Глава 2 4 страница

На XI съезде РКП (б) в январе 1922 года по предложению заместителя Председателя ВСНХ по военно-морским делам П.А. Богданова принимается новая оборонная доктрина[299].

Согласно этой концепции РСФСР отказывалась от наступательных вооружений. Личный состав Красной Армии приказом РВС был сокращен в десять раз - до 500 000 военнослужащих срочной службы. Фронтовые и армейские управления РККА упразднялись, командный состав, в первую очередь «военспецы», увольнялся без права восстановления в прежних должностях, вся боевая техника подлежала сокращению, а военная промышленность – срочной «демобилизации». Обе Конные армии фактически были преобразованы в кавалерийские корпуса, сохранив лишь названия. Бронепоезда большей частью демонтировались – в стране не хватало паровозов и подвижного состава. На вооружении РККА осталось десять дивизионов бронепоездов. Дислоцировались они в Украинском военном округе — 1-й Краснознаменный дивизион, в Белорусском военном округе — 4-й и 8-й отдельные дивизионы, на Северном Кавказе — 7-й дивизион, в составе Отдельной Краснознаменной Дальневосточной армии — 9-й дивизион, и в Туркестане — 10-й отдельный дивизион. Часть бронепоездов была поставлена на консервацию. В Брянске, ставшем центром производства и ремонта бронепоездов, стояло на заводском хранении 12 составов, в том числе тяжелые составы «Имени тов. Ленина», «Имени тов. Сталина», «Имени тов. Троцкого» и «Матрос Железняк». К концу 1928 года в строю Красной армии насчитывалось 32 бронепоезда, которые находились в составе пограничных войск ОГПУ на Западной границе, и курсировали по Сибирской железной дороге на рубежах Маньчжурии.

Бронеавтомобили переделывались в грузовые автомашины, а боеспособные танковые войска теперь согласно штатному расписанию состояли из 19 английских тяжелых танков Mk.V и одного командирского легкого танка Mk.A «Уиппет». В основном, они предназначались для демонстрации «военной мощи страны Советов» на праздничных военных парадах на Красной площади в Москве. Остальные танки с демонтированными пушками и пулеметами передавались в подмосковные совхозы в качестве тракторов, а броневики умудрялись переделывать в грузовики для нужд коммунального хозяйства.

Новая оборонительная доктрина предусматривала значительное сокращение государственных ассигнований на развитие военно-воздушных сил. Помощник начальника РККВФ большевик с дореволюционным стажем А.В. Сергеев (Петров) неоднократно произносил на заседаниях Реввоенсовета яркие речи по этому поводу. Он утверждал, что «никакой воздушной стратегии нет, а специализация авиации нам не по карману», а для РККА, «не насыщенной в достаточной мере пулеметами, артиллерией, автомобилями и т.д., авиация в большом размере – ненужная вещь», поскольку «роль бомбометания ничтожна». Он решительно отказывался от тезиса о возможности коллективного воздушного боя: «он [воздушный бой] индивидуален и останется таким на долгое время, может быть навсегда.…В воздухе нет организации боя. Там бой всегда одиночный». Главную задачу военной авиации он видел в том, чтобы «пугать, давить на психику войск и населения», когда «наблюдается или поражается противник, разрушаются мертвые цели, ведется политическая работа и т.д. Война, а в частности бой, есть накопление ужасов, прежде всего, ведущее к потрясению и конечной прострации духа и нервов армии и народа»[300]. Для этого достаточно сохранять небольшое число самолетов и применять их массированно против пехотных соединений и мирного населения. Страстные выступления А.В. Сергеева, собранные в одну книгу, стали любимым настольным учебным пособием для немецких курсантов Липецкой авиационной школы. Знаменитая книга итальянского генерала Д. Дуэ «Господство в воздухе» в то время еще не была написана.

Для изучения пилотажных характеристик трофейных и лицензионных самолетов в Москве на Ходынском поле был создан Научно-опытный аэродром в составе тяжелой и легкой эскадрилий. Никакой единой исследовательской программы в НОА не существовало: личный состав занимался самыми разнообразными экспериментами, начиная с испытаний «на скорость», «на потолок», «на дальность», изучением рассеивания пуль при стрельбе из различных положений самолета и кончая подъемом на большую высоту подопытных животных, чтобы зафиксировать их физических реакции. Изучались и возможности отечественных парашютов, для чего с самолетов сбрасывались манекены с «зонтиками Гроховского» с льняными куполами. Все эти задания исходили непосредственно от РВС РСФСР. Испытаний отечественных самолетов на НОА не производилось после неудачного пробного полета триплана КОМТА, едва не закончившегося аварией, и катастрофы опытного двухместного истребителя конструкции Н.Н. Поликарпова 2И-Н1.

В Москве по решению Реввоенсовета была открыта Высшая аэрофотограмметрическая школа РККВФ для подготовки летчиков-наблюдателей, или аэронавигаторов. В ее распоряжении был один самолет – старый трофейный двухместный английский биплан РАФ ВЕ.2е. Слушатели летали на нем исключительно в хорошую погоду и тогда, когда аэроплан не находился в ремонте. Школа выпускала в среднем по 10 профессиональных штурманов в год, что в то время представлялось большой цифрой, так как часто их знания по причине малочисленности советского военного самолетного парка оставались невостребованными. Обычно аттестованные выпускники уходили в гражданскую авиацию штурманами[301].

В марте 1922 года представительная делегация партийного комитета крупнейшего самолетостроительного завода ГАЗ № 1 (бывший «Дукс») обратилась к Председателю Политбюро ЦК РКП (б) Г.Е. Зиновьеву с просьбой использовать заводское оборудование по его прямому назначению. В ответ из уст признанного теоретика «диктатуры большевистской партии» прозвучало: «Нам сейчас не до авиации. Это - роскошь! Хотите существовать - делайте, как раньше, велосипеды». Его единомышленник Ю. Ларин (М.А. Лурье) рассматривал НЭП только «как наше поражение, как нашу уступку, но отнюдь не как новое радостное завоевание, как необходимый шаг, но не как повод к пляске и танцам»[302].

Но пока 1 мая 1922 года в ознаменование дня Пролетарской солидарности трудящихся в Москве над Красной площадью был продемонстрирован воздушный парад. Колонна из 30 разнотипных самолетов трижды прошла длинной извилистой лентой над Москвой-рекой, что производило тягостное впечатление на многочисленных зрителей и делегатов III Конгресса Коминтерна. Советские летчики не умели летать строем[303].

После этого «знаменательного события» член Политбюро ЦК РКП (б) М.В. Фрунзе заявил на расширенном заседании РВС РСФСР: «Нужно, чтобы и теперь, несмотря на нынешнее затишье и отсутствие непосредственной опасности, раздался из уст партии новый лозунг: “Пролетарий, на воздушного коня”. Надо помнить, что дело создания Воздушного флота более трудное и сложное, чем создание конницы. Оно требует бдительной методической предварительной работы, поэтому и медлить нельзя. Даже при самой скромной оценке будущей роли Воздухофлота его значение будет на самом деле огромным. Мы с полной уверенностью должны признать, что всякое государство, которое не будет обладать мощным, хорошо организованным, обученным и подготовленным Воздухофлотом, неизбежно будет обречено на поражение»[304]. А.В. Сергеев тогда не согласился с ним, заявив, что Красная Армия останется непобедимой благодаря революционному и классовому энтузиазму пролетариата и трудового крестьянства. Точку зрения Фрунзе поддержали председатель Политбюро ЦК РКП (б) и Председатель Исполкома III Коммунистического Интернационала Г.Е. Зиновьев, Председатель Совета Труда и Обороны СССР Л.Б. Каменев и потребовал его осуждения, хотя незадолго до этого случая поддерживали заслуженного начальника Авиадарма. Они пожертвовали Сергеевым ради доверия М.В. Фрунзе. Генеральный секретарь ЦК РКП (б) И.В. Сталин отстоял российского авиатора и добился его перевода в Управление гражданского воздушного флота.

После личного вмешательства Л.Д. Троцкого на заводе «Дукс» была организовано серийное производство английских многоцелевых самолетов Эйрко DH.4 и DH.9 под индексами P-II и Р-2. После приобретения лицензии на производство мощного американского авиационного двигателя Кёртисс-Райт CW-12а «Либерти» на этом планере был создан массовый отечественный многоцелевой бомбардировщик Р-1. «Я стал летчиком, - рассказывал один из старейших советских пилотов М.Н. Каминский, - в те далекие годы, и хорошо знаю, чем тогда была наша авиация. После трофейных “фарманов”, “сопвичей”, “фоккеров” и “мартинсайдов” наши отечественные Р-1 считались верхом надежности. Однако это были очень строгие машины, и полеты на них казались пределом человеческого умения»[305]. В годы первой пятилетки в состав советских ВВС по разным данным вошли 2924 этих надежных отечественных самолетов различных модификаций, из которых более 400 экземпляров было построено на добровольные пожертвования трудящихся. За счет рабочих, крестьян, военнослужащих, ученых, советских и партийных служащих, в том числе членов ЦК ВКП (б), строились именные самолеты. Об этом говорят их названия - «Красная Пресня», «Красный текстильщик», «Железнодорожник», «Известия ЦИКа», «Красный балтиец», «Арсений», «Шуйский пролетарий», «Ивановский ткач», «Серпуховской рабочий», «Красный сормовец», «Комсомолец Сибири», «Красный киевлянин», «Незаможник», «Червонiї Уманець», «Правда», «Красный камвольщик», «Наука», «Химик», «Донецкий шахтер», «Харьковский рабочий», «Одесский пролетарий», «Советская Беларусь», «Красный Баку», «Абхазский большевик», «26 бакинских комиссаров», «Пролетарский ответ лорду Керзону», «Рабочий ультиматум», «Воровский», «Нетте», «Канавинский комсомолец», «Комсомолец Чувашии», «Советский Сахалин», «Харьковский пролетарий», «Абхазский ультиматум» и другие. На собранные ячейками ОДВФ деньги были построены самолеты Р-1 для целых авиационных эскадрилий – «Имени Ленина», «Имени Дзержинского», «Имени Сталина», «Имени Кирова», «Красная Москва», «Наш ответ Чемберлену» и «Ультиматум» [306].

Учебных самолетов с двойным управлением, оснащенных трофейными двигателями, бесфюзеляжных бипланов П-IV и П-IVбис конструкции А.А. Пороховщикова и «Коньков-Горбунков» В.Н. Хиони, было построено всего несколько десятков из-за небольшого количества иностранных моторов, сохранившихся на складах национализированных авиационных заводов после гражданской войны. Естественно, они не могли удовлетворить потребностей летных училищ.

Главным препятствием в развитии отечественного авиастроения являлся дефицит отечественных серийных двигателей, когда приходилось использовать трофейные авиационные, автомобильные и даже мотоциклетные двигатели. По этой причине при перелете из Москвы в Кёнигсберг потерпел аварию перспективный восьмиместный пассажирский биплан конструкции Н.Н. Поликарпова ПМ-1: двигатель «Майбах», снятый со сбитого немецкого дирижабля, во время перелета в Кёнигсберг развалился в воздухе! Четырехместный пассажирский самолет конструкции Д.П. Григоровича СУВП («самолет “Укрвоздухопути”») успешно прошел испытания, но опять-таки из-за отсутствия серийных двигателей и необходимых крупных государственных денежных средств на их покупку за границей остался в одном-единственном опытном экземпляре.

В 1925 году «вольный слушатель» Военно-воздушной академии механик Центрального аэродрома А.С. Яковлев самостоятельно построил двухместный биплан АИР-1 (ВВА-1) с 60-сильным английским автомобильным мотором «Циррус», построенный на деньги, которые собрали пионеры Москвы в счет сбора металлического лома, под названием «Пионерская Правда». На Одесских военных маневрах он успешно использовался как связной самолет. Было построено всего 3 экземпляра этой авиетки с различными иностранными двигателями. Они долгое время оставались самолетами первоначального обучения в военных авиационных училищах в Гатчине и Москве, а в 1926 году самолеты АИР-1 опять участвовали в маневрах войск Одесского военного округа, имитируя бомбардировку сооружений морского порта. С их помощью проверялась готовность зенитных расчетов к отражению воздушного нападения и умение населения бороться с химическим заражением местности. Этот эпизод красочно описан писателями Ильей Ильфом и Евгением Петровым в романе «Золотой теленок»[307].

С появлением массового многоцелевого разведчика и легкого бомбардировщика Р-1, многократно возросла потребность в едином учебном самолете. Им стал двухместный биплан У-1. Главному механику ремонтного авиационного поезда Северного фронта С.В. Ильюшину поручили доставить английский самолет Авро.504К, сбитый под Петрозаводском в 1920 году, в Москву, чтобы снять с него чертежи. Серийный самолет У-1 изготавливался целиком из сосновой фанеры и кедрового бруса, тогда как в эталоне силовые узлы конструкции делались из прочной африканской бальзы и палисандра. На нем устанавливался отечественный ротативный двигатель М-2. В эксплуатации мотор был сложен, и не имел единого выхлопного патрубка для выброса отработанного касторового масла. Оно из-под капота разбрызгивалось прямо на носовую часть фюзеляжа и плоскости. Расход масла на один час полета доходил до 20 л, а горючего хватало лишь на час полета. И курсанты, и мотористы тратили несколько часов на очистку капота и крыльев, чтобы привести У-1 в предполетную готовность. Из авиационных приборов на нем был установлен только тахометр – счетчик оборотов двигателя, и все остальные показатели полета летчик должен был определять по интуиции и «по горизонту». По этой причине процент отчисления учлётов из военных училищ, как «профессионально непригодных» был непропорционально велик. Обычно из 10 курсантов в группе первоначального обучения оставалось в среднем три человека. Это обстоятельство тогда не позволило перейти к существенному увеличению количества профессиональных военных пилотов[308]. Но качество подготовки военных летчиков благодаря самолету У-1 повысилось. Ранее считалось, что для получения аттестата «воздушного краснофлотца» малограмотному красноармейцу достаточно провести 18 летных часов с инструктором и затем выполнить 41 самостоятельный полет на биплане с толкающим винтом Фарман HF.IV. Советская авиапромышленность выпустила к концу первой пятилетки 700 самолетов У-1 и 170 поплавковых морских разведчиков МУ-1[309].

Изменились программы обучения военных летчиков, рассчитанные на три учебных цикла, утвержденные Управлением РККВФ в мае 1925 года. На самолете первоначального обучения У-1 курсант должен был совершить 105 «вывозных полетов» с инструктором и 83 – самостоятельно. После этого он осваивал переходный военный биплан с двойным управлением Р-2. На нем курсант совершал 28 вылетов с инструктором и 41 - самостоятельно. Накануне выпуска из военного училища «кандидат» обучался полетам на боевом самолете Р-1, на котором после 17 вывозных вылетов он должен был совершить 33 самостоятельных полета, после чего аттестовался как военный пилот. Это способствовало существенному повышения качества обучения летчиков. Постановлением РВС СССР от 16 октября 1926 года РККВФ выделялся в отдельный род войск с четко определенной структурой и штатным расписанием и именовался в документах ВВС РККА. Это нововведение тогда осталось, в общем, незамеченным, и двойное наименование военно-воздушных сил в приказах РВС СССР просуществовало до 1931 года.

Капризные «аврушки», однако, с честью выполняли свой служебный долг, пока в 1927 году их не начали заменять легендарные воздушные «долгожители» - бипланы У-2 (По-2) конструкции Н.Н. Поликарпова. Главное достоинство этих неприхотливых и безопасных в пилотировании учебных самолетов заключалось в том, что они позволили начать массовую и беспрецедентную по мировым масштабам подготовку летчиков-резервистов в аэроклубах.

Такой явилась послевоенная внешняя политика РСФСР миру, которую Народный комиссар по иностранным делам Г.В. Чичерин убедительно продемонстрировал в своем выступлении на пленарном заседании Генуэзской международной экономической конференции в 1922 году.

Руководители Чехословакии, Румынии и Югославии, объединившиеся в Малую Антанту, накануне Генуэзской конференции привлекли к сотрудничеству польское правительство. Их представители на Белградском совещании пришли к соглашению: четыре союзных государства (Малая Антанта и 2-я Речь Посполитая) должны принимать активное участие в восстановлении Европы, а в вопросе о дипломатическом признании Советской России они будут занимать выжидательную позицию[310]. С белградскими договоренностями совпадала итоговая резолюция совещания совета министров иностранных дел четырех балтийских государств, которое состоялось 13–17 марта 1922 года в Варшаве. Их неофициально одобрило правительство Финляндии.

Президент Чехословакии Т.Г. Масарик накануне Генуэзской конференции в начале 1922 года обращал внимание английского правительства и Конгресса США на тенденцию закономерного военно-политического и экономического сближения Германии и РСФСР. Он указывал, что оба эти государства имеют давние исторические связи, обусловленные их географической близостью и взаимной заинтересованностью в развитии двусторонних отношений: Москва обязательно будет сотрудничать с Берлином, поскольку почти все руководители РКП (б) до революции подолгу жили в Германии как политические эмигранты и были воспитаны на немецкой культуре, а многие высокопоставленные немецкие политики знали русский язык, издревле проявляли интерес к России и всегда стремились установить с ней прямые культурные и деловые контакты[311].

Но, как известно, переговоры о возвращении военных долгов царского правительства никаких результатов не дали, а необходимых кредитов для восстановления разрушенной мировой и гражданской войнами экономики Советская Россия так и не получила. И во время Генуэзской конференции в пасхальное воскресенье 16 апреля 1922 года между Веймарской республикой и Советской Россией был подписан договор о взаимном сотрудничестве в Рапалло. Оба государства предоставили друг другу режим наибольшего благоприятствования в торговле и обмене специалистами. «Рапалльский договор, - писал Г.В. Чичерин, - окончательно устанавливает дружескую связь между противоположным империализму полюсом - Советской республикой - и угнетаемой победоносными империалистическими правительствами Германией»[312]. Два государства – «изгоя» по причине экономической блокады со стороны ведущих западноевропейских держав неизбежно должны были сблизиться, чтобы выжить в экстремальных условиях.

Премьер-министр Великобритании Д. Ллойд-Джордж, узнав о подписании советско-германского мирного договора, 18 апреля заявил, что Рапалло – это «проявление немецкого вероломства и глупости». Говоря об «искренней лояльности и дружбе», канцлер Германии И. Вирт будто бы тайно занимался согласованием статей сепаратного договора с РСФСР, «который не соответствует ни духу миролюбия, ни духу дружбы.… Если Россия окажется способной обеспечить оружием Германию, никто не сможет остановить ее»[313].Он произнес тогда пророческие слова: «Величайшая опасность в данный момент заключается, по моему мнению, в том, что Германия может связать свою судьбу с большевиками и поставить все свои материальные и интеллектуальные ресурсы, весь свой огромный организаторский талант на службу революционным фанатикам, чьей мечтой является завоевание мира для большевизма силой оружия. Такая опасность – не химера»[314].

Премьер-министр Франции Р. Пуанкаре предоставил текст Раппальского мирного договора на рассмотрение Репарационной комиссии конференции, поскольку он «затрагивает условия Версальского мира». Он заявил, что если Великобритания не поддержит его инициативы дальнейшего усиления экономической блокады РСФСР, то Франция предпримет самостоятельные шаги, даже если они будут противоречить британской позиции. По существу, с этого заявления начался фактический раскол Антанты, который привел к последующей ревизии всех соглашений с Великобританией и ослаблении позиций Франции в рамках Версальской экономической системы и падения ее политического влияния на остальные государства Центральной и Южной Европы[315]. Гитлер писал в своей книге «Майн Кампф», что «совершенно наивно думать, будто Англия и Франция в таком случае стали бы спокойно ждать, скажем, десяток лет, пока немецко-русский союз сделает все необходимые технические приготовления для войны. Нет, в этом случае гроза разразилась бы над Германией с невероятной быстротой. Уже один факт заключения союза между Германией и Россией означал бы неизбежность будущей войны, исход которой заранее предрешен. Такая война могла бы означать только конец Германии».

В дипломатических отношениях РСФСР с Францией, Великобританией и десятью новыми суверенными государствами Центральной и Восточной Европы сложилась непростая атмосфера взаимного недоверия и подозрительности. В Польше известия о подписании Рапалльского мирного договора привели к отставке правительства А. Пониковского[316].

В политических кругах Малой Антанты, возглавляемой Чехословакией, упорно распространялись слухи о заговоре Коминтерна, в котором Германии большевики отводили роль «базы в оперативных действиях против западных держав», о военных приготовлениях Москвы к мировой революции. Генеральный штаб чехословацкой Народной армии информировал премьер-министра Э. Бенеша, что Рапалльский договор содержал тайные статьи, предусматривавшие военное сотрудничество Москвы и Берлина, в частности, обязательство Германии не допускать провоз военных материалов в Польшу, и производство в России вооружения для германской армии. Отовсюду поступали сведения, будто договор предусматривал создание русско-германского военного союза, что во время его подготовки обсуждался вопрос о «военных мероприятиях против Польши»[317].

Тем не менее, после ратификации Раппальского договора произошли положительные перемены в чехословацко-советских отношениях - 5 июня 1922 года в Праге был заключен Временный договор между РСФСР и ЧСР. Во введении говорилось о необходимости соблюдения нейтралитета в случае конфликта одной из них с третьей державой. По настоянию чехословацкой стороны в договор был внесен пункт, согласно которому оба правительства обязывались «прекратить всякие официальные сношения с разного рода учреждениями и представительствами организаций и лицами, имеющими целью борьбу с правительством другой страны». Это положение предусматривало, в частности, отказ официальных кругов ЧСР от материальной поддержки русской политической эмиграции, прежде всего, кадетов, эсеров и активистов РОВС - Российского общевоинского союза[318].

Центральная австрийская газета «Neues Wiener Tagblatt» 29 мая 1922 года опубликовала интервью с лидером чехословацкой парламентской оппозиции В. Тусаржом, в котором тот отметил, что «Германия перестала быть пассивной в своей внешней политике, и заключила договор с Советской Россией. Рапалльский договор по существу ничего не изменил. Союзники, как каждому ясно, прошли в этой связи через тяжкие испытания, но Антанта осталась той же группировкой держав, какой была и прежде, и это гарантирует Европе эволюционное развитие»[319]. Это заявление свидетельствовало о сохранении иллюзий о незыблемости Версальской политической и оборонительной системы, тогда как обострение противоречий «по русскому вопросу» между Францией и Великобританией являлось первым серьезным симптомом ее скорой и неизбежной дезинтеграции. Премьер-министр Чехословакии Э. Бенеш последовательно выступал за дальнейшее развитие экономических отношений с Веймарской Германией и СССР, не видя угрозы с их стороны. Поэтому он упорно отказывался от навязчивых предложений Парижа дополнить существующий договор о взаимопомощи военной конвенцией, направленной против Берлина и Москвы[320]. Бенеш считал, что французская политика чересчур обременена устаревшими довоенными доктринами. «Европейская реконструкция должна начаться с решения проблемы репараций в ходе прямых переговоров между Англией, Францией и Германией. …Процесс дезинтеграции будет медленным, - говорил он. - Ни Россия, ни Германия еще не созрели, чтобы быть участниками какой-либо европейской комбинации. Сотрудничество между Францией и Великобританией необходимо как для немцев и русских, так и для самих великих держав…. Но Чехословакия никогда не может быть тесно связана с Германией: подобное объятие задушило бы ее»[321].

Раппалльский договор являлся своеобразным «ходом конем» советской дипломатии, тщательно взвешенным Г.В. Чичериным. Вопрос о дореволюционных долгах России последовательно решался.

Внешний долг Российского государства предоставил германскому правительству возможность использовать в своих интересах переговорный процесс для сохранения благожелательного нейтралитета Веймарской республики, используя возросшую потребность Советской России в займах. Германия являлась третьим по объему займов кредитором РСФСР[322]. Подписав с Германией экономический договор о взаимном аннулировании всех долговых обязательств, РСФСР прекратила платить по долгам третьих стран, а отказ Германии от репараций нуллифицировался. В 1924 году удалось урегулировать вопрос о долгах с Великобританией. При дипломатическом признании Советского правительства был заключен договор об отказе долговых претензий Соединенного Королевства к СССР. Правда, соглашение это не было ратифицировано Палатой общин, но, судя по всему, неуклонно соблюдалось обеими сторонами. Этот же механизм был выбран и при признании Советской России другими иностранными державами. В том же 1924 году от долговых претензий к России отказалась фашистская Италия, Норвегия, Швеция и другие государства, объявлявшие о своём дипломатическом признании Советов. Отказ от долгов не был актом благотворительности со стороны западных стран. Все они без исключения получали крупные торговые и экономические преимущества в России в форме крупнейших заказов и концессий.

Народный комиссариат по иностранным делам Советского Союза в продолжение процесса преодоления экономической и политической блокады СССР добился подписания советско-литовского договора «О взаимном ненападении и нейтралитете». Он был подписан в Москве 28 сентября 1926 года наркомом Г.В. Чичериным, полномочным представителем СССР в Литве С.С. Александровским с одной стороны и министром-президентом Литвы М. Сляжевичюсом и посланником Литвы в Москве Ю. Балтрушайтисом – с другой. Договор был инициирован Политбюро ЦК ВКП (б) и НКИД СССР, стремившихся сорвать попытки польских политических кругов создать Балтийскую Антанту - антисоветский военно-политический блок прибалтийских государств под своей эгидой. Социал-демократическое правительство Литовской республики считало противозаконной аннексию Вильно (Вильнюса) и Виленского края польским правительством даже на принципах конфедерации, хотя ее утвердила Версальская мирная конференция. Обе договаривающие стороны обязывались «уважать при всех обстоятельствах суверенитет и территориальную целость и неприкосновенность друг друга», воздерживаться от агрессивных действий против другой стороны, не участвовать во враждебных друг другу коалициях и осуществлять нейтралитет в случае нападения на одну из сторон. В заключительной ноте НКИД СССР говорилось о признании прав Литвы на Вильнюс и «Виленскую область». Этот договор 1926 по инициативе литовского правительства был продлен в 1931 и 1934 годах[323]. Обеспокоенная наметившимся советско-литовским сближением Варшава официально объявила о создании на территории «Виленской области» самостоятельной административной единицы – Виленского воеводства. Польское правительство, тем самым, до 1939 года не признавало суверенитета Литвы de jure, считая ее составной частью 2-й Речи Посполитой наряду с Правобережной Украиной.

При поддержке французского правительства, которое пока негласно возглавляло Версальскую систему, и польской контрразведки в Литве 17 декабря 1926 года произошел государственный переворот. Власть захватил «Таутининкай саюнга», Союз националистов, во главе с А. Сметоной. Он 12 апреля 1927 года объявил себя «вождем нации» и распустил парламент. Вплоть до 1 ноября 1938 года в стране действовало военное положение. Все территориальные споры с правительством Ю. Пилсудского надолго отступили на второй план, хотя «Виленская проблема» продолжала раз от раза обсуждаться в литовской либеральной прессе.

Присутствие на территории Чехословакии, Польши, Литвы, Латвии, Эстонии, Румынии и Болгарии политических союзов и военизированных антисоветских формирований, которые организовывали диверсионные акты в Советской России, усугубляло ситуацию. В Польше проживало 80 тысяч русских эмигрантов, на Балканах – 58 тысяч, в Германии – 45 тысяч, в Прибалтике – 30 тысяч, и в Чехословакии – 15 тысяч человек. Складывалось впечатление, что возможна объединенная вооруженная агрессия их участием. В то же время количество наступательных вооружений, поступавших из Франции и Англии в арсеналы армий 2-й Речи Посполитой, балканских и прибалтийских государств, и размеры военных кредитов явно превышали их реальные оборонительные потребности. Вероятный военно-политический союз с Германией позволял если не предотвратить новую интервенцию общеевропейской антисоветской коалиции против Советского Союза, то, во всяком случае, отсрочить ее на длительное время.

Не случайно вопрос о царских долгах в отношениях с Францией приобрел особую остроту. Французы были самыми крупными кредиторами Российской империи, а держателями русских ценных бумаг в основном были как раз рядовые граждане, а не банки и государственные финансовые учреждения. Их голоса на выборах играли огромную роль, и поэтому ни одно правительство «третьей республики» не рисковало отказываться от долговых претензий. К тому же жадность французских банков после первой мировой войны оказалась беспредельной не только по отношению к Советскому Союзу, но и к Веймарской республике. Так, после отказа РСФСР платить по долгам царского и Временного правительства, французский кабинет министров экспроприировал всю русскую государственную собственность в Европе и в колониях, но направил вырученные от этого огромные деньги не на погашение долга, а на финансирование интервенции против республики Советов. Тем не менее, в 1927 году Советское правительство из дипломатических соображений пошло на полное признание долговых обязательств России, обязуясь уплачивать в течение 62 лет ежегодно по 22 млн. рублей в счет погашения долга. Однако это соглашение не нашло сколько-нибудь осязаемой формы воплощения, поскольку ожидаемых кредитов и необходимых товаров Совнарком СССР так и не получил, как и французские рантье – денег. В Германию на металлолом были отправлены на буксирах новейшие линкоры и линейные крейсеры «Император Николай I», «Бородино», «Кинбурн», «Наварин», «Андрей Первозванный», «Император Павел I» и «Измаил»[324]. Вслед за ними последовали современный броненосный крейсер «Рюрик», и овеянные славой побед в русско-японской войне тихоокеанские крейсеры «Громобой», «Россия» и «Богатырь». Та же участь постигла в 1925 году крейсеры 1-го ранга «Баян», «Диана», «Паллада» и «Адмирал Макаров»[325], и миноносцы типа «Меткий». Партийные чиновники, вдохновленные пламенными речами секретаря Ленинградского обкома и Председателя Исполкома Коминтерна Г.Е. Зиновьева «о кануне мировой революции», не поленились поднять со дна Финского залива подорванный английскими торпедами во время гражданской войны крейсер «Олег»[326]. В Архангельске был разобран на металл броненосец «Чесма» (бывшая «Полтава»). Металлолом оправили в Германию. Новейший броненосец береговой обороны «Император Петр I Великий», введенный в строй накануне первой мировой войны, был разоружен: все орудия главного калибра без замков были проданы Веймарской республике. Его вначале переоборудовали в учебный корабль, затем – в транспорт для перевозки боеприпасов, и, в конце концов, он превратился в блокшив. Накануне советско-финляндского вооруженного конфликта броненосец был разрезан на металл.

Дата добавления: 2015-08-05