Выворачивание/Отражение

Переход как «выворачивание», при котором Внешнее и Внутреннее меняются местами. «Вывернутая наизнанку» культура – похоронная, карнавальная. Юродивость. Выворачивание как отражение, и примеры этого в мировой культуре и психотерапии. Сравнение двух аспектов Бытия – чувственного и запредельного – и их взаимосвязь. Символическое мышление как отражение всеобщей связи явлений. Первое правило отражения. Стадия зеркала Ж. Лакана. Феномен Двойника и близнечный мотив в психологии и культуре. Различные типы зеркал. Первичная и вторичная идентификация и самоидентификация. Личность как динамичная система Отражающегося и его отражений: норма и нарушения. Семантический ряд понятия отражения и его семантический двойник – семантический ряд понятия отображения.

Обозначив исходное, трансцендентное состояние мифобытия как Внутреннее, а нынешнее состояние – как Внешнее[68], можно описать сам процесс Перехода из одного состояния в другое как «выворачивание» (П. Флоренский): Трансцендентное переходит в Чувственное через выворачивание наизнанку, распахивание, разворачивание. Отсюда сущность любой мистерии, любого сакрального действа заключается в необходимости, признании, обыгрывании и переживании индивидом момента «выворачивания» бытия, при котором для него Внешнее становится Внутренним, а Внутреннее – Внешним. Соответственно, имеются и базовые условия для такого Перехода (магического путешествия): а) найти и обозначить вход («дверь», горловину); б) найти способ Перехода; в) найти форму, позволяющую находиться в ином аспекте бытия – иначе, соответствующее тело. Каждая религия и мистическая практика имеет собственные варианты этих требований. Например, у христиан «дверью» является Голгофа, а одним из способов перехода выступают хлеб и вино причащения.

В любой символической деятельности важное место занимает карнавальная = перевернутая/ вывернутая наизнанку культура, или культура антимира, того света. Например, в литературе существует описание похорон у древних руссов, составленное очевидцем – византийским наблюдателем, которого поразили два необычных момента в обряде. Первое – это то, что прощавшиеся близкие люди покойного, лежавшего на приготовленной к сжиганию ладье, шли к нему по специально проложенной тропе одетые выше и обнаженные ниже пояса. Второе – то, что обрядовая похоронная речь была матерной. Однако с точки зрения идеологии и практики перехода здесь как раз нет ничего необычного: похороны – это такое состояние бытия, когда посюсторонний мир вступает в контакт с потусторонним. Следовательно, необходимо неукоснительно соблюдать определенные правила, позволяющие, с одной стороны, перевести покойного из одного мира в другой, а с другой – не допустить смешения этих миров и в частности – не допустить, чтобы потусторонние силы смогли войти в мир человеческой жизни.

Отсюда и так удивившие византийца манеры. Обнажение участников обряда ниже пояса, равно как и табуированная речь, указывают на то, что, во-первых, граница между двумя мирами открыта, а во-вторых, что антимир – это вывернутый наизнанку наш мир. Следовательно, находясь в сакральном хронотопе похорон, его участникам необходимо вести себя по законам этого хронотопа. На потусторонность, вывернутость мира умерших по отношению к миру живых и указывают как обнажение срамных мест тела, так и употребление «вывернутой», бранной речи, с одной стороны, являющейся нормальной для «того света», с другой – указывающей на то, что участники обряда находятся в зазеркалье и подчиняются законам последнего.

Сказанное относится, например, к русским скоморохам. Их отличительными чертами были: а) одетая наизнанку либо шутовская одежда; б) хождение на руках («навыворот»); в) инвективная (матерная, бранная) речь (см. об этом параграф 3.3).

Интересно, что католическая церковь не отменила карнавалы (по сути – те же вакханалии, сатурналии), а придала им вид безобидного ряженого действа. Психологически же карнавал играет важную роль: он позволяет человеку сбросить накопившийся за год груз невротического состояния, вызванного пребыванием в жесткой культурной структуре (понимание культуры по Фрейду).

Идея выворачивания имеет прямое отношение и к юродству. В Евангелии Иисус укоряет верхушку иудейского общества за то, что они подобны гробам: красиво украшены снаружи, но полны нечистот внутри. Про юродивых можно сказать с точностью наоборот: они чисты (социально и конвенционально) внутри и «грязны» снаружи (иначе – воспринимаются таковыми в силу нарушения ими общепринятых норм и ожиданий). Здесь же можно вспомнить призыв апостола Павла «стать безумными для мира сего», поскольку, кто умен в глазах мира, тот безумен для Бога[69].

В общем, юродство можно рассматривать как:

1) социальную провокацию = усиление и выпячивание социально неприемлемых, негативных черт; следовательно,

2) выражение трансцендентного социальными средствами (через их отрицание);

3) способ не-делания (о не-делании см. параграф 5.3);

4) состояние «нищеты духом», отказ от Я-образа/ Я-концепции[70];

5) принесение себя (и экономически, и социально, и психологически) в жертву – через отторжение себя от общепринятых представлений и норм, а также от социальных и родственных отношений[71];

6) пребывание в лиминальном состоянии (о лиминализации см. параграф 5.4);

7) способ восстановления диалога между конвенциональным и трансцендентным модусами на базе символического – следовательно, восстановление полноты личности как диполя «Я – Другой»;

8) доведенное до предела состояние «падения в пропасть» – на самое дно социальной и экзистенциальной отверженности, когда это дно становится «узкими вратами», или «узким путем», спасения[72].

В рамках христианской традиции юродство вытекает из самой судьбы Иисуса Христа: неприятие Его власть имущими, признание сумасшедшим, Его казнь самым позорным в то время способом, Его богооставленность на кресте, глумление над Ним толпы зрителей во время Его крестной казни, наконец, Его посмертное сошествие в ад – все это демонстрирует принцип выворачивания: чтобы стать первым в Царствии Небесном, надо стать последним в этом мире. Для юродства отнюдь не фигурой речи, а буквальной инструкцией являются слова Иисуса «Я есть путь…» и Его призыв: «возьми свой крест и следуй за Мной» – по пути скорби, отвержения, непонимания.

В целом же, личность, демонстрирующая юродство, представляет собой символ с бесконечным набором значений, интерпретация которых как со стороны, так и ею самой себя, порождает обширное множество знаковых систем – мифологических, социальных, ритуальных.

При выворачивании Внешнее и Внутреннее, реальность и иллюзия меняются местами. Т.о. можно охарактеризовать выворачивание как отражение – поскольку при отражении происходит смещение: правое становится левым и наоборот, а то лицо, которое я вижу в зеркале, не есть то же лицо, которое в нем отражается[73]. Сюда же относится и поверье, что у оборотней в зеркале будет отражаться не внешняя, а внутренняя, истинная, «свернутая» суть. Этот процесс, который можно также назвать Встречей, широко представлен в мировой культуре. Мы приведем тезисно лишь несколько примеров:

1) Оборотничество: превращение человека-оборотня в зверя и наоборот при выворачивании наружу внутренней сущности у обоих[74].

2) Близнечные пары: культурный герой и трикстер.

3) Идея двойника как отражение универсального принципа расщепления бытия и связи расщепленных аспектов (дух-помощник у шаманов, смертная и бессмертная части личности и пр.).

Эта же идея используется в психотерапии, в частности, Г. Назлояном[75]. Пожалуй, именно в его портретотерапии хорошо видно, что выворачивание есть отражение: законченный портрет передает то выражение лица, которое было присуще пациенту до лечения, а не то, которое соответствует здоровому состоянию последнего.

Вспомним, что одной из осей исходного мифа выступает ось жертвоприношения. А любое жертвоприношение связано с выворачиванием внутренней плоти жертвы наружу: разрезается шкура, выливается кровь, обнажаются мышцы и внутренние органы. Идея жертвы, жертвенности – как выворачивания изначально сокрытого, тайного во внешнее – лежит в основе любых мифов, объясняющих как генезис, так и показывающих путь к спасению = воцелению (расчленение Первосущества – животного или человека; мессианские мифы). Отсюда именно идея Жертвы является главным условием устранения разрыва между реальным и идеальным бытием.

Поскольку Трансцендентное невыразимо словами, мы можем охарактеризовать его, отталкиваясь от характеристики сложившегося у нас образа мира. В этом случае про состояние предбытия, или инобытия, мы можем сказать следующее:

1) оно индифферентно – т.е. не структурировано на объекты (как устойчивые формы) и отношения[76];

2) оно континуально = непрерывно;

3) оно целостно и непротиворечиво (= не разлагается на отдельные элементы), и все отношения внутри него имеют непосредственное выражение;

4) оно для нас непознаваемо, его можно пережить либо в без-образном мистическом опыте, либо в символической форме.

Наше же представление о мире характеризуется, соответственно, обратным:

1) мир дифференцирован = объективирован, раздроблен, разграничен;

2) мир дискретен в своем восприятии-описании;

3) первоначальная целостность в его восприятии утрачена, вместо нее – многообразие проявлений; единость переходит из естественного качества в метафизическую категорию;

4) связи из непосредственных становятся опосредованными; процесс познания есть процесс поиска связей между явлениями; при этом познание осуществляется либо при соотнесении объектов друг с другом (релятивизм), либо при соотнесении объектов-частей с образом идеального целого (феноменализм);

5) его можно описать, означить, сообщить ему определенную логику.

Поскольку наш мир образуется при выворачивании, или при отражении, исходного бытия, то реальное и ирреальное меняются местами: реальное становится трансцендентным, а ирреальное – реальным. При этом, например, в буддизме формулируется, что базовым условием, определяющим жизнь любого существа, является страдание. Мы можем добавить в свете уже сказанного, что страдание появляется в результате выворачивания исходного сакрального состояния в наш мир, при котором исходное реальное – Внутреннее – становится иллюзорным, переходя на уровень символического восприятия (сновидения, видения, иного опыта переживания Трансцендентного), а иллюзорное – Внешнее, – реальным. Нетрудно заметить, что именно страдание лежит в основе экзистенциальных данностей: человек страдает, потому что он ощущает себя конечным, немощным, зависящим от тела, одиноким, несвободным (и в своих желаниях, и в их реализации), с чувством, что не он решает и выбирает, а за него.

В целом же символическое мышление выстраивает образ мира как систему пар следующих оппозиций:

Трансцендентный мир Привычный для нас мир

сакральный профанный

подлинно-бытийный иллюзорный

гармоничный хаотичный

мир Духа мир материи

внутренний внешний

мир идей/архетипов[77] мир вещей[78]

реальный отраженный

Центральной идеей всех переходов из одного мира в другой является идея бессмертия, понимаемая прежде всего как акт умирания-и-воскрешения. Мы можем смело утверждать, что идея бессмертия как цикличного возрождения составляет смысловое ядро личности вообще [79]. Все обряды посвящения, инициации, все религиозные культы есть культы возрождения (воскрешения, второго рождения). В другой мир нельзя попасть, не умерев в этом; для возвращения назад надо умереть «там» (шаманские инициационные переживания это очень хорошо показывают).

Из признания существования двух аспектов единого мифобытия логично вытекает, что земной мир есть отражение небесного, а небесный есть исходная матрица земного. Поскольку же миры вывернуты по отношению друг к другу, то время «здесь» переходит в вечность «там». Следовательно: 1) «там» уже записано все то, что было, есть и будет «здесь», и это можно попытаться просчитать; 2) в силу взаимосвязанности сделанное в каждый момент «здесь» имеет место «там» (вспомним слова Христа к апостолам: «и все, что свяжете здесь, свяжется и на небесах; что развяжете здесь, развяжется на небесах»). Т.с. мы имеем соединение двух логически противоположных догматов, единство которых может только переживаться в душе, но не выражаться словами («верую, ибо это абсурдно»): догмат об Абсолютной Воле, без которой «ни один волос из головы не упадет», и догмат о свободе воли человека.

Из первого следуют все оракулы (кости, карты, гадание по ладони, внутренностям животных, полету птиц и пр.), а из второго – вся инициационно-посвятительная и культовая практика любых ритуальных телодвижений (в т.ч. такие психокинестетические системы, как йога, цигун, кэмпо, танцы). Все виды странничества – крестовые походы, Конкиста, Великие географические открытия, миграции – все это есть внешняя (экономическая, политическая, этногенетическая…) форма проявления внутренней, архетипической потребности достижения сакрального личностного центра, спроецированного вовне (сначала это был поиск Индии, земного Иерусалима, затем – Беловодья, Китежа, Шамбалы, Эльдорадо, Небесного Иерусалима).

Каждую из трех выделенных ранее мифологических осей исходного метамифа можно также соотнести с одним уже не из двух, а из трех уровней развитого мифологического пространства: нижний мир (антикосмос) – с идеей жертвенности (символы жертвы – зарытое в землю зерно, «проглоченный» неофит), средний мир (наш обычный) – с идеей героичности (наше бытие образуется в результате действий культурного героя), верхний мир (небожителей) – с идеей космогенезиса (этот уровень в различных религиозных, философских и мистических системах есть образ исходного, догреховного бытия). Соответственно, одним из наглядных символов самого метамифа выступает мировая ось, объединяющая все три аспекта – в частности, мировое дерево – образ, обязательно присутствующий, пожалуй, в любой культуре.

Итак, в своем функционировании символическое мышление опирается на идею всеобщей связи явлений, естественно вытекающей из мифологемы генезиса как акта жертвоприношения и выворачивания наружу внутреннего пространства первожертвы. Эта идея сформулирована, в частности, в известном высказывании: «Что внизу, то и наверху; что внутри, то и снаружи». Эта же идея лежит и в основе проективных методов в психологии, и в основе обучения, например, в дзэн-буддизме. Монастырская психотерапия основана на признании адекватных и устойчивых связей между внешним событием и внутренним состоянием: определенная внешняя работа упорядочивает душу. «Иди вымой миску» = очисти свой ум до состояния полной пустоты; «глубоки ли воды дзэн?»[80] – нырни и проверишь; наведи порядок в келье или храме – наведешь порядок в душе; упорядоченное, простое убранство кельи – отсутствие суеты в душе; любая ручная работа – состояние созидания, творчества, проникновения в суть вещей и в то же время – спокойного бездиалогового созерцания. Эта же идея лежит и в таком явлении, как тотемизм, где тотем – это знак, означивающий некий коллективный символ, указывающий на него.

Символическое мышление пытается выразить переживаемое субъектом исходное единство бытия, создавая взаимосвязанный ряд архетипических образов, выражающих базовую потребность субъекта в ориентации в пространственно-временном событийном континууме. Важнейшие атрибуты экзистенциального континуума – центр, направление движения и граница – могут быть выражены различными образами: центр мира – ось мира – мировое древо – гора – копье, стрела – луч света – башня – фаллос – пещера – утроба – матка – чаша – сердце – цветок (роза, хризантема, лотос) – сосуд, вместилище – город – лодка, корабль – вульва – лабиринт – яйцо – луна – граница.

Как видно, в этом ряду объединены различные противоположности по оппозициям «верх – низ», «подвижное – неподвижное», «мужское – женское», «центр – край», «вытянутое – округлое», «внутреннее – внешнее», «сакральное – профанное», «наполненность – пустота». Такое оппозиционирование возникает потому, что сами слова и образы как знаки обладают дискретно-семиотической природой, а наши ощущения – континуальны и не имеют четких границ и условий своего проявления. И тем не менее, символы данного ряда взаимопереходны и образуют единое мифологическое дискурсивно-образное пространство.

Т.о., глядя на вышеприведенный ряд символов – единых в своей сути и различных в дискурсивно-образной форме, – уже можно сформулировать первое правило отражения как психологического (мифотворческого) процесса: в процессе семантического отражения (по-другому: в процессе означивания = поиска семантической координаты в данной семиосфере) тех или иных образов и/или понятий семантический знак отражаемого меняется на противоположный. Это хорошо видно в мифологике: любая культура содержит миф о существовании в прошлом «золотого века», который был утрачен в силу какого-либо стохастического фактора. При этом райский мир описывается в терминах, выступающих антитезами характеристик современного мироздания. Так, базовыми составляющими нашего мира выступают немощь, страдание, причинность (карма) и смерть. Соответственно, качествами исходного мира, который вновь проявит себя в определенных условиях (после смерти субъекта, или всеобщего конца света, или достижения определенного уровня развития науки и техники) являются отраженные оппозиции – всемогущество, счастье, свобода и бессмертие.

Другой пример хорошо просматривается во всей истории 20-го века; это – уже упоминавшееся коммунистическое движение, которое мы охарактеризовали как отраженный, или «вывернутый наизнанку» иудейский мессианизм (см. параграф 2.2) и которое, отринув все атрибуты мессианизма в их традиционном обозначении, тем не менее, сохранило их в другом обличии[81].

Подобное свойство присуще, согласно Ю. Лотману, любой семиосфере в целом: явление, лежащее за границей (или на границе) семиосферы, воспринимается внутри последней как чуждое ей, как ее антитеза. Лотман же сформулировал и другой закон: всякое явление, оказавшись на границе семиосферы, так или иначе движется к ее центру, при этом все больше становясь своим, все больше «обесцвечиваясь». Т.о. именно на краю семиосферы интенсивность протекания процессов максимальна; а сам край выступает своего рода зеркальной границей, отражающей любые внешние события[82].

Акт выворачивания, или отражения, тесно связан с другим базовым психокультурологическим феноменом – с наличием Двойника как необходимого условия существования личности (в культуре это – фигуры близнеца, оборотня, волшебного помощника, культурного героя и трикстера; в психологии – состояние личностной расщепленности, взаимодействие Наблюдателя и Я-образа, наше восприятие себя через зеркальное отражение…).

Согласно Ж. Лакану, бытие человека есть его «выпадение» из исходной реальности, разрыв с нею. Т.о. человек изначально расщеплен, фрагментирован, лишен своей целостности, к которой он неосознанно стремится. И все дальнейшее его развитие проходит в направлении выработки механизмов, позволяющих эту расщепленность компенсировать. Впервые такой механизм включается на «стадии зеркала» (6 – 18 месяцев), которая характеризуется тем, что ребенок начинает узнавать свое зеркальное отражение. Значение этой стадии в том, чтоименно благодаря схватыванию своего отражения ребенок заключает свой внутренний опыт в рамки своего телесного отражения и тем самым формирует в своей психике образ себя как единого, целостного существа – того, кого ему не достает. Парадоксальность ситуации заключается в том, что именно отражение становится для ребенка исходной реальностью, глядя на которую, он формирует и оценивает себя (впрочем, сказанное о ребенке, справедливо и по отношению к взрослым). Т.о. первый компенсаторный механизм заключается в запечатлении в своей психике своего же визуального образа – двойника. Т.е. Я каждого из нас (Я-образ) – это всегда отраженный в зеркале образ индивида, с которым тот отождествляется. При этом мы должны напомнить о том, что то, что находится на границе семиосферы, представляется для самой семиосферы чуждым ей. В данном случае эта чуждость предстает в форме вывернутого наизнанку образа – что легко видно на примере оптического образа, в котором правое и левое поменяно местами. Поэтому у нас нет никаких оснований считать, что наши другие отражения – Я-концепция и Я-ролевое – не представляют собой аналогичный «выворот». Вопрос только в том, по каким критериям он оценивается.

Еще один аспект отражения заключается в том, что мы не воспринимаем свои отражения «в чистом виде»: мы воспринимаем себя всегда оценивающе, с точки зрения должного – индивидуального и коллективного. Этот факт лег в том числе в основу представлений Лакана о личности, в его трехрегистровую модель, в которой Реальное представляет собой нашу изначальную реальность, невыразимую знаками, которой человек лишается в момент своего рождения; Символическое предстает как голос Другого; а Воображаемое представлено Я-образом – исключительно иллюзорным феноменом, по мысли Лакана, образованным нашими желаниями.

Стадия зеркала знаменует собой вхождение человеческого существа в Воображаемое. Сущностью и вершиной проявления данного регистра является Образ с большой буквы, который: а) идеален, т.е. совершенен; б) иллюзорен (существует как воображаемое представление); в) формирует личностное представление и поведение; г) отчужден от субъекта. В связи с этим личность предстает как сумма «Я + Мое». Исходная расщепленность личности при этом никуда не исчезает и принимает в Воображаемом форму постоянного стремления субъекта к восприятию себя как результата слияния «Я» и «Мое» в «Я-идеальное», что обозначается термином «Мое Я».

Природа последнего двойственна: с одной стороны, для субъекта это его идеал, к которому он стремится; с другой – наличие границы (зеркальной поверхности) диктует принципиальную невозможность устранения исходной расщепленности. Поэтому Лакан переиначивает соссюровскую формулу знака, делая акцент не на единстве означающего и означаемого, а на той черте, которая их разделяет и которая есть поверхность зеркала. Т.е. мы можем осознавать себя как целостность, только соотнося себя с другим – образом или субъектом, – не будучи с ним в состоянии подлинного единства.Отсюда – наша постоянная расщепленность с самим собой, отсюда же – наше постоянное стремление к воцелению, к устранению экзистенциального разрыва. Т.е., по мысли Лакана, человек всю свою жизнь пытается (осознанно или нет) устранить разрыв себя со своим образом – с тем феноменом, который находится вне его, но который субъект отождествляет с собой.

Феномен Двойника известен во всех культурах, где он обыгрывается в той или иной форме близнечного мифа. Все мифы, где встречаются близнечные сюжеты, условно можно разделить по типу встречаемой в них близнечной связи. В одной группе близнецы действуют вместе (Геракл и Ификл, Ашвины, Диоскуры), в другой – выступают антагонистами (Осирис и Сет, Ромул и Рем), в третьей – один из братьев «сходит на нет» (Прометей и Эпиметей), в четвертой группе действуют брат и сестра (Сет, Осирис и Исида; Яма и Ями), к пятой группе можно отнести зооморфные мифы, в которых братом выступает какое-либо животное. Двойниками выступают и тотемы, и духи-помощники шаманов, и тень, и куклы, и «тонкие» сущности человека (душа, ка, ба, «тело сновидения»…). Близнечные мотивы присутствуют и в Библии: Исав и Иаков, Моисей и Аарон, Иисус и Иоанн Предтеча (двоюродные братья), Иисус и Фома (Близнец) Неверующий, апостолы братья Иоанн и Иаков (на этот мотив указывает их прозвище – «боанэргос», или «сыны громовы»). В самом широком значении двойниками выступают и супруги, и товарищи, и просто собеседники[83].

К проявлениям двойничества относится и феномен оборотничества. Тот же капюшон у эскимосов символизировал переход от человека к животному и наоборот. В семантике русского языка сохранились слова, указывающие на данный феномен, образованные от корня «В (Б) – Л»: Велес-Волос, волк, белка, волхв, белый/белёсый, блеск, бледный, волшебник, сюда же можно добавить и такие слова, как Вальхалла, вельд (луг, где пасутся кони – священные животные «того света»), Ваал, Вельзевул, киплинговского медведя Балу (косматого лесного человека), англ. wild (дикий)… Т.о. данный исходный корень означивал собой понятия, которые имеют такие общие черты, как: «лохматый»/ «косматый», «блестящий»[84], «прозрачный»[85], «потусторонний»/ «запредельный» – т.е. все понятия, характеризующие Двойника как противоположное человеку существо.

Согласно представлениям Р. Жирара, двойник не может занимать один и тот же объем пространственно-временного континуума (аналог принципа Паули в квантовой механике); он должен отличаться по каким-либо параметрам от своего образца. Братско-близнечные мифы в том числе демонстрируют и эту идею, когда один из братьев выступает в роли культурного героя, который может стать таковым, только «отталкиваясь» от своего двойника (например, в форме убийства – например, Ромул и Рем, Гитлер и Рэм, Сталин и другие лидеры партии. Братско-близнечный элиминиционный мотив встречается и в Библии: 1) Моисей – культурный герой, «принесенный в жертву» перед входом в землю обетованную, и Аарон – священнослужитель, обладающий трикстерскими чертами; 2) Исав и Иаков (проблема этнического «патриаршества» одного из братьев и схода с исторической сцены другого); 3) слова Иоанна Крестителя о своем двоюродном брате Иисусе: «мне надобно умаляться, а Ему расти». Жирар считает, что отсутствие различий общество воспринимает как угрозу своему существованию, поскольку само общество может существовать как целостная динамическая система только при условии, что между его элементами имеются любые иерархические различия. Существование же близнецов нарушает это условие, и если близнецы не ищут каждый свою нишу, то неизбежно происходит элиминация (в той или иной форме) одного из них.

Архетипическая роль близнечного мотива известна: с одной стороны, он за счет поляризации прежде индифферентного экзистенциального континуума создает полярное событийное поле; с другой стороны, проявленные противоположности дополняют друг друга, декларируя своим взаимодействием полноту и единство бытия во всем его разнообразии. Т.о. близнечный мотив тесно связан в свою очередь с такими мотивами, как мотив плодородия (удвоения), гермафродитизма (воцеления), дуальных оппозиций, культурного героя [86], космогенезиса и, конечно, жертвоприношения.

По сути, вся жизнь субъекта, а не только начальный период его онтогенеза, есть постоянное всматривание в различные зеркала и соотнесение себя с получаемыми в них изображениями. Более того, субъект может себя осознать только через свои собственные отражения, которые не есть он сам, но только через отождествление с которыми он осознаёт своё собственное существование! Физическое/оптическое зеркало здесь есть лишь одно из многих, просто оно наиболее заметно. В целом же можно говорить о следующих типах зеркал:

1. Физическое/оптическое, смотря в которое, ребенок получает первое представление о себе самом и своем существовании как автономном индивидууме, т.е. о том, что «я есть, я существую, и я – это тот, которого я вижу в оптическом зеркале!»

2. Мифолингвистическое [87], в котором мы выстраиваем, воспринимаем и описываем себя как личную историю, личностный миф, текст, как Я-концепцию; оно представляет собой семиосферу – как конвенционально сложившуюся систему «знак – значение – ассоциативная связь – психическое содержание (образ, идея, ощущение, переживание)».

Данное зеркало действует двумя способами. Во-первых, сами слова как знаки сцеплены с определенными значениями, а те – с определенными психическими содержаниями (идеями, образами, ощущениями, чувствами, мотивами, интенциями и пр.). И мы так или иначе «фильтруем» поступающую к нам информацию в соответствии с синтаксической и семантической структурой нашего языка. Мир текуч, бесконечен и безграничен. Мы же смотрим на него сквозь дискретные (и акустически, и семантически) фильтры – понятия, – которые отсекают от нашего сознания ту часть поступающей информации, которая лежит вне «разрешающей способности» этих понятий выделить и обозначить искомое. Т.о. многое остается не осознанным, многое мы не можем заметить. И так с помощью языка строятся апперцептивные рамки мировосприятия – наш конвенциональный образ мира.

Второй способ работы данного зеркала заключается в том, что мы постоянно проговариваем не только окружающий нас мир, но и самих себя. В этом случае отраженным образом выступает Я-концепция, или личная история – то вербально-понятийно оформленное представление субъекта о себе, которое сложилось у него в результате его онтогенеза. Такая история выступает личностным мифом, поскольку она представляет собой не отражение действительной реальности, а, во-первых, некую модель последней, созданную на основе индивидуальной избирательности восприятия, оценки и запоминания событий, а во-вторых, такая модель всегда подвергается процессу идеализации (сглаживанию и устранению травмирующих и выпячиванию позитивных событий). И как для любого мифа, для личной истории также не ставится вопрос об её истинности или фальсификации – поскольку, напомним, личная история отражает не внешнюю объективную реальность, в которую погружен данный субъект, а его внутреннюю осознаваемую реальность, образованную его собственными предпочтениями, интенциями, особенностями функционирования памяти, историческими условиями и т.д. (сказанное о личностном мифе справедливо, по большому счету, по отношению и ко всем остальным отражениям, т.е. принципиально нельзя ставить вопрос об их истинности или ложности, ибо все они есть проекция самого субъекта!).

3. Глядясь в третье зеркало – ролевое (социально-характерологическое) – субъект отождествляет себя с различными социальными ролями. Сюда входят не только привычные половые и социальные роли, включая гендерные, семейные, статусные и профессиональные, но и такие способы взаимодействия с миром, когда индивид предъявляет себя как жертва, пациент, зависимый от других людей – или наоборот: как победитель, удачливый, благополучный. Отражающей поверхностью здесь выступают ролевые репертуары, ниши, аттракторы, которые задают для Отражающегося готовые перцептивные, апперцептивные, поведенческие и даже физиологические процессуальные паттерны.

4. Для четвертого – индивидуально-характерологического зеркала – отражающей поверхностью выступает исторически и конвенционально обусловленная структура той среды обитания субъекта, в которой проходит его социализация. Эта структура есть взаимосвязанная совокупность реакций и поведения других субъектов, свойств и форм привычных объектов, ландшафтов и типичных событий, которые, при взаимодействии с субъектом, генерируют определенные, социально обусловленные, устойчивые реакции, совокупность которых формирует отражаемый образ – индивидуальный характер. Здесь можно вспомнить теорию поля К. Левина и сказать, что в процессе социализации субъект попадает в конвенционально и исторически сложившуюся систему полей привычных объектных, событийных и межличностных отношений, генерирующих «силовые линии» различной психической (непроизвольно- либо свернутореактивной) и психологической (мотивационно-ценностной) «напряженности». В этом случае под индивидуальным характером (отраженным образом) можно понимать паттерн ответных, иерархически организованных, непроизвольных и произвольных реакций субъекта на воздействие этих мотивационных полей.

5. Отражающей поверхностью теневого, или проективного, зеркала выступают всевозможные иррациональные и неуправляемые побуждения, мысли, образы, поступки, эмоциональные реакции – социально и индивидуально неприемлемые. Соответственно, отражаемым образом выступает Не-Я как Анти-Я – та вытесняемая или непризнаваемая часть меня, на которую я проецирую свое неприемлемое психическое содержание. Тень личности отбрасывает ее Персона – Я-образ, приемлемый с точки зрения самой личности и ее социального окружения. Чем больше степень соответствия личности своей Персоне, тем «длиннее» ее Тень, следовательно, тем больше личность сама в себе расщеплена, разделена, расколота. Загнанные в Тень личностные качества неминуемо прорываются наружу – в хар а ктерные, поведенческие, оценочные реакции, проецируясь вовне – как индивидуальные качества и свойства других субъектов, объектов и событий. Граница внутри личности между ее персональным и теневым аспектами становится все более неосознаваемой, все более устойчивой, пока, наконец, личность вся не окажется стоящей в своей собственной Тени, полностью ею поглощенная. Круг осознаваемых и контролируемых реакций и ответственность за них все более сужаются, возрастает степень одержимости непроизвольными, иррациональными реакциями, и личность оказывается в итоге в коллапсе своей души и своего образа мира. Отсюда вывод: не следует «стоять в тени» ни другого субъекта, ни в Тени самого себя.

Снять границу между личностью и Тенью можно, осознав и приняв, что источник моих мыслей и мотивов лежит вне меня, следовательно, я не несу ответственности за те побуждения, желания, страсти, мысли и чувства, которые я считаю неприемлемыми или деструктивными и которые внезапно пришли ко мне. Иными словами, я отвечаю только за реализацию пришедших психических содержаний, но не за их наличие и восприятие. Это понимание зафиксировано, например, в книге Бытия: «у твоих дверей грех лежит, но ты господствуй над ним».

6. Глядя в шестое – символическое, или трансцендентное, зеркало, субъект воспринимает себя как Другого, или Вне-Я, или Я-Трансцендентное – тот невыразимый аспект меня как субъекта бытия, который находится за пределами Конвенции, за пределами привычной семиосферы и про который я сам могу сказать лишь через отрицание (либо «ни то, ни это», либо «не знаю»). Я-Трансцендентное и есть наш дух, который «дышет, где хочет». Мы в своей сути – именно трансцендентные существа, и наша «истинная природа» лежит именно там, в Трансцендентном. Но личность есть продукт и феномен социализации, сформированный в рамках определенной конвенции. И мы цепляемся за эти рамки, закрывая сами себе путь к своему экзистенциальному источнику.

Мы – пленники всего «слишком человеческого» (Ницше). Ломку рамок мы воспринимаем как угрозу привычного образа жизни и самой жизни вообще. На деле же именно пребывание внутри рамок ведет нас к смерти – хотя бы потому, что в замкнутой системе (в данном случае – мировоззренческой) энтропия неуклонно повышается – энтропия духа, жизнерадостности и жизнеутверждения, интереса к миру и благоговения перед ним. Рост духовной энтропии сопровождается рутинизацией, шаблонизацией всех отношений – с миром, собой и другими субъектами, следовательно, усталостью, скукой, раздражительностью, отрицательными эмоциями, утратой интереса к познанию мира, депрессиями, с одной стороны, и с другой – неуклонным выполнением всех статей общественного договора: в таком-то возрасте положено иметь то-то, делать то-то, думать и поступать так-то, иметь такие-то болезни, вести себя соответственно возрастным и статусным нормам… И лишь выход за привычные рамки восприятия себя и мира позволяет прикоснуться к своему трансцендентному аспекту, к себе – таинственному, незнакомому и чудесному, а для этого надо умереть для привычного образа жизни.

Именно поэтому во всех культурах, еще не отошедших так далеко от природы, как наша, существовали и существуют ритуалы перехода – инициации, которые моделировали, проигрывали процесс умирания-и-возрождения, ибо ворота духа, ворота в трансцендентное начало открываются только на пороге жизни и смерти. Причем, слова «моделирование», «проигрывание» указывают здесь на синкретизм условного/игрового и реального процесса умирания-и-возрождения, т.е. адепты реально переживали в своей психике акт смерти-и-воскрешения, выходя из данного ритуала личностно измененными.

Итак, именно символическое отражение субъекта, которое он воспринимает как находящееся вне его конвенциональных границ Я-Трансцендентное, выступаетего экзистенциальным репрезентатором, источником его жизненных сил, отражающим его глубинные, живые онтологические, гносеологические и аксиологические реалии.

7. Последнее, инструментальное зеркало в своей отражающей поверхности представляет собой материальный или идеальный инструмент, орудие, с помощью которого субъект получает отражение самого себя в виде определенного образа мира. Как Бог, глядя в Зеркало Бытия, видит в нем Свой Образ – человека, так и человек, вглядываясь в мир, видит различные свои отражения во всех типах зеркал, включая образ мира. Инструментами (= зеркальной поверхностью) выступают идеи, теории, представления, приборы и механизмы, орудия труда, объекты воздействия, а отражением субъекта как Наблюдателя выступает Наблюдаемое, или мировой образ как проекция самого субъекта на экран его бытия. Такое понимание заложено, например, в копенгагенской интерпретации результатов наблюдения микрообъектов, где наблюдаемое, наблюдатель и инструмент наблюдения составляют неразрывную, единую триаду; где нет разделения на объект и субъект наблюдения; где вообще нет объектов наблюдения вне самого акта наблюдения как акта активного вмешательства в наблюдаемое, приводящего к динамике снимаемых параметров, отражающих, в свою очередь, состояние самого наблюдателя и его инструментария. Но то, что признаётся для микромира, справедливо для взаимоотношения субъекта с мирозданием в целом: субъект вглядывается в инструментальное зеркало и видит в нем свое отражение как определенный мировой образ. Поэтому любое воздействие на мир любым инструментом (а таковым выступают и сакральные обряды и объекты – иконы, талисманы, предметы культа) есть воздействие субъекта именно на себя самого, где инструмент необходим для создания обратной связи, а результатом этого воздействия является изменение состояния, качеств и характеристик самого субъекта после наблюдения (отражения) по сравнению с его началом (те же эффекты плацебо).

Итак, субъект смотрится в различные типы зеркал и видит различные свои отражения. Отождествление с ними представляет собой ловушку для субъекта, ибо вместо целостного феномена образуется фрагментарная, расщепленная личность. Но и совсем отказаться от своих отражений субъект тоже не может, поскольку осознаёт и проявляет себя именно через свои образы. Выход здесь один: отталкивание от реально существующих отражений и стремление к идеалу (Я-идеальному) по каждому образу. Т.о. бытие (самоощущение) субъекта, стремящегося к индивидуации своей личности, можно выразить следующей схемой:

Первичная идентификация = становление личности субъекта и его самосознания через отражения в семи типах исходно данных зеркал Первичная самоидентификация субъекта = Осознание субъектом того, что все его образы – не есть он сам [88] Вторичная идентификация = создание Я-идеального по тем образам, которые не устраивают в реальности и активная работа по его реализации [89] Вторичная самоидентификация [90] = трудновыразимое словами состояние, маркируемое либо позитивно) выражением «Я есть (я существую)», либо (негативно) фразой «не знаю» (вариант – «никто»). [91]

Соответственно, можно построить следующий семантический ряд процессов, характеризующих формирование Я-образов: отражение – идеализация[92] (создание Я-идеального) – разделение (расщепление) – «выворачивание наизнанку» (реверсия) – отчуждение – идентификация – (само)объективирование.

Понимая таким образом личность – как сложную, динамичную, открытую систему Отражающегося и его отражений, – отметим, что мы как субъекты познания можем себя осознать, только смотрясь во все типы зеркал. При этом имеют место два процесса – идентификация (отождествление субъектом себя с образами и соотнесение своих отражений с отражениями других субъектов и собственным идеальным/ желанным образом) и самоидентификация (осознание субъектом своей уникальности и своего отличия от отражений). По-другому говоря, в случае идентификации субъект как система «Я-экзистенциальное – Я-образ(ы)» делает ударение на втором члене пары (т.е. «я – это то, что отражается», или «Я – это прежде всего Моё»), а в случае самоидентификации – на первом («хоть я и отражаюсь в зеркалах, но я сам есть нечто совсем другое, несводимое к своим отражениям»). Сказанное можно проиллюстрировать хорошо известным сюжетом беседы Бодхидхармы с китайским императором. На вопрос последнего, в чем заключается истина его учения, Дамо ответил: «Великая Пустота, и в ней ничего святого» (где «святое» – это понятие социального синтаксиса). На вопрос императора «кто же тогда стоит передо мной?», Дамо ответил: «не ведомо» (по другому переводу – «не знаю») – в отличие от социализированного субъекта, который на вопрос «кто ты?» даст перечень тех ролей, с которыми он себя отождествляет (по полу, возрасту, профессии, этносу, вероисповеданию, национальности, фамилии…). Ответ «не знаю» – это ответ субъекта, разотождествленного со своими отражениями.

Т.о. состояние прикосновения субъекта к своему Я-экзистенциальному есть состояние переживания «чистого» смысла своего бытия вне любых его значений/отражений. Это и есть то, что в дзэн, например, обозначается как постижение высшей истины. Хорошо об этом сказано у Судзуки: «Под особой формой передачи истины без посредства учения сутр следует понимать постижение сокровенного смысла одной фразы (в нашем контексте – базовой мифологемы – И. Н.), когда разбивается и зеркало, и образ, когда индивидуум идет за пределы всех форм мышления, не делая никакого различия между неведением и просветлением, … не привязываясь к дуализму добра и зла, а также не избегая его [93]. Последователю дзэн-буддизма следует размышлять только над одной фразой и найти конечный ответ: «Твой собственный лик первозданный, который имел ты еще до того, как на свет появился»[94] (курсивом выделено мною – И. Н.) – т.е. до того, как субъект начал отражаться в зеркалах.

Однако, если нет восприятия субъектом своих отражений, то не будет и самоидентификации. Личность тогда пребывает в состоянии патологического одиночества, при котором нет ощущения самобытия («Я есть»), поскольку Я не видит своих отражений, создающих его «внешнюю» границу, отталкиваясь от которой, оно только и может прийти к переживанию «я – это Я». Т.о. для самосознания необходимы двойники (М. Бубер: «я становлюсь Я, соотнося себя с Ты»).

Итак, в целом можно сказать, что именно наличие зеркал (и связанного с ними процесса отражения/выворачивания) является атрибутивным условием личностного становления и существования. При этом полноценная личность находится в постоянном циклическом (спиралевидном) процессе идентификации – самоидентификации. Психологические же нарушения возникают тогда, когда личность «застревает» на каком-то этапе этого цикла. Чтобы осознать себя, Отражающемуся необходимо увидеть свое Отражение, увидеть себя как идеальный, целостный, законченный образ, отождествиться с ним, а затем оттолкнуться от него и осознать собственное автономное бытие. Такая схема хорошо прослеживается в портретотерапии Г. Назлояна[95]. Разрыв связи «Отражающийся – Отражение» Назлоян описывает как патологическое одиночество, при котором субъект не-целостен, разорван, фрагментирован (что описывается в понятиях современной медицины как умопомешательство) – т.е. не воспринимает свой образ на уровне сознания.

Данный разрыв можно выразить и через «невротический треугольник» К. Хорни, в котором стрелками обозначены крайние (предельные) состояния невротической личности:

движение от людей аутизм

движение

агрессивность против людей движение к людям конформизм

Здесь слово «люди» можно заменить на любое иное понятие, например, на «мир» или на «себя». Только в последнем случае вместо агрессивности будет аутоагрессия (ретрофлексия, по Перлзу), вместо конформизма – конфлуенция, по Перлзу (слияние), когда субъект полностью отождествляется со своими отражениями, создавая те или иные личностные искажения (ролевые, профессиональные, конвенциональные).

Т.о. в целом, подытоживая сказанное, можно сформулировать следующий понятийный ряд: отражение – расщепление – отчуждение – жертвоприношение – идеализация – идентификация. При этом сам процесс отражения выступает в двух формах: 1) в форме создания точной копии, подобия[96]; 2) в форме создания образа с измененным семантическим знаком[97], или образа, «вывернутого наизнанку»[98]. Первая форма имеет место, например, в портретотерапии Г. Назлояна, в трансотерапии М. Эриксона, в НЛП, просто в хорошем общении. Вторая форма имеет место при отражении субъекта в любом типе зеркал, в ритуалах перехода (инициация, брак, жертвоприношение).

Если мы внимательно посмотрим на приведенный выше ряд взаимопереходных символов, то заметим, что он подчиняется правилу антиномий: каждое слово имеет определенные смысловые границы, фиксируемые каким-либо другим словом. Например, антиномией к слову «гора» может быть и «пещера» (по оппозиции «верх – низ» или «заполненность – пустота»), и «дерево» (по оппозиционной паре «живое – неживое» или «твердое – мягкое»). Значение метода антиномий в том, что с его помощью можно достаточно четко показать семантические грани кристалла любого понятия с тем, чтобы во время диалога шло бы обсуждение единого предмета. Например, слово «культура» имеет для нас различное значение в таких парах, как «культура – природа», «культура – бескультурье», «культура – масс-культура», «культура – производство»… При этом правило антиномий есть другое название принципа отражения: вспомним, что отражаемое и отраженное соотносятся друг с другом «шиворот-навыворот». Самые явные противоположности в приведенном выше символическом ряде – это: гора – пещера, стрела – сосуд, башня – пещера, фаллос – вульва…

Само понятие отражения тоже можно антиноминировать. В этом случае можно получить и такую пару: «отражение – отображение». В одном из классических определений отражение – это процесс взаимодействия объектов, во время и/или после которого в/на объектах остаются следы. Представляется целесообразным разделять процесс такого взаимодействия на собственно отражение (процесс непосредственного взаимодействия) и отображение (процесс опосредованного взаимодействия). В этом случае отражение есть такой процесс взаимодействия, который характеризуется: а) континуальной (пространственно-временной) и событийной непрерывностью протекания; б) предсказуемостью задаваемых характеристик следа. Соответственно, отображение – это такой процесс межобъектного взаимодействия, который характеризуется: а) прерывистостью (в пространстве-времени и событийно); б) точной непредсказуемостью своей ответной реакции в ответ на воздействие. Т.о. к процессам отражения можно отнести в неживой природе, например, процессы физической симметрии, передачи энергии, заряда, импульса, оптические процессы, в живой природе – инстинктивные (программные) и безусловнорефлекторные действия. А к процессам отображения, например, картину «поведения» частиц при их вероятностном взаимодействии и поведение животных, связанное с ритуалом, игрой или научением[99].

В культурологическом контексте разница между отражением и отображением хорошо видна на примере сравнения некоторых императивов Ветхого и Нового заветов. Так, в Ветхом завете мы имеем: «…душу за душу, глаз за глаз, зуб за зуб, руку за руку, ногу за ногу, обожжение за обожжение, рану за рану, ушиб за ушиб…» (Исход, 21: 23 – 25); иначе, «кто сделает повреждение на теле ближнего своего, тому должно сделать то же, что он сделал» (Левит, 24: 19) – вплоть до того, что «кто убьет какого-либо человека, тот предан будет смерти» (Левит, 24: 17) – «да не пощадит его глаз твой…» (Втор., 19: 21).

В Новом завете через переходные императивы «не судите да не судимы будете», «какой мерой меряете, такой и вам отмерится», «в чужом глазу соринку видят, а в своем бревна не чувствуют» – отражение сменяется отображением: «кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую; и кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду; и кто принудит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два» – и вплоть до предельного проявления отображения: «любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас» (Мф., 5: 39 – 41, 44).

Соответственно, приведенный семантический ряд «отражение – расщепление – отчуждение – жертвоприношение – идеализация – идентификация» дополняется своим Двойником: рядом «отображение – воцеление – слияние – самодостаточность – «пустота ума» [100] – самоидентификация».

Дата добавления: 2015-07-20