Глава 5 1 страница

«Выше всех, дальше всех, быстрее всех»

Прелюдией к началу массовых репрессий в Советском Союзе стало выступление члена Политбюро ЦК ВКП (б) А.А. Жданова на торжественном траурном заседании в Колонном зале Дома Союзов, посвященном 14-й годовщине со дня смерти В.И. Ленина. Он заявил, что «1937 год войдет в историю… как год разгрома врагов народа»[628].

В 1927 году Германия превзошла довоенный уровень развития, и в 1931 году, согласно условиям американского «плана Дауэса», президент Гинденбург объявил об одностороннем прекращении выплаты репараций. И тут грянула Великая депрессия в США, породившая мировой экономический кризис. Общее падение производства немецкой промышленности в 1932 году превысило 40 %, безработица охватила почти 45 % населения страны. Отчаявшиеся мелкие производители все больше винили в своих бедах парламентскую демократию и верили, что выход из кризиса состоит в укреплении государственной власти, в создании однопартийного правительства. Эти чаяния поддерживали и крупные предприниматели, и банкиры, субсидировавшие все предвыборные кампании национал-социалистов и связывавшие с Гитлером и его партией НСДАП личные и общегосударственные устремления.

Тезис главного теоретика большевистской партии академика Н.И. Бухарина о «возможности построении социализма в одной отдельно взятой стране» возник как реакция Политбюро ЦК ВКП (б) на углубляющийся системный экономический кризис в капиталистическом мире. Как показала дискуссия на XIV партийной конференции, с ортодоксальной марксистской теорией он не имел ничего общего. Не случайно главный редактор «Известий» и видный большевик К.Б. Радек шутил: «Если можно построить социализм в одной стране, то я хотел бы жить в другой». И.В. Сталину требовалось подвести под идею советского изоляционизма партийную фразеологию и подкрепить ее авторитетом недавно умершего В.И. Ленина. В официальной печати появились настораживающие заявления «стихия НЭПа», «разгул нэпманов», «угроза растущей безработицы» и тому подобное. Когда Германия вступила в тяжелейший кризис, и резко упал ее товарообмен с СССР, советское руководство взяло курс на «форсированную индустриализацию». После XIV съезда ВКП (б) в связи с ее развертыванием Генеральный секретарь И.В. Сталин начал высказываться крайне отрицательно в адрес «ревизионистского» социал-демократического правительства Германии. Он неоднократно высказывал сомнения, нужно ли столь неукоснительно соблюдать условия Раппальского мирного договора, как это было при отправленном в отставку Председателе Исполкома Коминтерна Г.Е. Зиновьеве. Нельзя признать случайностью и выступление члена Политбюро ЦК ВКП (б) А.А. Андреева в 1927 году на партийной конференции в Алма-Ата: «Если бы нашей международной политике удалось заинтересовать Америку заказами, кредитными взаимоотношениями, выбить ее из общей антисоветской цепи, то это был бы уже огромный успех нашей внешней политики, это бы означало, что война против нас не может состояться»[629]. В политической дальновидности ему отказать нельзя. Из США в СССР к этому времени поступило 23,4% тракторов, 23,1% горного оборудования, 16% автомобильной и авиационной техники и 10- 15% различным групп станков от общего количества импортной продукции.

В польском правительстве постоянно предпринимались меры, направленные на разложение советской власти на Украине, укрепление и консолидацию военно-политических эмигрантских группировок[630]. В окружении Ю. Пилсудского оживились надежды на осуществлении «Программы 1774 года» по восстановлению Речи Посполитой «от моря до моря»[631]. В Москве со всей серьезностью отнеслись к правительственному заявлению: «Во имя нашей безопасности мы должны внимательно наблюдать за положением в СССР. Мы не имеем права позволить, чтобы красная волна, поднимающаяся в Советском Союзе, застала нас неподготовленными ко всем неожиданностям и возможностям»[632].

Присоединение к антисоветской кампании в Варшаве, которую поддержали в Париже, немецких политических и деловых кругов, открыто заявивших о своих «сомнениях в целесообразности для Германии продолжения “рапалльской политики”, - докладывал нарком иностранных дел М.М. Литвинов, - вызвала резкое ухудшение не только советско-германских отношений, но всего нашего международного положения». Политбюро ЦК ВКП (б) внесло Германию в список государств, которые вынашивают «интервенционистские планы» в отношении СССР. Официальный печатный орган НКИД открыто признавал, что «между Германией 1930 года и Германией времен Рапалло - дистанция огромного размера»[633]. Перспектива польско-германской агрессии против Советского Союза при финансовой и военной поддержке Франции приобретала материальное воплощение.

Отношение И.В. Сталина к национал-социализму в 1933 году отразилось в резолюции XIII пленума Исполкома Коммунистического Интернационала, которая характеризовал фашизм как открытую террористическую диктатуру финансового капитала, имеющей своей социальной опорой мелкую буржуазию[634]. Осознавший этот факт отставной генерал от инфантерии Э. Людендорф в направленном президенту Германского Союза Гинденбургу открытом письме писал: «Назначив Гитлера рейхсканцлером, Вы выдали наше немецкое отечество одному из наибольших демагогов всех времен. Я торжественно предсказываю Вам, что этот человек столкнет наше государство в пропасть, ввергнет нашу нацию в неописуемое несчастье. Грядущие поколения проклянут Вас за то, что Вы сделали»[635].

Сменивший Зиновьева на посту руководителя Коминтерна Генеральный секретарь ИККИ Н.И. Бухарин занял в этом вопросе реалистичную, антифашистскую позицию. В резолюции XIII пленума Исполкома Коминтерна, состоявшегося в декабре 1933 года, констатировалось, что все коммунистические партии Европы должны оказывать КПГ всемерную моральную и материальную помощь, поскольку в Германии начинается новый революционный подъем, который начался с приходом Гитлера к власти, и должен завершиться свержением нацистской диктатуры[636].

Исполнение условий Версальского мира надолго лишили Германию мощного надводного военно-морского флота – он мог быть в необходимом объеме восстановлен ценою непомерных государственных инвестиций только через десять лет. Исключение составляли подводные лодки. Создание современной сухопутной армии, сопоставимой с англо-французскими вооруженными силами, при естественном приросте населения «третьего рейха» в границах 1919 года могло завершиться лишь к 1943 году. Исключением являлась военная авиация и легкие танки: по экспертным оценкам Германия могла догнать в этих областях ведущие европейские индустриальные державы в течение трех-пяти лет. Самолеты, танковые войска и субмарины становились «тремя китами» будущего военного могущества нацистской Германии, опираясь на которые гитлеровская клика при попустительстве великих держав могла рассчитывать на установление мирового господства. И.В. Сталин оценил эту опасность в 1931 году, а У. Чёрчилль - только в 1935 году. Первый лорд Адмиралтейства писал: «Вплоть до 1933 года Франция занимала видное место среди европейских стран по размерам военно-воздушного флота. Но в тот самый год, когда Гитлер пришел к власти, выявилось роковое отсутствие интереса к авиации и поддержки ее. Деньги стали отпускаться неохотно, уменьшилась производственная мощность заводов, современные типы самолетов не создавались. Франция при своей сорокачасовой рабочей неделе не могла производить столько, сколько производила германская промышленность, напряженно работавшая в условиях, приравненных к условиям военного времени. Все это произошло примерно тогда же, когда Англия утратила равенство в воздухе, о чем было так подробно рассказано. По существу, западные союзники, имея право создать любые военно-воздушные силы, которые они сочли бы необходимыми для обеспечения своей безопасности, пренебрегли этим жизненно важным оружием, тогда как немцы, которым [Версальский] договор запрещал это, сделали это оружие острием своей дипломатии и, в конечном счете, нападения. Важнейший факт заключался в том, что немцы опередили нас как в авиации, так и в военном производстве, если даже учесть наши сравнительно меньшие военные потребности, а также то, что мы были вправе рассчитывать на Францию, на французскую армию и на французскую авиацию. Уже не в наших силах было опередить Гитлера или восстановить равенство в воздухе. Уже ничто не могло помешать немецкой армии и немецкой авиации стать сильнейшими в Европе. Мы лишь могли с помощью чрезвычайного напряжения сил, которое вывело бы нас из равновесия, улучшить положение, но полностью его выправить мы уже были не в состоянии» [637].

Однако у Генерального секретаря ЦК ВКП (б) были неограниченные возможности для создания количественного и качественного превосходства в подобных видах вооружений, а у лидера британской парламентской оппозиции их не оказалось. К тому же из-за преданности старых большевиков-ленинцев и их последователей лозунгам «мировой пролетарской революции» военный потенциал Советской России находился в столь же плачевном состоянии, как и в нацистской Германии. И советскому руководству пришлось идти тем же путем, что и будущему противнику. В этом отношении вульгарно-теоретические идеи М.Н. Тухачевского были ему близки, пока не выяснилась их практическая несостоятельность.

Никаких симпатий к национал-социализму Сталин не питал, если только не понимать буквально его дипломатические пассажи в чрезвычайно сложной политической ситуации конца тридцатых годов, но всегда стремился извлекать практическую пользу из «межимпериалистических противоречий». Он говорил, что германский фашизм «неправильно называется национал-социализмом, ибо при самом тщательном рассмотрении невозможно обнаружить в нем даже атома социализма»[638]. И совсем легкомысленно примерять моральные лекала к внешней политике СССР. Иначе надо объяснить, в каких печатных выражениях следует оценивать агрессивные претензии Польши и «миссионерское подвижничество» демократических правительств Англии и Франции в отношении суверенизации Советской Украины и республик Закавказья?

С приходом нацистов к власти в Германии началось закономерное и стремительное обострение советско-германских отношений. На всемирной экономической конференции в Лондоне в 1933 году нацистский рейхсминистр экономики и сельского хозяйства А. Гугенберг открыто объявил Восточную Европу, включая Украину, полем немецкой экспансии. В Берлине нацистские штурмовики начали открыто нападать на советских дипломатов, а журналисты подвергались гонениям[639]. Несмотря на официальную отставку Гугенберга, в Москве было принято решение об окончательном закрытии Липецкой авиационной школы, инвентаризации и приобретения по остаточной цене ее движимого имущества. С санкции секретаря Политбюро ЦК ВКП (б) А.А. Жданова массовым тиражом были изданы три книги, демонстрирующие сущность германского фашизма – «Пропаганда войны в Японии и Германии»[640], «Гестапо»[641] и «Гитлер против СССР: грядущая схватка между фашистскими и социалистическими армиями»[642]. Название последней книги не следует экстраполировать на весь мир: под «социалистическими армиями» подразумевались РККА и Народная армия Испанской республики. Э. Генри писал, в частности, что «теоретически при известных обстоятельствах германская армия после огромного и крайне рискованного усилия может в том или ином месте прорвать советский фронт (мы не говорим здесь об обратной возможности), но, это возможно только с ограниченными по времени и пространству результатами. Расстояние Москвы от границы обеспечивает ей безопасность, по меньшей мере, на годы. А Гитлеру не удастся продержаться годы. Вряд ли ему удастся продержаться и месяцы»[643]. Тогда Германия и СССР не имели общей границы, но писатель и публицист прозорливо полагал, что германская армия легко пересечет территорию Литвы и Латвии и непременно преодолеет существующие оборонительные укрепления Белорусского военного округа.

Командарм 1-го ранга М.Н. Тухачевский в оценке геополитических намерений нацистской Германии занимал диаметрально противоположную позицию, воспринятую вместе с идеями своего идейного наставника в отставке Г.Е. Зиновьева. Он писал в передовице газеты «Правда», что «империалистические планы Гитлера имеют не только антисоветское острие. Это острие является удобной ширмой для прикрытия реваншистских планов на западе (Бельгия, Франция) и на юге (Познань, Чехословакия, аншлюс)... Германии нужна французская руда... и расширение ее морской базы. Опыт первой мировой войны со всей очевидностью показал, что без прочного обладания портами Бельгии и северными портами Франции морское могущество Германии невозможно построить. Последний момент неизбежно сыграет роль в развертывании борьбы Германии против Франции и Англии»[644].

Нельзя сказать, чтобы эти публичные заявления заместителя наркома обороны способствовали укреплению доверия между СССР, Францией и Чехословакией после подписания ими договоров о взаимопомощи. Германские дипломаты в своих донесениях с удовлетворением описывали подобный синдром германофилии у представителей высшего военного и политического руководства СССР[645]. После окончания второй мировой войны, когда перед парламентом Франции предстали виновники ее поражения, коллаборационист Л. Блюм дал важные показания. Он сообщил, что в 1936 году получил через побывавшего в Праге сына доверительное письмо от премьер-министра Чехословакии Э. Бенеша, в котором содержалось предупреждение «соблюдать величайшие предосторожности в наших отношениях с советским Генеральным штабом», так как есть сведения, будто советские военные руководители «поддерживают подозрительные отношения с Германией»[646]. По словам германского посла в Москве Г. Дирксена секретарь ЦИК СССР А.С. Енукидзе, который в 1918 году дал рекомендацию Тухачевскому для вступления в ряды РКП (б), был сторонником сохранения дружественных отношений с национал-социалистической Германией[647]. Он подчеркивал, что Германия и СССР имеют глобальные общие интересы, заключающиеся в ревизии Версальского договора, главным образом в Восточной Европе. Енукидзе высказывал надежду, что в Берлине в скором времени восторжествует «государственно-политическая линия», германское правительство приобретет свободу действий в сфере внешней политики. Он, таким образом, проводил параллель между тем, что происходило в Советской России после Октябрьской революции, и тем, что происходит в Германии после прихода к власти Гитлера, что сами нацисты называли национал-социалистической революцией. Енукидзе сказал, что как в Германии, так и в СССР «есть много людей, которые ставят на первый план партийно-политические цели. Их надо держать в страхе и повиновении с помощью государственно-политического мышления. …Национал-социалистическая перестройка может иметь положительные последствия для германо-советских отношений». Он находил общие линии развития, схожие черты между германским национал-социализмом и советским режимом[648]. Этот синдром «раппальского романтизма» оказался очень живучим среди партийных ветеранов, которые считали себя подлинными последователями В.И. Ленина и противопоставляли себя новому советскому «изоляционистскому» руководству во главе с Генеральным секретарем ЦК ВКП (б) И.В. Сталиным. Для «марксистов-ленинцев» по-прежнему существовала «Германия вообще», пролетариат которой неизбежно возглавит мировую революцию[649].

С точки зрения теории глубокой операции в интерпретации М.Н. Тухачевского и его единомышленников в Военном Совете РККА ее осуществление на европейском театре военных действий без сплоченного рабочего класса и офицерского корпуса дружественной Германии было практически невозможно. Впрочем, и среди нацистских бонз, в частности видного идеолога НСДАП Г. Штрассера, существовала уверенность, что завоевание континентальной Европы может быть осуществлено лишь путем объединения военных усилий рейхсвера и Красной армии. Допускаю, что ночь «длинных ножей» 30 июня – 1 июля 1934 года была приговорены к уничтожению главные исполнители этой идеи. Тогда отряды СС расправились с активистами СА - штурмовых отрядов в Германии. Эсесовцами были убиты Г. Бозе – автор фальсификации «досье Тухачевского», начальник штаба СА В. Зандер, бывший комиссар СА Баварии Г.Р. Кар, глава прусского министерства полиции Э. Клауснер, лидер Католической молодежи Баварии А. Пробст, начальник штаба СА Э. Рём, полицай-президент Эрфурта В. фон Фихте, бывший канцлер Веймарской Германии К. Шлейхер, литературный редактор «Майн Кампф» Б. Штемпфле, идеолог «научного нацизма» Г. Штрассер, руководитель СА Берлина К. Эрнст, известный журналист и пресс-секретарь заместителя фюрера Ф. фон Папена Э.Ю. Юнг. Всего было арестовано и позже амнистировано 1120 человек из числа видных «штурмовиков». В отставку подал отстраненный от исполнения обязанностей вице-канцлера Веймарской республики Ф. фон Папен, который всего лишь стремился соблюдать нормы Раппальского мирного договора[650]. Само понятие «красные активисты» к ним применимо лишь в той мере, в какой они стремились использовать сырьевую базу и растущую военную мощь Советского Союза в интересах возрождения «Великой Германии»[651].

Антигерманскую направленность внутренней и внешней политики советского и партийного руководства убедительно продемонстрировали ход и результаты 1-го и 2-го Московских судебных процессов, на которых были осуждены члены троцкистской нелегальной антисоветской террористической организации.

На судебных слушаниях в августе 1936 года, где главными обвиняемыми были Л.Б. Каменев и Г.Е. Зиновьев, на их признание о прямом сотрудничестве оппозиционеров с гестапо советская общественность тогда не обратила должного внимания: в центре обсуждения оказался новоявленный антисоветчик и террорист Л.Д. Троцкий. Зато в Берлине болезненно отреагировали именно на него. Передовица центрального печатного органа НСДАП объявила, что в СССР не существует серьезной политической оппозиции, и утверждала, что этот публичный процесс носит «опереточный характер»[652]. Однако наиболее адекватная оценка происходившего в Советском Союзе появилась в итальянской фашистской печати: «Сталин - реалист и то, что его противники считали изменой идеалу, является только необходимой и неминуемой уступкой логике жизни... Абстрактной программе всеобщей революции он противопоставляет пятилетку, создание армии, экономику, которая не отрицает творческой личности... Он восстанавливает традиционную семью»[653].

Эта мысль стала рефреном на 2-м открытом судебном заседании, где рассматривалась подрывная деятельность «параллельного антисоветского троцкистского террористического центра», который возглавляли известные «интернационалисты-ленинцы» Ю.Л. Пятаков, К.В. Радек и Г.Я. Сокольников. Семнадцать человек обвинялись в создании «троцкистско-зиновьевского центра», который якобы пытался свергнуть советское правительство с целью восстановить в СССР капитализм при помощи иностранных государств, прежде всего Германии и Японии. Они обвинялись в том, что, делая ставку на поражение СССР в близящейся войне с империалистическими государствами, пообещали агентам этих государств значительные экономические и территориальные уступки: Германии — Украину, а Японии — Восточную Сибирь. А чтобы подорвать экономическую и военную мощь страны, они приступили к организации массового саботажа по заданию гестапо.

Американский посол в Москве Д.Э. Дэвис 17 января 1937 года писал: «Подсудимые выглядят физически здоровыми и вполне нормальными. Порядок процесса разительно отличается от того, что принят в Америке, однако учитывая то, что природа людей одинакова повсюду, и опираясь на собственный адвокатский опыт, можно сделать вывод, что обвиняемые говорят правду, признавая свою вину в совершении тяжких преступлений»[654]. Газета «New York Times» поместила сообщение своего московского корреспондента, который признал, что, по единодушному мнению иностранных корреспондентов и дипломатов, за исключением германских и японских культурных атташе, «Вышинский на открытом судебном процессе антисоветского троцкистского центра доказал виновность подсудимых. Он решительно опроверг доводы Радека, Пятакова и других, претендующих на то, что они являются политической партией... Вышинский великолепно вел процесс. Невозможно опровергнуть тщательно собранные данные, которые выдвинуты Вышинским против подсудимых»[655]. Чехословацкие газеты поместили пространные сообщения о процессе «антисоветского троцкистского центра». Газета чешских социалистов «Česke Slovo» считала, что обвинение о связи подсудимых с германским фашизмом вполне обоснованы, и подчеркивала, что методы антисоветской деятельности троцкистов аналогичны методам, применяемым германскими специальными службами против других стран, в частности, Чехословакии. Либеральное английское издание «News Chronicle» отметило: «Подсудимые на нынешнем процессе признались в заговоре против государства. Такие заговорщические группы, несомненно, существовали в СССР с момента высылки Троцкого. Предположения, что признания получены путем впрыскивания какого-то таинственного снадобья, вывезенного из Тибета, дики и бессмысленны. Подсудимые признались потому, что они изобличены огромной массой исчерпывающих доказательств»[656].

Проблема репрессий в РККА активно обсуждается в средствах массовой информации, начиная с закрытого доклада Н.С. Хрущева ХХ съезду КПСС «О культе личности и его последствиях». Оставляя в стороне вопрос о политических мотивах «кадровой чистки» в РККА, ограничимся аутентичной цифрой уволенных командиров и политических работников, которая установлена на основании архивных документов - 10 838 человек, из них 2218 военнослужащих «среднего, старшего и высшего комначсостава». По данным архива Военной коллегии Верховного суда СССР к высшей мере наказания за контрреволюционную деятельность в 1938 году были приговорены 52 военнослужащих, в 1939 году – 112 и в 1940 году – 528 военнослужащих[657].

Общее количество уволенных в 1936-1937 годах, составило 24 335 командиров и курсантов, а число покинувших ряды РККА в 1938-1939 годах – 18 240 человек. Иными словами за первые два года было уволено 8,6% к списочной численности, а за следующий период - 3,9%. Наибольший ущерб был нанесен высшему командному и политическому звену: репрессиям подверглись 417 человек.

Необходимо отметить, что маховик репрессий начал раскручиваться после неутешительных известий из Испании и Китая, куда были направлены советские военные советники, добровольцы и новейшая отечественная техника. Этому хронологическому совпадению исследователи никогда не придавали большого значения, увлеченно пересказывая древние исторические анекдоты о придворной толчее в коридорах Кремля.

Советские самолеты в Испании и Китае, и позже – в Монголии, стали нести ощутимые потери от новых немецких и японских самолетов, а работа военных советников при организации боевой деятельности авиационных подразделений велась согласно не столько устаревшим, сколько изначально ошибочным боевым наставлениям. Организация сопровождения и прикрытия легких многоцелевых бомбардировщиков самолетами воздушного боя оказалась неэффективной. Авиаконструктор А.С. Яковлев пишет: «Сталин очень болезненно переживал наши неудачи в Испании. Его неудовольствие обратилось против тех, кто совсем еще недавно ходил в героях, был осыпан вполне заслуженными почестями. В первую очередь пострадали, как потом оказалось, совершенно невинно, Герои Советского Союза Смушкевич и Рычагов, а также некоторые другие летчики — участники войны в Испании. Арестовали и группу работников ЦАГИ во главе с начальником Н.М. Харламовым»[658].

Советские легкие штурмовики Р-5ССС с мощным бортовым вооружением себя не оправдали. Истребители-бипланы как в годы гражданской войны, пришлось применять в качестве самолетов непосредственной поддержки пехоты. Скоростные бомбардировщики из-за несовершенства кислородного оборудования оказались уязвимыми на больших высотах от истребителей противника, а огневому взаимодействию их экипажи не обучались.

Командир авиационной группы Герой Советского Союза П.В. Рычагов

подготовил на имя наркома обороны отчет «Выводы из командировки», в котором высказал ряд критических замечаний и предложений. Рычагов проанализировал боевые качества самолета И-15. Если его модернизировать, утверждал он, то в ближайшие пять лет он «будет идеальным фронтовым истребителем». В частности, Рычагов предлагал сделать шасси убирающимся, повысить скорость до 430 км/час, заменить «чайку» центропланом, а вместо двух 7,62-мм пулеметов на крыльях поставить два крупнокалиберных. Он предложил снять с самолета все «лишние» приборы, чтобы они не мешали пилоту в воздухе и в коем случае не устанавливать радиостанцию. Вошедшая в историю авиации удивительная маневренность И-15 в Испании обнаружила и свою обратную сторону. Она «иногда затрудняла стрельбу: И-15 при стрельбе норовил “маневрировать”, а это значит, что вести прицельную стрельбу со средней (рабочей) дистанции было нелегко... Другими словами, И-15 следовало прибавить устойчивости, но при этом желательно было сохранить его изумительную способность маневрировать», - писал в отчете после возвращения из командировки Герой Советского Союза Г.Н. Захаров[659].

Наконец, все попытки командования авиационными группами обеспечить необходимые уставные эволюции скоростных и маневренных истребителей, применяемых одновременно в воздушном бою, приводили к неоправданным потерям. «Советские ВВС, единственные, применявшиеся красными в Испании, - писал командир JG.88 «Легион Кондор» А. Галланд, - продемонстрировали фундаментальные недостатки в командовании, организации, подготовке и технической оснащенности. Они не смогли излечить эти болезни, несмотря на свою напористость, летные навыки, смекалку и безжалостные методы управления»[660]. Советские добровольцы вспоминают наставления П.В. Рычагова и Я.В. Смушкевича перед боевыми вылетами: «Надо свести в одну группу И-16 и И-15, но дать им разные высоты и соответственно разные обязанности. И-16 атакуют “фиаты” и “хейнкели” на большой высоте и “жмут” их вниз, а там их уже ожидают вёрткие И-15»[661]. Такая тактика в боевых условиях себя ни разу не оправдала.

Впрочем, французские, английские и другие закупленные противоборствующими сторонами боевые самолеты на фоне новейших одномоторных истребителей Мессершмитт Bf-109E также свидетельствовали о моральном старении авиационного парка всех европейских индустриальных держав. Американские самолеты в небе Испании выглядели лучше, главным образом, благодаря надежным и мощным двигателям[662].

Анализ военных повреждений, полученных танками БТ-5 в период боев в Испании, показал, что они, обладая хорошей проходимостью, мощным вооружением и другими значительными преимуществами над легкими пулеметными итальянскими и немецкими танками, имели сложную для ремонта в полевых условиях механическую комбинацию колесного и гусеничного движителя. Управление ими в горных условиях оказалось чрезвычайно сложным делом, и было доступно только опытным командирам. Будучи сравнительно высокими, узкими и недостаточно устойчивыми советские танки не могли развивать большую скорость на горных дорогах без угрозы опрокинуться даже на небольших поворотах[663].

За техническое состояние РККА и подготовку личного состава отвечал непосредственно заместитель наркома обороны и начальник Управления вооружений и технической подготовки РККА маршал М.Н. Тухачевский. Хотя очевидной системы в череде арестов не наблюдается, в связи с «судебным процессом военно-троцкистского центра» были арестованы начальники всех управлений, ведавшими учебными заведениями и службами технического и материального обеспечения РККА.

В историографии пятидесятых годов имела хождение версия о том, что причиной этого судебного процесса стали компрометирующие участников заговора документы, переданные чехословацким президентом Э. Бенешем по дипломатическим каналам И.В. Сталину. Согласно мемуарам начальника VI разведывательного отдела службы безопасности «третьего рейха» бригаденфюрера СС В. Шеллеберга 26 апреля 1936 года Гитлер поручил его начальнику Гейдриху подготовить искусную фальсификацию. В дневнике М. Бормана на 26 апреля 1936 года приходится лаконичная запись: «Фюрер имел полуторачасовую беседу с господами Боле и Канарисом. Тема разговора – руководство русской армии». Шеф внешней разведки РСХА бригаденфюрер СС В. Шелленберг писал в своих мемуарах, что «28 апреля Гейдрих вызвал меня и спросил, как обстоят дела с материалами о Красной Армии. Я ответил, что мы заканчиваем обобщать информацию. Гейдрих в резкой форме потребовал, чтобы через 72 часа у него на столе лежали готовые материалы на ведущих военачальников РККА, и закончил разговор». Спустя две недели были сфабрикованы «Письма Тухачевского в германский Генеральный штаб» и «Инструкции Генерального штаба вермахта маршалу Тухачевскому по государственному перевороту в СССР». Шелленберг неплохо ориентировался в кремлевских интригах. Ему было известно о зависти наркома обороны К.Е. Ворошилова к военной славе и теоретическим заслугам своего заместителя. Он знал, что Сталин под давлением Главного Военного Совета РККА был вынужден присвоить М.Н. Тухачевскому звание Маршала Советского Союза. Шелленберга информировали и о стремлении Генерального комиссара государственной безопасности Н.И. Ежова назначить на все руководящие посты в Красной Армии и в ВМФ своих верных и проверенных соратников, что настораживало ближайшее окружение Генерального секретаря ЦК ВКП (б), видевшее в этом тенденцию к подчинению партии карательным органам НКВД. Но Шелленберг сомневался, поверит ли этой неуклюжей фальсификации относительно причастности Тухачевского к «антибольшевистскому заговору» умный и недоверчивый Сталин. Задание было выполнено, и подделка попала по адресу[664].

И.В. Сталин распорядился создать три независимые комиссии по проверке подлинности документов: одну - во главе с наркомом внутренних дел Н.И. Ежовым, вторую - во главе с Генеральным прокурором СССР А.Я. Вышинским и третью - во главе с членом КПК ВКП (б) А.С. Бубновым. Сам он их содержанием не интересовался, да и вряд ли их читал. Известно, что расследовавшие это досье в комиссии НКВД руководитель Отдела внешней разведки дивизионный комиссар государственной безопасности А.Х. Артузов и его заместитель полковник Р.С. Пилляр убедительно доказали, что материалы являются подделкой. Во всяком случае, в документах обвинения на судебном заседании «документы Бенеша» не фигурировали[665].

Дата добавления: 2015-08-05