Сон о шансе

(Дьявол и Жокей)

«Непыльной работой» ремесло игорного крупье именуют только отпетые балбесы. Ну, или те, кто отродясь не стоял по ту сторону зелёного стола, перемешивая глухо гремящие кости в дубовой кружке и молясь, чтобы проигравший фраер не вменил свой проигрыш в вину банкомёту. Рыжий Жокей по гроб жизни будет помнить, чем кончил его напарник Мануэль, попавший под раздачу полковнику от долбанной инфантерии дону Мендосе. В прямом смысле слова под раздачу: неловко Мануэль стаканчик потряс, не те кости выпали. А у альфа-легата военно-воздушных сил Империи Гвидо Кабальери (в узком кругу известный под кличкой «Шут») выпал аккурат полный покер: пять раз по пять. Гвидо пожал плечами: мол, фортуна баба капризная, к ней все претензии. Каламбур составить изволили господин начальник авиации: казино-то, где Жокей служит, так и называется, «Колесница Фортуны». А дон Мендоса каламбур не оценил, достал пистолет из кобуры да и выпустил в Мануэля сходу всю обойму. Ну в самом деле – не в Гвидо же полковнику палить! Мало что четвертование за такие милые шутки положено – по-любому не успел бы дон Мануэль даже на спуск нажать, как уже валялся бы под столом в луже собственной крови и мозгов. Ибо у Гвидо Кабальери реакция змеи, ловкость барса и меткость сапсана, пикирующего из запредельной выси прямо на башку скользящему под водой налиму.

Рыжий Жокей, как поётся в одной кабацкой песенке, «не был трусом и героем не был». Обязанности у него проще, чем выражение лица у часового: мешай кубики, считай ставки да следи, чтобы мелкие сошки в ранге капитанов и прапорщиков не мухлевали. Альфа-легатам и секунд-полковникам, знамо дело, мухлевать дозволяется – но они не станут, ибо не по чину. Да и какой в костях мухлёж-то? На этих словах на бледном, как у всех рыжих, лице Жокея прорезывалась лукавая полу-ухмылка: словно призрак в окне старого замка в лунную ночь. Уж кому, как не ему, не ведать всех тайных тонкостей этой игры. Уж кому, как не ему, об этих тонкостях молчать подобно повстанцу на допросе. Молчать-то Жокея повстанцы и научили. Крепко, на всю жизнь научили: раскалённым до красна штык-ножом да поперёк паха. Тренировки у них такие в разведке: снять с новобранца штаны, приложить дымящееся железо чуть выше заветного мужского места и задать простой вопрос: «Как тебя зовут?». Чем дольше терпишь, тем меньше дней в холодном карцере потом проведёшь. Сломаешься на первой минуте – не обессудь, пожалуй к стеночке. Ибо, значит, слабак, и в рядах четвёртого отдела информационного факультета Воинственной Академии делать тебе нечего. А отпустить восвояси уже нельзя. Ибо знаешь о существовании информационного факультета. А это – тайна, неведомая даже Штабу.

Жокей натерпелся, помнится, на полтора дня карцера. Полчаса высидел, да голым задом на ржавом железном стуле, вцепившись в подлокотники до синевы в костяшках и всасывая воздух в лёгкие и обратно через зубы, сведённые болевой судорогой. Он мог и дольше – но отлично помнил, что стало с самым терпеливым курсантом, убей-оружейник-забыл-имя, из регинцев, кажись – этот, убоявшись карцера из-за врождённой клаустрофобии, честно выдержал сорок минут семнадцать секунд. Чистый норматив. Инструктора аплодировали стоя. А терпеливый встал, дрожащими руками надел штаны, а пряжку ременную застегнуть уже не смог. Так и упал мёртвый, мордой в бетонный пол – светя голым задом в морды восторженно хлопающим экзаменаторам.

Академия, в общем, правильно рассудила: повстанческому соглядатаю лучше всего работать в бьяннском игорном доме, и не рядовом казинишке, а в «Колеснице Фортуны». Место не только злачное, но и элитное. Там весь цвет имперской армии по выходным разлагается. Миллионные состояния за вечер спускают. По крайней мере, магистр Сладкопевец в этом уверен на все сто. А соратник Смерть, к примеру, очень даже был против. Мол, нельзя воина пречистого воинства в гнездо тлена и разврата запускать. Даже с благими намерениями. Ибо соблазн. Только видала Академия весь Консилиум и его доводы в одном большом и красивом гробу. И правильно, что видала. Имперцы же насухо ни одно дело не вершат, ни войну, ни костяной покер. А по пьяни они такие болтливые, что где там вашему попугаю. Только успевай бананы из ушей вытаскивать да условные знаки на доске чертить, себе на память. Система отработанная за год до автоматизма: «пара» - «большие потери при наступлении», «дубль-пара» - «снимают части с направления главного удара», «сэт» - «на передовую поступили танки неизвестной модификации», «большой стрит» - «в повстанческий штаб заслали крота». Самая неприятная шифро-комбинация – «шанс»: означает «на передовую прибыл Гвидо Кабальери». Потому что где Гвидо, там победа – даже если у повстанцев стотысячная танковая армада, а у имперцев – одна-единственная флагманская «зетка».

Впрочем, неприятен Гвидо не только своей полководческой сноровкой, словно бы у чёрта купленной в обмен на душу – но и абсолютным нежеланием делиться за игровым столом последними новостями с фронта. Трещит без умолку – но всё мимо денег: то о новых фасонах мундиров от кутюр, то о сиськах официанток, то о побочных эффектах каких-то таблеток, которые ему штабной врач выписал. Вот и сейчас. Пьян в дерьмо, бутылку пятидесятиградусного «Мортвейна» путает с пистолетом – из бутылки хочет выстрелить, а пистолет опорожнить в стакан, спасибо, на курок не жмёт при этом – а песни одни и те же. И весьма складные – невзирая на.

- Тебе легко рассуждать, Ильясу, - бормочет он, брутально обняв за бычью шею альфа-легата бронетанковых войск, - Ты не неврастеник. Ты слишком туп для этой благородной болезни. В хорошем смысле слова туп. И твоё счастье. Я вот не понимаю, как такое… такое…

- Какое? – бубнит альфа-легат Идиго Ильясу по прозвищу Дьявол, пытаясь при этом то ли сбросить с шеи клешню собутыльника, то ли завязать её узлом.

- Такое!!! Чтобы!!! В побочных эффектах транквилизатора значилось… усиление тре… тре… тревожности, - на педерастически-прекрасном лике Гвидо вспыхивает и гаснет плаксивая гримаса, - Это всё равно что… что..

- Что?!!

- Член в манто!!! Всё равно что в инструкции к гильотине написать – «Средство от головы, побочный эффект – вместо отрубленной головы вырастают три новые»!!!

И тут альфа-легат Гвидо заметил Жокея. Чуть ли не впервые за всё время службы Рыжего в «Колеснице». Чёрррт. Нельзя шпиону быть замеченным. Его дело — не запоминаться и не отсвечивать. Нигде. Никогда.

— Тебе когда-нибудь отрубали башку, холоп? — рыгнул Гвидо, уткнув мутные глазёнки куда-то ниже жокеева кадыка, — Отвечай честно, смерд! Ответишь «да» — помилую. Ответишь «нет» — попрощайся с головой. Самолично отрежу.

— Гвидо... оставь парня в покое, — альфа-легат Идиго Ильясу в сотый раз вяло попытался смахнуть с себя железную длань собутыльника. Гвидо со свирепым выражением лица сложил фигу, смачно поцеловал начальника бронетанковых войск в губы и, поворотясь обратно в сторону крупье, повторил свой вопрос.

Жокей, признаться честно, немного струхнул. Судьба Мануэля, продырявленного доном Мендосой ни за панюшку табаку и хвост собачий, свидетельствовала со всей очевидностью: эти парни ни хрена не шутят. Особенно под парами моркьянти – крышесносящей смеси из мортвейна, кьянти и кубиков льда, пропитанных беленой. Это Бьянно, сынок. В Крониуме такие номера, может быть, и не прокатят. Всё же столица. А здесь публика с пылу-с жару, только что с фронта, кровью опьянённая и болью раззадоренная. И никакие законы, кроме «Стреляй первым», в этом кабаке не действуют. Чёррт. Надо было в пехоту записываться. Дёрнул же Продажный Конструктор на собеседовании на глаза магистру Сладкопевцу попасться, да ещё на вопрос «Сколько тебе лет?» ответить: «Смотря как считать. Ежели по астрономическому году, то двадцать лет, семь месяцев и четырнадцать дней, не считая часов и минут, ибо точными данными о часе рождения не располагаю. Ежели по солнечному, то двадцать лет, семь месяцев и тринадцать дней, ибо за двадцать лет в счислении времени накапливается погрешность, равная суткам». «Беру!» — возопиил в тот же миг просветлевший своим пупырчатым ликом магистр Сладкопевец... и Жокей вместо окопов попал в Академию. Давно дело было. Чуть ли не единственный раз за всю историю Предатиума. Соратник Смерть тогда чуть желчью весь не изблевался, но что поделаешь — Кодекс допускает. Глава двухсотая, параграф пятьсот девяностый, стих первый: «Отмеченный знаком Моим — серебряной пулей со смещённым центром тяжести на цепи мельхиоровой, полпальца толщиной — вправе раз в год изымать из стада жертвенного овец по своему усмотрению, числом же от одной до семи, но не более, ибо который изымет восемь, познает в сей час, что Я — Оружейник». Как хочешь, так и понимай этот оборот. Но соратник Смерть сам сказал на собеседовании новобранцам: «Вы — овцы жертвенные». А магистр взял и воспользовался оплошкой коллеги. В общем, Смерть сам дурак.

Ладно, толку сейчас вспоминать, как призывник-имярек (и имя, и фамилия при поступлении на информационный факультет были, как и положено, стёрты из памяти новобранца) оказался в числе студентов самого секретного факультета Академии. Не до глупостей. Жизнь на кону.

— Смотря как считать, экселенц, — вежливо и спокойно, стараясь при этом глядеть не в глаза альфа-легату, а в стаканчик с костями, ответил Жокей, — Ежели в будущем, то — отрубали. Ежели в прошлом — то не отрубали. Ежели в настоящем — я нахожусь в промежутке между наличием головы и её отсутствием.

Гвидо расхохотался, резко отпустил шею бронетанкового альфа-легата и с такой силой шарахнул кулачищем по зелёному сукну, что чуть не разнёс вдребезги столешницу.

— Учитесь, господа, как надо вилять перед Императором! — воскликнул Гвидо Кабальери СОВЕРШЕННО ТРЕЗВЫМ голосом, после чего окинул благородное собрание, восседавшее в дымном полумраке за игорным столом, СОВЕРШЕННО ТРЕЗВЫМ взором,— Не как вы. «Почему наступление провалилось?» «Ах, сир, это не мы, это соседи виноваты, авиацию вовремя не подкинули!» А надо вот как! «Наступление не провалилось, сир! С точки зрения будущего мы одержали победу!» Знаешь что, паренёк...

Гвидо молниеносным движением змеи, глотающей мышь, перегнулся через стол, схватил Жокея за ремень и рванул так сильно, что Рыжий не удержал равновесия и грохнулся на стол всем телом, чудом не расквасив себе нос.

— Знаешь что, паренёк, — задумчиво повторил Гвидо Кабальери, левой продолжая держать Жокея за ременную пряжку, а правой приподняв его голову за волосы над зелёным сукном, — Ты меня убедил. Я не отрублю тебе голову. Но с одним условием. Если я сейчас выиграю. Вот у этого, — он окинул альфа-легата Идиго Ильясу по прозвищу Дьявол презрительным полувзглядом, — благороднейшего ублюдка. И не просто выиграю, а с суммой не ниже полусотни. Бери мел, записывай. Записывай, говорю!

Выброс адреналина у Жокея случился в этот момент знатный: аж в глазах потемнело да в голове помутилось. И как в его взмокших пальцах через секунду оказался мелок для записи ставок — поди теперь вспомни. Словно кто-то незримый подкрался сзади, щёлкнул ножницами и выстриг этот момент из памяти. Потому что Гвидо — кто угодно: обкуренный головорез, фартовый игрок, гениальный флотоводец, просто шут гороховый — но только не пустозвон. Сказал «при одном условии» — значит, так оно и будет.

Спустя десять ударов сердца, правда, сумел-таки взять себя в руки незадачливый шпион повстанцев. Ещё бы. Школа магистра Молнии.

— Готов, экселенц, — стараясь не дрожать голосом, бодро отрапортовал Жокей, — Что записывать?

— Комбинации, — сурово разъяснил Гвидо, и танковый альфа-легат, подмигнув Жокею, повторил «Комбинации-бамбинации, пиши-пиши, целее будешь», — Крупно пиши, чтобы все видели. Значит, так. Первый тур пропускаем – там всё ясно. Пусть мой дорогой соперник наберёт себе фору — разрешаю. Нашу судьбу решит второй тур. Если выиграет он — неважно, с каким счётом — крупье умрёт….и я тоже. Мы вместе умрём – сначала ты от моей руки, потом я – от оной же. При свидетелях. Если выиграю я, но с суммой очков не больше пятидесяти — крупье умрёт… но и ты, дорогой друг Идиго, пускаешь себе пулю в лоб. Чтобы этому сладкому мальчишке в аду не так скучно было. И – сегодня же. При свидетелях. Если выигрываю я, и с суммой от пятидесяти до шестидесяти — все остаются живы, допивают свой мортвейн и отправляются в казармы, где продолжают предаваться девиациям по вкусу. Я, например, адъютанта буду тиранить. И не смотри на меня так, Идиго, всё равно не поделюсь. Ну и, наконец, если я выиграю со счётом от шестидесяти и выше...

Гвидо Кабальери задумчиво сжал рукой челюсть, потом удивлённо выгнул бровь — словно сам от себя не ожидал такой неслыханной щедрости — и заявил:

—... тогда бери, холоп, мою «зетку». В полное и вечное владение. И делай с ней что хочешь. Хочешь — девок на море вози, хочешь — на запчасти разбери, а хочешь — дворец Императора разбомби к глистам собачьим. Правда, после такого фортеля проживёшь ты не больше пяти секунд — но это уже будет твоё горе, не моё. Соглашайся, добром прошу. Иначе ты уже слышал, что я с тобой сделаю. Вокруг тьма свидетелей, они подтвердят.

Альфа-легат Идиго Ильясу по прозвищу Дьявол только икнул в ответ, после чего поднял в воздух два пальца левой руки – и смачно плюнул на них. Что на жаргоне жестов «Колесницы» означало: «Играем без пар». То есть – любая комбинация с двумя повторяющимися костями считается за «пустышку» и очков не приносит. То ли количество алкоголя, плескавшегося у него в крови, напрочь отключило разум и инстинкт самосохранения, то ли не врала молва: Идиго НИКОГДА не проигрывает в кости. Потому и играет редко — ибо раз пруха с гарантией, то какой интерес? За что его, собственно, Дьяволом и прозвали. Не за дьявольскую же жестокость в отношении пленных повстанцев и собственных подчинённых: в имперской армии белоручек не держат, все кровью повязаны и замазаны, от высшего командного состава до последнего капрала. За везучесть, однозначно.

Зато тьма свидетелей заметно занервничала. Шутка ли — из-за пьяного каприза несносного летуна за одни вечер потерять двух высококлассных генералов! И не в бою — что хоть и печально, но вполне закономерно — а за покерным столом! Ну где такое видано? И что скажет Император? Да ничего не скажет, а без слов закроет «Колесницу» и азартные игры на время войны запретит. И где тогда прикажете душу отводить после ужасов поля брани? Где тогда прикажете миллионные состояния за одну ночь проматывать? На их промоте экономика Крониума и живёт. Ведь при нынешней катастрофической инфляции, которую Император непонятно с какого бодуна решил покрывать за счёт эмиссии, только так и можно спасти казну: получив жалование, тут же спустить его в казино, которое незамедлительно возвратит его обратно в казну в виде налога.

Офицерское собрание восстало с мест и попыталось урезонить безумцев. Безумцы в ответ принялись палить из всех имевшихся в их распоряжении стволов. Несколько бутылок с пойлом, стоявших в баре, оглушительно взорвались, зазвенели бокалы в помпезных сервантах из бьяннского дуба, завизжали полупьяные шлюхи, запахло порохом и скандалом. Посреди всего этого хаоса, опершись спиной на стенку, завешенную огромным плакатом с подмигивающим черепом и слоганом «Алкоголизм… Наркомания… Суицид… Любой каприз за ваши деньги!» - стоял опешивший крупье и пытался понять, что ему сейчас делать: падать на пол подальше от греха и шальной пули, бежать из «Колесницы» куда глаза глядят или под шумок спуститься в подсобку и послать в центр шифрограмму «Явка провалена». Неизвестно, чем бы завершилась вся эта катавасия, кабы не владелец «Колесницы», вальяжно выползший из-за барной стойки при первых же выстрелах. Звали его Гуго, был он тучен и одноглаз, прошлое имел тёмное, а авторитет среди завсегдатаев — непререкаемый.

Отметим мимоходом: среди ВСЕХ завсегдатаев. Даже среди Гвидо. Что само по себе — сюжет для ещё одной сказки.

— Пусть замолчат, — властно, но без гнева возгласил он, после чего в игорном зале немедленно повисла смущённая тишина, — Хорошо. А теперь пусть экселенц обоснует ставку.

***

Скажи такое любой иной персонаж бытия, кроме Гуго — и быть ему немедленно трупом. Один Император — возможно — ведает, почему Гуго позволено всё. И почему Гвидо боится Гуго. Или скажем по-иному: не боится. Уважает. Принимает во внимание. Делает скидку на. Да просто молчит в тряпочку, когда Гуго открывает свой огромный губастый рот. И более того: почему Гвидо говорит, когда Гуго велит ему говорить.

***

Сам же Гвидо Кабальери утверждает, что это его собачье дело — кому затыкать пасть пулей, а с кем вести беседу на равных.

— Я. Так. Хочу, — так же властно и без гнева ответил альфа-легат, — Я — даритель шансов. А сегодня я хочу дать сразу три шанса. Крупье — выжить, себе — сдохнуть, ублюдку Идиго — освободиться от меня. Он ненавидит меня, я — его. Мы все тут друг друга ненавидим. Ненависть — обязательное условие выживания в нашем мире. А я устал выживать.

Гуго помолчал, поцокал языком, пошевелил кустистыми бровями, поиграл желваками, махнул рукой, улыбнулся, тихо процедил: «Ставка принята» — и удалился обратно за барную стойку. Сопровождаемый в спину тридцатью недоумевающими, двумя почтительными и одним полным смертной тоски взглядом. И этот взгляд принадлежал Рыжему Жокею. Ибо альфа-легат Идиго Ильясу НИКОГДА НЕ ПРОИГРЫВАЕТ. А значит... Значит, миссия Жокея в тылу врага сегодня вечером бесславно завершится. Причём без права на последнюю шифрограмму.

***

Господа офицеры, глухо ропща, освободили игральный стол и встали за спинами поединщиков: танкисты по левую сторону, словно прикрывая тылы своему альфа-легату, авиаторы – по правую, сгрудившись полукольцом позади Гвидо. Бледный, как призрак старой графини из известного анекдота про три кости, Жокей встал в специально оборудованную для крупье нишу в западной части стола, церемонно поклонился обоим соперникам - после чего пристегнул себя ремнями из свиной кожи за обе лодыжки к ножкам игрального стола. Очень древнее, хотя и бессмысленное на первый взгляд правило: вдруг игроки задумают сделать перерыв, а в перерыве попытаются тайком увести крупье в сторонку и нашептать на ухо пару слов, а в карман уронить пару монет?

Гуго вынес на всеобщее обозрение дубовую кружку, повернул её сначала жерлом, затем днищем, гулко постучал по основанию.

- Сомневается ли кто-либо из присутствующих в том, что сосуд для игры чист? – спросил. Выждал положенные в таких случаях четыре секунды, развязал шёлковый мешочек с костями, высыпал содержимое на сукно.

- Сомневается ли кто-либо из присутствующих в том, что костей на столе ровно пять, не больше и не меньше? – спросил. Гвидо и Идиго синхронно замотали головами – мол, слепому кроту ясно, что пять. Гуго удовлетворённо почесал кадык, а Жокей снял рубашку и остался гол как сокол при всём честном народе – в одних штанах с подтяжками. Ритуал тоже не требует особых разъяснений: игроки и болельщики должны убедиться, что крупье некуда прятать меченые кости – ни в рукаве, ни за пазухой. После чего Гуго сложил каждую кость по отдельности в кружку и передал Жокею.

- Игра! – объявил зычно и удалился в тень, оставив Жокея один на один с кружкой, поединщиками и толпой зевак, дрожащих в предвкушении незабываемого зрелища.

«Соберись, тряпка», - попытался приказать себе Жокей, но вышло с точностью до наоборот: страх моментально перерос в панику, которая стальным обручем схватила затылок и взвинтила пульс до ста тридцати в минуту, в глазах опять потемнело, лоб покрылся бисеринками ледяного пота. Так бы и грохнулся Рыжий в обморок на глазах у всей «Колесницы», кабы не вдупель пьяный дон Мендоса, нежданно-негаданно пришедший на выручку. Издав из глотки маловнятный полувопль, полковник разбежался и что есть силы пнул Жокея под зад, словно шелудивую собаку, застуканную за пожиранием остатков барского пиршества. Жокей, кое-как пришедши в разум, взмахнул кружкой, отчаянно потряс её над головой и…

***

… четыре шестёрки выпало в первом броске альфа-легату Идиго Ильясу по прозвищу Дьявол.

… и три двойки – альфа-легату Гвидо Кабальери по прозвищу Шут.

Шесть-ноль в пользу бронетанковых войск.

***

… потом, кажется, был второй, а затем и третий заход. И в обоих Идиго защитил свою репутацию Везучего Дьявола: два раза по четыре тройки. От Гвидо же Фортуна, видно, решила в этот вечер гордо отвернуться: лишь один раз выпало ему хиленькие четыре тройки, после чего льдистые прозрачные кости, покатившись по зелёному сукну, одарили летуна сначала «нулевой» комбинацией из трёх двоек, тройки и пятёрки, а затем и вовсе отшвырнули задиру в голимый минус - 2, 3, 5, 5, 6. Хуже такого расклада только прямое попадание бризантного снаряда в пороховой погреб. Гуго с кислой миной записал на счётной доске «Мессир Идиго +12, мессир Гвидо – 2».

- Итого мессир Идиго – 62 очка, мессир Гвидо – минус 2, - подытожил первый тур Гуго, с каждым словом мрачнея всё больше.

- Я обещал тебе фору, сучонок – я выдал тебе фору, - воздушный альфа-легат невозмутимо выгнул бровь в сторону сияющего соперника и, оборотясь к Жокею, похабно подмигнул, - Не писай кипятком, сладкая попка. Всё решит второй тур.

И, причмокнув, добавил вполголоса:

- А шею на всякий случай всё же вымой.

***

И тут неожиданный фортель выдал альфа-легат Идиго Ильясу.

- А развяжите-ка крупье, - промурлыкал он томным голосом, - Всё равно я выиграл.

- Первый тур, Идиго, - ласково напомнил Гвидо, - Результаты считают по второму туру. Так что пусть пока стоит связанный.

- Разрыв слишком велик, Кабальери, - возразил бронетанковый альфа-легат, - Ты проиграешь. А значит, крупье умрёт. Хочу дать ему шанс сдёрнуть. Ты как, приятель?

Это он уже к Жокею обратился, искуситель коварный. Жокей сомнабулически пожал плечами: после столь бурного приступа паники пришла обычная в таких случаях апатия, пришла, накрыла голову холодным куполом и отключила волю к сопротивлению.

- Развязывайте, - пробормотал Жокей, продолжая на автомате собирать кости в дубовую кружку. Интересно, подумал он вдруг, а что если класть их шестёрками вверх, а потом встряхнуть не слишком сильно – сколько потом шестёрок выпадет на сукно? Просто ради эксперимента… хотя неудачное время сейчас для лабораторных экзерцисов, ой, неудачное, - Только не убегу я. Рабочий день заканчивается в пять утра. Сейчас полночь. Пять часов прогула стоят семьдесят дирхем. Для вас это, может, и гроши. А мне – суточное пропитание.

Благородное собрание восторженно загоготало и даже местами зааплодировало. Они так же будут гоготать и рукоплескать, когда Гвидо отрубит мне голову, вяло усмехнулся Жокей. После чего помирившиеся соперники устроят на соседнем столе соревнование – кто больше биллиардных шаров закатит между ног Большой Магде, самой старой и самой беспонтовой шлюхе из подвизающихся при «Колеснице». Под такой же пронзительный гогот и аплодисменты зала. Это Бьянно, сынок. Страна вечного триумфа с привкусом крови, спермы и дерьма.

Гуго оказался за спиной столь стремительно, что задумай он в этот момент одним коротким движением свернуть крупье голову – тот не успел бы даже испугаться. И столь же стремительно расстегнул ремни на лодыжках Жокея.

- Беги, парень, - шепнул куда-то даже не в ухо, не в затылок, а в область между ключицами, - Я проведу второй тур сам. На меня не ставили. Отделаюсь яблоком на голове.

Ага. Древний, как элитное вино в альфа-легатском погребе, трюк: соперники ставят крупье к стенке, кладут на голову яблоко и палят с завязанными глазами. Кто промазал – неважно, в белый свет или в лобешник живой мишени – тот проиграл, даже если во втором туре у него случился полный покер или шанс, а у противника сплошные минуса. Попавший в яблоко объявляется победителем и забирает всю стартовую ставку при любом финальном раскладе.

- Беги же! Чего ждёшь?!

- Не побегу.

Жокей сам не понял, что за странный бес в него в тот момент вселился. Вроде бы всё шло как обычно, по давно отработанной схеме: операция-грань провала-ледяное дыхание смерти за левым плечом-шанс на нежданное спасение. Хватай и смывайся.

Но Жокей знал, что значит честное слово Гвидо. Даже спьяну данное. Если Гвидо победит – Жокей получит в подарок «зетку». Трижды проклятое супероружие Имперцев. Такая фортуна за двадцать пять лет войны между имперским Севером и повстанческим Югом ещё ни одному резиденту Академии не выпадала.

И не выпадет.

«Хочешь – девок на море вози, хочешь – дворец Императора разбомби к глистам собачьим»

А что, если?

Да, верная смерть.

И, как ни крути – самая лучшая смерть, о которой вообще может мечтать истинный повстанец.

А нет – что же, шанс перегнать в Предатиум трофей, бесценный из бесценнейших, тоже отличный финал операции. И дело не в наградах – повстанцы не награждают своих героев ни орденами, ни внеочередными званиями, ни тем паче деньгами, справедливо считая наивысшей оценкой любого подвига занесение на скрижали вечной славы.

Это будет ЕГО вклад в победу. Который, если фокус выгорит, никто потом со скрижалей не смоет, ни водкой, ни мылом, ни очистительным расстрелом.

Альфа-легата Идиго Ильясу всё же спроста прозвали Дьяволом: словно мысли жокееевы прочёл, стервец. Рванув верхнюю пуговицу на вороте мундира так, что она улетела под биллиардный стол в дальнем конце зала, Идиго ринулся через стол к Жокею, схватил железными ручищами за уши, прошипел: «Ты мухлюешь, я видел»… и, внезапно захохотав, обнял крупье так сильно, что у того все позвонки враз захрустели.

- Чего пристали к парню, - на породистом бульдожьем лике Идиго прорезалась гримаса пьяного благодушия, - Отлиииииично раздаёт, праааааавильно раздаёт. А пока так… ни один волос с его прекрасной головки… не упадёёёёёт. Ты понял меня, холоп?

Сграбастал ещё сильнее, до острой боли в спине и нехватки воздуха в лёгких, смачно засосал, оцарапав кожу Жокея трёхдневной щетиной.

И прошептал на ухо – на выдохе, почти беззвучно:

- Ты знаешь приёмы. Сделай мне приятно во втором туре. И я не дам тебя в обиду. Гвидо не бойся. Меня бойся. Понял? Обними меня, ежели понял.

***

Рыжий Жокей знал приёмы.

Это только профаны думают, что в костях не смухлюешь. Набивши как следует руку – невелика премудрость. Например, сложить кости в кружку шестёрками вверх. Закрыть жерло ладонью да потрясти под хитрым углом, чтобы, перемешиваясь, они не сильно вращались вокруг оси. А потом ссыпать на сукно, на мгновение придержав верхней частью плюсны. С вероятностью девяносто процентов три из пяти выпадут тройками. А это, между делом, фул хаус.

С покером такой фокус, конечно, не прокатит. Тут особые фишки потребны, утяжелённые крохотной капелькой свинца, нанесённой заранее и умело закрашенной часа за три до игры. И тариф за такую услугу – в разы больше, чем жалкие семьдесят дирхем.

И в разы меньше, чем жизнь.

Диалектика «Колесницы».

***

Не то чтобы пьяная угроза Илиго смутила Жокея – в работе крупье обращать внимания на угрозы всё равно что сворачивать с торной дороги в тёмный проулок из-за выскочившей под ноги чёрной кошки. Это ритуал такой: клиенты понтуются, а ты знай делай своё дело, кости выбрасывай и счёт записывай.

И всё же. Всё же.

Может быть, чёрт с ней, с «зеткой»? Шанс выиграть на условиях Гвидо – практически нереален. Шанс проиграть башку – вот он, записан белым мелом на чёрной доске. Плюс 62 против минус 2. При таком раскладе Шуту должно выпасть зараз два покера – причём с первого захода, тогда есть хоть какой-то смысл надеяться на счастливый исход. А два покера зараз, да с первого броска – примерно из той же серии, что и корабельный канат, пролезший через игольное ушко.

Идиго клянётся и божится, что в случае его победы голова Рыжего останется, где была – на плечах.

Глупая голова. Никому не нужная ни здесь, в стане врагов, ни по ту сторону Пустыни. Образное выражение, не бледнейте, магистр Молния. Пустыня не имеет сторон, краев и углов – так начертано в Кодексе. А Кодекс всегда и во всём прав.

Рыжий ненавидел Кодекс. Именно за то, что эта суровая и безжалостная книга всегда и во всём права. Особенно – в главе 459, параграф 17, стих 90: «Большей нет чести в глазах Моих, чем положить живот за други своя. А не положить, так хоть попытаться. Я же попытался!»

- Игра! – хрипло возвестил Гуго, после чего с такой силой врезал молоточком по тарелке гонга, что та сорвалась с цепи и покатилась по барной стойке, перепугано треща что-то на своём неведомом латунном наречии.

Жокей, зажмурившись, поднял над ещё неотрубленной головой кружку, встряхнул пять раз (глухой грохот кубиков ударил в дубовую стенку, пробежался по пальцам крупье, вошёл в предплечья, растёкся по венам, вонзился в сердце и истлел там, напоследок обжегши аорту пятью короткими вспышками боли)

… и, отдавши себя на волю Оружейнику, высыпал кости аккурат по оси стола – словно фермер зёрна ячменя в дымящуюся от свежего навоза пашню.

***

… и по оглушительному рёву с правой стороны стола, где сгрудились болельщики Гвидо-Шута, понял – то ли Оружейник услышал его молитвы, то ли Фортуна проспалась после пьянки и вспомнила о ком-то ещё, кроме Дьявола.

Он заставил себя открыть глаза и бросить взгляд на россыпь костей на сукне. Прозрачные кубики на изумрудной зелени – это всегда диковато выглядит, словно осколки февральского льда на майской траве. А расклад, который они собой являли, выглядел ещё более дико. Примерно как солдат, выскочивший вживе и вздраве из эпицентра взрыва вакуумной бомбы.

Покер у Гвидо. Пять по пять. С первого броска.

***

… и десять секунд спустя с левой стороны стола взорвался не менее оглушительный рёв – но уже не радости, а ярого гнева, смешанного с насмешкой.

Сэт. Чёртов-грёбанный-разъязви его душу лошадиной подагрой-сэт. Жалкие три очка.

- Мессир Идиго согласен перебросить? – невозмутимо поинтересовался Гуго, уже занесши над доской мел, - Напоминаю правила: если перебрасываем, и выпадает любая комбинация, кроме пары – сумма очков будет шесть с сэта плюс то, что выпадет во втором броске. Если выпадет пара – мессир Идиго остаётся при трёх очках. Ваш выбор?

Идиго, медитативно раскачиваясь на стуле, немигающих взглядом буровил выпавшие ему кости.

- Перебрасывайте, - упавшим голосом повелел он и, рукавом мундира отерев пот со лба, потребовал коктейль из мортвейна и кьянти. С кубиками льда, пропитанными беленой. В прейскуранте «Колесницы» сей напиток вообще не значится – считается коктейлем для самоубийц, ибо выжить после него способны лишь очень тренированные организмы – но Гвидо и Ильясу не в счёт. Эти целого иглобрюха могут схрумкать за один присест и неразбавленной беленой запить – и ничего, до сих пор оба вживе и вздраве. Старая гвардия.

- Перебрасывайте же!!!

Пальцы Жокея почти не дрожали, когда он собрал кости обратно в кружку, покорно перемешал, встряхнул пять раз, ещё раз перемешал – словно кондитер, взбивающей тяжёлой колотушкой в железном чане недобродившее тесто – и бережно, как бомбу с недовыкрученным детонатором, перевернул жерлом вниз, не четверть секунды задержав ладонь на краешке сосуда. Пятая кость скатилась по костяшкам ладони, скользнув по линии жизни на ворс зелёного сукна, чуть позже остальных – с разрывом столь неуловимым, что даже Гуго не заподозрил бы неладного.

Зачем?

Жокей не знает. Так вышло. Что-то внутри его рыжей, без-пяти-минут-отрубленной башки прошептало ему: «Задержи последний кубик».

Но теперь он уже не боялся глядеть на получившийся расклад.

Если это вообще можно было назвать «раскладом».

Один-один-три-пять-четыре.

Пустышка. То есть пара, конечно – но только не на сей раз. Сам же Идиго настоял, чтобы пары не считались. А вот не рой другим яму, бронетанковая душа.

Накаркал Гуго. Ай, молодца старик. Долгих ему лет жизни и шлюх самых сладких каждую ночь, числом поболее, ценою подешевле.

Потому что к своим 62 очкам Идиго – вечная хвала его жадности и глупости – теперь может присовокупить лишь жалкую тройку с выпавшего сэта. Итого 65. Формально Идиго всё ещё ведёт – у Гвидо-Шута на счету всего 48. И не запроси Идиго второй бросок – тур был бы завершён, а Жокей и Гвидо приговорены к смерти. А теперь уже Гвидо Кабальери получил право на повторный бросок.

Последний за игру.

Который наконец-то поставит твёрдую запятую в старой, как мир, шутке про «казнить нельзя помиловать».

***

Гвидо, впрочем, не весьма вдохновился перспективой ставить где-либо запятые, точки, многоточия и прочие знаки препинания.

- А я не буду перебрасывать, - зевнув, сообщил альфа-легат военно-воздушных сил, откинулся на стуле, насладился вытянутыми физиономиями соратников и, закинув ногу в изящном остроносом сапоге прямо на стол, повторил для глухих, - Не буду. Не хочу. Что делать, господа, что делать. От судьбы не спрячешься. Мессир Идиго победил. Так что, Гуго, извольте сопроводить нашего рыжего малыша в ванную комнату, где он вымоет шею с мылом, а затем верните его обратно для финальной экзекуции. Адъютант! Где моя сабля?

Ноги Жокея стали ватными. Банально звучит? А вы попробуйте описать это состояние более оригинальной метафорой. Например, «ноги Жокея стали стеклянными». Не цепляет? Значит, сойдёмся на сравнении с ватой. Слова – труха, пыль, тень теней. Просто представьте себе: ровно полминуты назад всё было в вашей жизни чики-чики, на ять и со смыком. Смерть, пролетая мимо вашей головы, лишь лениво пощекотала за ухом острием своей косы. Можно расслабиться и выпить пивка. Ибо сколько бы в финальном броске не выпало паршивцу Гвидо – он по-любому выигрывает, и со счётом куда большим, чем жалкие пятьдесят очков. То есть вы уже морально готовы к тому, что сработает третий вариант: все живы, все при своих, вечер удался, а несбыточные мечты – да и пёс с ними, кто многого хочет, тот получает дулю с маком.

И вдруг. Внезапно. Такой вот пассаж. Отлетев на порядочно расстояние, Смерть на полном ходу разворачивается и мчится прямо на вас с косой наголо, ухмылкой в шестьдесят четыре зуба и воплем «Сюрприиииз!!!». Если вы достаточно сильны духом, вы просто обмочитесь от ужаса. Если слабы – умрёте от разрыва сердца задолго до того, как обманщица коснётся вашей головы.

Жокей прошёл через Академию. Поэтому будем считать, что экзамен по актёрскому мастерству сдал на четыре с минусом. Не умер и не обмочился. Просто – покачнулся и изо всех сил упёрся обеими ладонями в стол, успев удивиться тому, что стены казино внезапно пришли в движение и двинулись по часовой стрелке, как ржавая карусель в заброшенном луна-парке, включившаяся среди ночи от короткого замыкания на подстанции.

- Да будет тебе, Гвидо, - очень тихо и очень вкрадчиво, боясь спугнуть нечаянную удачу, промурлыкал мессир Идиго, и в рыбьих глазах его на мгновение вспыхнуло нечто среднее между просто мольбой и мольбой отчаянной, - Не кочевряжься. Кидай, раз правила позволяют. Себя не жалеешь, так хоть крупье пощади. Парень так старался.

Гвидо с грохотом возложил на стол вторую ногу – уже без сапога, который почему-то остался лежать на полу в луже пролитого кьянти.

- Мне не интересно его щадить, - альфа-легат авиации меланхолично выпятил губу и сделал неопределённый жест пальцами правой руки, средний между «гарсон, ещё пинту!» и «сдаюсь, не стреляйте», - Вот если бы он молил о милосердии… Но я же по глазам его холопьим вижу – не будет. Настоящий боец. Люблю таких. Эй, крупье! Башку подними, когда с тобой член Легатии говорит!

Жокей, оставаясь в прежней позиции, зыркнул на альфа-легата исподлобья. И зыркнул очень недобро. Для мелкой сошки, приговорённой к смерти – БОЛЕЕ ЧЕМ недобро.

- Что тебе дороже, боец? – похабно осклабившись, поинтересовался Гвидо, - Моя любовь или твоя жалкая жизнь? Выберешь первое – умрёшь. Выберешь второе – тоже умрёшь, но не героем, а трусом. Ну? Что скажешь?

Вот угадайте с трёх раз, что Жокей ответил.

***

Не угадали.

***

- Мне милее мой шанс, - произнёс Рыжий Жокей и не узнал собственного голоса, который от страха стал почему-то не тихим и заискивающим, а звонким и задиристым, - Шанс на выигрыш. Обидно в людях разочаровываться. Вы приз обещали. Мне-то что. Я сдохну, и хрен со мной. А вам жить дальше, Гвидо Кабальери. Так что вы тоже выбирайте, кем будете жить после моей смерти: человеком слова или…

- Или?

- Или шутом.

Гвидо по-птичьи свернул свою красивую голову набок и с этого неудобного ракурса ожёг Жокея изумлённо-гневным взглядом.

- Надо же, - с издёвкой пропел он, однако ноги со стола убрал, - Вывернулся. Ну что… Ты сам сделал свой выбор, никто тебя за язык не тянул. Сейчас я закажу себе двойной моркьянти с беленой и эфирным маслом и кликну адъютанта. Адъютант принесёт мою саблю. Догадайся, зачем. А пока гадаешь…

Гвидо Кабальери выдержал театральную паузу, по-бабьи всплеснул руками, покачнулся на стуле так, что чуть не полетел вместе с седалищем на пол и завершил монолог визгливым фальцетом:

- Пока гадаешь – тряси свою кружку, засранец! Тряси! Что застыл соляным столбом? Игра, мать твою! Игра!

***

… Жокей хотел шанс – Жокей получил шанс.

В самом что ни на есть прямом смысле слова.

Фишки вылетели на сукно красивым веером.

Словно не судьба их тасовала, а рука опытного мастера–витражиста, раскладывающего на гипсовой основе пронумерованные кусочки цветного стекла.

Единица.

Двойка.

Четвёрка

Пятёрка.

Шестёрка.

На жаргоне «Колесницы» эта комбинация именуется «шанс».

В числовом значении – 18.

К сожалению, шанс – единственная комбинация в костяном покере, которая не удваивается при пересчёте.

Да и зачем?

***

Завсегдатаи «Колесницы» не припомнят, чтобы на одноглазой морде Гуго когда-либо ещё в истории сияла такая счастливая ухмылка. Аж мелок от волнения расплющил о доску.

- Итоговый счёт: мессир Идиго Ильясу – шестьдесят пять очков. Мессир Гвидо Кабальери – шестьдесят шесть очков, - объявил Гуго, вытерев руки о передник, - Победитель – мессир Гвидо Кабальери. Угодно ли будет мессиру Идиго Ильясу оспорить результат методом яблока?

Завсегдатаи «Колесницы», кроме того, не припомнят, чтобы Ильясу-Дьявол когда-либо в истории отказывался от удовольствия пострелять по живой мишени.

Но всё когда-то происходит впервые.

Впервые проиграв, Дьявол впервые же отказался от пальбы. Просто встал, допил свой бокал, процедил, ни к кому конкретно не обращаясь «Я предупреждал», пинком отшвырнул стул и вышел в ночь, оставив после себя лишь непотушенный окурок сигары и едкую вонь давно не стиранных носок.

Из присутствующих в игорном зале один Жокей понял тайный смысл реплики бронетанкового альфа-легата.

«Гвидо не бойся. Меня бойся».

Поздно, Дьявол. Явка всё равно провалена. Самое малое через три часа Жокея в «Колеснице» уже не будет. А где он будет – узнаете завтра из газет, собаки имперские.

***

Через три часа Дьявол вернётся в «Колесницу» - с отрядом спецназа Схолии и ордером на арест Жокея, яко же вражеского лазутчика. Не то чтобы он что-то разнюхал – нет, обычная практика такого рода каверз: хочешь кому-то отомстить – обвини в шпионаже. А пока магистры Схолии разбираются и ищут улики, может много воды утечь, да и сам арестант по двадцать раз изменить мнение о времени и о себе-любимом. Например, чистосердечно уверить себя в том, что всю сознательную жизнь получал от Предатиума дирхемы за продажу повстанцам секретных технологий. Или в том, что в Пустыне можно выжить. Одинаковая чушь – но после полугода ночных допросов, иголок под ногти и голых проводов под напряжением, засунутых в задницу многие внезапно научаются говорить и думать чушь.

В случае с Жокеем Дьявол абсолютно случайно попал в точку. И, не разминись они буквально на полчаса – носить бы Идиго на его бычьей шее Пурпурную Селезёнку первой степени, а Рыжему дёргаться под током в казематах Схолии. Но… но… но…

Дьявол вернётся – но не застанет Жокея. А Гуго трогать побоится. Потому что ведает: пытались уже некоторые Гуго обидеть. По странному стечение обстоятельство большинство этих смельчаков сейчас тюремную баланду хлебают пополам с кровавыми соплями. Так что, можно сказать, ушёл Идиго из «Колесницы» неотомщённый. Так, по мелочи оторвался: игральный стол сломал, кости конфисковал и пару-тройку штатных шлюх задержал до выяснения личности.

Личность же самого Жокея в этот волнительный момент пытался выяснить другой участник покера – Гвидо-Шут. Впрочем, глагол «пытался» в данном случае не самый точный. Трудно совместимый с бутылкой кьянти на приборной доске «Солнцезатмевающего», парящего на высоте трёх миль над серебристой гладью океана, в плотной и душной вате перистых облаков, лишь слегка задевающих краями убывающую луну.

«Почему Жокей?»

В самом деле, почему?

«Ну… «Колесница» же. А я там вроде как – возница. Рулю, типа».

«Рулишь не ты. Рулит Гуго. А кто рулит уже самим Гуго – ооооочень большой вопрос, на который не советую искать ответов. Выпьем».

«А «зетка»?»

«Автопилот со смешным именем Пак подчиняется голосовым командам. А для таких команд не нужно быть трезвым как стекло. Как сказано в трижды проклятом Оружейном Кодексе, «Трезвость да питает мудрость, силу и целомудрие, иначе она – лишь посох слепца и хворост в огне гордыни». Глава семисотая, стих пятый».

«Четвёртый»

«Вот ты и попался, шпионыш. Сидеть! Не умеешь следить за языком – отрежь его и скорми псам! Откуда простому крупье знать такие тонкости вражеской книги? Ты НЕ крупье! Ты лазутчик!»

… - Вот ты и попался, шпионыш, - по надменному лицу Гвидо Кабальери растеклась торжествующая ухмылка. Так ухмыляется охотник, три дня напролёт сидевший в засаде и утром четвёртого дня поймавший в прицел долгожданную дичь, - Сидеть! Не умеешь следить за языком – отрежь его и скорми псам! Откуда простому крупье знать такие тонкости вражеской книги? Ты НЕ крупье! Ты лазутчик!

Перед лицом Жокея мерно мерцал дисплей автопилота, в левом углу которого переливалась таинственными огнями навигационная карта. Наискось на эту карту внезапно легла угловатая тень человека, стоявшего за спиной. Как причудливо тасуется колода. Только что этот человек сидел одесную, пьяно развалясь в пилотском кресле, потягивал кьянти из горлышка и заплетающимся языком пытался философствовать на тему трезвости. Уже смешно. А спустя секунду после того, как Жокей произнёс слово «Четвёртый» - уже стоит за спиной на вполне себе твёрдых ногах и ласкает затылок собутыльника пистолетным дулом.

И что тут ответишь? «Я не лазутчик?»

На Жокея в одночасье навалилась смертельная, свинцовая усталость. Вот уж подлинно: три часа могут вымотать больше, чем три года. Три года бесконечной смены шифров, паролей, явок, связных, заданий и масок. Хотя нет, маска-то всё это время была одна и та же: крупье в казино «Колесница Фортуны», элитном игорном заведении муниципалитета Бьенно. Три года ежевечерних депеш, посылаемых со старенькой рации в винном погребе. О которой Гуго, разумеется, знал. Депеш – ни на одну из коих ни разу не пришёл мало-мальски внятный ответ. Вроде «Принято». Игра в одни ворота. Трёхлетний диалог с самим собой. Они там, в Предатиуме, вообще читали его шифровки?

Но оказалось, что за три часа на лезвии бритвы, отсекающей мир живых от мира мёртвых, организм устаёт гораздо сильнее. Зря он расслабился после игры. Ой, зря. Это ведь Гвидо. Про таких, как Шут, говорят: «Семь пятниц на неделе». Вот он посылает адъютанта за саблей, чтобы одним махом отчекрыжить Жокею башку. А вот он уже тащит Жокея за свой стол, наливает пинтовый стакан мортвейна, теребит за вихры и шепчет на ухо: «Ты заслужил мою любовь». Вот он отлучается за второй пинтой, а по возвращении без экивоков хватает Жокея за рукав: «Идиго на подходе. С ватагой охранцов. Смываемся огородами, мой мальчик».

Гвидо сдержал слово. «Зетка – твоя, Рыжий. Управление простейшее – обезьяна справится. Здесь – кнопка активации автопилота. Здесь – навигационная карта. Здесь – индикаторы высоты и уровня топлива. А здесь – ключ бомболюка. Код активации – 88564ХХХ. Ну так, на всякий пожарный. Вдруг. Запомни его – записывать коды на моём борту не принято. Автопилота зовут Пак. Вы подружитесь, я знаю – оба дебилы, каких свет не видел. Я ещё посижу тут с тобой, не возражаешь, новый хозяин «Солнцезатмевающего»? Как надоем – только мигни. Капсула катапультирования в соседнем отсеке – вот я тут, а вот я уже там, ха-ха. Кстати, почему – Жокей?»

- Я не лазутчик, - шепчут пересохшие губы Жокея.

Ледяное дуло, чиркнув напоследок наискось вдоль шеи – от мозжечка к дельтовидной мышце – послушно замирает где-то в районе левой лопатки.

- Не понимаю, - это удивительно, но в голосе Гвидо нет гнева, нет торжества, нет упоения страхом жертвы, - Один! Один порядочный человек на весь Бьянно! И тот – шпион. Один! Кого я мог бы чисто теоретически полюбить – если бы не был Гвидо Кабальери! И тот – враг! Ты хочешь жить в таком нелепо слепленном мире, Жокей? А? Хочешь? Ну и дурак!

Сухой щёлк взводимого курка за спиной.

- Впрочем, - это ещё более удивительно, но голос Гвидо дрожит, не то от обиды, не то от смеха пополам со слезами, - мне плевать. Плевать на тебя, себя и сто тысяч раз – на Императора. На повстанцев, Оружейника, Схолию, Легатию и всю эту дурацкую войнушку. Я делаю то, что моя левая нога захочет. Точнее, правая рука. А моя правая рука сейчас желает нажать на спусковой крючок.

Выстрел.

***

… а когда Жокей открыл глаза, вытащил голову из плечей, выудил из шевелюры запутавшиеся в ней осколки осветительного плафона, продышался и прекратил мелко трястись –

- альфа-легата на борту «Солнцезатмевающего» уже не было.

***

Автопилот Пак, выдержав вежливую паузу, подал голос откуда-то с потолка.

- Экселенц катапультировался. Жду корректировки маршрута.

Жокей, не отрывая замороженного взгляда от дисплея, по которому бежала вязь замысловатых циферок и зубодробительных терминов («дифферент 17- от линии горизонта, ветер с-з 3-5, 3100, t -10, ФТ 98 процентов нормы для б.м. ввести код»), только икнул в ответ.

- Я жду, новый хозяин.

По оливковому траверсу карты в верхнем углу дисплея расслабленно ползла крохотная оранжевая точка. Ах, да. Это «Солнцезатмевающий». Понять бы ещё, в какой точке ойкумены он сейчас находится. Координаты «51 сш/104зд» несведующему в аэронавтике Жокею мало что говорят.

- Хозяин?

Жокей раскрыл ладонь и с интересом уставился на треугольный осколок матового стекла, зажатый между большим и указательным пальцем. По линии жизни алой струйкой сочилась кровь. Странно. А боли нет. Словно это не его рука.

- Прости, - глухо пробормотал он, - Но я не разбираюсь в координатах. Мне нужен Крониум. Дворец Императора. Мы летим туда.

- Зачем?

- Для автопилота ты слишком любопытен.

- Для человека, не отличающего восток от запада, вы слишком невежливы. Но я понял команду. Курс 51 градус северной широты, 100 градусов западной долготы. И советую выровнять угол атаки. Иначе через минуту мы врежемся в прибрежные скалы. Подсказка для новичков: крайний левый тумблер. Двадцать градусов против часовой. Двадцать градусов-то вы в состоянии отмерить?

Продолжать дерзить автопилоту на высоте три тысячи футов, да ещё и за штурвалом совершенно незнакомой машины Жокей счёл крайне неразумным вариантом. Покорно повернув тумблер на требуемое деление, он встал со штурманского кресла и, добравшись на негнущихся ногах до иллюминатора, изо всех сил упёрся в него взмокшим лбом.

Собственно, бояться глупо. Он ведь не собирается выживать любой ценой. Долететь до дворца, открыть бомболюки, сбросить груз, закрыть бомболюки, вернуться на штурманское место и спокойно ждать смерти. Судя по туманным намёкам Гвидо, сторожевые зенитки Крониума разметут «зетку» на атомы ещё до того, как осядет пыль и осыплется на землю крошево. А может быть, и раньше. Но вроде бы система оповещения «свой-чужой» на батареях имеется – значит, есть шанс. Крохотный, но – есть.

Прибрежные скалы вынырнули из плотной зяби перистых облаков и бугристой шкурой дракона проплыли под брюхом «Солнцезатмевающего» куда-то в направлении кормы. Затем шкура дракона сменилась бледно-жёлтыми завитыми волнами, похожими на потёки от пролитого чая на ветхом пергаменте.

- Входим в зону Пустыни, - холодно сообщил Пак, - Атмосферное давление за бортом выше нормы на тридцать единиц. Советую взять севернее.

- Иначе?

- Экселенц таких вопросов никогда не задавал. Но вам поясню, - в голосе Пака на мгновение мелькнуло брезгливое сочувствие, - Над морем – седловина циклона. Над пустыней – антициклон. Резкий переход из зоны низкого в зону высокого давления может вывести из строя приборы. И повредить обшивку. Экселенц обычно заходил с юга.

- Зачем?

- Я не интересовался.

Нет. Что-то не так, подумал Жокей и ощутил под ложечкой волну тошнотворной тревоги. Не мог Гвидо, расколов шпиона повстанцев и не убив его на месте, просто так уйти. Наверняка какую-то подляну подкинул на прощание. Например, оставил неверный код. Или предупредил сторожевую батарею Крониума о приближении незваного гостя. Или просто, тупо и незамысловато активировал на борту взрывное устройство – которое сработает за пять минут до подлёта к дворцу.

Или…

Ладно, хватит трусить. Слишком сложная комбинация для обычной ловушки: расколоть врага, заманить его на корабль, отправить с полным боезапасом навстречу самой желанной сердцу повстанца цели – вместо того чтобы просто шлёпнуть. Или передать в руки агентов Схолии.

Но! Зачем-то он спас Жокея от лап Идиго? Месть конкуренту?

Или…

Или Гвидо ХОЧЕТ, чтобы безумный план Жокея воплотился.

«Мне плевать. Плевать на тебя, себя и сто тысяч раз – на Императора. На повстанцев, Оружейника, Схолию, Легатию и всю эту дурацкую войнушку. Я делаю то, что моя левая нога захочет».

На карте в левом углу дисплея, прямо под оранжевой точкой «зетки», на мгновение вспыхнул и тут же погас еле уловимый зелёный сигнал.

- Что это было, Пак? - Жокей, оторвавшись от иллюминатора, кинулся к штурманскому креслу и вперил тревожный взгляд в карту, - Что это было только что? Зелёное? У нас гости, Пак? Нас атакуют?

Проклятие. Эта механическая скотина словно бы и не слышит вопроса. Остаётся радоваться тому факту, что дифферент от линии горизонта – 3+, ветер не зарегистрирован, 3100, t -70, ФТ 56 процентов нормы, для б.м. ввести код.

Чёрт. Он НЕ ЗАПОМНИЛ кода. Дурья башка. Восемь…восемь… пять… а дальше-то как?!

Пак саркастически пискнул.

- Простите, - автопилот сегодня явно не настроен был на светскую беседу, - Я перезагружал некоторые системные файлы и не слышал вашего вопроса. Зелёный сигнал на карте – это маяк одного повстанца. Которого мы вчера сбросили в этом квадрате. После допроса. Судя по слабой интенсивности сигнала, повстанец умирает. Но пока – жив. Иначе сигнал вообще не появился бы на дисплее. Я удовлетворил ваше любопытство?

Ну вот, собственно, и ответ на вопрос «Какого хрена Рыжий Жокей тут делает в столь неурочный час». Дарит шанс – как всегда. Только на сей раз – тому, кто этого действительно достоин.

- Более чем, - прошептал Жокей и вздохнул, не то с тоской, не то с облегчением, - Пак, я… я отменяют стартовое задание и корректирую маршрут. Мы садимся. Прямо здесь и сейчас. Рядом с точкой, откуда только что шёл зелёный сигнал. Садимся и забираем повстанца на борт. Как поняли, приём.

Пак на несколько секунд плотно завис. Так зависает коршун над полевой мышью, прижавшейся к траве. Так зависает на цифрой «12» секундная стрелка, знаменуя наступление новой минуты бесконечного бытия. Так зависает блаженная тишина после последнего выстрела войны.

- Запаса фотонного топлива хватит только на посадку и взлёт, - задумчиво сообщил автопилот, и в его голосе на сей раз не было привычного брезгливого сочувствия, - Последняя шутка экселенца. Я не предупредил. Простите меня.

Жокей, не отрывая напряжённого взгляда от навигационной карты, равнодушно пожал плечами.

- Что-нибудь придумаем, Пак. Я повторяю приказ. Снижаемся и забираем на борт источник сигнала. Запасы еды и воды, я надеюсь, на корабле в достатке?

Пак мигнул в ответ пятьюдесятью индикаторными лампочками приборной доски. А затем... затем на дисплее вместо унылой и маловнятной абракадабры цифр и символов загорелась простая, как удар в лоб, и такая же с ног сшибающая надпись:

«ДО ВЗРЫВА ТРИ МИНУТЫ СЕМНАДЦАТЬ СЕКУНД»

— Я соврал насчёт последней шутки экселенца, — с виноватой улыбкой в голосе сказал Пак, — Это была предпоследняя. Последняя случится через три минуты. Вместе с запасом еды и воды господин Гвидо оставил за приборной доской четыре килограмма пластитовой взрывчатки. Соединил с часиками и завёл на семь утра. Приятного пробуждения, новый хозяин — и мягкой посадки.

***

Дата добавления: 2015-07-24