Сон о пустом троне

(Шут и Башня)

Утро субботы встретило альфа-легата военно-воздушных сил Империи Гвидо Кабальери (по прозвищу Шут, ежели кто забыл) ноющей болью в теменной области, приступом морской болезни, запахом первого снега, острой тоской под сердцем и мыслями о смерти.

Не о своей.

О смерти Императора.

Нет, с Владыкой Севера и Юга, слава сиськам бьяннских шлюх, ничего страшного пока не случилось. И право слово, какая напасть может постигнуть существо неуязвимое, недоступное глазам и ушам и, по слухам, не подверженном обычным человеческим хворям?

Только одна: встреча с Гвидо. Ибо трусишка Жокей, судя по сумме внешних признаков, не исполнил тайную мечту альфа-легата и не бросил бомбу на Крониум. Иначе об этом прекрасном инциденте давно уже верещали бы все, от светских сплетников до уличных торговцев опиумным сырцом. Газеты, конечно, молчали бы в тряпочку – они по личному приказу Императора и под страхом закрытия с последующим четвертованием обязаны освещать только позитивные новости. Так что если однажды Владыка загнётся от обычного инфаркта – обитатели Империи узнают от этом откуда угодно, только не со страниц периодической печати.

Но чтобы драг-дилеры о таком конфузе не ведали? Немыслимо!

Значит, Жокей не долетел до Дворца.

И теперь только на одного Гвидо вся надежда.

Не то чтобы Гвидо ненавидел Императора. Он его вообще ни разу в глаза не зрел. Как и большинство обитателей этой гнилой страны, растянувшейся по скалистому берегу океана от Бьянны до Предатиума, а по отрогам Сиплых гор – от Регины до Итарно. Голосом Императора были Магистры Схолии, ежеутренне вещавшие его непреклонную волю на заседаниях Легатии, а невыспавшиеся после ночных утех альфа-легаты уныло кивали головами, спеша занести в боевые блокноты в тезисно-конспектном виде самое главное. Взять Кхартис. Оставить Кхартис. Опять взять Кхартис. Предать Кхартис огню. Потушить горящий Кхартис. Наградить Жреца за содействие Императору. Повесить Жреца за пособничество повстанцам. Вынуть Жреца из петли и наградить посмертно за… За что?

Забыл.

Тьфу.

Завязывать надо с коктейлями из мортвейна и антидепрессантов. Совсем память дырявая стала.

Император тоже никогда воочию не зрел альфа-легата. Хотя устами Магистров Схолии постоянно выносил Гвидо благодарности за блестящие триумфы имперской авиации. А однажды даже отметил орденом Пурпурной Селезёнки. Короче, сплошная любовь-морковь между Гвидо и Властелином. Заочная. Платоническая. Возвышенная и чистая, как вымытый хлоркой толчок.

А настоящая любовь должна приносить плоды. А то невнятное и смешное, что пылает между вечно невменяемым Гвидо и вечно незримым Императором - приносит только блестящие цацки, внеочередные чины и почётное право появляться на поле боя не когда обстановка велит, а когда левая нога Гвидо захочет.

Это НЕ плоды. Это пыль. Гвидо – отец пыли. Яко же ветер с гор. Налетит, взбаламутит водную гладь, раскачает перепуганные кроны деревьев, поднимет песчаный смерч посреди Крониума – и был таков. А завтра о нём если и станут вспоминать, то только в связи со статистикой жертв и разрушений.

Именно потому Гвидо так любит жертвы и разрушения. Они – гарантия пусть и короткой, но всё же ПАМЯТИ. Ибо Гвидо Кабальери боится не смерти, а забвения – до дрожи в коленках и мокроты в штанах.

Впрочем, брехня, лениво подумал Гвидо, зевнул, потянулся по-кошачьи и, не открывая глаз, нащупал на прикроватной тумбочке стакан с недопитым вчера пойлом. Химический состав сего пойла был, как всегда, невообразимо сложен и смертельно опасен: три части мортвейна, две части кьянти, лёд, пропитанный соком белены и – просто экзотического вкуса ради – ложечка эфирного масла. Приняв такую дьявольскую смесь внутрь, выжить мог только один из двух – либо стакан, либо Гвидо. Выжил Гвидо: стакан, столкнувшись с мелко дрожащей дланью альфа-легата, не удержался на краешке тумбы, скользнул вниз и скорбно разлетелся на сотни мелких и острых осколков.

Вот же гнусь.

Но о гнуси потом. Сначала о брехне. Брехня заключалась в том, что Гвидо якобы не боялся смерти. Боялся – и весьма конкретно. Смерти в забвении. А страх всегда притягивает реальность: Гвидо был уверен, что именно таким макаром он однажды и отправится за грань бытия. Не в бою. Не на плахе. Не от яда повстанческого лазутчика. Не от бухла и уж тем паче не от наркоты.

В старости, нищете и полном одиночестве.

Гвидо открыл глаза.

Старомодная люстра, криво висящая под потолком на одном крюке, с холодным любопытством глядела на него. Он же смотрел в центр, в самый хрусталик ее шестизрачкового матового ока. Он подумал: настоящий колодец и маятник. Сейчас еще не хватало, чтобы стены сдвинулись и пошли к центру комнаты – пошли, давя, круша и сминая на своем пути камин, диван, книжные полки, сервант в форме огромной вагины и набитый под самую завязку черепами древних рептилий…

Он активировал на запястье мини-рацию и набрал номер альфа-легата Идиго Ильясу. В такие хреновые мгновения жизни лучшие собеседники – заклятые враги

-- Твою мать, -- процедил с бессильной злобой в ответ на вежливо-безразличное “номер вне зоны доступа”, -- отключился, твою мать, урод, сволочь, нашел время…

Он лежал вверх лицом на продымленном диване, курил, матерился, снова курил, время от времени хватался за рацию, снова и снова выслушивал издевательскую арию про недоступность. Потом даже злоба куда-то улетела – и Гвидо Кабальери поплыл вместе с диваном в безбрежный черный океан отчаяния. Кубики мыслей, все какого-то грязно-мышиного цвета, сыпались в пустой картонный короб его мозга. Сорок пять. Двадцать из них выжгла война. Позади холод, огонь, ветер, злоба и боль. Впереди – ночь без конца. Нет правды на земле, но правды нет и выше. Он тоже исчезнет - однажды. Это случится промозглым осенним вечером – люди умирают по осени, вполне логично, когда же ещё? Он вернётся с рыночной площади, где каждый день в рубище и коростах канючит мелочь на пропитание, канючит в тени каменной стопы Монумента Славы Повстанческой, канючит пафосно и безуспешно, ибо кто ж ему подаст, бывшему главарю преступной имперской шайки. Так, разве что потехи ради.

Потому что повстанцы победят. И всех его соратников отправят на корм червям. А его одного не тронут. Возможно, тоже – потехи ради.

Он вернётся с рыночной площади в тусклый холодный подвал, где милосердные победители определят ему доживать жалкие дни отвратительной старости, ляжет на ворох вонючего тряпья, достанет из-за пазухи початую бутылку мортвейна, смешает его с транквилизаторами, выпьет залпом, завернётся в изъеденный молью альфа-легатский мундир без погон – и исчезнет. Просто – исчезнет, и всё. Без боли, страха, агонии и мук предсмертного удушья.

А за гранью бытия его примет сияющий… этот, как его… Кузнец, что ли…

Оружейник. Точно. Отбросит в сторону свой молот или чем там на небесах боги орудуют, прострет к нему добрые белые руки и скажет медовым голосом:

«Ну вот, сын мой, ты и вернулся».

- Почему я прожил жизнь как последняя мразь?

“Так Я хотел”

-- Зачем?

“Это тайна”.

-- Мне было больно.

“Мне все равно”.

-- Где Твое милосердие?

“Мое милосердие не измеряется весами человеческими”.

- А в морду не желаешь?

Ох, потемнеет личико Оружейника. И прогремит глас велий над высями и сферами, и обрушится на бывшего альфа-легата огнем палящим и ветром рвущим:

-- За то, что сказал только что, проклят ты отныне и навсегда!

Чёрт. А вот это уже хуже чем смерть в забвении, испугался Гвидо, подтянулся на локтях, вскочил с дивана столь резко, что в глазах потемнело, и принялся остервенело приседать – вытянув перед собой трясущиеся руки, наплевав на взвинтившийся пульс и угрозу неминуемого обморока. Присел двадцать семь раз, продышался до системе «семь-одиннадцать», молниеносным движением выхватил из кобуры, валявшейся на холодильнике, пистолет и, не целясь, выпустил в стену полную обойму. Палил, пока стена не пошла трещинами и не выплюнула из себя криво вбитый гвоздь – на котором, как на соплях из пословицы, висела картина в хрупкой багетной рамке (масло, холст, кубический нудизм, иными словами – голая баба, выложенная из геометрических фигур, шедевр одного бьяннского живописца, оказавшегося при вскрытии повстанческим шпионом, ну да и хрен с ним, автора к стенке, творение на стенку, обоим по пуле, всё справедливо, и главное, как вставляет-то, почище любой дури).

Бздям. Багет в щепы, стекло в куски, куски разлетелись по углам. Освободившийся от оков продырявленный холст растёкся по полу, отдался на волю сквозняку и утёк под вагинообразный сервант. Там тебе и место, вражья мазня.

Уффф…

Слава ангелам неба и демонам ада, это – НЕ депрессия. Но уже близко, при дверях. Ещё пара-тройка таких пробуждений – и прощай, мозг. А такого финала Гвидо никак не мог допустить.

Надо сделать что-то неожиданное для себя самого. Что-то покруче фокуса с «Солнцезатмевающим». И покруче мортвейна пополам с эфирным маслом и беленой во льду.

Например…

Например, пойти и убить Императора. Ни за что. Просто так. Из спортивного интереса. Потому что трюк – не только за пределами добра и зла, но и полностью обречённый на провал. А значит, в итоге никто не пострадает.

Кроме Гвидо, конечно. Но! Если дело не выгорит, Гвидо четвертуют – а значит, судьбы нет. Если выгорит – значит, смерть в забвении альфа-легату точно не угрожает.

***

Промозглое октябрьское утро, распростёршее рваные крылья туч над Крониумом – самая лучшая декорация для такого спектакля. Ни души на улицах. Тишина такая, что скрип первого снега под ногами Гвидо – свинцово-сизого, противно хлюпающего в такт шагам альфа-легата – выстреливает громким эхом на три квартала вперёд. Населяющие столицу уроды, кретины и моральные разложенцы спят сном младенца после бурно проведённой ночи. Суббота же. А октябрьская суббота – самая сонная, ибо темно, холодной, страшно и безнадёжно. Темноту, холод, страх и безнадёгу самое правильное дело перележать под тёплым одеялом.

— Доброе утро, Гвидо! — восторженно захрипела под его ногами грязная брусчатка, — Подлецам сопутствует удача! Напоминаем на всякий случай, что в Крониуме строжайше запрещено подавать милостыню нищим, ввязываться в драки «трое против одного» на стороне одного, щадить поверженного врага и держать данное слово!

— Доброе утро, Гвидо! — откликнулась эхом серая стена брандмауэра, отделяющая казармы от кварталов знати, — Успех превыше всего! Напоминаем на всякий случай, что смирение, умеренность и целомудрие по законам Крониума являются тяжкими преступлениями, за которые предусмотрена суровая кара!

— Доброе утро, Гвидо! — серебристо запело мерзко-сиреневое небо, затянутое дырявой пеленой снежных облаков, — Наслаждение — единственный смысл бытия! Напоминаем на всякий случай, что...

— Пошли вон, засранцы, — коротко рыкнул Гвидо, со всей дури заехав кованным каблуком в самую сердцевину спрятанного меж булыжников динамика, — Указывать мне будете. Я вам так укажу. Мразь механическая.

Император обитал в Башне. Инструктируя Жокея, как управлять «зеткой», Гвидо назвал жилище Владыки Севера и Юга «дворцом» - просто из вредности характера усложняя парню и без того невыполнимую задачу. Он же Шут, если кто опять же забыл. Шут – даритель шансов. Шанс – товар и без того дорогой, а за его распаковку должно платить по отдельному тарифу. Да и, честно говоря, не верил Гвидо в то, что Жокей вообще решится – не то что догадается, что «дворец» - дурилка для отвода глаз, условное наименование объекта. Так вот: Император обитал в Башне. А Башня наверняка охраняется бесчисленным полчищем стражников. Именно поэтому Гвидо Кабальери, отправляясь на свою последнюю в жизни охоту, не взял с собой никакого оружия. Вооружённый гость для охранников любой вип-персоны - как для пчёл открытая банка с перебродившим вареньем: слишком сладкий соблазн. Гвидо, конечно, персона в Крониуме знаменитая, его могут и с танковой пушкой за спиной пропустить без вопросов куда угодно – но только не в покои Первого Лица.

И это правильно, господа. Зачем Гвидо оружие, тем паче танковая пушка? Совершенно ни к чему. Он вызовет Императора на честный поединок и задушит голыми руками. Даже если Властелин поднимет тревогу – пока стража очухается, дело будет сделано. У Гвидо в этом вопросе большой опыт и наработанная до автоматизма техника.

Император обитал в Башне. А Башня – вот она, сразу за казармами. Торчит чёрным указующим перстом над унылым нагромождением одноэтажных кубиков, вытоптанных до дыр в брусчатке тренировочных плацев и караульных вышек, намертво связанных между собой тремя рядами колючей проволоки, словно пальцы пряхи – нитями размотанной пряжи. Только вот странность – времени уже семь, а на плацу не видно полуголой солдатни, отрабатывающей броски через бедро, бег меж вкопанных в песок кольев и стрельбу по дощатым макетам с кривой надписью по диагонали «Так выглядит ББ-888».

Он не так выглядит – уж Гвидо ли не знать. Но семь утра! Это гражданские могут наслаждаться феноменом субботнего утра – у солдатиков же всегда на календаре понедельник. А значит, подъём в полшестого. Ох, Идиго, ох, распустил ты своих соколов…

Башня – объект топ-секретности. Хотя нужно быть распоследним недоумком, чтобы не сообразить: строение высотой в четыре раза больше, чем все особняки Крониума вместе взятые не может быть Просто Башней. А значит, уже не является секретным. Вопрос в другом: как в неё попасть? Наверняка ведь там не только охрана, но и какие-либо хитрые системы слежения и – абсолютно точно – наистрожайший уровень допуска. Но эта хитротень – для тех, кто решил прокрасться к Императору тихой сапой, через задний ход. А Гвидо Кабальери идёт через парадные ворота с чистым сердцем и пустыми руками. Вопрос – зачем?

Убить Императора.

Ну это мы с тобой знаем, ободряюще подмигнул Гвидо сам себе. А какую легенду мы представим охране на вратах? Обнаружена измена в рядах альфа-легатов? Неубедительно. Кто же из командиров ранга Гвидо станет доносить на коллег – даже если они и вправду двурушничают - собственной персоной? Пошлёт подмётное письмо, в самом крайнем случае – нашепчет на ушко Ректору Схолии после утреннего заседания Легатии.

Прошение об отставке? Более правдоподобно. Но – такие дела опять же вершатся в узком кругу Легатов, которые рассматривают подобные прошения коллегиально - а Император лишь подписывает челобитную, либо сжигает жалкую бумажку на свече, а пепел развеивает по ветру.

Мольба об особой милости, дать или не дать кою правомочен лишь Владыка? Например…

Например, разрешение на самоубийство.

Ибо каждый житель Империи – священная и неприкосновенная собственность Императора. Без его воли никто не может ни родиться, ни жениться, ни поступить на службу, ни уйти с оной, ни завести потомство, ни умереть. Шесть непреложных пунктов, на которых держится истинный вассалитет.

И что интересно – озвучивая эту легенду, Гвидо ни на йоту не солжёт. Ведь покушение на Императора – самый глупый и самый верный способ свести счёты с жизнью.

***

Однако, чтобы свести счёты с жизнью, следует сначала эти счёты ей предъявить. А здесь имеется некая проблема, подумал Гвидо, остановившись на перекрёстке проспекта Святых Растлителей и переулка Порочных Младенцев. Зачем остановился, сам толком понять не мог: проспект и в более погожие дни больше напоминал клоаку, недели главную улицу столичного города – ведь шёл он в гору, на вершине коей располагалась крониумская свалка бытовых отходов. Чуть какой сбой в атмосфере – циклон с океана, сирокко с гор или трижды проклятый дождевой фронт, который каждую осень являлся со стороны Итарно и накрывал душной свинцовой пеленой и без того безрадостное небо Крониума – и всю городское дерьмо неизбежно смывало по Растлителям вниз, к солдатским казармам. И сейчас, стоя по щиколотку в снежной каше, смешанной с гниющими пищевыми отбросами (не зря повстанцы уверены, что в Империи народ недоедает, криво усмехнулся Гвидо), альфа-легат пытался вспомнить, за что именно он ненавидит жизнь. Раз уж решил оформить с этот глупой бабой вечный развод.

Ну в самом деле, на что может пенять Гвидо Кабальери, член Легатии и первый среди равных? Гвидо, чья слава неуязвимого сукина сына и непобедимого стратега, коему сам чёрт подыгрывает – гремит не только на державном Севере, но и среди мятежников Юга? Гвидо – самый богатый мерзавец во всей Империи – если не считать Императора, конечно? Гвидо, в чьих объятиях побывали сотни прекрасных дам и даже десяток-другой нежных юношей – и никто, заметим, не жаловался, а некоторые даже мечтали о повторении банкета? Гвидо –которому вражеские пропагандисты посвятили целую серию задиристых, злобных и вполне правдивых агитплакатов на тему «Альфа-легат – кровожадный гад», «Альфа-легат нашим бедам рад» и «Альфа-легат лижет шлюхам зад»?

На единственное: всё, перечисленное выше – это совсем не то, о чём мечтает альфа-легат Гвидо Кабальери. Ни разу не то. Хоть ты тресни, хоть брюхо себе вспори и кишками закуси. Впрочем, выпустить кишки Императору – тоже не особо торкает. Но хоть какая-то свежая забава. Вроде смены кокаина на морфий.

Так, погружённый в безрадостные думы и частично – в разлившиеся по проспекту нечистоты, смешанные с лиловым снегом, Гвидо не заметил, как тронулся с места, пересёк тревожно трещащую замёрзшими стягами площадь Фанаберии…

… и очнулся уже перед вратами Башни. Запоздало изумившись, что на всё протяжении пути его не то что никто не пристрелил – даже не окликнул. Ну для порядку хотя бы. «Стой, кто идёт» там. Или «Предъявите пропуск». Да и кому окликать? Пуста площадь. Ни охранцов на ней, ни шлагбаумов, ни противотанковых ежей – которые полагается ставить в военное время перед объектами государственной важности. Только массивные, почерневшие и местами прогнившие от сырости и времени врата – локтей десять в ширину и тридцать в высоту. И – колокольчик на облупленном косяке. Чисто деревенская часовня, а не обиталище Грознейшего Из Грозных.

Что, всё так просто? Звони в колокольчик, буди привратника и требуй аудиенции?

И тут с Гвидо случился конфуз неизреченный и доселе альфа-легату неведомый. Он испугался. Не до колик и рвоты, конечно – но мурашки поползли по коже и в животе стало бесприютно-холодно. Отвратительная разновидность страха – не мобилизующая внутренние резервы, а лишающая воли к действию. Ибо воля есть плод борьбы. А борьба – естественное состояние природы, питающее её витальные силы. Здесь же был склеп, населённый призраками – и эти призраки в упор не желали вставать у Гвидо на пути. Заходи, дорогой, бери что хочешь – выл северный ветер, завихряя по-над брусчаткой площади унылую снежную спираль. Мы уже заняли первые места в партере – шептали тучи, клубясь над шпилями Легатии и рисуя на небесном холсте уродливые дымные загогулины. Твой план исполнится на щелчок – прошелестели бело-алые стяги, висевшие вокруг площади на высоченных шестах, вздрогнули под ветром раз-другой и бессильно сникли. Вперёд, вперёд, Гвидо, зевнул снегопад и лениво сошёл со ступеней ветра на крыши Крониума – словно старик, решивший поутру выгулять пса и заодно проверить почтовый ящик.

Слишком просто. То-то и пугает. И куда, регинские твари вас побери, подевались все люди с улиц?

- Не все. Я-то здесь.

Голос за левым плечом прозвучал негромко, дружелюбно и даже с мягким укором – мол, ну где же ты шлялся всю ночь, мы волновались, а тебе и дела нет. И именно этот голос стал для Гвидо последней рукавицей на возу: истошно взвизгнув, бравый альфа-легат отпрыгнул вбок, выхватил саблю из ножен и завертелся волчком, словно его окружало незримое и несметное воинство врагов. А Привратник, опершись плечом на полуоткрытую створку Врат, с усталой усмешкой глядел на этот балет – словно такие кунштюки посетители Башни каждое утро на крыльце вытворяют, надоели уже, шуты гороховые.

- Надоели уже. Шуты гороховые, - сказал Привратник.

- Кто? Кто надоел? – одышливо спросил Гвидо, замерев в боевой стойке, - Я – альфа-легат Кабальери! Я не могу надоесть! Я праздник, который всегда с вами! И да, я Шут! Но даже у шутов есть дела к императорам! Я требую впустить меня!

- Зачем? – меланхолично приподнял бровь Привратник, - Ах, да. Точно же. Ты хочешь убить Императора. Многие хотят. Не у всех получается. Потому и говорю, что надоели.

***

Кличку «Шут» Гвидо Кабальери носил без тени стыда, можно сказать — с гордостью, пламенной и извращённой, как секс на крыше коровника во время артобстрела. Однако выглядеть нелепо на пороге неминуемой смерти боялся пуще забвения. Поэтому саблю Гвидо опустил. Не хватало ещё, чтобы в будущих энциклопедиях, в статье о нём-любимом значилось чёрным по белому: «Кабальери Гв.Эд.Хоак.II, главноком. военно-возд.флота Имп, скончался от страха в 45 лет, отмахиваясь саблей от безоружного старика на безлюдной улице».

— С чего ты взял, что я хочу убить Императора? — хрипло спросил Гвидо, сделав неуверенный шаг назад. Мало ли. Вдруг за дверью прячется рота охранцов. Первых десять он, конечно, нашинкует и отфоршмачит играючи, второй десяток — с неизбежными потерями частей его прекрасного тела, а вот чтобы одолеть третий десяток врагов, нужен уже пистолет. А пистолет Гвидо оставил дома. Глупейший финал многообещающей миссии. Который ни в коем случае нельзя допустить.

Ловушка, разумеется. Всё одно к одному: безлюдье на улицах, бессветье в небе, безнадёга в сердце. И на пороге вечной славы его встречают не бесчисленные орды секьюрити, не встроенные в стены самостреляющие пулемёты, не мины на растяжках и даже не запертые на семь кодовых замков стальные двери. Всего лишь один лукавый старикан с лицом отставного капитана артиллерии, давно убившего свою печень дешёвым алкоголем. Ловушка, разумеется. Ну и отлично. Гвидо-Шут обожает ловушки.

— С чего ты взял, что я хочу убить Императора? — повторил Гвидо, запоздало смутившись своих нечищенных сапог. Точнее, сапоги-то чищены (вышколил Гвидо своего адъютанта Гая, кулаками в морду да карцером), да после променада по улицам, занесённым грязной снежной хлябью, все труды адъютантовы пошли псу под хвост, — Да, мне надоело жить. Да, я пришёл за разрешением на самоубийство. Ты вообще кто такой, старче, чтобы я перед тобой отчитывался? Или зови охрану, или веди в канцелярию!

Привратник словно крупнокалиберные патроны в оба уха сунул: даже не шелохнулся, продолжая буровить гостя бесстрастным, змеиным, слегка гипнотизирующим взглядом из-под жидких бровей. Наконец раскрыл синюшную щель в том месте, где у нормальных людей рот, и в двух предложениях ответил на все заданные вопросы сразу:

— Я и есть охрана. Никакой канцелярии у Императора нет. В Башню приходят только чтобы убить Властелина. Многие приходили – никто пока обратно не вышел. Но раз явился — входи. Но придётся слегка подождать. В шахматишки?

— Н-н-не по...

— Я говорю — партию в шахматы не желаете... мессир повелитель воздуха? — так же бесстрастно и без тени улыбки на пергаментном лице повторил Привратник.— Всё равно пока ваш запрос будет рассмотрен и удовлетворён, пройдёт время. Час, может быть два. А их же надо как-то убить? Шлюх и кокаина в Башне не водится. Предлагаю шахматы.

***

-- Что ты там про конницу?

-- Да вот думаю, куда ее направить, мессир – против ладей твоих или прямо на короля.

Гвидо озадаченно закрёб пальцами по столешнице, на которой уже валялись несколько белых фигур — пара пешек и слон. Точно — ловушка. Слишком уж в этой приёмной уютно, светло и... бестрепетно, что ли. Минимализм в чистом виде: две полукруглые стены цвета влажного песчаника, Две несущие колонны между ними — аскетичные, как речь заики, и высокие, словно отношения между престарелыми супругами. И стол посредине зала, выложенного такого же песчаного колера плиткой. Круглый, аки же в древлих легендах и описано.

Мир, лепота и благость. А хуже мира, лепоты и благости для мятежного сердца Гвидо может быть только смерть в забвении. Ловушка, зуб на рельсу. И не с целью поймать лазутчика и повязать, а с куда более коварной: заставить расслабиться и... передумать.

Или на худой конец — переходить.

Гвидо из подо лба кинул напряженный взгляд на своего благодушного визави.

-- Ты... вы доложили о моём визите?

Как-то враз расхотелось тыкать этому перцу. Хоть и в форме простого сержанта внутренней службы — а есть в его осанке, взгляде, речи и манере царственно шевелить пальцами, формулируя вопрос, что-то НЕСЕРЖАНТСКОЕ. Что-то, что даёт ему право обращаться к Гвидо – на десять нашивок старше по званию и аристократу в тридцатом колене – на «ты». Да ещё и беседу вести в допросном тоне.

-- Идеи всегда гибельны, — нагло проигнорировав прямой вопрос, заметил Привратник, — Вот ты, к примеру. Одержим идеей смерти. Настолько, что готов оторвать Императора от его государственных забот ради своей страной прихоти. А две минуты внимания Императора — это как минимум одна фронтовая операция. Которую Властелин из-за тебя отложит на потом. А «на потом» очень часто значит «никогда»... мессир Гвидо,

— Откуда знаете, как меня зовут?

— Сам хотел славы. Недоволен?

— Доволен. Но что вы предлагаете? — раздражённо поинтересовался Гвидо, не сводя глаз с крепких, бледных, немного шишковатых пальцев старика. Пальцы те на несколько мгновений зависли над черным офицером (ну же, давай, беги в мышеловку!), но в последний момент цапнули за голову ферзя – прыг! Скок! Полетел ферзь с д1 на h 5 черным соколом!

«Многие приходили. Никто пока обратно не вышел». Звучит крайне интригующе. Значит… значит, Гвидо будет первым, кто ВЫЙДЕТ.

-- Предлагать — не моя прерогатива, -- кротко парировал Привратник, наблюдая, как белая альфа-легатская пешка заслоняет путь его ферзю, выдвигаясь на позицию g6. – Я по-прежнему настаиваю на своей изначальной гипотезе. Ты пришёл убить Владыку. И ты, как я уже говорил, не первый. Я никому не препятствую. Со всеми играю одну и ту же партию, прежде чем запустить в покои Императора. Одну и ту же. Комбинации повторяются один в один. Тринадцать повстанческих шпионов, пять членов Легатии, два агента Схолии и один итарнский маг. Играли словно по нотам. По одним и тем же нотам. Королевский гамбит-ферзь с д1 на h 5-пешка на g6. Скука смертная.

— Прикрыть короля пешкой - единственный разумный вариант.

— Согласен. Но не только поэтому.

— Ещё почему?

Привратник, не глядя на партнёра по игре, наклонил голову набок и лениво смахнул с рукава мундира приставший к сукну седой волос.

— Потому что человек — предсказуем, — вздохнул он, положил подбородок на руки и мрачно уставился на доску, после чего вязким, ленивым движением передвинул ферзя на несколько клеток влево.— Предсказуем и в своём страхе смерти, и в желании этот страх победить. Одни и те же приёмы борьбы. Вот ты. Почему ты устал бояться смерти и решил сделать шаг в её объятия? Кстати, шах.

Гвидо, в свою очередь проигнорировав вопрос, равнодушно проанализировал ситуацию. Да, шах. Если быть честным, то скорее шахчик – король без труда прикроется любой из близко стоящих фигур. Да вон пешкой хотя бы. Так тому и быть.

Привратник послушно убрал ферзя на д3.

Гвидо выдвинул на передовую коня.

Часы в приёмной истерично пробили девять утра.

-- Не трудись отвечать. Я отвечу сам — посоветовал Привратник, шагнув на одну клетку пешкой, торчавшей до этого рядом со слоном, -- Выучил уже наизусть ибо. Всё равно придёт, да? Но придёт не так, как хотелось бы, да? Мерзкое чувство полной предопределённости бытия, я угадал? Хочется хоть что-то сломать в этой схеме? Например, заставить смерть действовать по твоему сценарию?

Гвидо, полсекунды помявшись, отправил коня на клетку h5 и процедил сквозь зубы: «Типа того».

— И ты, конечно, полагал, — Привратник внезапным кошачьим движением запер белого коня еще одной пешкой, -- что здесь легионы до зубов вооружённых охранников, которые немедленно вступят с тобой в драку, защищая Повелителя. И ты, разумеется, в этой драке проиграешь. Тебя либо застрелят на месте, либо схватят и отведут на эшафот. И смерть ты примешь не как рок сулил — в сырой стариковской постели — а на миру, как ты и мечтал, но на войне не получилось. Ибо везучий сукин сын. Заставишь смерть плясать под свою дудку. Ан нет. Смерть — отличный шахматист, её невозможно обдурить.

-- Вы это доказываете на собственном примере... дедушка, -- Гвидо язвительно оскалился, после чего лениво направил коня прямиком на черного ферзя, -- Теперь как выкручиваться будете?

Привратник выкрутился молниеносно: придвинул ферзя вплотную к белому коню. Белый конь проворно отступил в гущу своих пешек.

-- Неглупо – рассмеялся Гвидо. Привратник тем временем бросил во фланг ретировавшемуся коню черного офицера, после чего положение белой кавалерии стало совсем незавидным, превратив из тактического отступления в позорное бегство. – Но если вы меня раскусили — отчего не зовёте стражу?

-- Потому что здесь нет стражи. Я же говорил. Коротка у тебя память, альфа-легат.

Черный ферзь тем временем уже возвышался в треугольнике дружественных пешек, обратив суровый лик прямо на белого короля.

-- У тебя мало шансов, мессир Гвидо, -- бесстрастно заключил Привратник, и белый конь из пальцев альфа-легата покорно вернулся на прежнюю позицию – под удар черного офицера, — Точнее, их вообще нет. Разве что пустить в бой кавалерию.

— Вы про ситуацию на доске?

— Я про всё. В том числе и. Советую ход конём. Хотя и знаю, что последует за ним, — Привратник рассеянно начертил на глади стола невидимую восьмёрку, — Через минуту мы заблокируем друг другу все более-менее значимые фигуры, обоюдно потеряв по пешке и коню, Потом я рискну сместить своего короля на клетку влево, Ты ринешься ва-банк, пустишь в ход ладью, наивно надеясь принудить меня к размену ферзей. Я схожу ферзём на ладью, она отступит в центр поля, ферзь помчится на клетку h 7 и поставит под угрозу твоего короля. В какой-то момент тебе удастся даже поставить моему королю робкий и несерьезный шах –этакий шах престижа. А я съем твоего ферзя пешкой. Всё предопределено. Как и крах твоего плана убить Императора. Но ты всё равно попытаешься. Что ж...

И, по-кошачьи сметя с доски фигуры, Привратник вскочил из-за стола — столь резко, что даже Гвидо с его ястребиной реакцией не успел даже моргнуть, не то что схватиться за эфес сабли. Он завис, как перегруженный командами автопилот — прокатив по краешку сознания, словно шар по дорожке кегельбана, короткую и простую мысль: «Сейчас он выхватит пистолет и прострелит мне лоб. И я упаду, фонтанируя мозгами, лицом на эту чёртову доску. Всё продумано. Молодец старик. И кретин — я».

— Чего же ты ждёшь? — Привратник отвернулся, сделал шаг в направлении стены, остановился у колонны и встал, скрестив пальцы за спиной, — Час прошёл. Император удовлетворил твой запрос и приглашает подняться. Он всех приглашает подняться. Всегда. По истечении часа. Третий ярус Башни, большая зала. Заблудиться невозможно. Иди.

Правая полукруглая стена, еле слышно загудев (так гудит просыпающийся поутру в темноте улья пчелиный рой), отъехала в сторону – обнажив тускло подсвеченный впаянными в стену плафонами коридор – в конце которого смутно угадывались очертания винтовой лестницы.

- Лифта здесь нет, - с плохо скрываемой иронией в голосе сообщил Привратник, - Пешком идти придётся. Все три пролёта. Но ты не пожалеешь, альфа-легат Гвидо Кабальери. Будет весьма интересно. Ступай же.

Гвидо, возложив внезапно дрогнувшую ладонь на эфес сабли, сделал в направлении спины Привратника издевательский реверанс. Уже хотел было развернуться и двинуться в полумрак коридора…

… но не мог вот так. Оставался последний вопрос. А последний вопрос, как последнюю каплю моркьянти, нельзя оставлять на дне. Примета плохая.

- Скажи, старик, - произнёс Гвидо, пытаясь удержать в голосе последние крохи сарказма, - Ну вот откуда? Откуда ты знаешь про смерть в забвении? И про то, зачем я сюда явился? И про то, чем завершится партия?

Привратник, не оборачиваясь, достал из барсетки на поясе вонючую трубку, запалил её и несколько секунд молча стоял лицом к колонне, пуская в высокий потолок залы сизые дымные кольца.

- Ответ получишь наверху, - проскрипел наконец повернул голову и бросил на Гвидо взгляд, полный искреннего сочувствия.

***

В третий раз повторять дурацкий диагноз «Это ловушка» мозг Гвидо отказался наотрез. В конце концов, какая разница? Он готов к смерти. Ему не всё равно лишь, где она настигнет и в каком обличье явится. То обличье, которое являла собой Башня, было из наилучших. Немного тайны, немного холода от древних камней, спиралью уходящих под незримый купол в глухую, непроницаемую тьму. Немного кружится голова после вчерашней вакханалии. Немного чаше обычного стучит в груди сердце – в ритме рваном, но бойком. Самый гнусный вид пульса – когда он еле прощупывается на запястье. Колотится где-то в глубине, наезжая экстрасистолой на экстрасистолу – а поймать пальцами его решительно невозможно. Тот, что бродил сейчас в венах Гвидо, был самым правильным и желанным: чётким, частым, наполненным, слегка аритмичным.

А самое главное – наверху его ожидает сразу два подарка судьбы: ответ на вопрос, заданный Привратнику, и слава. Вечная слава.

«Многие приходили. Никто пока обратно не вышел»

Кроме Гвидо Кабальери.

Легко взбежав по винтовой лестнице до первого пролёта (пятьдесят шагов, примерно столько же футов в высоту, ежели судить по пейзажу в широкой бойнице), Гвидо остановился – и не для того, чтобы перевести дух. Дух был в порядке. Но что-то с сапогом стряслось во время восхождения: то ли набойка на каблуке полетела, то ли сам каблук вздумал пойти вразнос. Чтобы лучше удержать равновесие, Гвидо схватился рукой за парапет бойницы, задрал ногу и принялся нервно ощупывать подошву – ощупывать, ибо увидеть что-либо при столь скудном освещении было малореально. Нет. Набойка вроде на месте. Каблук тоже не треснул. Странно. А ощущение, что ступня при ходьбе подгибается внутрь.

Всё же это восхитительное зрелище – земля с высоты птичьего полёта. Даже такая гнусная земля, как площадь Фанаберии в середине октября. Он никогда не замечал, но, оказывается, во дворе палаццо Легатии, венчающего собой проспект Порочных Младенцев, раскинулся яблоневый сад.

Бушующее под ветром море цветущих яблонь.

Очень красиво. До слёз.

***

ЧТОООООО????????????????????

***

Середина октября на календаре… Сизое продрогшее небо, под завязку набитое мокрым снегом… Он ошибся, конечно. Это снег на ветках, а не цветы. Показалось сослепу.

Гвидо опустил ногу, протянул в бойницу навстречу ветру тонкую жилистую ладонь. Сейчас. Сейчас на эту ладонь, аккурат между линией жизни и линей судьбы, осыплется пригоршня снежинок. Ишь как разгулялся-то буран.

Но ветер на первом ярусе Башни жил своей жизнью – и мечты Гвидо Кабальери выполнять не собирался. Вместо снежной крупы на его ладонь приземлился, завертелся юлой и печально лёг на бок…

… да что же это за…

Бутон яблоневого цветка. Целый. Сорванный ураганным порывом ветра с ветки.

Жизнь, сука такая, тоже чем-то похожа на цветок. Она зарождается от семени, в рыхлой, пряно пахнущей земле, растревоженной поцелуями солнца и орошенной ливняной страстью. Она стыдлива весной, она буйствует посреди июльского марева, медитативно-отрешена осенью, когда воздух напоен унынием и запахом гнили, и наконец, она угасает под первыми порывами ледяного ветра зимы. Зимой цветы похожи на умащенных покойников.

Это – не был. Он был свеж. Он источал пряный аромат мая. И если бы только он один. Вся площадь Фанаберии сейчас была усыпана этими сорванными бутонами. Воздух снаружи бойницы перестал вонять влажной стылостью. Воздух был полон до краёв маем – до головокружения, до сердечного спазма.

Надо идти дальше, подумал Гвидо. Надо двигаться. В движении жизнь. Движение наполняет артерии кровью, дыхание питает кровь кислородом, мышцы напрягаются, сосуды сжимаются, похмелье выходит наружу вместе с потом. Это, разумеется, похмельные глюки. Странно, что они настигли альфа-легата здесь и сейчас, а не в момент пробуждения на прокуренном диване – но организм вообще причудливая скотина и подкидывает сюрпризы когда ему вздумается.

Второй пролёт дался Гвидо уже не так легко. Ничего не поделаешь: он хоть и повелитель воздуха, но повелевать привык с помощью нехитрых фотонно-трёхпалубных приспособлений – а ежедневные шутки с алкоголем (и если бы только с алкологем!) здоровье ну никак не укрепляют. Надо, Гвидо, надо. Давно пора.

Нет. Не завязать.

Взять отпуск и смотаться на море. Непонятно только одно: кто будет при таком раскладе командовать авионами. Повстанческие позиции обращать в пыль. Танковые колонны врага – в дымящийся металлолом. Юных неопервшихся курсантов – в свою опиато-кокаиновую веру. Перезрелых девственниц – в ненасытных шлюх, наконец. Кто?

Кроме Гвидо – некому. На нём вся мощь Имперской армии и держится. На нём едином. Как кровля медленно сгнивающего дома – на единственном уцелевшем гвозде.

Но долг не отменяет моря. Медитативного, безграничного, у берегов поросшего зелёноватой патиной тины, прибитой волнами к пляжу, а на горизонте становящегося небом – ибо у моря и неба в хорошую погоду один и тот же аквамариновый цвет, а линия горизонта цвета не имеет вообще. Горизонт – хамелеон. Особенно в безлунные ночи, когда океанская гладь не осквернена глупыми зигзагами серебристых дорожек. Фиолетовая мгла, уходящая в бесконечность и на середине этой бесконечности плавно перетекающая в другую фиолетовую мглу. Закольцованность микрокосма.

Море. Вот примерно такое же, как в проёме бойницы на площадке второго яруса. Чтобы ночь, сиреневые скалы у кромки воды и успокаивающий нервы почище морфина шелест прибоя, ласкающего прибрежные камни.

***

НЕ ПОНЯЛ??????????????

***

Крониум, чёрт вас побери!!! Башня стоит посредине Крониума!!! А Крониум – в глубине материка!!! С востока – Сиплые горы, с юга и запада – Пустыня, за Пустыней – Бьяннская равнина и только за ней… только за ней… Тысяча семьсот миль к западу…

Так. Спокойно, Гвидо. Не смотри в бойницу. Зажмурься. Мысленно посчитай до ста, а затем, не открывая глаз, посчитай, сколько шагов от первого яруса до второго. Пятьдесят. Это самое большее – сто тридцать футов. В бойнице первого яруса Башни ты видел утреннюю площадь Фанаберии. Почему-то усеянную бутонами цветущих яблонь – но в этих местах климат по осени иногда шалит. После снега может грянуть майское тепло. И – мы уже выяснили, что это было не более чем похмельной галлюцинацией.

Через пятьдесят шагов вверх по винтовой лестнице ты внезапно видишь в створе бойницы…

… не открывай глаз, Гвидо.

… это не могло быть МОРЕМ. Тем паче ночным.

… часы пробили девять утра.

… с того момента минуло не больше пятнадцати минут.

… за которые Гвидо умудрился цинично нарушить не только границы пространства, но и законы времени. Ибо за внешней гранью бойницы висела душная, пряная июльская ночь – и в этой ночи, словно медленный яд в венах самоубийцы, растворялся мерный шёпот океанского прибоя.

***

Гвидо смерти не боялся. А о сумасшествии как-то не особо задумывался. Тому, кто двадцать четыре часа в сутки творит безумства, страшиться помешательства как-то не с руки. До сего момента, по крайне мере.

Чтобы сберечь рассудок, у него есть сейчас всего два пути: броситься сломя голову по лестнице вниз, принести Привратнику извинения за беспокойство и выбежать на заснеженное крыльцо Башни – под мокрый снег, в привычную мерзость и сутолоку столичного круговорота. Или зажмуриться снова, сцепить зубы и подниматься дальше.

Впрочем, после увиденного во второй бойнице Гвидо Кабальери уже не был уверен, что, спустившись вниз, он обнаружит там Привратника, шахматную доску, октябрьскую хмарь на площади Фанаберии и вообще что-либо, хотя бы отдалённо напоминающее утренний Крониум. Да и недостойно безумца и шута отказываться от изначального плана – даже если он обречён на провал.

Но сил бежать – в ту или иную сторону – у Гвидо теперь не осталось ни капли. Разве что ступать – тяжело, медленно, обречённо, с долгой отдышкой после каждого шага. Словно воздух в Башне стал вязким и тягучим, а на ногах появились незримые гири.

«Многие приходили. Никто пока обратно не вышел»

Теперь понятно, почему.

Зачем Императору многочисленная охрана? Его бережёт сама Башня. Показывая непрошенному гостю картинки, от коих у самого твердолобого крыша съедет набок.

Но не у Гвидо.

- Врёте, ваше величество, - прошептал Шут, утерев рукавом льющийся со лба холодный пот, - Гвидо в одиночку против танковой армии выходил. И одержал победу. Гвидо играл в кости на свою жизнь. Трижды играл. И не только выжил, но и сорвал куш. Гвидо ежедневно вмазывается слонобойными дозами наркоты и бухла – и наутро встаёт, как член у малолетнего дрочера на картинки в журнале. Гвидо дважды садился без капли горючего посреди Пустыни. И взлетал, и добирался до базы в целости. Как – не скажу. Секрет. Так что прекращайте свои фокусы и готовьтесь к бою.

Лестница перед его глазами подёрнулась кровавой пеленой, ноги налились свинцовой тяжестью, и Гвидо едва не упал. То есть практически упал, пребольно раскровянив колено – но в последний миг сумел-таки удержат равновесие, на руках подтянул непослушное тело на три ступени вверх. Потом ещё на три. Уцепился за перила, словно паук за край оторвавшихся обоев. Судорожно перебирая дрожащими руками, протащил себя ещё на четверть пролёта вверх. Бессильно облокотился взмокшей спиной на узкий простенок - в котором, тремя футами выше его головы, потрескивала в объятиях железных скоб тусклая галогенная лампа.

То вспыхнет, то погаснет. В такт его сознанию, которое тоже то выбросит Гвидо на поверхность накрывшей его мутной волны, то…

Чёртова паника. И таблетки, как назло, дома оставил. А дышать по системе

«семь-одиннадцать» времени нет.

Хотя, собственно, что случилось? Обычная паническая атака. Гвидо уже сорок пять лет борется с этой напастью всеми возможными методами, из которых неипервейший и эффективнейший – буром переть навстречу тому, чего пуще всего боишься. Страх высоты, к примеру. Думаете, с какого перепугу Гвидо попёрся в летуны? Страх медикаментов. Страх больших компаний. Страх проигрыша. Страх замкнутых пространств.

Страх смерти, в конце концов.

Хотя тут Гвидо не оригинален. Все боятся. Одни – навсегда исчезнуть, ибо существование потустороннего бытия никем ещё не доказано, хотя и не опровергнуто. Другие – посмертного воздаяния. Третьи – боли и агонии. Четвёртые… Да и хватит. Четвёртые в этом раскладе лишние. Как, например, тот вонючий повстанец, которого они пленили в Кхартисе и выпустили после допроса погулять по Пустыне. Тот, судя по сумме внешних факторов, вообще не умеет бояться по природной тупости.

Или по другой причине. Чёрррррт.

Неужели?

Обречь себя на верную смерть – ради того, чтобы кого-то там спасти?!

Бред! Не бывает!

Человек априорно – трусливое, подлое и себялюбивое животное. Кроме Гвидо, разумеется.

Гвидо, который уже почти собрался с силами, выполз по стеночке из полугоризонтали в неустойчивую вертикаль и, словно оживший мертвец, двинулся по ступеням верх – шатким и размашистым шагом. Именно что – мертвец. Повстанец тот давно сдох, и лежит кверху мордой посреди ледяного безмолвия, рот его нелепо раззявлен и забит смёрзшимся песком. От Гвидо такого циркового номера не дождётесь. Он, конечно, Шут – но данное самому себе слово держит. Тем паче что до третьей бойницы осталось всего семь…

Шесть.

Уже пять с половиной.

Четыре.

Он не собирается в эту бойницу смотреть. Потому что знает, что Башня ему покажет на сей раз. Он раскусил эту хитрую каменную тварь.

Она покажет безжизненное, продуваемое со всех сторон ветрами и выжженное добела полудённым солнцем пространство. Бесконечность безнадёжности. И по этой бесконечности, по колено утопая днём в песчаных сугробах, а ночью в снежных барханах, ковыляет огромный неуклюжий человек-медведь – с лицом, обугленным до хрустящей корочки, в оборванном пятнистом комбинезоне, в истрёпанном бронежилете-разгрузке.

Башня показывает то, о чём ты мечтаешь, Гвидо.

А мечтаешь ты о том, чтобы повстанец – сдюжил, выжил и вывернулся из объятий Пустыни, словно волк из капкана.

Потому что именно его смерть ты себе, Гвидо, никогда не простишь.

Едва не запнувшись о бетонный короб, торчащий непонятно с какой радости прямо посреди последней ступени пролёта, Гвидо ступил на третью лестничную площадку Башни. Короб. Бетонный. По самому центру ступени. Кретины. Кто так строит? Так можно и ноги ненароком переломать, и шею свернуть. А ещё так выглядит Смерть-Как-Она-Есть. Великое Нигде, в чреве коего все сущее есть не-сущее. Дерево в снегу посреди чиста поля, в смурный январский день без солнца - еще не смерть, потому что в дереве текут сонные соки, которые пробудятся по весне. Чтобы познать смерть, надо убрать из рисунка дерево и поместить бетонный короб, засыпанный метровым слоем снега, обрывки проводов, огрызки арматуры, ветер, холод, нет людей, их не было никогда, они тебе приснились, их не будет никогда и нигде.

И Оружейника твоего тоже – нет, кхартианец. Зажмурившись, Гвидо проскальзывает мимо бойницы, из которой веет одновременно и чудовищным зноем, и обжигающим холодом. Вот он, коридор, ведущий в Большую залу. Каких-то жалких тридцать шагов – и он у цели. И высокие двустворчатые врата, как это мило со стороны Башни, растворены настежь.

И в их проёме, в глубине залы, на небольшом возвышении, обрамлённом кроваво-алой тканью, возвышается Трон Владыки.

Важное дополнение: ПУСТОЙ ТРОН.

***

Что означает сия — несомненно, наихитрейшая из встреченных — ловушка, изъязвлённый кокаином альфа-легатский мозг понимать отказывался напрочь. Почему Трон пуст? Император прячется от гостя? Тогда зачем согласился на аудиенцию? Вместо Императора из ниш, скрытых в стенах, вылезут пулемёты и изрешетят Гвидо? Но не проще ли было сделать это внизу, на пороге Башни?

Тронная зала, занесшая над головой Гвидо Кабальери когтистую лапу высокого свода, гулко промолчала в ответ. Молчание, оттолкнувшись от мраморных плит, раненой бабочкой взвилось под купол и несколько секунд порхало там заполошно, ломая крылья о холодный бетон перекрытий.

— Ваше величество?

Бабочка, взмахнув ошмётками крыльев в последний раз, ударилось о купольный витраж и бессильно сползла по стеклянной глади на капитель несущей колонны.

— Ваше величество, это глупо! От судьбы не убежишь!

Фонтанчик, бьющий из впаянной в стену хрустальной раковины, инкрустированной под панцирь черепахи, прожурчал таинственное «брррр» — то ли с издёвкой, то ли с затаённой угрозой.

— Ваше величество, если вы немедленно не явитесь, я... я... Я ЗАЙМУ ВАШ ТРОН!

Выждав для приличия ровно одиннадцать секунд и убедившись, что Император не внял шантажу, альфа-легат военно-воздушного флота Империи сделал осторожный шаг по бархатной дорожке, ведущей к подножию Трона. Потом ещё один. Остановился, перевёл дух.

Таким дорожкам вообще-то положено быть красными. Как толстый намёк на кровь, через которую чаще всего и восходят на вершину власти и славы. Эта почему-то зелёная. Тёмного, густого травяного колера. Как водоросли, выброшенные штормом на прибрежную гальку. Как протухший на солнцепёке овечий сыр. Как шкура исполинской змеи, сброшенная на обомшелый камень в глубине бессолнечного ущелья.

Третий шаг — всегда последний и бесповоротный. Точка невозврата, выражаясь авиаторским жаргоном. Первый шаг — декларация о намерениях, ни к чему толком не обязывающая. Вроде как случайный перепих — не повод для знакомства. Второй — подтверждение декларации, после коего с заявителем имеет смысл вести диалог дальше. Весьма опасный для головы диалог. Но и тогда остаётся пространство для отступления: мол, был пьян, ничего не помню, осознал ошибку, приношу извинения, искуплю усердным трудом на благо родины...

Третий шаг — приговор.

А исполнения приговора всегда лучше ждать в тепле, сухе и желательно сидя. Ибо в ногах правды нет, как нет её и выше.

Сердце Гвидо Кабальери, словно получившая шенкелей лошадь, перешло с шага на рысь, а затем рвануло в галоп — да такой бешеный, что аж в глазах потемнело. Так что бесполезно спрашивать, каким образом альфа-легат, ещё мгновение назад торчавший в дурацкой позе посреди тронной залы,

вдруг

обнаружил себя

на узком и неудобном

твердокаменном, словно армейская присяга

и холодном, как могильная плита

седалище

скованный справа и слева

высокими подлокотниками

из которых почему-то

выскочили два стальных наручника

и защёлкнулись на запястьях.

И не успел Гвидо не то что испугаться или удивиться —

просто осознать, что он и Трон теперь, как ни крути, единое целое

как в широко открытые врата залы степенным,

почти церемониальным шагом

вплыл Привратник.

Вплыл, похабно осклабился, щёлкнул пальцами — и врата за его спиной с пронзительным скрежетом сомкнулись.

— Доброго времени суток, Ваше Новое Величество, — без тени иронии произнёс старик и, застыв на дальнем конце тронной дорожки, согнулся в глубоком поясном поклоне.

***

Первое и весьма острое поползновение, которое испытал Гвидо после услышанного — рвануть. Не куда, не что — просто рвануть. А хоть бы и на тысячу ошмётков. Но наручники, заразы. Что толку, что ноги свободны? Браслеты из легированной стали, цепочка на них, похоже, и вовсе титановая. Подлокотники — чугунные. В сумме — хрен освободишься.

— Что за шутки, старик? — с гримасой наигранного удивления на лице поинтересовался альфа-легат. Ощутив ползущий по позвоночнику отвратительный холодок паники. Точнее, ещё не паники — предчувствия скорого и неотвратимого приступа, — Впрочем, молчи. Я должен был догадаться. Сам виноват.

Привратник в ответ даже не шелохнулся.

— Император и вина — несовместимые понятия, — заметил он, продолжая стоять в позе дурака, получившего чугунной гирей под дых, — Вы рискнули — вы обрели право на приз. И этот приз — знание правды.

— П-п-правду?!

— Ну да. Правды, — Привратник резко распрямился, — О том, что никакого Императора на самом деле нет. Вы рискнули. Вы оседлали Трон. Трон вас признал. Трон принял вас в объятия. Они не слишком крепки, сир?

Полное ощущение, что всё происходящее — кошмарный сон. Только что Привратник стоял в дальнем конце залы — и вот он уже висит за плечом, опершись жилистыми руками в спинку Трона. Призраки — и те с такой скоростью не перемещаются по воздуху.

— Угодно ещё правду, сир? — голос Привратника сейчас напоминал декабрьский ветер, рвущийся с улицы в неплотно закрытую дверь: от него хотелось спрятаться под десятью одеялами, но... — Вы — Властелин Десятиградья. Ваш каприз — закон. Прикажете молчать — замолчу навсегда.

Гвидо змеиным движением языка облизал враз пересохшие губы.

— Г-г-говори...те.

Только что Привратник был ветром — и вот он пёс в ногах у грозного хозяина. Уселся на ступеньку, хлопнул себя по тощим коленкам. Чистый шут. У трона Шута. Два Шута на один квадратный ярд — явный перебор.

— Ах, господин мой и повелитель, — Привратнику явно нравилась новая роль в этом идиотском спектакле, — Поправлюсь — мой НЕДВИЖНЫЙ господин и повелитель. Пнуть вы меня ещё способны, а вот зарубить или задушить — уже неееет. Ой-ой, совсем забыл... Вы же у нас мастер душить ногами. Так что отползу-ка я от греха подальше.

Елейно хихикнув, Привратник в буквальном смысле слова отполз по дорожке на пять шагов — смешно подпрыгивая по ступенькам, как обороненный ребёнком резиновый мяч.

— Ну правду так правду, — вздохнул он, вставши на ноги и развернув к Гвидо презрительное лицо, — Слушай правду, дурачок. Впрочем, что это я... Нельзя так обращаться к Императору. Нельзя же? Почему просто слушай правду. И не подавись ею ненароком.

Привратник снова щёлкнул пальцами — и прямо из мозаичного пола перед ним выскочила грубо сколоченная и неошкуренная табуретка — такая кривая, словно её сбивал слепой дебил, страдающий к тому же тремором конечностей.

— Итак... — он оседлал это непотребство, закинул ногу на ногу и принялся рукавом счищать с носка ботинка прилипший песок, — С чего начнём? Пожалуй, с начала. Как сказки начинаются, не забыл ещё? Давным-давно... да-да-да.

Он засмеялся, дурашливо прикрыв ладонью рот.

— Так вот. Давным-давно, когда не то что нас с тобой — наших родителей ещё на свете не было — Десятиградье делилось не на лоялистов и повстанцев, а на Север и Юг. Жили они между собой в относительном мире — но это был тот самый мир, что малость лучше доброй ссоры. Ибо на Юге обитал народ туповатый, нищий, но праведный. Той самой праведностью дурака, которая не от избытка духа, а от скудости разума. А на Севере — развращённые техническим прогрессом прагматики, любители снимать пенки и стричь прибыль. Со всего — с науки, с технологий, с войны. Ибо война без науки и технологий — бессмысленная и обречённая на крах бойня. И не любили друг друга Север и Юг с такой возвышенной страстью, что словами не описать. А между Севером и Югом находился город Беллиниум — что-то вроде заброшенной колонии, до которой ни северянам, ни южанам не было особого дела. Ну, почти не было дела. В Беллиниуме жили мы. Люди, Искавшие Истину. Ты спросишь, что есть Истина? Она многогранна, сир. А самая страшная её грань заключается в том, что наш мир — не единственный. За его Стеной... образно говоря... есть как минимум ещё один. А за Стеной оного — второй, третий, четвёртый... Зеркальный коридор миров. Но самое потешное в этой истории заключается в том, что, кроме нас, никому в Десятиградье до этой Истины дела не было. Ибо знания о множественности миров не сделает южан праведнее, а северян – богаче. Но...

Привратник застыл, словно захваченный врасплох нежданным озарением, достал из барсетки свою ужасную трубку, чиркнул кресалом, задумчиво пустил прямо в лицо Гвидо кольцо дыма.

— Ты спросишь, в чём состоит «но», — продолжил он, сполна насладившись выражением лица альфа-легата, — Увы, мне самому это до конца не понятно. До Истины им дела не было — а до нас почему-то каждый год. То с Севера послы припожалуют — чтобы заставить нас заниматься разработками сверхмощных бомб и сверхпрочной танковой брони. То с Юга орда прибежит — просто разгромить всё, что под руку попалось. Южане почему-то были уверены, что мы — чернокнижники. И в своих лабораториях с помощью заклинаний делаем золото. Из крови младенцев, да-да. Не то чтобы южане были падки на этот презренный металл — просто считали, что от золота в мире всё зло. А со злом надо неустанно бороться. Огнём и мечом желательно. Убеждать их в том, что мы — обычный научно-исследовательский институт, было бесполезно — южане не занимались наукой, считая её продажной девкой всех семи грехов. В конце концов нашим предкам это надоело, и они решили...

— Сбежать за Стену?

— Нет, зачем, — обиженно надулся Привратник, — Во-первых, некуда: Стена как таковая на тот момент была лишь гипотезой. Мы знали, что она — есть. Но где именно? И где скрыта Дверь между мирами? Увы. Даже мне это неведомо. Хотя пара-тройка предположений у меня имеется... Вот. А во-вторых — с какого перепуга бежать-то? Мы не преступники. Мы — чёртов мозг этой несчастной нации. Экономически бесполезный, правда. Но — имеющий глаза, которые далеко видят. А наши глаза видели, что нашему миру скоро при таком раскладе придёт конец. И поиски Стены, получается — единственный путь к спасению. И мы решили поставить заслон. Стать невидимками. Но как это сделать? А очень просто.

Гвидо сделал очередную робкую попытку освободиться от оков, в очередной раз убедившись в её тщетности и поймав себя на остром желании почесать спину,

— Стравить Север и Юг, чтобы они занялись друг другом и отстали от вас? Я угадал?

— Ты не так глуп, как я сначала подумал, Повелитель — Привратник вскочил с табуретки и в третий раз щёлкнул пальцами. Над аркой, венчающей входные врата засветился мертвенно-зелёный экран с какой-то древней картой, — Мы их действительно стравили — и стравили конгениально. Вот сам посуди. Десять городов. И вдруг в один прекрасный день раз! И нет Беллиниума! Точнее, лаборатории, научные корпуса, жилые дома остались — а жителей как корова языком слизала. А вокруг — пески Пустыни. На тысячи миль, на миллионы ярдов. А Пустыни боялись и на Севере, и на Юге. До рвоты, до мокрых штанов, до инфаркта. А зря. Ибо...

— Я понял, — Гвидо откинулся на высокую спинку трона, — После того, что мне показывала Башня… я уже ничему не удивлюсь. Но как?! Я летал над ней!!! Я снимал её на камеру с высоты три тысячи футов!!! Файлов полна база!!!

— Ты видел лишь то, что ХОТЕЛ видеть. И не видел очевидного, прости за нечаянный каламбур. Например, тот простой факт, что ни в одном историческом документе, изданном ДО войны, Пустыня вообще не упоминается. А грянула война — и вот она, проклятая, плещется песчаными волнами от горизонта до горизонта. В полдень раскалённая добела, аки жидкая сталь в горниле, в полночь же пронзённая столь лютым морозом, что дыхание становится льдом, едва выйдя изо рта разверстого... Не странно ли?

— Но КАК???????

— Я бы сказал — сложнейшая техника наведения иллюзии, — Привратник в четвёртый раз щёлкнул пальцами... и вместо огромного белого пятна Пустыни на карте появился кроваво-алый знак вопроса, — Владеют только братья внутреннего круга. Я — «внешник». Мой учитель был учеником одного из Первопосланников. Он владел. Я — нет, к сожалению. Скажу честно: я НЕ ЗНАЮ, как сей морок наводится. Какая-то смесь гипноза и вербального программирования. Газетные статьи – северяне почему-то верят всему, что напечатано на этих смешных бумажных листах. Свидетельства очевидцев – разумеется, все они тоже «внешники», но кому какое дело? Те же фотоснимки – сфабрикованные в Итарно, но опять же кого волнует? И самое главное – лень и страх. Они, собственно, и убивают всех, кто случайно или по чьей-то злой воле попал в пределы Пустыни. А не хлад и зной, голод и безводье, как вы думали.

Гвидо в последний раз попытался вырваться из объятий Трона, смирился с неизбежным и принялся остервенело чесаться о железную скобу, соединяющую седалище со спинкой.

— Хватит болтать!!! — фальцетом простонал он, — К сути!!!

— Ага, — бесстрастно согласился Привратник, — Итак, однажды утром Десятиградье стало Девятиградьем. Беллиниум опустел. Его улицы занесены песками. Жители таинственны образом испарились. А спустя всего неделю в девяти городах появляются девять чужестранцев. С одной и той же легендой: мол, прибыли из-за моря с богатыми подарками для магистратур. Налаживаем дипломатические и экономические связи. У нас товар, у вас купец. Товар и впрямь был знатный: Бьянна, Итарно, Крониум и Хессидо получили от этих таинственных послов подробнейшую карту залежей нефти, железа и прочих даров природы, столь пользительных и для обогащения, и для войны. Ибо Север не умел пополнять свою казну ничем более, нежели войной — а все варварские земли к тому моменту были уже завоёваны и приведены под чёрно-золотой стяг. В чём загвоздка, спросишь? Да в том, что Север свои запасы нефти и железа уже давно исчерпал. И перебивался исключительно закупками оного добра в Регине — причём по заоблачным ценам. А тут — такая удача. Целое нефтяное озеро под Предатиумом, подземная железная пещера площадью в десять тысяч акров под Кхартисом, урановые залежи в районе Сплендера. Дело-то за малым — взять эти богатства. Но как? Для этого нужно как минимум снести с лица земли и Предатиум, и Кхартис, и Сплендер. Месторождения-то – под ними! Аккуратнейшим образом! Вот такая незадача. Как бы ты её разрешил?

- Два грёбаных варианта, - сплюнул Гвидо и окинул Привратника взглядом голодного волка, нашедшего в кустах труп жирной бьяннской шлюхи, - Договориться по-хорошему. Одна же страна. Значит, и недра – общие. Или воевать. Я за второй вариант.

Привратник, словно ожидая такого ответа, умильно закивал головой.

- И правители Севера тоже выбрали второй вариант. Во-первых, по Статуту конфедерации, принятому в незапамятные времена и до сих пор не отменённому, каждый город – автокефален и живёт за счёт того, что имеет в своих границах. Натуральное хозяйство, да-да. И Север процветал, пока не истратил своё имение до нуля. До полного нуля. А Юг процветать не желал, как мы уже выяснили. Во-вторых, львиную долю налогов в казну городов Севера поставляли военные заводы – а им, в свою очередь, были нужны заказы. А тут такой удачный расклад! Дистиллированный казус белли! Но – для войны нужен повод. Основание. Иначе тебя не поймут твои же граждане – которые за века мира разжирели, разнежились и гнить в окопах совсем не стремятся. Будет вам основание, заверили магистратов коварные иноземцы. Подождите полгодика. Как раз столько времени потребовалось второй группе беглецов из Беллиниума — а ты уже понял, грозный повелитель, что «иностранцами» вырядились именно они — так вот... ровно десять дней им потребовалось, чтобы убедить, в свою очередь, уже магистратуры Юга в необходимости поднять восстание и отложиться навсегда от погрязшего в пороках Севера.

— Каким образом?

Дата добавления: 2015-07-24