Сон о королеве Мэб 3 страница

Как странно, подумал он, заторможено скользя взглядом по пустырю за окном — пустырю, превращённому трёхдневными проливными дождями в угрюмое болото с торчащими из воды замшелыми кочками мусорных баков. Вроде бы два часа ночи. Или три. Три с половиной, скорее. Октябрь на дворе. Непролазная, удушающая, безнадёжная тьма, подбитая сверху ватой рваных свинцовых туч. Впрочем, если кошки ночью серы, то тучи ночью — скорее бледно-жёлтого оттенка, с гнильцой, как плесень на полежалом хлебе. Но не суть. Не это странно. Странно, что за пустырём — светло, словно днём. Зарево над горизонтом — от свалки № 1 до набережной городского коллектора. Как раз там, где шоссе, ведущее из Сплендера в сторону Кхартиса. И по этому шоссе раз в месяц ездят разве что армейские грузовики. Транзитом. Что им делать в этой дыре, зияющей рваными краями мусорных отвалов, брошенной на отшибе вселенной, словно промокший окурок? Здесь за всё время войны (точнее, того, что мы все считали войной) ни разу даже боевые действия не велись. Всем на Сплендер плевать — и имперцам, и повстанцам. Здесь ни захватывать, ни бомбить нечего: город гниющего мусора. Просто есть мусор мёртвый, а есть живой. Обитатели психолечебницы — живой. Отбросы, которыми побрезговали даже казематы Третьей Предатиумской тюрьмы.

Но сейчас, именно сейчас за пустырём разливается море огней. И это очень похоже на... ну да. Словно на одной линии выстроили километровую колонну «бэшек», и на каждую водрузили тысячеваттный прожектор. Колонна стоит, свирепо фырча двигателями, прожектора вращаются вправо-влево — стая гигантских филинов с горящими во мраке глазами.

Да ну, бред какой. Разыгралась фантазия с «королевы». Просто где-то на окраине города самовозгорелись взопревшие отходы.

«Чего? В октябре? Посреди циклона? На промокшем насквозь грунте? Да ещё по всему периметру?»

Ещё больший бред.

Впрочем, использовать Кодекс как зашифрованное послание до сегодняшнего утра Умник тоже счёл бы бредом чистейшей воды. Ведь секрет нижней цифры на странице ему открыл призрак Отшельника в наркотическом мороке — а сам Отшельник, реальный, из плоти и крови, в это момент отдавал Оружейнику душу. И по всем законам физики и логики ничего Умнику сообщить не мог.

Но бред оказался правдой.

«Пустыни нет. Оружейник Итарно маг. Маги Стену нашли. В Стене Дверь. За Дверью свобода. Люди мешали Магам искать Дверь. Людей заставили драться. Пока грады дерутся, Маги куют ключ. Беллиниум Дверь в Стене. Сей град Пустыня хранит. Но Пустыни нет. Имеющий зренье прозреет. Иди путём Мага к башням Беллиниума где Дверь».

Даже если эти слова порождены фантазией безумца— даже если так... всё сходится. Пронумерованные дважды страницы — реальность. Номера соответствуют слову. 4, 12, 36, 142, 400, 1, 45... ну и так далее.

— Ну? Как тебе? — рассеянно спросил Умник, продолжая мыслями елозить по пронумерованным словам, а глазами — по линии яркого света, пульсирующего за мусорными отвалами.

— Но этого не мо...— непривычно-перепуганный шёпот Синеглазки ударил в затылок, просочился в мозг и пребольно клюнул в створ между мозжечком и варолиевым мостом.

Надо же. Разобралась с задачкой. За семь минут пятнадцать секунд. Умник на поиск дважды пронумерованных страниц потратил часа полтора. Даже как-то неудобно: Умника с его четвёртым коэффициентом интеллекта сумела обскакать какая-то медсестрёнка. Впрочем... он же сам на нужных страницах закладки оставил. Вырванные из рулона туалетной бумаги. По таким хлебным крошкам только слепой не выберется из чащи на просёлочную дорогу.

— Не может быть?, — холодно переспросил Умник, — Тогда закрой Кодекс, отнеси его в спецхран и забудь эту ночь навеки. А меня определи под вторую инъекцию «королевы». Но ты этого не сделаешь.

— Сделаю.

У неё действительно очень сильные руки, успел изумиться Умник. А вот сгруппироваться и перехватить их в полёте — не успел. Они прокрались со спины, из полумрака реанимационной палаты, пролезли под локтями и намертво замкнулись на запястьях Умника. Как усмирительные браслеты для буйных. Они развернули Умника, словно тряпичную куклу, на сто восемьдесят градусов. Они пахли неведомой травой — точнее, смесью трав. Мелисса, мята, лаванда и ещё что-то трудноуловимое.

— Смотри мне в глаза, — произнесла Синеглазка яростным шёпотом. Таким шёпотом обычно сообщают заклятому врагу, которого долго искали и наконец нашли, что возмездие — здесь, а он без пяти секунд покойник.

— В глаза, я сказала.

Да хоть всю жизнь, идиотка. В эти глаза — хоть всю жизнь и ещё вечность после смерти.

Он сам не понимает, как сказал ЭТО вслух. Наверное, тоже побочный эффект «королевы».

Впрочем, Синеглазка не услышала. Или сделала вид.

— Ты — конченный шизофреник, — Синеглазка, не ослабляя хватки, толчком прижала Умника к ребристому подоконнику. Да ещё и коленом зафиксировала — чуть выше паха, чтобы если попробует дёрнуться, свету бы невзвидел от боли. Железная тётка. Только голос почему-то дрожит, — Самый конченный из всех, что у меня были. Даже «королева» на тебя не действует. А электрошоком жалко. Лоботомийка? А? Как думаешь, лоботомийка вылечит твой недуг?

— Н-н-не знаю.

— И я не знаю. Я не врач. Я долбанная медседстра. Которой скоро долбанных двадцать четыре года. И все эти двадцать четыре года меня учили, как жить, чтобы Оружейника не прогневать. Учили ненавидеть имперцев. Учили бояться Пустыни. Учили заправлять постель слева направо и застилать сверху чёрно-золотым покрывалом, николи же не алым и не белым, ибо Оружейник бдит. Учили каждое утро ходить по левой стороне тротуара, николи же не по правой, ибо ходящий правыми путями плюёт на раны Оружейника. Учили, что в миллиарде слов Кодекса — истина. Мне было плевать на истину. И на раны Оружейника – ещё больше. Но нельзя жить, ни во что не веря. Даже самая гнилая вера лучше, чем никакой. И вот явился ты и эту веру отобрал.

— Зато открыл правду.

— И что теперь мне с ней делать?!

— Ничего. Забудь. Я же псих. Психам нельзя верить.

— В ТОМ-ТО И ДЕЛО, ЧТО ТЫ ЗДОРОВ!!!

Так нашкодившего ученика тащат к директору — за рукав, по щербатым ступеням лестничного пролёта, под гогот праздных зевак и переливы запоздалого звонка, кладущего предел перемене. Усадила на койку почти швырком. Упала рядом, не отпуская посиневшего умникова запястья.

— Я историю болезни читала, — сообщила внезапно севшим голосом. — Не отворачивайся! В глаза! Я хочу их видеть! Я читала твою историю. Там стоит диагноз «вялотекущая шизофрения». Но там же приложен и тест. Тест не врёт. Равно как и анализы. Твоя кровь говорит – тело здорово. Твои ответы на вопросы теста говорят: разум тоже. Я не знаю, зачем де Менцио выписал тебе такую гору таблеток. Возможно, он не ознакомился с результатами теста. Возможно, ему плевать.

— На что?

— На то, что с тобой эти таблетки сделают. А мне — нет. Потому я и смотрела сквозь пальцы на то, что ты их в унитаз выбрасываешь. Но «королева»! Она просто обязана была превратить тебя в слюнявого кретина. Таков её побочный эффект: психов просто успокаивает, а здоровых — сводит с ума. Я очень испугалась. Не смотри на меня.

— То смотри, то не смотри, — ошарашено пробормотал Умник.

— Ага, — Синеглазка, словно издеваясь над своими же приказами, схватила двумя пальцами небритый подбородок Умника — А теперь смотри. Я снова хочу видеть твои глаза. Потому что сейчас скажу то, чего никому не говорила. И попробуй только проболтаться. Я...

— Ты?

— Я... подменила препарат. Вместо «королевы» подсунула сестре Тременс сильное снотворное. Очень сильное. Экспериментальное. Разработчики утверждают, что под этим зельем человек начинает видеть сны в глубокой фазе. Там, где его подсознание. Говорит это слово что-нибудь тебе?

— Здрасте. Я как-никак разведчик. Хоть и недоучившийся.

— Ну вот. Видишь? Я спасла твой разум. Но кто тебя спасёт от расстрела — если твои тесты вместе с историей болезни попадут в магистрат? А из магистрата — в руки «покупателей»? А среди покупателей — ну вдруг? — окажутся не олухи, а люди, умеющие сводить слагаемые в сумму? Сведут — и поймут, что ты здоров? А значит, уклоняешься от призыва? А уклоняться — преступление номер два. А сомневаться в истинности Кодекса — номер один.

— Которое ты совершаешь прямо сейчас.

— Ага. Не важно. Теперь уже — не важно. Потому что я должна и дальше тебя спасать.

— Кому должна?

— Себе, дурачок. Се-бе. А спасти тебя я могу только одним способом: сделав бессмысленным овощем. С помощью той же «королевы». Твой разум уснёт и перестанет выдавать преступные мысли, цена которым — смерть. Хочешь?

— Разумеется, нет.

— Тогда я прямо сейчас возьму маркер и напишу на этой вот стене — Синеглазка ткнула пальцем куда-то за спину Умнику, — все те слова, что мы оба теперь знаем. Все пятьдесят — или сколько их там? Потому что если они — правда, скрывать её нельзя. Нечестно. А нечестность запрещена Кодексом. Глава семисотая, стих первый.

— Но тебя же после этого...

— Ага. Я ещё и подпишусь внизу — чтобы ни у кого сомнений не возникло, чья работа.

— Зачем?!

— Потому что иначе подумают на тебя.

— Я — ненормальный. Мне можно.

— Можно на простыни гадить, вены вскрывать и по потолку бегать. А говорить правду, тем паче писать на стене чёрным маркером — нельзя даже психам.

Она отпустила его руку, встала, отошла к койке Отшельника (бывшей койке бывшего Отшельника, но это теперь — не более чем ещё одна иллюзия в ряду прочих), как-то очень неуверенно вернулась обратно, опустошённо присела на корточки и...

Так берут за руку детей, озадаченно подумал Умник. Просто — детей. Не нашкодивших. Не провинившихся. Любимых. За которых — страшно.

— Ну так что? — спросила она тихо, — Ложишься под «королеву» или спокойно смотришь, как я обрекаю себя на очистительный расстрел?

— А по-иному что, нельзя?

— Нельзя, — Синеглазка с неприкрытой жалостью в глазах покачала головой. Чёлка из-под шапочки опять упала на её прекрасный высокий лоб. Она всегда падает на лоб. А Синеглазка её сдувает. И на это зрелище Умник почему-то готов смотреть вечно, — Нельзя. Узнав то, что ты узнал, ты молчать не будешь. Такую благую весть надо же донести до ушей сограждан? Надо. Поэтому ты попытаешься сбежать. А из Сплендера сбежать непросто. Да и некуда. Тебя наверняка поймают. И приговорят к Мэб. К настоящей Мэб. Де Менцио лично проследит. Точнее, лично введёт в вену. Он с беглецами всегда так. Даже сестре Тременс наш начмед не доверяет эту священную процедуру — вводить тройную дозу «королевы» в вену ублюдкам, пойманным при попытке к бегству.

— Но почему ты хочешь сделать меня овощем?

— Потому что иначе ОНИ сделают тебя трупом.

— Уж лучше трупом.

— Для тебя – да. Для меня – нет. Я эгоистка, прости.

Нет. Так обречённо и беззащитно даже старые супруги не кладут голову на колено собеседнику. Но она – положила. Наверное, сама от себя не ждала – ибо, положив, резко отдёрнула, ожгла Умника своим фирменным ледяным взглядом. Потом улыбнулась – так же обречённо и беззащитно, как за секунду до этого прижималась щекой к его дырявой штанине.

— Ты похож на брата, — прошептала. Так не шепчут даже в любовном экстазе. Так шепчут могуле, в недрах которой покоится древний бог, - Как две долбанных капли воды. На единственного человека во всей вселенной, которого я любила. Безумно любила. Он мёртв. Я тоже хотела, но — не свезло. Теперь ты вместо него. Я сошла с ума, да. Бойся меня. Я тебя ИМ не отдам. В дебила превращу, но спасу от смерти. Потом сама же и вылечу... попытаюсь хотя бы. Уволюсь отсюда к чёртовой матери, отвезу в деревню, откормлю-отпою. По вечерам колыбельные петь стану, по утрам на горшок на руках относить. Кормить с ложечки. Лет через пять научишься снова ходить, через десять — говорить. Я подожду. Я терпеливая.

— И к-к-к-кто из нас с-с-с-сумасшедший?

— Оба. Только я не буду звать тебя Умником, можно? Элрик. Теперь ты — Элрик. Отныне и навсегда.

Умник доверял теории вероятностей. Ибо она построена на математике. Тупой математике, одетой в числа. Числа не могут иметь несколько трактовок. Единица — есть единица и ничто кроме. Ноль — он и в Кхартисе ноль. Теория вероятностей отводила 50 процентов на то, что увиденное Умником под «королевой» было правдой, остальные 50 процентов — на стечение обстоятельств. Теория вероятностей давала чуть больше тридцати процентов на то, что Умник когда-нибудь выкарабкается из этого дурдома живым и относительно здоровым. Теория вероятностей оставляла ноль целых пять десятых процента на то, что побег, замысленный Умником, увенчается успехов уже этой ночью.

И — ноль целых ноль десятых ноль сотых на то, что губы Синеглазки когда-либо коснутся губ Умника и будут иметь пронзительный вкус сливочного мороженого с черникой.

А они имели вкус сливочного мороженого с черникой. Поэтому ровно в четыре часа семнадцать минут утра двадцать третьего октября пятидесятого года Войны пациент Сплендерской психиатрической лечебницы Умник послал нахрен теорию вероятностей.

А заодно и обоих своих внутренних трусов — вместе со здравым смыслом.

***

Шаги. Где-то в угрюмой глубине коридора, но — всё ближе, ближе. Прогромыхали мимо свинцом обитой двери морга. Оставили позади ординаторскую, туалет и кладовку списанных каталок. Тревожное дробящееся эхо бежит впереди них — как стая гончих перед кавалькадой возбуждённых охотников.

Нехорошее эхо. Ох, нехорошее. Сжимающее сердце стальным обручем.

— Что за...

Синеглазка толчком отбрасывает голову Умника, вскакивает на ноги (затекли от долго сидения на корточках с вытянутой шеей, а вы сами попробуйте десять минут без перерыва целоваться с пациентом в позе лисы, пытающейся зубами сорвать спелую виноградную кисть) и на цыпочках подкрадывается к двери. Ей бы пистолет в руку, успевает подумать Умник, но не успевает понять, зачем — потому что шаги, докатившись до порога реанимации, подозрительно стихают. Резко так. Как стихает барабанная дробь на плацу перед эшафотом — когда приговорённому уже завязали глаза, судья дочитал вердикт, палач деловито взвёл пружину, а солнце устало прятаться в тучах и выкатилось в сизую щель между ними, словно висельников язык.

Стихают.

Стихли.

— Что за...

— Тссс.

«Тссс» можно сказать по-разному. Интонацию Синеглазки сложно было прочесть иначе, чем «испуганная ярость».

«...что за дверь?» — бубнит по ту сторону замка чей-то неведомый и весьма неприятный голос. Суетливый тенорок начмеда Де Менцио, отвечает, заикаясь и путая падежи: «Там никто н-н-н-нет». «Нет, и открывай. До трёх считаю, поэл-не поэл?»

***

Потом замочная скважина потемнела и наполнилась вороватым скрежетом металла о металл.

«Ключ...внутре...внутря... там кто-то заперся» — чуть не плача, проблеял тенорок начмеда.

«А говоришь, нету», — добродушно громыхнул в ответ чей-то прокуренный баритон, - «Свистишь, значит. А за свист знаешь что будет? За свист к стенке. Не ссы, шуткуем. Верно, ребята?»

Неведомый и весьма неприятный голос произнёс что-то совсем нечленораздельное...

... после чего дверь содрогнулась от мощного удара — не то с ноги со всей дури, не то прикладом в косяк.

— Призывник, Умником именуемый! Сам выйдешь, или тебе помочь?

Скорее инстинктивно, чем имея в голове железный план, Умник схватил Синеглазку за руку, отпихнул к стене и силком усадил обратно на корточки, прижав спиной к холодной стене. И — вовремя. Потому что вслед за вторым ударом последовала короткая, но недвусмысленая автоматная очередь — чуть выше замка. Расщепив часть центральной крестовины, пули бесцеремонно прошили полутьму палаты и исчезли в простенке между аппаратом ИВЛ и кактусом в горшке на краю подоконника.

Точнее сказать — между ржавым корпусом неработающего аппарата ИВЛ и безжизненным остовом бывшего кактуса.

Мумией кактуса.

Теперь уже — бывшей мумией. Пули калибра 35 — не хвост собачий. Любую плоть на куски рвут, что живую, что мёртвую.

«Покупатели. Нагрянули-таки. Причём когда не ждали. Лихо. И что теперь делать?»

— Призывник, именуемый Умником! Подай голос! Мы знаем, что ты здесь. Сдашься добровольно — и уже завтра встанешь в ряды освободителей Пустыни! — прокуренный баритон за дверью звучал почти что ласково. Так мурлычет кот, подкрадываясь к голубю с перебитым крылом, — Консилиум постановил, что Пустыня — наша территория! А раз так, решено ввести туда войска! Построить в самой сердцевине её большой блок-пост и водрузить над ним чёрно-златой стяг!

Бессмысленно делать вид, что тебя здесь нет, обречённо усмехнулся Умник. Во-первых, наверняка кто-то стукнул. И он даже знает, кто именно. Железная тётка Тременс. Не со зла, не из желания выслужиться – просто работа такая. Она её и выполнила – бесстрастно и бескорыстно. Машина, полная любви к родине.

— Ну так водружайте, — нехотя отозвался Умник, мысленно пожелав сестре Тременс смерти долгой и мучительной. Например, от разрыва ануса раскалённой кочергой, — Благословляю, коли нужно. Я — болен, я псих, я сплю. А ещё я в штаны делаю.

— А для службы в Пустыне такие и нужны! — назидательно парировал баритон, — Больные, психи, делающие в штаны. Нормальные солдаты там не выживут. А вас — не жалко. Ты там один?

Синеглазка дёрнулась было из-под умниковой руки, - но куда там. Опять, не то инстинктивно, не то задним чутьём внезапно обуянный (школу магистра Молнии не пропьёшь и транквилами не вытравишь), Умник вернул медсестре давешний должок: коленом прижал к стене, локтём – к колену, а свободной ладонью зажал рот. Без стеснения и экивоков.

- Мммм.

- Я здесь один, - нарочито громко ответил Умник, состроив Синеглазке свирепую гримасу, - А что?

Из-за двери рассыпалось короткое жеребячье ржание, прерванное свирепой командой: «Отставить! Рассредоточиться! Оружие на изготовку!» И – на полтона тише: «Врёт, падла. Там она. Зуб ставлю».

- Кстати, Умник! – снова раздалось в коридоре, - Ты не в курсе, где медсестра Черли? Мы тут обыскались её. Если в курсе — не молчи. Она со списками призывников мухлевала. А значит, шпионка. Думала, никто не узнает. Дура. Но у нас везде есть глаза и уши. Настоящие патриоты. Ты ведь патриот, Умник? Где она?

— Не знаю никакой сестры Чер...

— Знаешь. Она у тебя прячется, — беззлобно хохотнул баритон за дверью, — Я ж говорю — везде глаза и уши. Выдай её — и мы сделаем вид, что не нашли тебя. Баш на баш. Иначе дверь ломаем. А заодно и ноги кое-кому. Угадай, кому.

Синеглазка, в последний раз попытавшись вырваться из-под захвата, бессильно обмякла и стекла по стенке в горизонталь.

«Отпусти. Не закричу». Не то чтобы Умник это услышал – скорее ощутил ладонью, пропустил звуковую волну через тело, а тело – тёртый дешифровальщик. Ошибок почти никогда не допускает.

- Это правда? – одними губами спросил Умник.

Синеглазка с выражением жалобного ужаса на лице кивнула.

-То, что шпионка?

Синеглазка отчаянно замотала головой вправо-влево.

- А про списки?

Новый кивок – но уже сверху вниз. Слишком… слишком отрешённый, чтобы не поверить ему.

- Де Менцио велел тебя в список вписать, - прошептала она и потерянно заморгала. Так моргают дети, когда взрослые ловят их на вранье, - Тебя и Тучу. Я напечатала другой приказ. Подделала подпись начмеда. Дубликат печати давно у меня был. Тучу оставила, а тебя вымарала. Кто ж знал, что Тременс меня опередит. Подстраховался, урод плешивый.

***

Это странно, подумал Умник. И не то, что он до сих пор не знал, как звучит фамилия Синеглазки. Черли. Всё-таки кхартианка – тамошние имена и фамилии чаще всего кончаются на «ли» и «хи». Но это-то — так, любопытный казус, не более. Кхартианка — и вдруг красивая. Бывает и снег среди лета, и гром среди зимы, и женщины из Кхартиса с правильными, а не лошадиными, чертами лица. Странно иное: что в минуту по-настоящему смертельной опасности оба его труса — и шарахнутый, и разумный — молчат. Ледяное спокойствие в голове. Мёртвый штиль мыслей над заснеженной равниной чувств. Ни страха, ни гнева, ни любви. И хорошо. Эмоции в таком деле, как спасение жизни, только вредят.

«Думай, Умник. Оправдывай кличку. Полминуты осталось. Потом... отставить. Потом — не твоя забота. Думай. Как. Будем. Выбираться. В окно? Периметр оцеплен, далеко не уйдём. Хотя интересно. Окно. Обычно выходят в дверь. В дверь нельзя. Окно. Нестандартное решение. Они не ждут. Чего? Чего они не ждут? Думай за них».

Прижать дрожащую голову Синеглазки к груди, пропустить меж пальцами её шелковистые волосы и — вверх-вниз, словно это не пальцы, а грубая костяная расчёска. Мерное механическое движение руки – вверх-вниз, вверх-вниз, по касательной от затылку к виску. Помогает собраться с мыслями. Никакой лирики, девочка. Лирика будет потом.

Те, за дверью, подозрительно притихли. Тоже что-то замышляют. В любой момент могут начать штурм. Не думать об этом.

«Думай не о них, а ЗА них, Умник. Они сторожат дверь. И окно, конечно. Но во дворе их нет. Значит, следят из засады. Или окопались за мусорными баками. Они знают, что тут только два пути – в дверь и через окно. Так усыпи их бдительность. Сделай вид, что выбрал второй путь. Пусть поверят. А сам...»

Что — сам? Куда — сам?

До такого мог додуматься, конечно, только истинный псих. Вот и Синеглазка подтвердит.

— Что?

— Мне больно, — цедит Синеглазка сквозь зубы, и на лице её — взрывоопасная смесь страдания, гнева и животного ужаса, — Волосы отпусти. Ты их сейчас вырвешь с корнем. Псих чёртов.

Значит, ответ найден. Когда рука Умника превращается в давилку для орехов — верный признак, что мозговой штурм закончен. Вот оно.

«Отшельник говорил: всё, что вокруг — иллюзия. Наведённая магами Итарно. Если я это знаю... если знаю. Что тогда? Тогда я могу в ответ создать свою. Попытаться хотя бы. И уйти в неё. Вместе с Синеглазкой. Где бы я сейчас больше всего хотел оказаться? Там, где получу ответ на вопрос. Если забыть о доводах разума и представить... просто представить. Что я шагну в окно — а приземлюсь не в грязь сплендерского пустыря. А где-то ещё. В Беллиниуме, например. Бред, но — у нас нет выбора. Все остальные варианты — ещё хуже».

Умник открыл глаза.

— Слушай меня внимательно.

Какой незнакомый голос. Это — его? Никогда прежде не слышал. У соратника Смерть во время собеседования в Ледебинокрылой зале был примерно такой же. Словно в стальном корпусе гигантских часов одна чугунная шестерёнка зацепилась за другую. Гулкий шёпот чугунной шестерёнки — звук, который сложно представить, но если однажды услышал — ни с чём не перепутаешь.

— Слушай внимательно. Не задавай вопросов. Просто — делай. Если готова — кивни.

Синеглазка покорно кивнула. Молодец, быстро взяла себя в руки. Смерть за спиной — отличный тренер по боевому хладнокровию.

— Они ищут тебя. Найдут — разбираться не будут. Ты для них шпионка, а значит, тебе конец. Мне тоже, но позже. Я собираюсь бежать. Если хочешь жить — присоединяйся. Согласна — кивни.

Зачем же так сильно руку сжимать в ответ. Он же сказал: кивни. Ох уж эти бабы с их вывернутой логикой.

— Отлично. Отпусти мою руку. Вставай и тихо-тихо иди к окну. Сними обувь – она греметь будет. Вот так. А теперь аккуратно открой шпингалеты. Аккуратно, я сказал. И жди меня у занавески.

«У меня всё получится. Не может не получиться».

По затылку пробежала волна холодного влажного воздуха, воняющего выхлопными газами. Действительно — аккуратно открыла. Неслышно. И — периметр и вправду оцеплен. За пустырём — колонна «бэшек». Вон как расчадились, заразы. Даже двигатели не выключили — бухтят в ста метрах, незримые глазу, но готовые к перехвату беглецов. Ну, поглядим, как вам задуманный Умником трюк.

Бред, конечно. Нет. Не думать об этом. Всё — получится.

«Война — морок. Пустыня — морок. Громилы за дверью — сон. Просто нужно проснуться».

— Эй! — Умник, не опираясь на руки, неслышным кошачьим движением выбросил тело в вертикаль и встал на ноги. Глубоко вдохнул, на секунду-две задержал дыхание, медленно выпустил из груди воздух, — Эй, вы там! Я согласен. Девка ваша. Не стреляйте. Иду открывать.

«Минимум четыре секунды выиграл. Всё получится. Пошёл».

Спиной, почти на пуантах, отступил к открытому окну. Взял Синеглазку за руку. Подсадил на шаткий подоконник. Только бы эта халабудина не оборвалась под тяжестью двух тел. И да — кактус. Не сбить бы его случайно. Упадёт на пол — поднимет шум. Шум в таком деле — слишком дорогое удовольствие.

—Просто доверься мне. Возьми за руку. И закрой глаза. Ни о чём не думай. Не задавай вопросов. Выключи мозг. На счёт три — прыгаем вниз.

«Первый этаж. Даже если промахнёмся — ноги не поломаем» — хотел добавить, но решил — лишнее. Чем больше слов, тем меньше вера. Чем меньше вера, тем сильнее страх. Страх — убивает. И не только в Пустыне.

«Я. Хочу. Приземлиться. В Беллиниуме. Это. Мой. Сон. Я. Им. Управляю. На счёт три — Беллиниум».

Почему именно Беллиниум — не спрашивайте. Случайный выбор, который теперь уже поздно менять.

***

... когда спустя десять секунды покупатели выломали дверь и ворвались в палату — Умника с Синеглазкой на подоконнике уже не было. И под окном — тоже.

— Следы! — взревел обладатель прокуренного баритона, старший сержант группы захвата Третьего Призывного Батальона имени Гнева Оружейникова по кличке Бубен, — По следам отыщем! Далеко не сбегут!

Капрал Шуруп, белобрысая орясина с розовыми, как у всех альбиносов, глазами, перегнулся через карниз, посветил фонариком в грязь и, сплюнув, доложил шепеляво:

— Нету шледов, шоратник. Ваще нету. Как по вождуху ушли.

***

Не думать о. Вообще ни о чём. Отключить разум. Запретить себе облекать образы в слова. И образы тоже – вон из башки. Кроме одного.

Беллиниум.

Какой он? Вот непруха-то: никто, кроме Отшельника, вживую не видел Беллиниума.

Значит, СОЗДАЙ ЕГО САМ, Умник.

Где бы ты сейчас больше всего хотел очутиться? На раскалённом от полдневного жара прибрежном песке – на который лениво наступают и откатываются морские волны? Тающая под солнцем медуза обиженно чпокнула под ступнёй. Дыхание солёного ветра, смешанное с тревожным привкусом корабельного мазута. Чей-то след в песке, наполненный зеленоватой влагой. Кто-то прошёл здесь совсем недавно. Берег – обитаем.

Не то.

Или, может быть, в пыльной тишине скриптория? Шелест заскорузлых страниц, нервно летающих от корешка к корешку меж его пальцами – туда-сюда, туда-сюда. Потрескивание галогенной лампы за спиной. Мерное такое, занудное немного – словно песня сверчка за печкой в стылой январской ночи. Кодекс. Надо добить его. Не может быть, чтобы только пятьдесят страниц были пронумерованы дважды. Он расшифровал малую часть кода. Он что-то пропустил, перелистывая этот чёртов талмуд. И в этом «что-то» - ответ на вопрос «Что есть Дверь В Стене».

Чьи-то пляшущие неразборчивые пометки на полях семнадцатой главы. То ли перо в пальцах писавшего было с обломанным наконечником, то ли параличом мучился бедолага. А значит, и скрипторий тоже – обитаем. Наполнен следами чужих мыслей, как рубище бродяги – вшами.

Не то.

А может…

Нет.

Эх, Умник-Умник. Капризная сволочь. Тее не греет душу ни море, ни скрипторий. Ты хочешь оказаться где-то, где…

Вот и разгадка, Умник. Тебе не нужны попутчики. Тебе нужно одиночество. В твоём персональном раю – тишина и безлюдье. Чистая доска, на которой ты будешь бесконечно писать свои формулы, в которых неизвестны ВСЕ слагаемые. Потому что икс плюс икс плюс один – уже несвобода. В идеале должно быть икс плюс иск плюс икс. А ещё лучше – без плюса. Слагай, вычитай, умножай, дели, высчитывай числовое значение тайны, не имеющей имени.

Твой Беллиниум — Пустыня. В её абсолютном выражении: без песка, расплавленного полдневным зноем и превращённого в ледяной панцирь полночным хладом. Без неба и тверди. Без жизни и смерти. Без вопросов и ответов.

Голый ноль.

- Извини.

Умник отпустил онемевшую руку Синеглазки и нехотя открыл глаза. Ну разумеется. Кто бы сомневался. Вместо провонявшей миазмами умирающих тел реанимации - бескрайнее, от горизонта до горизонта, и идеально ровное бетонное поле. Белёсое, без единого облачка, небо. В воздухе – вечный ноль градусов. Вместо грохота армейских ботинок за дверью и воплей гундявого сержанта с регинским акцентом - безветренное безмолвие.

Дата добавления: 2015-07-24