Сон о королеве Мэб 4 страница

Получилось. Сработало. Отшельник не соврал. Всё вокруг – иллюзия. Которую мы можем менять по своему желанию и перекраивать под свой размер.

Или… по чьему-то разумению. Не нашему. Впрочем, плевать. Прыжок и больничного окна завершился приземлением – за тысячи миль от Сплендера. Или за тысячи лет. Безотносительно времени и пространства здесь - идеальное место для того, чтобы начинать с нуля, стирать начатое и возвращаться обратно к нулю.

- Извини. Это МОЙ рай.

Синеглазка, отойдя от Умника на два шага, осторожно присела на корточки и недоверчиво провела пальцами по бетонной шкуре Этого Места.

- Или твой ад, - мрачно парировала она, - Не знаю, как тебе, а мне здесь плохо.

- Но лучше, чем у стенки под прицелом пулемётов, да? А почему плохо?

- Потому что пусто.

- Как ты сказала? Пусто?

- А ты оглох? Да, я сказала…

- Долбанный же покос.

Чудом сдержавшись, чтобы не треснуть себя по лбу, Умник сцепил руки в замок за спиной и нервным шагом двинулся куда-то вбок. В Этом Месте, похожее, отсутствуют стороны света, право-лево, верх и низ. Поэтому – вбок. Занятие бесцельнейшее из бесцельных – ибо если мы идём, то по-любому КУДА-ТО. И даже когда просто разминаем ноги, бездумно шландаясь от стены к стене – мы всё равно идём КУДА-ТО. К ответу на мучающий вопрос. К освобождению от мучительной безотчётной тревоги. К себе, в конце концов.

Здесь идти было некуда. Умник понял это, отмахав по диагонали тридцать шагов туда, потом обратно, потом снова туда. В потёрханном больничном халате цвета помоев и болтающимися за спиной лямками пояса этот променад выглядел особенно трагикомично.

В Этом Месте действительно не было НИЧЕГО. Идеально-ровная, без трещин, выпуклостей и выбоин, бетонная тарелка – прихлопнутая сверху бескрайней крышкой матово-молочного небосвода.

Беллиниум Дверь в Стене. Сей град Пустыня хранит.

Ну конечно. Как он сразу-то не сообразил. Пусто. Безжизненно. Бесконечно. На пути в Беллиниум. Чтобы ступить на его запретную брусчатку, нужно пересечь Пустыню. И никаких иных вариантов. А Пустыни нет. Точнее, Пустыня – такая, какой ты хочешь её увидеть. Или – какой боишься увидеть. Желание и страх – дети одной матери. А барханы шелестящего песка, огнедышащее солнце в зените, дрожащий от зноя и обжигающий лёгкие воздух – это для тех, кто Кодекса начитался.

«Не так страшна Пустыня, как мифы о ней. Мифы порождают страх, страх убивает. Меня – не убило. Ибо не боюсь. А не боюсь, потому что знаю. Ведь Пустыню – какой вы все её представляете, наивные чада – её тоже… создал…я».

Возвращайся, приказал он себе. Нельзя Синеглазку бросать в одиночестве, тем более теперь, когда ты понял, куда вас закинуло. И нельзя, чтобы она поняла. Ты беседовал с Отшельником – неважно, во сне или наяву. Ты посвящён в тайну. Она – нет.

- Только не пугайся, - хрипло пробормотал Умник, склонившись над недвижно сидящей на корточках Синеглазкой и грубовато потрепав её по плечу, - Я рядом.

- Я не пугаюсь, - кажется, в её голосе мелькнуло раздражение. Или замешательство? Только бы не страх, взмолился Умник и непроизвольно сжал кулаки в карманах халата. Пустыня – морок. Пустыня – в голове. Пока она не назвала себя по имени – ты в безопасности. С чем она у тебя ассоциируется, такой она тебе и предстанет, когда пробьёт час. Одно бесспорно: какой бы облик Пустыня не приняла, боящегося её – убьёт, сожрёт, изблюёт и забудет навеки.

- Только не бойся.

- Н-не понимаю, чего мне бо…

- Тссс.

Она спокойна, хотя и ощущает подсознательный дискомфорт. Спокойна – потому что не понимает, КУДА её зашвырнула нелёгкая в лице Умника. И пока ей это знать совершенно не обязательно. Неизвестно, какие монстры выползут из глубин её искалеченной души, когда прозвучит страшное слово.

- Что ты видишь?

- А ты что, ослеп?

- Просто – ответь.

Синеглазка, не переставая поглаживать бетонную поверхность, настороженно подняла голову и повела ею влево-вправо – словно самострельный пулемёт в Лебединокрылом зале Академии.

- Огромное бетонное поле, - неуверенно произнесла она, - Вроде взлётки. Где мы?

Умник облегчённо вздохнул.

- Считай… считай, что на аэродроме. А что слышишь?

- Тишину.

***

Странная это была тишина. Если сравнить с алкогольным напитком — то ЭТА скорее напоминала спирт без примеси воды. Она воспламенялась от дыхания — и прогорала дотла за считанные доли секунды. В обычной тишине всегда есть хоть какая-то примесь звука: звон ветра в проводах, скрип снега под осторожными лапами лисы, щебет птиц в ветвях, шёпот ручья в лесном распадке.

Здесь — идеально прямая, словно натянутая на консолях, струна немоты. Без единого зубчика. Как кардиограмма покойника. И на этой прямой, подобно обугленным птицам на высоковольтной линии, болтались на ветру обрывки мыслей — тех, кто здесь был. Кто — днесь. Кто — будет. И даже тех, чья нога никогда не ступит в ЭТО МЕСТО. Кто просто ДУМАЕТ О ПУСТЫНЕ.

«Тарелка, до краёв полная песка... Тюремщик, сучара... Беллиниум, держи карман... Глава третья, стих восемнадцатый.... Долбанный люк и по дневному свету чёрта с два отыщешь... от ночного мороза песок превратится в снег... глава пятая, стих сто сороковой... тебе не будет двадцати, лейтенант».

— Что ты сказала?

Синеглазка вздрогнула, словно незримая рука провела ей по позвоночнику.

— Я?

— Ну не я же.

— Значит, мы здесь не одни.

Спустя секунду стерильную тишину ЭТОГО МЕСТА разорвал на тысячу осколков нечеловеческий вопль. А вслед за воплем в буквальном смысле слова из ниоткуда выпал человек — едва не сшибив с ног Умника. Человек в арестантской робе и полосатой шапочке, криво висящей на конопатых ушах цвета клубники в сметане.

Нет. Скорее, цвета сентябрьских волнушек в порыжевшем от солнца папоротнике.

Человек упал на живот, взревел по новой и принялся с остервенением избивать кулаками бетонку. Потом затих и замер — словно незримая коса разом перерезала ему и глотку, и сухожилия на руках.

***

Узники Пустыни размножаются делением. Только что их было двое — теперь появился третий. Сразу видно — из фронтовиков: под сукном робы поблёскивает смятый латунный жетон с номером 3/30/147. На дату рождения не похоже, да и какая теперь разница? Боевой же кадр — без очков ясно. Ибо, придя в себя и открыв глаза, рыжий незнакомец первым делом пробормотал «Где я?», вторым — попытался залепить Умнику прямой в челюсть, не столько со зла, сколько со страху. Но, видать, долго шёл сюда, измотался, горемычный, изголодался — замах получился вялый, а перехватывать запястья противника по методу магистра Молнии Умник в свой время насобачился на тренировках — любо-дорого. Единственный приём, который ему давался без внутренней дрожи. Потому что остальные предполагают нанесение противнику увечий, несовместимых с жизнью. А Умник наносить увечья не охотник.

Не его это путь. Не его.

— Т-ты кто? — незнакомец рванулся всем телом в направлении Умника, но наткнулся грудиной на железное колено Синеглазки, оценил преимущество расклада «два сытых против одного голодного» и, упав навзничь обратно на бетонку, примирительно воздел руки, — Всё. Всё. Сдаюсь. Я так. Сон дурной. А сейчас ещё дурнее. Ты кто?

— А ты? — Умник подумал-подумал и решил пока не отпускать незнакомца из своих дружеских объятий. До выяснения личности хотя бы.

— Я п-п-первый спросил.

— Пациент Сплендерской психолечебницы.

— А она?

— Мой личный врач.

— Делааааа, — рыжий болезненно ухмыльнулся, — Значит, я по адресу. Психушка — самое оно для меня сейчас.

— Мы сбежали оттуда.

— А сейчас где?

— А сам как думаешь?

— Я думал — в Пу...

— Тихо. Ты НЕ ТАМ, Ты — с нами. Ты — в безопасности. Что видишь вокруг?

Вовремя он заткнул этого беглого каторжника. На правильном полуслове. Не нужно Синеглазке знать правду. По крайней мере — пока.

— Я поняла, — Синеглазка, не снимая колена с груди буйного арестанта, потёрла пальцами мочку уха, — Он думал — он в Пустыне. И ты, Элрик, тоже так думаешь. Но мне не говоришь. Боишься, что напугаюсь. Вот — не напугалась же. Пустыня как Пустыня. Скучновато, но жить можно. А что воды нет — я же кхартианка. У меня вода в жилах. Если Кодекс не врёт.

Незнакомец перевёл медленно трезвеющий взгляд с Умника на Синеглазку, потом обратно на Умника. И — расплылся в хитрованской ухмылочке деревенского козопаса, задумавшего продать городскому лоху старую шелудивую козу по цене трёх молодых.

— Вижу..., — он на секунду наморщил лоб, — Вижу двух на голову шарахнутых. Парень и девка. Девушка... извиняюсь, — поправился он, смешно покраснев, — И бетонка какая-то кругом. Словно... словно огромная взлётно-посадочная полоса. От края горизонта до края. Будто аэродром для имперских «зеток». И да — если что, я на Везунчика откликаюсь.

***

Дата добавления: 2015-07-24