Сон о числах 1 страница

(Смерть и Везунчик)

У соратника Смерть когда-то, как и у всех рождённых женщиной, имелось надрезальное имя. Не то чтобы он забыл его. И не то чтобы отрёкся. Он никогда ничего не забывал и никогда ни от чего не отрекался. Просто ему нравилось слышать в свой адрес: «СОРАТНИК СМЕРТЬ». Было в этом созвучии нечто возбуждающее к борьбе и неизбежному следствию любой борьбы — славной и бессмысленной гибели. Правильное сочетание двух свистящих «с», двух раскатистых «р» и двух же увесистых «т». Две стрелы, пробивающих два сердца и останавливающих навеки их перепуганное биение. Красиво, устрашающе, а главное — канонично. Ведь и Оружейник, согласно «Кодексу», обладает двумя ипостасями: жертвенной и карающей. И жизни у него, соответственно, тоже две: первая, отнятая у него больше века назад беспощадными карателями Крониума — и следующая, которую он обретёт сразу же после того, как над всеми десятью землями Империи заполощется чёрно-златое знамя Свободы, а Император будет низвергнут, лишён парчи и виссона, облачён в рубище, поставлен на колени и величественно истреблён.

Соратник Смерть не умел сидеть на месте. Он всё время куда-то нёсся на крейсерской скорости. Из дознавательной канцелярии Предатиумского Штаба, сокрытой в гранитной толще на самом нижнем ярусе Башни Радости — на смотр призывников, который обычно проходил по вторникам в Лебединокрылом Зале Воинственной Академии; со смотра призывников — в казематы Третьей тюрьмы, дабы освятить своим присутствием торжественную церемонию очистительного расстрела предателей; из казематов — на передовую; с передовой — обратно в Башню, но уже на самый верхний её ярус, в Наблюдательную Ротонду, в окнах которой, как утверждали знающие люди, никогда не гасла Лампада Познания.

И это была чистая правда. Ибо когда соратник Смерть пребывал в ротонде в состоянии ночного познавательного бдения — Лампада горела над его головой; когда Смерть отлучался по делам — под Лампадой прилежно восседал его двойник № 4. У соратника Смерть было около двух десятков двойников. Исключительно на всякий случай. Даже Смерть — не бессмертна. Но оставлять паству без паствоводителя в такой суровый час — преступление худшее, нежели раскрытие врагу главной воинской тайны. А враги ведь не дремлют. Они вечно плетут злодейские козни против дела Свободы. А как прикажете козни плести, если мишеней для предательской стрельбы из-за угла у них — не одна, а двадцать? Вот то-то же.

Сам соратник № 1 тоже был, образно говоря, един во многих лицах — причём безо всякой помощи со стороны штатных двойников. Начальник Консилиума. Первый вождь Штаба. Главный Арбитр Справедливейшего Трибунала. Наставник Совета Толкователей Кодекса. Наместник Оружейника на земле. И если бы только это. В начале весны магистры из Воинственной Академии приступили к исследованию давно волновавшей повстанческие умы темы: является ли соратник Смерть зримым воплощением Оружейника в Данной Точке Времени И Пространства — или у Оружейника нет зримого воплощения в отдельно взятом человеческом теле, но гипотетически возможно в суммарном, совокупном теле Общего Дела — элементами коего являются, согласно Кодексу, все повстанцы, и живые, и мёртвые. Сам же соратник Смерть относился к этой мышиной возне с великодушным, полубрезгливым равнодушием. У него и без того титулов было выше Башни, а забот — выше титулов. А у соратника, между прочим, не десять рук и не десять голов. И даже верные двойники в этом ответственном деле — не помощники. Задача двойников — сбивать с толку вражеских диверсантов. А не помогать в Служении. Ибо истинно, истинно сказано в «Кодексе», глава семисотая, стих 14, пункт 04/2: «Возлагающий на плечи множество бремён подобен овнице, сосцами многия агнцы питающа — а отвергающий бремена на плечи ближних хуже авиабомбы без тротила, и в парадный день вспомню его, и познает он, что есть Оружейник, обнаживший мышцу своя».

В 13-27 у соратника Смерть была запланирована вступительная беседа с биомассой. Инако говоря — с «соискателями». Впрочем, сим мудрёным и туманным термином этих деревенских недоделухов называли сугубо в официальных отчётах — рекруты себе и рекруты, мало чем отличающиеся от таких же недоделухов в рядах Имперской Армии. Но «мало» — не значит «ничем». Отличия-таки были. Всем ведь известно, что в ИА призывников загоняют из-под палки, против их воли, ради служения Злу, а в Лебединокрылое Воинство — сугубо по обстоятельствам революционной необходимости с гарантированным занесением каждого павшего героя на скрижали победы.

В 13-26 соратник Смерть влетел чёрным пустынным вихрем в Лебединокрылую Залу, забитую под самую завязку глухо ропщущей, адски смердящей смесью пота и навоза и абсолютно голой биомассой. Особей мужеска полу, согнанных сюда из всех мыслимых и немыслимых дребеней Повстанческого края на вразумительную беседу. Надо отдать должное соратнику Смерть — всего за три года в должности Главы Консилиума он наладил рекрутский набор на подконтрольных повстанцам территориях с поистине промышленным размахом. Машина призыва работала даже не как часы — скорее как сердечная мышца у здорового деревенского оглоеда семнадцати лет от роду. Алгоритм простой до неприличия: захватили район — тут же произвели кадастровую перепись освобождённых от тирании земель; переписали земли — подсчитали на каждом участке поголовье населения; зафиксировали поголовье — сразу же послали туда Просветительный танковый батальон с матюгальником на башне флагмана. Батальон окружал участок по периметру, командир, приложившись к матюгальнику, коротко просвещал население на предмет, сколько молодцов они должны выставить на центральную площадь в течение ста пятидесяти минут — и что воспоследует, ежели на сто пятьдесят первой минуте на означенной площади будет стоять хотя бы на одного молодца меньше предписанной нормы. В поселении Тыштяное Дышло, ранее стоявшем на границе между Предатиумом и Беллиниумом, поголовье не оценило масштаб угрозы и выставило на площадь не тридцать пять юнцов, а тридцать четыре — причём тридцать четвёртый явился с возмутительным опозданием, равным пятнадцати секундам. Спустя полчаса на месте Тыштяного Дышла воспоследовала груда дымящихся кирпичей, щедро политых кровью незадачливых призывников и их нерасторопных родичей. Это не кара, нет. Это — всего лишь вторая стадия работы с непокорными, именуемая в Кодексе «вразумлением». Кара — это когда город, не изъявивший лояльности Делу, полностью зачищают от населения, пустые дома превращают в руины, руины стирают в пыль танками, а оставшуюся после акции поверхность щедро осаливают. Так и только так можно утвердить Великую Правду Оружейника на этой отвратительной земле. Так и только так.

Ровно в 13-27 соратник Смерть, покрыв мраморные плиты под ножками седалища чёрно-златыми полами своей сутаны, угнездился на председательском месте, на высоте ровно девять локтей над уровнем биомассы. Члены призывной комиссии числом тринадцать, согласно регламенту, заняли свои места на тринадцать секунд позже Смерти. На левом фланге длиннющего стола выбитым зубом сиротливо желтело пустое седалище соратника Буря. Желтело уже два года, четыре дня, двенадцать часов и четырнадцать минут — после того как соратник Буря, торопясь из кабинета для уединённых размышлений в Лебединокрылую Залу, на входе запнулся о торчащий из пола гвоздь, из-за чего кубарем полетел на пол и в итоге не токмо разбил себе бровь, но и опоздал к стартовому горну на две секунды. «Вас, Буря, только за смертью посылать!» — сурово прорычал соратник Смерть, самолично утёр бедолаге расквашенное лицо своим суконным платком, затем скоренько приговорил Бурю к трёхлетнему заключению в казематах Первой тюрьмы — и спустя семнадцать минут начисто забыл о том, что означенный соратник когда-либо существовал в мире.

Самое интересное, что сам соратник Смерть, распекая растяпу, даже не заметил, какой остроумный каламбур у него вышел. Он вообще не умел каламбурить, шутить, играть словами и отпускать двусмысленности. Юмор ведь есть не только проявление непростительного разврата ума, но и свидетельство весёлого нрава. А какое веселье может быть, когда враг до сих пор не мёртв?

Между первой и второй секундами двадцать восьмой минуты четырнадцатого часа под куполом Залы взорвался утробный рёв стартового горна. Пятьдесят воронёных пулемётных стволов, скрытых между колоннами, с сухим скрежетом выехали из своих ниш и неприязненно уставились на голую биомассу. Биомасса стихла.

— Счастье, выпавшее вам, неизмеримо, — рявкнул Смерть в микрофон, закреплённый на столе напротив председательского седалища. Откуда-то из ослепительной бездны Зала на голову соратника обрушилось оглушающее эхо, порождённое его же собственным голосом. Откуда именно — сказать невозможно: сразу же вслед за стартовым горном под потолком Залы включились все семь тысячесвечных прожекторов — отчего исчезли разом все окружающие предметы, высокие колонны с рогатыми капителями, суровые фрески на стенах, угловатые фигуры представителей поголовья, испуганно прикрывающих тонкими ручонками причинные места. Остался лишь Свет. Как лишь Свет останется в зримом мире, когда вернётся Оружейник.

— Счастье, выпавшее вам, неизмеримо, — повторил Смерть, слегка понизив голос и отодвинувшись от микрофона, — Не представляю, как можно от него добровольно отказаться. И среди вас таких, я верю, нет. Верю. Вы слышите?

И, выждав трёхсекундную паузу, внезапно так врезал воплем по микрофонной мембране, что два из двенадцати динамиков заискрили и вырубились, а с потолка тонкой струйкой посыпалась штукатурка:

— ВЕЕЕЕЕРЮЮЮЮЮЮ!!!! Верю, что среди вас нет трусов. Верю, что мы победим. Верю, что Оружейник грядёт. А вы — верите? Не слышу ответа.

Где-то глубоко внутри зоны ослепительного Света незримая биомасса некоторое время шевелилась в безмолвии, скрипела мокрыми от ужаса ступнями — пока скрип не перерос в еле слышный, придавленный, нестройный вздох, вздох обратился в невнятное «эээээээээ», невнятное «эээээээээ» приросло стогласным картавым «рррррр», на рогах которого нерешительно топталось, словно беременная корова в загоне, страдальческое «мммммм».

— Я завидую вам, — благородно нахмурился соратник Смерть, дождавшись, пока страдальческое «мммммм» со стороны биомассы не потухнет под сводами Залы, — Я хотел бы быть на вашем месте. Но я не властен над своей судьбой. Мой боевой пост — здесь. И завидую я вдвойне — ибо вы не только избраны для битвы со Злом, но и вступите в неё уже сегодня. А кто-то из вас — не исключено, хотя и не гарантирую — вообще не увидит завтрашнего рассвета. Прекрасная мученическая гибель, бессмысленная и беспощадная, осенит этих счастливцев своим лебединым крылом! И хватит слов, ибо пришло время дел. Соратник Молния! Спуститесь в зал и постройте их в три колонны. Соратник Ливень! Выдайте поголовью амуницию и карабины. Без боезапаса, Ливень! Только карабины и только амуницию! Соратник Самум! Очистите Залу от поголовья, ибо место ему не здесь, а на поле битвы!

Слишком быстро они ринулись выполнять приказ, слишком быстро, с тревогой отметил соратник Смерть, утомлённо прикрыв глаза и откинувшись на высокую спинку седалища. Против всех канонов. Ну да, время военное, не до скрупулёзного исполнения ритуалики, не до всех этих прекрасных, но многочасовых обрядов – кто их сегодня уже помнит, обряды-то. Кто помнит, как правильно омывать в крови Бьеннской Черепахи ноги новобранцам, рост коих не превышает роста Оружейника (шесть локтей семнадцать ногтей, ежели память не подводит). Да и поди раздобудь в наши дни эту самую черепаху: Бьянно-то стонет под имперским игом, Бьянно превратилась из места чистого и строгого в гнездилище разврата. Уж не излечит этот погибший город ничто, кроме сожжения, осоления и распахивания. Жаль. Но воистину, лучше с девятью городами встретить Победу, нежели с десятью быть ввергнуту в огнь, и соль, и бездны бездн – когда Оружейник явиться в силе и отделит…

Отделит – кого от кого? Забыл. Надо будет вечером освежить. Проникающие пулевое ранение в левую долю мозга – страшная вещь. Спасибо, что вообще ещё соображаю и способен держать в устах правильные речи, а в длани – разрешённое Кодексом оружие.

Подошёл из-за спины, всегдашним своим расхлябанным шагом, соратник Самум, привычно смердящий своим неделю не мытым телом. Молодец. Вот у кого бы Смерти поучиться презрению к благам земным. Не может пока Смерть без субботнего омовения. Без сна научился, без горячей ванны – увы. Но ничего. Сказано же в главе 444 Кодекса, разорви танк не помню стиха: «Сокрушающихся же о немощи своей помилую и истреблю быстро, без мучительства».

- Надо было им патроны выдать, - угрюмо пробасил он и сбросил с сутаны на пол невесть откуда присосавшегося к ней паука размером с десятидирхемовую монету, - А по уму, надо было не сразу в бой кидать, а…

- А что, Самум?

- Ну… ну обучить, хотя бы.

Соратник Самум слыл в Штабе вольнодумцем и либералом. А ещё он был племянником Сухопутного. С Сухопутным Смерть пока не видел резона ссориться – посему Самума за его возмутительные речи вразумлениям не подвергал. До времени, конечно.

- Война не ждёт, Самум, - сурово, но без гнева возразил соратник Смерть, - На обучение уйдёт минимум три месяца. А Итарно нам нужен к зиме. Как плацдарм для низвержения Крониума. Нет времени, Самум. Верно ведь, магистр… как вас там… Сладенький, что ли?

- Сладкопевец, соратник, Слад-ко-пе-вец.

Магистры Академии, согласно Кодексу, обязаны были освящать своим присутствием церемонию отправки биомассы на поля кровавые – что уже давно и жестоко раздражало Смерть, но, как известно, в день парадный легче будет предателям, нежели Кодекса не боящимся. Да и Сладкопевец являл из себя далеко не худший экземпляр этого многоречивого, но совершенно бесполезного на войне подвида. Он, по слухам, даже в войсках служил какое-то время – правда, не на передовой, а в тыловом лазарете. Пока Консилиум своим приказом лазареты не отменил. Ибо незачем. Долг воина Свободы – умирать. Излеченный же от раны подобен выкопанному из могилы мертвецу. Смерть, понятное дело – исключение из данного правила. Самому противно, а что поделаешь? Он же не принадлежит себе. Да и заменить его на посту некем.

Чтобы ответить на вопрос соратника, Сладкопевцу пришлось минуты три бежать за Смертью – одышливо сопя и потешно задрав подол своей дырявой мантии. Ведь время не ждёт, как уже было сказано. Ровно в 14-30 у соратника – неприятная, но необходимая Делу процедура очищения казематов Третьей тюрьмы от скверны. Так что в момент, когда магистр нагнал Смерть, тот уже достиг середины узкого бетонного коридора, ведущего из Лебединокрылой Залы к перрону второго уровня. Поезда до казематов ходят здесь нечасто – раз в полчаса. Опоздаешь – придётся переносить мероприятие на час как минимум. А это – ломка графика. А единожды сломанный график – первый шаг к отречению от Оружейника.

- Я полностью согласен с вами, соратник Кончина, - залепетал Сладкопевец, налетевши с левого плеча, - То есть Смерть, да. По нынешнему Смерть, по древлему – Кончина, а инако Успение, но сие уже совсем забытое наречие.

- Я в курсе, - не оборачиваясь, процедил Смерть, - Я читал Кодекс в оригинале. Работа такая – всё читать в оригинале. Доносы тоже. Доноса на вас, магистр, мне пока не приносили. Говорите же быстрее то, что имеете на языке. Но помните — каждое сказанное слово будет подчитано и взвешено. Как посчитано число слов в Кодексе. А их, как известно, миллиард.

- Да… да… - с толстых чувственных губ Сладкопевца, увенчанных под самым носом пупырчатой бородавкой, слетела кипящая слюна, - Конечно же, миллиард. И кровь оружейникова, как же это трогательно! Эти чистые мальчики… подъявшие копия свои и секиры… врагу не устоять против их напора, да. Ибо сталь правая рассекает надвое сталь неправую. И пуля, посланная из пищали злонаправленной, летит мимо головы героя. Это открытие наша Академия сделала буквально вчера вечером. Оно пока незапатентовано. Но стендовые испытания прошли успешно…

- Что испытывали? Кого испытывали?

-Пищаль трофейную, соратник. Времён войны Империи с заокраинными варварами. Кои, как известно, суть неправедны все до единого, и оружие их – такожде. Зарядили её холостым патроном, поставили к стене соратника Ливня – который, как опять же известно, отличился в битве у Красной реки и официально объявлен героем – так вот…зарядили холостым и произвели контрольное нажимание курка. Курок дал осечку, патрон остался в стволе, соратник Ливень сошёл со стенда невредим. Следовательно, оружие неправедных против праведных бессильно. Думаем завтра обнародовать сие великое открытие – для подъятия духа воинства повстанческого. Благословляете ли?

«Ага. Вот чем вы там занимаетесь, аспиды погребные, - меланхолично скривился соратник Смерть, - А то, что пищалями уже триста лет никто не воюет – это, разумеется, допустимая экспериментальная погрешность. И не придерёшься, что самое грустное. Пищали, секиры и копия упомянуты в первой главе Кодекса, значит – каноничны. А вот зенитно-ракетные комплексы с самонаводящимися тепловыми ракетами в Кодексе отнесены к запрещённому оружию. А имперцы Кодекс не чтут. Им можно. Потому и побеждают. Какая суровая ирония. Понять бы, в чём её конечный смысл».

Лучше не думать, куда и зачем он сейчас едет, один-одинёшенек в полумгле этого холодного ржавого вагона. Чигиром-чигирим. Чигиром-чигирим. Очень потешную песню поют в этих вагонах рессоры, когда поезд разгоняется до 100 миль в час. Когда Смерти было лет десять, он даже попытался произвести фонетический и семантический разбор этого самого загадочного «чигиром-чигирима» - ведь должен же быть смысл во всём, что являет нам и природа живая, и феномены рукотворныя. Ибо рукотворное происходит от живого посредством воздействия человеческого разума на хаотическую материю. Значит, звуки, издаваемые инструментами, должны что-то означать. Колокол стонет «боммммм..боммм». Оружейный затвор скрежещет «вжик…вжик». Пуля, пробивая насквозь голову солдата, говорит «чвак». Чудесный и, увы, неподдающийся расшифровке язык предметов… Так вот – лет двенадцати от роду Смерть, будучи кадетом первого звена тактического факультета Воинственной Академии, попытался эту тайну раскусить. Но его наставник, магистр Возмездие, быстренько вышиб эту блажь из головы лопоухого юнца. Вышиб в прямом смысле слова. Острием своего тяжёлого дубового посоха. Который сам Возмездие почему-то именовал «жезлом железным» и уверял, что сам Оружейник поручил ему пасти этим жезлом народы. «Како смееши умом постигати к постижению запрещённое, жалкое червие еси! – своим зычным, петушино-визгливым голосом возгласил тогда магистр, и его кустистые седые брови нависли над глубоко посаженными рыбьими глазёнками, яко две грозовые тучи над пересохшими колодцами в пустынном оазисе, - Проклят буди! Изыди же во тьму внешнюю, доколе не велю тебе явитися!» И – хряп оконечником своего посоха прямо в серёдку темечка! Во тьме внешней Смерть пробыл недели три, а когда на двадцать второй день пришёл в себя в тиши академического лазарета, навсегда зарёкся размышлять свыше нормы размышлений, предписанной в Кодексе. «Добре, - сухо кивнул тогда магистр Возмездие, выслушав покаяние перебинтованного ученика и брезгливым жестом руки приказал сесть в ногах его седалища, - Завтра ещё хощу тебя испытати. А пока учи Кодекс, червие».

Учи Кодекс, червие. Отличный совет. Именно он спустя двадцать минут тридцать три секунды прозвучал из уст соратника Смерть, когда узник камеры номер шесть, бывший капрал сухопутных войск Мадейро, предстал пред его грозными очесами посреди Чистильни. Мадейро был приговорен и знал это. Однако же Чистильня – это Чистильня. Не простая, вонючая камера смертников во внутренней тюрьме какого-нибудь Крониума, пропади он навеки пропадом. Имперцам вольно святотатствовать: осудили, приговорили, шлёпнули. У повстанцев всё по-другому: казематы Третьей тюрьмы, где проводят последние дни своей ничтожной жизни предатели, отщепенцы и тайные шпионы врага, построены не для мучения и тупого уничтожения, а для вразумления заблудших. Даже пуля в затылок должна нести в себе воспитательный смысл – иначе чем повстанцы от имперцев отличаются?

- Учи Кодекс, червие, - повторил соратник Смерть и, окинув дрожащего как лист на ветру капрала, царственно обошёл его по кругу. Отличное место Чистильня – ничего лишнего. Стены, пол, потолок, тусклая лампа на крепком крюке. Идеальное пространство для вразумления – десять на десять футов, окрашенное в цвета только что разведённого цемента. Даже решётки на окне нет – да и где эту решётку вешать, если окон в Чистильне тоже не предписано? Отличное, говорим мы, место для того, чтобы смертник хотя бы в последний момент земного бытия осознал во всей полноте, как низко он пал и как его существование неуместно с точки зрения Абсолютного Добра.

- В Кодексе сказано: оставляющий свой пост подобен матери, поядающей своих чад, и должен быть истреблён с лица земли. И ныне будешь… истреблён… ТЫЫЫЫЫ!!!!! - возопил соратник Смерть зычным гласом, отчего капрал съёжился ещё пуще, вжал бритую ушастую голову в плечи и пустил сквозь штаны на пол звонкую струю, - Ты командовал взводом. Был приказ – держать высоту. Ты этого не сделал. Ты сдал позицию. Не спрашиваю, почему – ибо это не важно. Спрашиваю иное. Согласен ли ты, что таким трусам не место среди воинов Свободы?

Мадейро по-детски всхлипнул.

- Я же сто раз уже говорил, - сиплым шёпотом затараторил он, пытаясь рефлекторно прикрыть обгаженную промежность волосатым кулаком, - Мы держали высоту три дня. Нас осталось четверо – я, радист, гранатомётчик и санитар. Две ленты патронов и одна граната. Всё. Чем воевать прикажете? Потом прилетела зетка. Я врезал ей в брюхо последней гра…грана… сами же знаете, что выстрелы этой системы броню зетки не берут! Мы херачили снизу из всего, что было под рукой. Они ответили самонаводящейся ракетой. Всех – в кашу. А меня взрывом отбросило. Очнулся – вокруг ошмётки тел, земля обугленная, зетки нет. Рация вдребезги. Боеприпаса хрен с нулём. Я трое суток там сидел, пил воду из луж и жрал кожу с сапог убитых. Ждал приказа к отступлению. Не дождался, плюнул на всё, спустился вниз, думал найти штаб дивизии. А на его месте уже другой штаб стоит. Имперцев. Я подлеском от них полз ещё трое суток. Приполз. Доложился патрулю. Дальше вы знаете.

Соратник Смерть грозно сдвинул брови и, отверзши щель между синюшными губами, процедил в ответ:

- Ты должен был умереть там, на боевом посту. Застрелиться.

- Чем?! Пальцем?!

- Повеситься.

- На чём? Ремни нам по уставу к форме не положены!

- Откусил бы себе язык! Зубы у тебя остались в наличии?

- Как-то не подумал…

- А надо было подумать. Умер бы героем, попал бы на скрижали. Сейчас же умрёшь негодяем, чьё имя будет навеки проклято и вычеркнуто из истории. Осознаёшь разницу? Ведь про таких, как ты, сказано в главе 800, стихе 540 Оружейного Кодекса: «Бегущие с полей кровавых аки зайцы, помечающие путь свой испражнениями своими, бросающие мечи свои на корни дерев с криком «Не убивайте меня, деревья». Где меч твой?

- К-к-какой ещё…

- Молчи! Или скажешь, что не бросил карабин в окопе?

- А вот этого не надо! – голос капрала, доселе подобный хлюпанию лягушек по затиненной топи, внезапно обрёл дерзкую хрипотцу, - Карабин я нашему патрулю отдал, когда в город вернулся. Поломатый, правда, ну так то не моя вина. Вас бы взрывом подняло вместе с оружием футов на десять вверх, а потом хряпнуло оземь! Дивлюсь, что кости целы. А карабину козец, да. Но я его принёс обратно! Я его не бросил! Вы мне, соратник, зачем лишнее шьёте?

Лицо соратника Смерть, доселе брезгливо-невозмутимое, побледнело, точёная нижняя челюсть с тяжёлым скрипом поползла вниз, а беспощадные глаза цвета неба увлажнились и налились благородным багрянцем.

- Как… смеешь ты… ничтожество, - свистящим шёпотом произнёс Смерть, обратив к предателю гневный взор, аки же танк обращает к вражескому окопу дуло своё, - как смеешь ты… спорить с Кодексом?.. Если в Кодексе… сказано… что ты бежал… зайцем и бросил… меч свой… значит… так оно и было… ибо… Кодекс…

Смерть сделал глубокий вздох, приподнялся на цыпочки, проткнул перстом затхлый воздух Чистильни и завершил свою тираду оглушительным фальцетом:

- НЕ МОЖЕТ ОШИБАТЬСЯ!!!

Этой фразой соратник Смерть всегда завершал обряд вразумления очищаемого. И то, что случилось в следующее мгновение, ни на йоту не противоречило ни канону, ни уставу, ни тем паче Кодексу: каменная плита под ногами капрала с грохотом откинулась вниз, а сам капрал с истошным воплем канул в недра Чистильни. Выстрела, раздавшегося внизу спустя три секунды, Смерть не услышал: это-таки тюрьма, а не Храм. Звукоизоляция отлажена безукоризненно.

Настолько безукоризненно, что когда за его спиной из ниоткуда вдруг образовался тюремщик в чёрной плотной маске – с пергаментного цвета папкой в пахнущих порохом руках -.соратник Смерть невольно вздрогнул.

Ах, да… Потайная дверь в Чистильню – как раз за его спиной. И открывается совершенно бесшумно.

- Тут ещё одно дело, - сообщил тюремщик голосом запечатанного в глухом погребе, - Аналогичный случай. И тоже очистительный расстрел. Будете беседовать, соратник? Или сразу к исполнению?

Смерть вздохнул, мысленно сосчитал до ста десяти и, стараясь не смотреть на жуткую харю за левым плечом, хмуро кивнул:

- Вводите.

***

Случай оказался, мягко говоря, не совсем аналогичный. А если по чести – вообще диаметрально противоположный. Если капрал Мадейро, презрев долг воинский, позорно сбежал с вверенного ему боевого поста – то лейтенант Везунчик наоборот: и вражескую атаку успешно отразил, и контратаковал при соотношении 1 к 3 в пользу неприятеля, и имперскую линию обороны захватил, зачистил и спустя всего-то три часа после начала боестолкновения сдал участок подоспевшей Семнадцатой мотострелковой дивизии имени Предсмертной Агонии Оружейниковой. И быть бы парню нынче в полном фаворе, при орденах и с прима-капитанскими нашивками на рукаве… если бы не один досадный прокол. Покончив с первым эшелоном, Везунчик и его молодцы-диверсанты дождались темноты, ворвались во вторую линию и учинили над спящими солдатами врага такой угар и содомию, что наутро у имперцев на этом рубеже не осталось ни одного солдата для защиты Беллиниума. Так Беллинум был взят – причём, что характерно, без единого выстрела, силами одной только мотострелковой роты – и присоединён к Освобождённым Землям… а лейтенант Везунчик был немедленно арестован, отправлен на цугундер и, после короткого трибунала, приговорён к расстрелу. Ведь жертвенность жертвенностью, воля к Победе – волей к Победе, а о Кодексе тоже нельзя забывать. А Кодекс, как известно, гласит: «Да не ступит нога воина моего на брусчатку беллинианскую, и да не спросит никто, почему так, ибо такова моя неисповедимая воля».

- Везунчик – это что, прозвище? – неприязненно скуксившись, поинтересовался соратник Смерть. Стоявший напротив него рыжеволосый летёха с ярко-зелёными, совершенно младенческими глазами и россыпью смешных веснушек на скулах, глупо улыбнулся и замотал головой.

- Не-а, - радостно, словно только выиграл миллион на бьеннской рулетке, сообщил он соратнику, - Фамилия наша такая. Везунчики. И батя мой был Везунчиком, и дед, и его дед тоже. Говорят. Я ж не знаю, я ж его не видал. Он огого когда жил. При Оружейнике самом. А мне-то что, мне-то двадцать вёсен всего. Да и то в марте только. Будет.

- Не будет, - тонкие болезненные губы соратника Смерть попытались искривиться в сардонической ухмылке, но не вышло. Смерть не умел улыбаться. Вообще. Что-то врождённое с мышцами лица. То ли разрыв, то ли растяжение, то ли паралич нерва.

- Не будет тебе двадцати, - повторил Смерть и, захлопнув папку с материалами, немигающим змеиным взглядом уставился на приговорённого, - Тебя сегодня расстреляют, ты в курсе?

Везунчик смял свою идиотскую улыбку, как сминают бумажный пакет, когда в нём уже не осталось орехов.

- Да ладно, - недоверчиво протянул он, по-птичьи склонив голову набок, - Ерунда какая. Не смешите. За что? За то, что город без приказа взял? Ну так я ж как взял, так и отдал. Приехал какой-то чин из Штаба, хренами меня покрыл, велел отступать на эти…как их… невозбраняемые рубежи, во. На карте даже показал, куда именно. Я ему и говорю – хорошо, мол, но ближе к вечеру. У меня солдаты устали, как сволочи, спят сейчас. Пусть отоспятся, а вечерочком и отступим. Он меня в ответ кулаком по роже. Я ему тоже. Ой, гляди-ко, рифма получилась, гы..

Везунчик поймал неприязненно-изумлённый взгляд Смерти, поперхнулся и опустил рыжую голову так низко, что на загривке у парня вспучилась из-под кожи целая гряда острых позвонков:

— Ну да, он старший по званию, все дела. Нельзя старшего по морде... по лицу. Но опять же! Ты это… ты скажи по человечески, зачем драться-то. Я же тоже драться умею. Он отлетел футов на пять, встал, кликнул патруль свой, те меня повязали, пистолетик отобрали, мордой о капот шваркнули, в машину засунули и сюда. А главное, за что? Я же не сопротивлялся. Дурак какой-то этот чин, да ведь?

Дата добавления: 2015-07-24