Германии генерал-полковник Ф. Гальдер присутствовал на них в качестве наблюдателя. Он обратил внимание военного министра маршала К.Г. Маннергейма на необходимость концентрации сил на ленинградском и мурманском оперативно-стратегических направлениях. Германское министерство иностранных дел пообещало впоследствии возместить Финляндии материальные и финансовые затраты. В Хельсинки газета «Suomen Heimo» поместила карту «Великой Финляндии».В нее вошли Кольский полуостров, Карелия, а советско-финская граница пролегала по Неве и Беломоро-Балтийского каналу[807]. В стране началась поэтапная всеобщая мобилизация и эвакуация трудоспособного населения из Хельсинки, Выборга, Петсамо и других приграничных с Советским Союзом промышленных районов[808].

Переговоры в Москве начались 11 августа 1939 года. Английскую военную миссию возглавлял личный советник короля Георга VI вице-адмирал Р. Дракс, французскую – заместитель начальника Генерального штаба дивизионный генерал П. Думенк. Советский Союз на переговорах представлял нарком обороны Маршал Советского Союза К.Е. Ворошилов. В экспертную коллегию вошли начальник Генерального штаба командарм 1-го ранга Б.М. Шапошников, Народный комиссар военно-морского флота флагман флота 2-го ранга Н.Г. Кузнецов, начальник Главного управления ВВС РККА командарм 2-го ранга А.Д. Локтионов и заместитель начальника Генерального штаба комкор И.В. Смородинов. В Кремле к переговорам относились серьезно.

Глава французской делегации дивизионный генерал П. Думенк обозначил общие принципы коллективного договора, которые заранее превращали конкретный документ в политическую антигитлеровскую декларацию:

1) создание сплошных фронтов на Западе и Востоке;

2) действие против Германии всеми вооруженными силами;

3) согласование способов использования вооруженных сил союзников.

Маршал Б.М. Шапошников изложил конкретный план военных действий против агрессоров. Генеральный штаб РККА, сообщил он, располагал данными о том, что на польско-германской границе сосредоточилась группировка вермахта в количестве 56 дивизий, 4 бригад, 10 000 орудий, 2700 танков, 1300 самолетов. На «линии Зигфрида» на западной границе находилось 23 германских пехотных и кавалерийских дивизии, из которых лишь 11 являлись кадровыми соединениями, и… ни одного танкового взвода! V-й Воздушный флот Люфтваффе располагал 1186 самолетами: 568 истребителями, 343 бомбардировщиками и 152 разведчиками.

Советская делегация предложила свой план развертывания войск на западных границах СССР в количестве 120 пехотных и 16 кавалерийских дивизий, 5 тысяч тяжелых орудий, 9-10 тысяч танков и 5-5,5 тысяч боевых самолетов. В случае нападения Германии на Францию и Англию СССР обязуется выставить 69 дивизий (при наличии 90 английских и французских пехотных дивизий на западе), которые продвинутся к границам Германии через территорию Литвы и Польши, а советский военно-морской флот начнет действовать совместно с англо-французскими кораблями в Северном и Балтийском море. В случае нападения Германии на Румынию и Польшу, СССР с одной стороны, Франция и Великобритания – с другой обязуются выставить равное количество войск. В случае нападения Германии на СССР его западные союзники обязуются выставить на фронт войска численностью 70% от его войск. Думенк в этой связи уточнил, что Франция выставит дополнительно 10 пехотных дивизий резервистов, и привлечет 200 тысяч интернированных испанских республиканцев и бойцов интернациональных бригад, которые находились в фильтрационных лагерях для перемещенных лиц на ее территории [809]. Эта «уступка Коминтерну» возымела обратное действие: по сведениям Главного разведывательного управления РККА большинство из них были анархистами и троцкистами! В 1941 году многие из них вступили во вспомогательные дивизии СС и испанскую «Голубую дивизию», направленные на Восточный фронт[810].

Глава военной делегации СССР маршал К.Е.Ворошилов поставил вопрос о пропуске советских войск через территорию Польши и Румынии, но внятного ответа не получил.

Французское военное командование планировало сдерживать противника на прекрасно оборудованной в инженерном и артиллерийском отношении «линии Мажино». Генерал Думенк поделился своими представлениями о вероятном развитии событий в случае начала второй мировой войны: «Если главные силы фашистских войск будут направлены на Восточный фронт, то немцы вынуждены будут оставить не менее 40 дивизий против Франции, а в этом случае главнокомандующий сухопутными войсками генералиссимус Гамелен будет всеми своими силами наступать против немцев. Таким образом, он заставит противника вернуть свои силы обратно с Восточного фронта. Если неприятель этого не сделает, то фашистские силы будут разбиты»[811]. Это очередная витиеватая и пространная декларация генерала никоим образом не отвечала действительным планам французского Генерального штаба.

В Генеральном штабе Франции считали, что темпы наступления противника по опыту первой мировой войны не будет превышать 8-10 км в сутки, что позволит сухопутной армии при поддержке авиации и танков измотать агрессора на границе, а затем перейти в контрнаступление и нанести ему поражение. Думенк сообщил, что в начале войны Франция сможет выставить 110 регулярных пехотных дивизий, 3800 танков[812], 3000 артиллерийских орудий на механической тяге и 3300 боевых самолетов «первой линии»[813]. Такая стратегия при всем желании не достигла бы реальных успехов, начни французская армия наступление против Германии в сентябре 1939 года.

Эта концепция была детищем героя Вердена А.Ф. Петэна. «Маршал высказывал убеждение, - писал Ш. де Голль, - что танки и авиация не меняют характера войны и что основным условием безопасности Франции является создание сплошного фронта, усиленного фортификационными сооружениями… С парламентской трибуны военный министр генерал Морен возражал депутатам, выступавшим за маневренную армию: “Неужели Вы думаете, что, потратив огромные усилия на создание укрепленного барьера, мы будем настолько безумными, что выйдем за этот барьер и ввяжемся в какую-то авантюру?” И далее уточнил: “Я здесь высказываю точку зрения правительства, которое в моем лице, во всяком случае, отлично знакомо с нашим планом действий на случай войны”. Это заявление, решавшее судьбу армии, в то же время говорило всем в Европе, кто умел слушать, что Франция при любых обстоятельствах ограничится лишь выдвижением войск на линию Мажино»[814]. Военная доктрина «третьей республики» была исключительно оборонительной, как и сама структура ее вооруженных сил.

В планах французских стратегов господствовала идея о том, что противоборство будет происходить по сценарию минувшей Великой войны. Совершенная в инженерном отношении долговременная оборонительная система западноевропейского альянса в воздухе будет надежно защищена маневренными истребителями с оптимальным бортовым вооружением. Их основной функцией является недопущение прицельного бомбометания по наземным военным объектам. Поэтому высокая горизонтальная скорость по-прежнему не рассматривалась как главное качество самолетов воздушного боя. Считалось, что небольшие группы неприятельских бомбовозов попросту не смогут преодолеть ограниченное воздушное пространство над устойчивой линией фронта. Важнейшей задачей фронтовой авиации считалась оперативная воздушная разведка и разрушение с воздуха узлов обороны, коммуникаций и складов противника с помощью тяжелых ночных и быстроходных дневных тактических бомбардировщиков. Истребительной составляющей противовоздушной обороны крупных городов, где не имелось крупных промышленных объектов, в структуре ВВС Франции не предусматривалось. Варварские бомбардировки Мадрида и уничтожение Герники, где не было военных объектов, рассматривались как издержки гражданской войны в Испании[815].

В беседе с французским премьер-министром Л. Блюмом бригадный генерал Ш. де Голль «обратил его внимание на тот факт, что из числа самолетов, производство которых было предусмотрено, почти все предназначены для обороны, а не для нападения. Что касается танков, то на девять десятых предполагалось создать машины марки “Рено” и “Гочкис” образца 1935 года, которые, хотя и были модернизированы, все же обладают большим весом, малой скоростью, вооружены малокалиберным короткоствольным орудием и предназначены для сопровождения пехоты, а отнюдь не для выполнения самостоятельных задач в составе специальных танковых соединений. В результате наша военная организация останется такой же, какой она и была»[816].

Тактика ведения танкового боя боевыми французскими уставами вообще не предусматривалась. «Англо-французские вооруженные силы на западе в мае 1940 г. имели в своем распоряжении около 4800 танков, в германских же вооруженных силах по списку значилось 2800 танков, включая бронеавтомобили, а фактически к началу наступления их насчитывалось примерно 2200 штук, -вспоминал Г. Гудериан. - Следовательно, противник имел двойное превосходство, которое усиливалось еще тем, что французские танки превосходили немецкие броневой защитой и калибром пушек, впрочем, уступая им в совершенстве приборов управления и в скорости. Несмотря на наличие этого наиболее сильного подвижного боевого оружия, Франция создала “линию Мажино” — самый прочный укрепленный рубеж в мире. Почему же деньги, вложенные в укрепления, не были использованы для модернизации и усиления подвижных средств? Старания де Голля и Даладье в этом направлении были оставлены без внимания. Отсюда следовал вывод, что верховное командование французской армии не признавало или не хотело признавать значения танков в маневренной войне. Во всяком случае, все известные мне маневры и крупные войсковые учения свидетельствовали о намерении французского командования так организовать управление своими войсками, чтобы надежно обоснованные решения полностью обеспечивали маневрирование и проведение планомерных наступательных и оборонительных мероприятий. Они стремились точно определить положение и группировку сил противника, прежде чем принять решение, а когда оно уже было принято, то поступали в абсолютном соответствии с ним и действовали, я бы сказал, точно сообразуясь со схемой, как в условиях сближения, так и при занятии исходного положения во время артиллерийской подготовки, при наступлении или при занятии обороны. Такое стремление к действиям строго по плану, не оставляя ничего случаю, привело также к включению танков в состав сухопутных войск в форме, которая не нарушала бы схемы, то есть к их распределению по пехотным дивизиям. И лишь небольшая часть танков предназначалась для оперативного использования»[817].

Реальное соотношение бронетанковых сил нацистской Германии и франко-английского альянса к началу немецкого вторжения остается предметом дискуссии. Так, бригадный генерал А. Конкэ считал, что в Панцерваффе имелось 3800 танков и бронеавтомобилей против 2800 единиц у французов и 600 бронированных машин у англичан[818]. В официальном статистическом сборнике «Кампания во Франции» указывается, что во французской армии имелось 2262 современных танка (курсив наш - А.Г.), 540 танков устаревших типов и 743 бронеавтомобиля[819]. Авторы не исключали, что при вторжении во Францию немцы применяли многочисленные чехословацкие и австрийские легкие танки и танкетки. Генерал-полковник Ф.В. Меллентин, в свою очередь, вспоминал, что во время «французской кампании» им пытались противостоять английские двухбашенные пулеметные танки Виккерс Mk.IVb, количество которых Генеральный штаб вермахта в своих расчетах попросту не считал боевыми единицами[820].

Адмирал Дракс обещал сформировать в Нормандии 2 танковые дивизии пехотных танков «Матильда» Mk.II. Необходимое количество танков успели привезти на континент. Однако в условиях стремительной германской агрессии в мае 1940 года против Бельгии, Голландии и Франции «матильдами» не удалось укомплектовать и двух танковых батальонов. Остальные уцелевшие танки стали трофеями противника.

Вице-адмирал Дракс сообщил, что в случае войны Великобритания способна предварительно перевезти на континент 6 пехотных дивизий, а в случае необходимости сформировать еще 9 дополнительных дивизий, оставив в Англии 16 резервных дивизий. Воздушную поддержку английского экспедиционного корпуса должны были обеспечивать 3000 военных самолетов различных типов. Экспедиционный корпус «владычицы морей» Великобритании, отправленный во Францию и организованный на принципах колониальных полицейских формирований, в мае 1940 года вообще был не в состоянии что-нибудь противопоставить в тактическом отношении «бронированным кулакам вермахта» и воздушным флотам Люфтваффе. Тактика же применения английской армейской и морской авиации сводилась, главным образом, к бомбардировке мостов, немецких портов и стационарных баз подводных лодок[821].

Премьер-министр Великобритании У. Чёрчилль позже уточнил в своих мемуарах, что во французской армии тогда имелось 2300 боеспособных танков и 1600 истребителей и бомбардировщиков, а у англичан – всего 668 «пехотных» танков и 600 боевых самолетов устаревших конструкций, в основном легких бомбардировщиков Фэйри «Бэттл» и истребителей Глостер «Гладиатор». Во время войны «пилоты 607-й и 615-й эскадри­лий обнаружили, что их самолеты-истребители не только полностью уступают “мессершмиттам”, но даже не могут догнать немецкие бомбардировщики. Как и многие подразделения Коро­левских ВВС, они комплектовались из летчиков Вспомогательного авиаци­онного командования, которые числились вольно­наемными специалистами, обучившимися летать на боевых са­молетах в свободное от работы время. После начала полномас­штабного немецкого наступления “гладиаторы” продержались всего одну неделю. Большие потери вынудили командование объединить две эскадрильи в одну. После того как немецкие бомбардировщики уничтожили по­следние запасы горючего, летчики подожгли свои шесть уцелевших самолетов и вернулись в Англию на корабле… Командование Королевских воздушных сил, осуществлявших полицейские функции в Ираке и севе­ро-западной Индии, обладали летными кадрами, которые имели опыт взаимодействия с сухопутными подразделениями. Но во Францию в 1939 году были переведены всего четыре эскадрильи поддержки пехоты... Самолеты Уэстленд “Лайзандер”, предназна­ченные для поддержки колониальных частей, оказались настоль­ко не приспособлены к использованию в современной воздушной войне, что с началом немецкого наступления их пришлось отправить в резерв из-за огромных потерь... Уже 10 мая 1940 года пять “бэттлов” 12-й эскадрильи бомбили мосты через Маас, потеряв при этом 4 самолета. Во время налета на Седан 14 мая из 70 участвовавших в нем самолетов немецкие истребители уничтожили 40 самолетов, и большинство остальных повредили в бою»[822]. Современные самолеты в силу их секретности должны были действовать с английских аэродромов. Это делало их реальное пребывание над линией фронта на континенте чисто символическим из-за ограниченной дальности полета[823].

Начальник Генерального штаба РККА Б.М. Шапошников предложил делегациям Англии и Франции два варианта оказания им военной помощи в случае агрессии со стороны Германии. Согласно первому варианту, если Польша и Румыния дадут согласие на пропуск советских войск через свою территорию, СССР изъявлял готовность «предоставить помощь всеми родами войск». По второму варианту, если Польша и Румыния откажутся предоставить советским войскам проход через их территорию, СССР обязывался осуществлять помощь «путем посылки сухопутных войск морем» и по воздуху, а военно-воздушных сил - своим ходом. Ни один из этих вариантов оказались неприемлемыми для Думенка и Дракса: Красная армия должна была отвлечь на себя основные силы вермахта, поскольку при быстром продвижении к границам Германии через территорию сопредельных государств не могла создать «сплошного фронта».

На плечи Красной армии в случае принятия этих условий легла бы основная тяжесть войны с Германией.

Переговоры продемонстрировали полную противоположность взглядов представителей генеральных штабов трех держав на стратегию и тактику ведения войны, тем более что Польша категорически отказалась в них участвовать. Ее правительство все еще рассчитывало урегулировать все спорные проблемы с Германией путем очередных двухсторонних переговоров, хотя все здравомыслящие политики понимали, что это невозможно. Председатель польской секции II Социалистического Интернационала Т. Недзялковский, комментируя сложившуюся ситуацию, заявил: «Германия никаких новых предложений не сделала. Я думаю, что компромисс невозможен... Данциг …должен оставаться свободным нейтральным городом. Согласиться на постройку немецкой автострады через Померанию мы не можем ни в каком случае. Армия этого не допустит. Между тем вы знаете, что Гитлер хочет получить Данциг для того, чтобы сделать из него военно-морскую базу и командовать на Балтийском море. А автострада ему нужна для того, чтобы захватить нас в тиски... Бек думал только прокатиться немного на английской лошади, но она неожиданно для него "понесла" и занесла так далеко, что оттуда пересесть на немецкого коня оказалось невозможно».

Польша фактически вышла из Версальского оборонительного альянса, приняв активное участие в разделе и оккупации союзной Чехословакии. Отсутствие постоянных согласований действий Генеральных штабов сказалось на обострении польско-французских военных отношений. На встрече с главнокомандующим польской армии маршалом Э. Рыдз-Смиглы начальник Генерального штаба Франции генералиссимус М. Гамелен откровенно заявил, что «мы не сможем в начале войны вам дать ничего, кроме весьма ограниченной помощи техникой. Вы не способны сопротивляться Германии без помощи русских. В прошлом году вы отказались пропустить русские войска потому, что тогда речь шла о Чехословакии. Но сегодня ваша судьба поставлена на карту. Необходимо любой ценой принять военную помощь СССР»[824]. На заседании британского правительства министр по координации обороны Соединенного Королевства лорд Э. Чэтфилд сказал: «Если Германия предпримет нападение на Польшу, то французские войска займут оборону на “линии Мажино” и будут сосредоточивать силы для наступления на Италию. Если Италия будет придерживаться нейтралитета, а в войну окажется вовлеченной Бельгия, то французские вооруженные силы, возможно, предпримут наступление через Бельгию. Но если Бельгия не будет участвовать в войне, то каких-либо действий против “линии Зигфрида” не предполагается».

Это не являлось тайной и для Гитлера. Начальник Генерального штаба вермахта Ф. Гальдер записал в своем дневнике: «31.08.39. Фюрер спокоен... Он рассчитывает на то, что французы и англичане не вступят на территорию Германии»[825].

Позиция польского правительства была такова: «С немцами мы рискуем потерять свою свободу, а с русскими - нашу душу». Министр иностранных дел Эстонии К. Сельтер, беседуя с полковником Ю. Беком, горячо поддержал его, сказав, что лично он «предпочел бы три года немецкой оккупации двум неделям советского господства»[826].

Внимательно наблюдая из Берлина за перипетиями московских переговоров, Гитлер серьезного значения им не придавал. Он считал, что «Сталин никогда не пойдет на английские предложения» [827]. Англо-французские инициативы он воспринимал «как пустую угрозу, как демонстрацию, направленную против него лично». К сожалению, в этом Гитлер оказался прав. Он не верил, что Англия будет воевать с Германией из-за Данцига. «Французы последуют ее примеру, а, если будут предоставлены сами себе, никогда не вступят в войну» [828]. Фанатическая вера Гитлера в успех будущего «польского блицкрига» основывалась на том, что ни одна внешнеполитическая акция Германии, начиная с ее выхода из Лиги Наций и заканчивая оккупацией Чехии и Мемеля (Клайпеды), не встретила противодействия со стороны великих европейских держав. При этом никаких крупных стратегических продовольственных запасов в Германии не имелось. Резервы «третьего рейха» составляли 6,5 млн. тонн зерна, 600 тысяч тонн жиров, 1 660 тысяч тонн сахара. Государственные запасы иностранной валюты и золота «третьего рейха» составили 600 млн. долларов[829].

Однако полностью игнорировать ход и маловероятные, возможные позитивные результаты московских переговоров ни МИД Германии, ни, тем более, Генеральный штаб вермахта не могли. От их исхода в значительной степени зависела судьба кампании в Польше, ибо в случае начала военных действий нельзя было исключить несанкционированных пограничных столкновений с Красной армией. В особняке НКИД на площади Воровского располагали отчетом нового полпреда в Берлине Г.А. Астахова о том, что «Германия имеет принципиальные политические разногласия с СССР. Все же она хочет развить с ним экономические отношения… Правительство Германии отнюдь не собирается всерьез и надолго соблюдать соответствующие эвентуальные обязательства... На ближайшем отрезке времени они считают мыслимым пойти на известную договоренность в духе вышесказанного, чтобы такой ценой нейтрализовать нас»[830].

Начальник Генерального штаба сухопутных сил «третьего тысячелетнего рейха» генерал-полковник Ф. Гальдер в эти дни с тревогой записывал в дневнике:

«14.08.39. Взаимоотношения с Россией: слабый контакт, начаты торговые переговоры. Будет выяснено, пошлем ли мы в Москву своего представителя. В стадии выяснения вопрос, кого послать — авторитетную личность или нет. [Россия] не думает о своих обязательствах по отношению к Западу. Русские допускают разгром Польши, но интересуются, как будет обстоять дело с Украиной. Обещание соблюдать русские интересы… Русские хотят углубить переговоры. Недоверие. Никакой общей границы. Фюрер склоняется к тому, чтобы пойти навстречу русским».

«22.08.39. Фюрер поставил перед представителями германского командования задачу: “Уничтожение Польши, ликвидация ее живой силы. Речь идет не о выходе на какой-то рубеж или новую границу, а об уничтожении противника, к чему следует неуклонно стремиться любыми путями”. Гитлер подчеркнул, что основание Великой Германии было “в военном плане сомнительно”, и достигнуто лишь “благодаря блефу политического руководства”»[831].

23 августа 1939 года по инициативе Гитлера в Москве был подписан советско-германский Договор о ненападении, известный как «пакт Молотова – Риббентропа». Свежеиспеченные «перестроечные» академики и газетчики, возомнившие себя профессиональными историками, не скупясь на нелицеприятные эпитеты, с приснопамятных лет «перестройки» ставят в вину И.В. Сталину пресловутые «секретные протоколы». Им не важно, что оригиналов этих документов в природе не существует, а сомнительная немецкая фотокопия аутентичным историческим источником служить не может. Кроме всего прочего у этих фотокопий есть одна необъяснимая странность: подпись Народного комиссара иностранных дел В.М. Молотова на карте выполнена латинскими буквами и не идентифицируется с его почерком! Трудно представить подобную «протокольную шалость» высокопоставленного советского чиновника, известного своей аккуратностью и педантичностью. Недаром Сталин дружелюбно называл Молотова «мой деревянный нарком». Скорее всего, здесь мы имеем дело с немецким проектом, сфотографированном в Берлине перед вылетом Риббентропа в Москву, когда рейхсминистр иностранных дел, выпив для храбрости, «расписался» за своего будущего собеседника.

Поскольку источниковедческого анализа «секретных протоколов» провести невозможно по причине отсутствия самих первоисточников, обратимся к свидетельствам современников. В разговоре со мной на эту тему В.М. Молотов в своей излюбленной манере лаконично заявил, что никаких дополнительных документов к Договору о ненападении не прилагалось. Но за бокалом шампанского разговор о линии демаркации действительно был. Сталин, как-будто шутя, заметил, что, возможно, стоит подумать о восстановлении границы 1914 года, что подразумевало претензии СССР на Варшавское и Люблинское воеводства. Молотов сухо возразил, что было бы разумнее руководствоваться «линией Керзона»», утвержденной на Версальской мирной конференции. Озадаченный Риббентроп попытался выяснить, какой из этих вариантов предпочитает Советское правительство, но услышал от улыбавшегося в усы Сталина многозначительное: «поживем, увидим!».

Если даже условно допустить существование «секретных протоколов», то в них устанавливались линии разграничения между Германией и СССР после полной ликвидации Польского государства. Диспозитивные части их начинаются с условного оборота: «В случае…» С точки зрения принципов международного права эти документы ничего не устанавливали, они не создавали никаких обязательств, а тем более прав для сторон, их заключивших. Объект этих протоколов – не юридический территориальный титул на земли, входящих в состав Польши и прибалтийских государств, так как ни у Германии, ни у Советского Союза таких прав не было. Следовательно, друг другу они передавать ничего не могли. Объект этих протоколов заключён в установлении намерений в случае каких-либо политических изменений в Европе. Объявлять о том, что эти протоколы якобы позволили Гитлеру захватить Польшу, а Сталину Прибалтику – юридический нонсенс. Польшу захватывали дивизии вермахта, а не протоколы. Красная армия в военных действиях официально участия не принимала, и СНК СССР акта о капитуляции Польши не подписывал. По этой причине и никаких польских военнопленных в Советском Союзе быть не могло! Именно поэтому приснопамятное постановление II Съезда народных депутатов СССР 1989 года является постыдной нелепостью с момента собственного принятия – оно не имеет под собой правового и логического основания. С таким же успехом неугомонные застрельщики перестройки во главе с М.С. Горбачевым и А.Н. Яковлевым могли требовать возвращения Аляски или Финляндии!

В Берлине об этих деталях еще не знали. «Во время ужина, - пишет А. фон Шпеер, - Гитлеру передали записку. Он пробежал ее глазами, какое-то мгновение, краснея на глазах, он окаменел, затем ударил кулаком по столу так, что задрожали бокалы и воскликнул: "Я поймал их! Я их поймал!" Но через секунду он овладел собой, никто не отважился задавать какие-либо вопросы, и трапеза пошла своей обычной чередой. После нее Гитлер пригласил лиц из своего окружения к себе: "Мы заключаем пакт о ненападении с Россией. Вот, читайте. Телеграмма от Сталина". Она была адресована "Рейхсканцлеру Гитлеру" и кратко информировала о состоявшемся единении. Это был самый потрясающий, волнующий поворот событий, который я мог себе представить - телеграмма, соединившая имена Гитлера и Сталина. Затем нам был показан фильм о параде Красной армии перед Сталиным с огромной массой войск. Гитлер выразил свое удовлетворение тем, что такой военный потенциал теперь нейтрализован и повернулся к своим военным адъютантам, собираясь, обсудить с ними качества вооружения и войск, проходивших по Красной площади. А когда снаружи долетел звон колоколов, он произнес: "Это похоронный звон по Британской империи". Теперь он верил, что вознесся над самой судьбой»[832].

Советско-монгольские войска под командованием комкора Г.К. Жукова к этому времени уничтожили последние очаги сопротивления окруженных японских войск в районе реки Халхин-Гола на восточной границе МНР. Трофеями РККА стали 12 тысяч винтовок, 200 орудий, 400 пулеметов, 100 автомобилей. Японские войска потеряли убитыми 25,5 тысяч человек. Генерал-полковник Ф. Гальдер отметил в своем дневнике: «27.08.39 г. В Японии большое смятение. [Посол Японии в Берлине] Осима во время приема у Вейцзекера пытался заявить протест: "Наши взаимоотношения серьезно пострадали"»[833]. Тем не менее, 1 сентября 1939 года гордая Страна Восходящего солнца официально признала свое поражение в МНР, и отложила реализацию плана «Кан-току-эн» по оккупации Сибири и Дальнего Востока на неопределенный срок[834].

Внеочередная сессия Верховного Совета СССР 1 сентября 1939 года приняла «Закон о всеобщей воинской обязанности», завершивший окончательный переход к кадровой системе комплектования и организации РККА. Это свидетельствует о том, что И.В. Сталин никогда всерьез не верил в искренность германских мирных намерений, зафиксированных в Договоре о ненападении. «Невозможно сказать, кому он внушал большее отвращение, - писал У. Чёрчилль, - Гитлеру или Сталину. Оба сознавали, что это могло быть только временной мерой, продиктованной обстоятельствами. Антагонизм между двумя империями и системами был смертельным. Сталин, без сомнения, думал, что Гитлер будет менее опасным врагом для России после года войны против западных держав. Гитлер следовал своему методу “поодиночке”. Тот факт, что такое соглашение оказалось возможным, знаменует всю глубину провала английской и французской дипломатии за несколько лет»[835].

Бывший помощник Государственного секретаря США по национальной безопасности А. Кларк пишет: «Наиболее вероятной датой начала планирования войны с Советской Россией обычно считается 29 июля 1940 года. В этот день состоялась конференция в Бад-Рейхенвальде.… Однако замысел плана прослеживается еще ранее – в речи фюрера на знаменитой Бергхофской конференции 24 августа 1939 года. Гитлер торжествовал в этот день. “Вероятно,- говорил он,- никогда больше не будет человека с таким авторитетом, кто имел бы доверие всего немецкого народа, какой имею я. …Наши враги - люди ниже среднего уровня, они не созданы для действия. Они пигмеи. …Война должна прийти в мою жизнь. Мой пакт с СССР имеет в виду выигрыш времени и, господа, с Россией случится то же, что я сделал с Польшей - мы уничтожим Советский Союз”»[836].

В Германии опытные партийные бонзы и дальновидные военачальники никогда не тешили себя иллюзиями относительно неукоснительного соблюдения Советским Союзом условий Договора о ненападении. Непревзойденный военный аналитик генерал-фельдмаршал Э. фон Манштейн, присутствовавший на этом совещании, готовя проект оперативного плана «Гельб» по разгрому Франции, в октябре 1939 года записывает в его преамбуле: «Растрачивать силы армии на частный успех (а не для достижения решительной победы) при учете такого фактора в нашем тылу, как Советский Союз, недопустимо. На континенте ударная сила нашей армии является решающим фактором. Советский Союз только до тех пор будет поддерживать с нами дружественные отношения, пока мы располагаем готовой к наступлению армией»[837].

На длительную перспективу соблюдения Гитлером условий Договора о ненападении не рассчитывал и И.В. Сталин. В бытность начальником Генерального штаба РККА генерал армии К.А. Мерецков записал: «И.В. Сталин заметил, что пребывать вне войны до 1943 года мы, конечно, не сумеем. Нас втянут поневоле. Но не исключено, что до 1942 года мы останемся вне войны. …Было ли наше руководство убеждено, что летом 1941 года удастся избежать войны, и, значит, выиграть время хотя бы до будущей весны? Мне об этом тогда (в феврале 1940 года – А.Г.) ничего не говорили. Однако из своих наблюдений я вынес личное впечатление, что наше руководство колебалось. С одной стороны, оно получало тревожную информацию. С другой стороны оно видело, что СССР к отпору агрессии еще не вполне готов. Все мы стремились повлиять на ход событий, переломить его в нашу пользу и оттянуть конфликт. Но положение сложилось такое, что добиться этого не удалось.

Следует сказать и о другом. Поскольку в самом начале войны Англия и США стали нашими союзниками по антигитлеровской коалиции, большинство лиц, критически рассуждающих ныне о тогдашних решениях нашего руководства, машинально оценивает их лишь в плане советско-германской войны и тем самым допускает ошибку. Ситуация же весной 1941 года была чрезвычайно сложной. В то время не существовало уверенности, что не возникнет антисоветской коалиции капиталистических держав в составе, скажем, Германии, Японии, Англии и США. Гитлер отказался в 1940 году от высадки армии в Англии. Почему? Сил не хватило? Решил разделаться с ней попозже? Или, может, велись тайные переговоры о едином антисоветском фронте? Было бы преступным легкомыслием не взвешивать всех возможных вариантов. Ведь от правильного выбора политики зависело благополучие СССР. Где возникнут фронты? Где сосредоточивать силы? Только у западной границы? Или возможна война и на южной границе? А каково будет положение на Дальнем Востоке? Это многообразие путей возможных действий при отсутствии твердой гарантии, что в данном случае удастся сразу нащупать самый правильный путь, дополнительно осложняло обстановку»[838]. Его преемник на посту начальника Генерального штаба генерал армии Г.К. Жуков утверждал, что ему «не приходилось слышать от И.В. Сталина каких-либо успокоительных суждений, связанных с пактом о ненападении»[839].

Реакция польских правительственных кругов на подписание советско-германского Договора о ненападении была немедленно высказана в амбициозном выступлении президента И. Мосцицкого: «Естественно, что заключение договора не окажет никакого влияния на решение Польшей вопросов европейской политики. Польша никогда не имела желания к какому-нибудь сотрудничеству с Россией и повторяет свое неизменное “нет!” Она считает, что Советы не могут быть подходящим партнером в европейской политике. Заключение пакта подтверждает извечный тезис польской внешней политики: на востоке Европа заканчивается Польшей. Все это укрепляет престиж Польши»[840].

В подписанной Гитлером 31 августа 1939 года директиве № 1 на ведение войны запрещалось предпринимать какие-либо военные действия на западе. Даже в случае вступления в войну Англии и Франции группе армий «С», развернутой у западной границы Германии, предписывалось вести только оборонительные бои с максимальной экономией сил и обеспечить условия для успешного завершения кампании в Польше. Командующий I-м воздушным флотом генерал-полковник А. фон Кессельринг запомнил, что «совещание у Гитлера состоялось в большом зале приемов, из окон которого открывался великолепный вид на горы... Выступление фюрера было довольно длинным. Он говорил спокойно, держа себя в руках. …Меня обрадовало то, что в ней не содержалось конкретных указаний об открытии боевых действий, и его речь была построена таким образом, что, казалось, вероятность подобного развития событий невелика. Меня беспокоили две вещи. Во-первых, последствия войны с Польшей. Рассчитывать, что Англия расценит попытку силового урегулирования германо-польских разногласий не как явный вызов, а каким-то иным образом, было бы необоснованным оптимизмом – отсюда и неустанные попытки фюрера сохранить мир. Однако куда больше меня тревожило отношение России. Хотя я и считал, что при всей своей относительной неподготовленности Люфтваффе и вермахт смогут доказать свое превосходство над польскими войсками, военная мощь России была слишком велика, чтобы они могли с ней тягаться. Это меня очень тревожило. Однако когда в конце своего выступления Гитлер проинформировал нас о нейтралитете России и о том, что с ней заключен пакт о взаимном ненападении, у меня, словно гора с плеч свалилась»[841].

Дата добавления: 2015-08-05