Марта 2100 года от Р.Х., первая половина дня 5 страница

Но ты не думай, сыночка, что я такой уж дурак. Дурак, да не такой. Был бы дурак, разве ж сумел бы столько лет глухарём прикидываться? И разве знал бы о своём окружении столько, сколько знаю сегодня, если бы не убедил кардиналов, что у меня уши серой заложены? И разве Адамс стал бы передо мной таким соловьём заливаться и про мою будущую смерть лопотать, если бы хоть на секунду усомнился в моей немощи слуховой? Ты бы видел, как он по лесенке вверх полез, по моей лесенке, на мой верх, когда этот мальчонка с ружьём начал стрелять. Ловко изобразил, шельмец. Мол, я тут не при чём, я и сам напуган до смерти. А сам при этом команды раздаёт, тихим таким, ровным голосом: «Этого убей, того убей». Он думал, я не слышу. Да у меня от той пальбы до сих пор в ушах звенит! Но актёр, конечно. Бесподобный актёр.

Видишь, я совсем даже не бесполезная единица. Хе-хе. Хотя до мальчонки этого ирландского мне, конечно, далеко. Он там такое учудил… правда, финальную сцену я так и не понял. Да. Стар стал. Соображаю плохо. Другой мальчонка тоже мне понравился. Белобрысенький такой, лупоглазенький. Как он меня — эх! А вот третий мальчонка, скуластенький-чернявенький, какой-то странный оказался. То лежал-лежал пьяненький, то как вскочит да как начнёт стрелять… Слушай, кардинал, давай прервёмся, что ли. Таблеточку мне пора. Я же по часам таблеточки-то».

С моих слов записано верно. Епископ Рима, викарий Иисуса Христа, Преемник князя апостолов, Верховный понтифик Вселенской Церкви, примас Италии, архиепископ и митрополит Римской провинции, суверен Ватикана и раб рабов Божиих, имяреком Пий, нумером Пятнадцатый».

Маргиналия № 8. Из материалов следственного дела № 476, возбуждённого 25 марта 2100 года от Рождества Спасителя по факту т.н. «Монтекассинского инцидента». Гриф «СС». Уровень допуска к информации — только для членов трибунала.

«… очень трудно притворяться. В хлам пьяным — особенно. Я уже говорил давеча — я вообще не пью. Мне посиделки с Шоставчуком хватило на всю оставшуюся жизнь. Поэтому в номере отеля я не столько пил, сколько сплёвывал тайком. Там вазочка стояла на тумбочке, я в неё граппу и сплёвывал. Выпил-то стакан от силы, для запаха. А что до актёрства, то этого не отнять. Дал Бог. На мне же в Ванде, кроме хора, приходской театр висел.

Гектор ещё в коридоре отеля, когда мы шли в номер диакона Подебрада, шепнул мне на ходу: ни о чём не спрашивай, просто притворись, что пьян. И я всю дорогу тщательно изображал полную неадекватность: буянил, рыдал, требовал меня немедленно убить, повисал на руках у конвойных… А потом вроде как отключился. Но я всё слышал. И голос Адамса я сразу узнал. И когда Его Святейшество назвал Адамса по фамилии, для меня это не стало открытием, шоком каким-то. Слишком ушлый прохвост мой бывший настоятель, чтобы по-глупому умереть под развалинами корпуса Е. Я знал, ещё в Монте-Кассино знал — объявится в конце концов. Но и предположить не мог, в каких конкретно обстоятельствах это случится.

Он говорил и говорил, а я полулежал на груди того доминиканца, лепил из себя бесчувственный куль с потрохами… а у самого кулаки сжимались. Очень хотелось открыть глаза, сбросить с себя маску, выбежать к алтарю и… Не знаю, что дальше. Гектор строго-настрого мне наказал: без его команды ни звука, ни шороха. Но это очень сложно выполнить.

Был момент, когда я готов был… как это называется на вашем языке… расколоться, так? Когда кардинал Адамс стал рассказывать про свои опыты над мертвецами… как он им, ещё свежим, только-только отмучившимся, в ещё тёплую кровь вводил какие-то препараты, заставляющие мёртвое тело вставать, ходить, выполнять команды… я не знаю, как ему чисто технически это удалось… да и не важно. Это мерзость. А Гектор так и ответил ему: «Вы творили мерзость». А Адамс с усмешкой в голосе парировал: «А ты накажи меня. Убей. Прямо сейчас». И тогда Гектор рассмеялся и сказал: «А толку? Ну убью. Мало того что заповедь Божью нарушу, так тебя твои же рабы мучеником за веру и объявят. Зачем Церкви ещё один лже-мученик? Чтобы глупцы тебе поклонялись, даже не ведая, что получил ты кару по делам своим? Нет уж, живи, гадина. Разрешаю».

А потом вышло ЭТО. Я не видел, но по тому, как заполошно чертыхнулся О’Брайан, когда под куполом что-то загрохотало, и послышалось такое тонкое, противное жужжание… словно лифт спускается где-то рядом… я понял — случилось что-то из ряда вон выходящее. Хотя что уж можно считать из ряда вон после исповеди Адамса? Разве что явление Христа народу?

Я очень хорошо изучил Гектора. Он грубоват на язык, но знает место и время для солёных выражений. И уж точно не в храме. А тут этот щелчок, жужжание… я боюсь глаза разлепить, чтобы ненароком себя не выдать… и вдруг Гектор так сквозь зубы, словно его пуля насквозь прошила, шипит-не шипит, шепчет-не шепчет: «Твою бабушку… и через колено восемь раз да на подоконнике…» И я понял — меня тут словно током прошило от макушки до пят — что стряслось немыслимое. Даже не неожиданное — О’Брайана никакая неожиданность не способна из себя вывести, чтобы он в храме матом… Именно Немыслимое.

Я очень осторожно, на миллиметр всего-то, приоткрыл веко — и в мутной дымке вижу, как по лестнице — откуда взялась, до сих пор ума не приложу, наверное, из потолка выехала — из-под самого-самого свода, словно воздушный акробат в цирке… неровным, неживым каким-то шагом спускается этот… покойник наш давешний… алтарник Сергий. Чистый ангел. В белых одеждах. Только двигается как-то странно: похоже, будто его ежесекундно током бьёт, причём немалого напряжения. И Адамс привстаёт со ступеньки кафедры и деловым таким тоном командует: Сергий, пришло время восславить Господа.

Я сейчас дословно воспроизведу, что именно сказал Адамс этой нежити с пустыми бельмами: «Я отнял твою прежнюю краткую жизнь, чтобы дать новую, вечную. Я вывез тебя на вертолёте в Рим, чтобы похоронить на освящённой земле — но вместо этого я рёк тебе «Встань и ходи». Я твой Христос. Подчиняйся. Убей тех троих на дальней дистанции».

Сергий, как кукла на ниточках, разворачивается, рубленным движением кладёт цевьё ружья на свободную руку и меланхолично так, словно под транквилизаторами, оттягивает большим пальцем затвор. Тут Гектор и не выдержал.

Нет, не в том смысле. Он никогда бы не смог. В Храме. В присутствии Божьего лика. Никогда. Он не стал стрелять сам. Он просто сделал шаг назад и, не оборачиваясь, крикнул: «Доминиканцы, огонь!» И спустя секунду я услышал, как Номер Три — на широкой груди которого я как раз возлежал, как апостол Иоанн на груди Христа — глухо ответил: «Мы не подчиняемся командам чужих. Только монсеньор. Он может. Чужие нет». «Но вас же сейчас покрошат, дурни!» — закипает Гектор. И тут Номер Три выдаёт такое, после чего чудесно воскресший Сергий покажется пресной бородатой шуткой, над которой и ребёнок не засмеётся. «Мы такие же, как он, — говорит доминиканец своим глухим, словно из могилы, голосом, — Улучшенная модель. С речевой функцией. Но приказ на стрельбу должен дать монсеньор».

И тут бах! бах! Сергий, стоящий между двух кафедр, наконец нажимает на спуск, пуля врезается в голову Номера Три, всего-то, заметим, в пяти дюймах от моей макушки, голова разлетается вдребезги, как фарфоровая ваза, Номер Три мешком валится навзничь, увлекая мою тушу за собой на пол. У меня всё лицо в какой-то гнусной каше из мозгов, загустевшей крови, осколков костей, вонь жуткая… но я послушно подаю на спину и откатываюсь на середину нефа. И застываю лицом в пол. И слышу, как справа и слева от меня валятся оземь ещё два мешка с костями: Номер Один и Номер Два.

Потом наступила тишина. Звонкая, резкая, остро пахнущая пороховым дымом. Я лежу ничком, мокрый весь, полуживой от страха, но при этом понимаю — моя жизнь в моих руках. А мои руки должны быть недвижны. Как и язык. Потому что ко мне сейчас движется мертвец — неритмичным, рваным, оглушающее твёрдым шагом. И ружьё в его руке мерно клацает затвором. Шаг — клац. Шаг — клац. Останавливается буквально у самой моей головы. А меня такой ужас липкий охватил… я впервые ощутил всей кожей, как можно сойти с ума от близости смерти. Когда мозг словно зажат в стальные тиски, и невидимая рука медленно, но неумолимо вращает ручку этих тисков, и ты явственно слышишь треск костей твоего черепа, и понимаешь — не убежать. Не скрыться. Последние секунды. Обратный отсчёт.

Но Адамс… я до сих пор не постигаю, зачем он пощадил меня. Возможно, потому что Гектор помешал. Нет, он не стал бросаться на Сергия — он поступил проще. С каким-то полусумасшедшим воплем «А теперь ты ляпа!!!» он опрокинул ограждение между залом и алтарём и… бросился на ближайшую к нему кафедру. Я этого не видел, но по тому, как загрохотал пол под моей головой, а затем истошно затряслись и затрещали деревянные конструкции… и затем раздался старческий визгливый голос Адамса… тревожный такой голос, всполошённый… словно идеально выверенный план в последний момент пошёл наперекосяк «Смена цели! В лежащего не стреляй, стреляй в бегущего!» — я понял: он опять меня спас. Потом выстрел, треск разлетающейся в щепы древесины… мощный удар… такой, знаете ли, словно кабан на полной скорости втемяшился в крепко вкопанный дощатый палисадник… И новый вопль, уже полный истеричного страха: «Смена цели! Десять дюймов справа от меня!»

Выстрел, затем глухой сдавленный стон… и странный такой звук: словно из водопроводного крана под страшным давлением бьёт струя воды. Знаете, бывает: нет воды, нет воды, неделю, две, а потом как дадут… вы открываете вентиль, а из крана бабах!

Я не мог больше праздновать труса, монсеньор. Я перевернулся на спину, открыл глаза и увидел, как с потолка прямо на меня смотрит Он. Точнее, не на меня. Он смотрел на Адама, возлежащего на облаке, и с суровым таким участием протягивал ещё не павшему Первочеловеку свою широкую крестьянскую длань. Мол, давай, сынок, ты сможешь. Я в тебя верю.

Это мы, глупые, можем не верить в Бога. А Он в нас всегда верит — и плевать Ему, что мы десять тысяч раз уже не оправдали Его надежд. Я это понял, когда перевёл взгляд со свода на кафедру и увидел картину престраннейшую: на самой верхотуре в позе застрявшего на дереве кота сидит в резном креслице Его Святейшество, а чуть ниже, вцепившись в поручни кафедральной лесенки, испепеляют друг друга ненавидящими взглядами кардинал Адамс и Гектор. И Гектор при этом мёртвой хваткой держит Адамса за ворот его мантии. Аж ткань по швам трещит. И что-то шепчет ему — неслышно, но весьма свирепо. И из груди Гектора бьёт — в прямом смысле слова — фонтан крови. Но крови очень странной. Почти прозрачной. Как вода из прохудившегося шланга. И Адамс похож на незадачливого садовника, который проходи мимо и случайно попал под струю из разрыва. Он был мокрый с головы до ног — мокрый как курица. Но я никогда до сей поры не видел, что с мокрых куриц ошмётками отстаивались перья.

А с Адамсом творилось что-то поистине непостижимое. Он… он таял на глазах. Как снеговик под лучами солнца. Его намокшая мантия скукоживалась в кольца, словно обугленный пергамент, и превращалась в пыль, обнажая бледную, морщинистую, отвратительную старческую плоть. Словно незримые ножницы кромсали горделивую алую ткань, превращая её в нечто среднее между рубищем отшельника и камзолом ландскнехта… знаете, тогда была мода разрезать рукава и штанины… тонкими такими лентами… Потом эта ужасная шмась истончилась до состояния туалетной бумаги и с сухим шорохом опала с плеч кардинала, явив миру костлявого старца с обвисшими ягодицами и просвечивающей через кожу грудной клеткой. И я вспомнил, как исповедовался ему о своих ночных прегрешениях со стереотрубой, и Адамс в приступе неизъяснимого благодушия вдруг сказал мне: «А ты представь, что прелести блудниц, на коих ты возжигаешься, вдруг стали тлеть на твоих глазах, как из животов полезли кишки, а из кишок — нечистоты, как кожа сползает с мяса и обнажается скелет…»

Накаркал. Сам же таким и стал.

А Гектор висел напротив Адамса, уцепившись одной рукой за поручни лестницы, и кривил лицо от нечеловеческой боли. Ибо пуля, пущенная из ружья Сергия… назовём это существо Сергием для простоты… пуля пробила моему ирландскому другу самый центр груди. И вышла со спины, вырвав из тела Гектора изрядный кусок плоти вместе с чёрной сутанной тканью. И сутана вокруг раны на спине была мокра, и мокрота стекала из-под полы его пастырских одежд на плиты пола, не оставляя места сомнениям: кровь. Самая обычная. Никаких чудес.

А потом они оба, синхронно, разжали руки и упали на пол. На эти холодные, смертельно твёрдые мраморные плиты. С высоты метра два, наверное. А Сергий по-новой взвёл затвор и тупо застыл в позе наблюдающего журавля с помповым ружьём, поставленным на локоть.

Спиной ко мне.

Я не говорил вам, монсеньор, что когда мы с Номером Три упали, из его руки вывалился пистолет? Так вот этот пистолет теперь лежал у меня в ногах. И я его просто взял, прицелился и нажал на спуск. Да, я знаю, там есть предохранитель. Но Номер Три его, похоже, успел-таки снять перед своей трагической кончиной… интересно, какая у него это была кончина по счёту… в любом случае последняя. Без головы даже Гнильцы не живут.

Я нажал на спуск и попал. Сам удивляюсь. Третий раз в жизни. То, что осталось от алтарника, несколько секунд качалось на нетвёрдых ногах влево-вправо, словно пугало под ветром — а потом рухнуло под углом 90 градусов в проходе, отделяющем левое крыло ограждения от правого. Я бы сказал — упало на лице своё… только не было больше у Сергия лица. И головы не было. «Ка-эм» — игрушка крупнокалиберная, а метился я аккурат в затылок… Короче, я убил эту тварь, монсеньор. Точнее, не убил. Остановил. Убили-то его сутками раньше. Адамс и убил. Теперь я это точно знаю. От него же самого.

Но я поздно нажал на курок. Двумя секундами раньше — и Гектор сейчас был бы с нами. Хотя… к добру ли ему быть сейчас с нами? Впрочем, сути дела это не меняет. На мне его кровь. На мне.

Скажите, монсеньор… Может быть, вы знаете, куда делось его тело? Мы пошли с Его Святейшеством помолиться за чудесное спасение — он лежал на полу, в луже крови, мертвее мёртвого. Мы вернулись — его и след простыл. И крови — ни капли, ни пятнышка. Как корова языком. Я хочу с ним попрощаться. Где его тело?

… то есть как не знаете?!!!».

С моих слов записано верно. Бывший капельмейстер прихода Святой Ванды, заключённый номер 453 третьего блока изолятора временного содержания тюрьмы Санта-Анжело Джованни Пьяццоли.

***

Дата добавления: 2015-07-24