Чудесное исцеление от великой целительницы. Первый рассказ Галины

Бельциной. Статьи о чудодейственной Сулико наводнили нашу отнюдь не

падкую на рекламу прессу. Притягательное, таинственное слово "экстрасенс".

Чудо века! Исцеляет самые безнадежные заболевания. Однако, как к ней

попасть? У меня с ранней юности тяжелая гипертония, постоянные головные

боли. А про Сулико известно, что она лечит только самых

высокопоставленных и могущественных. Несмотря на это, сотни сотен

страждущих мечтают прорваться к разрекламированному в солидных изданиях

экстрасенсу.

Друзья решили помочь мне попасть к Сулико. Мудрый человек,

согласившийся устроить нашу встречу, посоветовал: "Деньгами Вы ее не

прельстите: бывшая продавщица галантерейного отдела кутаисского

универмага, затем массажистка, — сегодня московская миллионерша. Изберем

иной путь: Вы — журналистка и напишете о Сулико книгу. В процессе работы,

регулярно общаясь с Вами, она излечит гипертонию".

...Готовясь к этой встрече, мысленно прикидывала план будущей книги:

литзапись, наблюдения за сеансами, интервью с исцеленными... Придумывала

заголовки: "Феномен современности", "Ирреальная реальность", "Правда о

Сулико"... Меня серьезно подготовили к этому знакомству: привезли два тома

подобных отзывов самых высокопоставленных людей и несколько фотографий

целительницы: таинственное лицо, проницательные глаза...

Встреча назначена на семь часов вечера. Целый день перед этим не нахожу

себе места от волнения: неужели она меня вылечит? И не будет этой вечной

тяжести в затылке. Вся надежда на нее!

В рассказах о необыкновенной целительнице основной мотив — она

мгновенно определяет заболевание человека, едва приблизится в нему или

проведет рукой... С моим спутником предварительная договоренность, что я

ничего вначале не скажу о своей злосчастной гипертонии. В этом визите моя

роль — роль восхищенной журналистки, мечтающей написать бестселлер

времени. В тот день я не приняла ни одного из средств, снижающих

артериальное давление. Решила в глубине души бросить первый пробный шар

— проверить почувствует ли великая целительница мою гипертонию, если я

сяду рядом и близко-близко к ней...

Мы приехали к ней в дом. Второй этаж. На дверях надпись: "Прошу не

беспокоить!" Позвонили без трех минут семь, чтобы не опоздать к

назначенному времени. Дверь открыли сразу две симпатичные дамы в

кружевных передничках-наколках — типичные горничные.

— Это ее обслуга, — поясняет мой сопровождающий. Одну из горничных я

тут же узнала: бывший редактор иностранного вещания всесоюзного радио,

владеет несколькими европейскими языками. Вторая горничная —

соплеменница Сулико, — не то ассирийка, не то шумерка.

В небольшой передней подпирают стенку несколько девиц сомнительного

вида: "фирменные" платья, длинные сигаретки, бездеятельные выхоленные

пальцы, цинично-усталые лица. Таких наверно пачками наблюдаешь в

ресторанах Дома кино или ВТО.

"Подруги Сулико", — разъясняет тот же сопровождающий. Девицы кивнули

мне снисходительно-надменно.

Вхожу в комнату, где все сразу же меня ошеломило: длинно-широкая, нелепой

планировки, обставленная кричащей безвкусной мебелью, бьющей в нос

нуворишеской, снобистской роскошью. На стенах комнаты иконы-иконы-иконы.,

вперемежку с портретами и фотографиями Сулико: ценительница в фас,

ценительница в профиль. И всюду изображения рук ценительницы, кричаще

направленных на каждого, входящего в комнату, как бы призывая? "Приди! И я

исцелю тебя!!!"

Внутри комнаты ниша, забитая с полу до потолка коньяками, ликерами,

настойками с яркими этикетками. В центре ниши — огромная картина в

полтора человеческих роста — голая баба. Лицо бабы похоже на

рембрандтовскую Данаю, ждущую благостного златого дождя (символично).

Тело точь-в-точь, как у аппетитной героини любой из картин Рубенса. Что

картина плохая — видно невооруженным глазом, но чья — неизвестно. В

центре комнаты толпится публика, чашечки кофе в руках, дымят сигаретами

"Лорд" и "Данхил".

— Друзья дома и миллионеры, — продолжает пояснять тот же спутник, —

они приезжают по разрешению МИД СССР исцеляться к великой Сулико.

Один из миллионеров сразу же приковывает к себе мое внимание. Лет

шестидесяти, а может быть семидесяти с маразматическим идиотски

улыбающимся лицом. Бесформенный, оплывший, напоминающий медузу, он

сидел в удобном кресле и кивал направо и налево. Нижняя губа его, слюнявая и

сине-лиловая, выдвинута вперед, и весь его вид вызывает удивление.

— Миллионер из Голландии, — почтительно шепчет мой сопровождающий,

— приезжает сюда исцеляться второй раз — паралич ног. В первый раз его

внесли вперед ногами сюда.

Сочувственно взглянув на старую медузу, мысленно прикидываю, куда

ногами вперед его вынесут на сей раз?

− А это представитель иракской кампании, — представил меня

мой спутник темнокожему мужчине, почтительно прильнувшему к

моей руке.

− А это болгарин Зденек (или как его там... не запомнила...) —

друг дома. И еще какие-то иностранцы. Всех не упомнила.

Отметила, что из русских среди публики оказался мужчина во всем

фирменно-импортном, модно-кричащем, да и то — еврей. Гриша.

Он бойко объяснялся с голландским миллионером и подозрительно

походил на переодетого под "фирму" сотрудника некоторых

органов.

Еще в комнате болтались какие-то девицы с порочными бледными

таинственными лицами. Опять же подруги хозяйки дома.

Ее до сих пор не было. Все ее ждали.

− Она на эксперименте в университете, — поясняли всем

горничные, бесшумно и вышколено разносившие на подносах

крохотные чашечки с отличным кофе. На диване как бы небрежно

валялся один из последних номеров журнала "Шпигель", на обложке

— великолепно выполненный, стилизованный под марсианку или

таинственную инопланетянку портрет Сулико. В середине

журнала на полном развороте — быт, квартира Сулико, ее сеанс.

Наконец — звонок в дверь. И почтительный ропот-шопот-гул...: Это она!

Это Сулико приехала с эксперимента!" Все ринулись ей навстречу. Вся

напряженная, я поднялась с дивана. В комнату впорхнула тоненькая, как лента,

изящнейшая женщина, одетая так, как по представлению продавщиц большого

универмага должны одеваться в высшем свете на Западе: лаковые брючки в

обтяжку. На голое тело — тончайшая ' блузка натянута так вплотную, что

две грудки — два веселых прыщика задорно торчат, как бы намекая, что

новоявленная чудо-целительница не оплошает и в любовных утехах. Лицо —

старо-юное — овал молодой и ассирийски-изысканный. Старыми были глаза:

недобрые, пронзительные и лихорадочно-расчетливые, как у собирающейся

обсчитать клиента продавщицы. Тембр голоса невыразительный и крикливый:

"Нет! Вы себе и представить не можете, с какого я эксперимента! Я им всем в

Университете показала! Я им доказала! Сто лягушек оживила — двести

умертвила! Голодная, как собака! Я сейчас!" Небрежно скинув пальто на руки

подбежавшей элегантной, похожей на царственную особу горничной, хозяйка

убегает перекусить. Через несколько минут снова вихрем врывается в

комнату. Обращается к голландской медузе-миллионеру: "Сейчас начнется

сеанс!"

Я шепотом обращаюсь к своему спутнику, чтобы он попросил Сулико

разрешить присутствовать на очередном исцелении.

— Ради бога! — она оборачивается ко мне, — я все это делаю при всех!

Мысленно прихожу в восторг от такого великодушия: никаких секретов, все

таинства исцеления свободно обнародуются! Гости тем временем

продолжают говорить стоя, сидя, переходя с чашечками кофе от группки к

группке. Голландец миллионер с застывшим идиотским выражением лица весь

подался вперед в ожидании. В эту самую секунду пятилетний сын Сулико

включает заводной автомобиль со светящимися фарами и начинает с

бешеным тарахтением (тарахтит и он и автомобиль) носиться по всей

комнате под ногами у гостей и у голландца. Не обращая на него внимания,

целительница быстро пристраивается позади голландца. Ее лицо принимает

театрально-сосредоточенное выражение: она — в центре внимания. Над

головой голландца по часовой стрелке рукою она выписывает какие-то

кренделя. Мальчишка продолжает грохотать заводным автомобилем. Голова

моя раскалывается от изумления, от боли. Гости переговариваются, шутят,

пьют кофе, перекидываются новостями. Через 1— 2 минуты сосредоточенно-

торжественное выражение слетает с лица ценительницы. Она непринужденно

вторгается в общую беседу, отдает приказания почтительно подходящим

горничным, в то же самое время не забывая выписывать руками кренделя над

головой разомлевшей голландской медузы. "Сеанс" продолжается не больше

пяти минут. Затем Сулико обращается к своему иноземному пациенту: "А

теперь одевайся и вали отсюда!"

Элегантный импортно-экспортный еврей Гриша любезно переводит

голландцу по-немецки: "мадам сказала, что сеанс на сегодня окончен. Вы

свободны и можете ехать отдыхать".

Как выбрался голландец вперед ногами или наоборот я не успела заметить,

потому что Сулико, энергично тряхнув кудрями, оборачивается ко мне: "Теперь

с Вами. Идемте! Побеседуем покороче, так как у меня крайне ограничено время

— через час, в одиннадцать вечера в одной из аудиторий Университета будут

крутить фильм про меня, потом за полночь мне необходимо поспеть в одно

посольство, затем — в другое!"

Мы входим в небольшую, метров четырнадцать, комнату, всю заполненную

необъятных размеров постелью. Роскошное золотистое плюшевое покрывало.

В центре этого златого ристалища — вмятина. Помня, что Сулико дает

сеансы массажа на дому таким знаменитым и немалогабаритным людям, как

Расул Гамзатов, Роберт Рождественский, Аркадий Райкин, я сразу же

смекнула, что вмятина — результат целительных пассов.

— Садитесь рядом, — предлагает Сулико, — а я здесь. Уютно поджав под

себя ноги, она устраивается очень близко ко мне на кровати. Решаю сразу же

начать с тщательно отрепетированного дома монолога о том, как много я

наслышана о великой целительнице. Не хочет ли она, чтобы я писала о ней

книгу? Максимально приблизившись к ней, ощущая, что голова моя

разламывается от боли, от давления, усиленного легкомысленно выпитым

кофе. Хочу начать говорить, однако она не дает вымолвить и слова:

— Я хочу Вам заявить, что мне н-а-п-л-е-в-а-т-ь на славу! — высокопарно

начинает она, — вся моя жизнь без остатка принадлежит науке —

экстрасенсологии! Я сплю лишь два часа в сутки, остальное время — людям! Я

— уникальность! Я — феномен! Я — гений! Я — явление! (Голос Сулико

приобретает скрежещущую визгливость). Я! Я! Я! Я!... Она лихорадочно

вперилась в мое лицо и в то же время абсолютно не видит меня. — Я уникум!

Возвращаю людям молодость! Возвращаю речь! Восстанавливаю сердце! Я —

феномен! Я! Я! Я!

Голос... это уже не голос, а истошный самоуверенный кликушеский визг. Речь

Сулико становится все быстрее-быстрее, все бессвязнее: "Вы знаете, что

такое клетка? — кричит она мне в лицо, нет! Вы и понятия не имеете, что

такое протоплазма, ядро! А вот я знаю! А Вы знаете, скольких людей я

излечила! И каких! Их фамилии вслух произносить нельзя! Вы можете

представить, что такое человеческая болезнь? Что такое больной человек?

Как сразу узнать и почувствовать болезнь? А я могу! У меня — биополе!

Слыхали — биополе! А эти ублюдки из Минздрава, которые не понимают мою

программу эксперимента! Они ни черта в науке не понимают! Понимает в

науке только министр Ремизов и его жена Клавдия Андреевна! А я

уникальность! Меня в прошлом году московские медики травили. Клиническая

смерть! Но пусть травят! Пусть режут! У меня свои секреты! Я — человек

будущего! И будущее принадлежит мне, а не Четвертому Управлению! Моим

секретам! Я хочу все отдать людям! Науке! Наука — это все! Я — гений.

Оглушенная потоком — водопадом этого лихорадочного бреда, вглядываясь

в проницательные, пылающие острые точечки ее глаз, в упор смотрящих и

абсолютно не видящих собеседника, наблюдая это упоенное словоизвержение,

одновременно взглянув на моего спутника, сидящего тут же, весьма

образованного и неглупого человека, внимавшего разинув рот с восторгом

этому бреду, я с ужасом ощутила рождающуюся четкую ассоциацию:

вспомнила Распутина, который сумел подмять под себя множество далеко не

самых глупых людей своего времени.

— Сулико, милая, остановитесь на секунду! Дайте мне слово сказать!

Прошу Вас...

— Ну что? Что Вы хотите мне возразить?!

— Я не возражать Вам собираюсь, только хочу заметить: Вы только что

говорили, что можете мгновенно определить болезнь человека. Теперь я

признаюсь Вам, перед Вами сидит тяжелейшим образом больная женщина,

давление у меня 180/110 или 220/130... Невыносимая головная боль. Я оглушена

седалгином-баралгином-пенталгином... Ну, как же Вы это не почувствовали?

— Ложитесь! — вместо ответа энергично скомандовала она. Расслабьтесь.

Мгновенно покорно нырнув во вмятину или Райкина, или Гамзатова, или еще

кого-то из великих мира искусств, я расслабилась.

Приняв знакомое мне театрально-торжественное выражение, Сулико

начала выписывать руками те же самые кренделя, что и над голландцем.

Подумав про себя, что у голландца болят ноги, а кренделя она выписывала над

его головой, а у меня болит голова, а кренделя — над ногами, я, не выдержав,

захохотала...

— Молчать! — грозно цыкнула целительница, — не мешайте мне работать!

Послушно замолчала, стараясь еще больше расслабиться. Но мешал

невообразимый шум в прихожей: "Сулико! Мы опаздываем в кино на тебя!" —

нетерпеливо гудела компания. Во время нашего сеанса в спальне беспрерывно

трезвонит телефон. Не переставая одной рукою выписывать кренделя, другой

Сулико хватается за телефонную трубку: "Да! Ни секунды отдыха! Все —

людям! Беречь себя? Отдыхать? Ха! Моя жизнь принадлежит науке!

Человечеству! Звякни завтра в три! Привет!"

Выписывая монотонные кренделя над моими ногами, Сулико непререкаемо

убеждает меня: "Вам лучше! Вам лучше! Что Вы сейчас чувствуете? Вам

лучше!"

А мне... Мне становилось ни лучше — ни хуже (куда уж хуже — голова

раскалывается...) Ощущаю неловкость от участия в дешевом и постыдном

спектакле. Вдруг целительницу неожиданно осенило:

— Гипертония у нее! Слушайте, а любовники у Вас есть?

— Какие любовники? Такая гипертония!

— Вот и зря! — непререкаемо заявляет целительница. Вам необходим

любовник и гипертонию как рукой снимет! Немедленно заведите себе

любовника и лучше молодого мальчика! И в постель его! В постель! Мигом

забудете про свою гипертонию! Она фамильярно подмигивая мне, аппетитно и

несколько кровожадно тычет пальцем в златое покрывало.

Вскакиваю с постели злая и разочарованная до такой степени этим

балаганом, что не могу сдержать слез разочарования за пошлый этот вечер,

за день, исполненный напряжения и несбывшихся надежд.

— Все, Сулико! Хватит! Спасибо! Извините меня!

— А токи! Токи! Я же должна снять с Вас свои токи!

Она суетливо вращает рукою за моей спиной. А я наутек бегу, мчусь из

этого вертепа...

До сих пор не убежден, не знаю, описан ли в рассказе реальный визит к

целительнице или это некое художественное обобщение, плод богатой фантазии

Бельциной.

Прошло не так много времени, когда я узнал, что Галина заболела. Какие-то ее

недоброжелатели из числа сослуживцев звонили врачам и требовали, чтобы ей

не давали больничный лист — симулянтка. У нее был запущенный рак грудной

железы. Больную прооперировали на "Каширке". На следующий день после

операции она выпорхнула из палаты. Увидев больных, подавленных своими

нелегкими мыслями, она включила телевизор и, поймав веселую музыку,

потребовала: "Давайте танцевать!" Представьте, к удивлению медсестер, танцы

состоялись.

У меня на руках остался еще один рассказ, который я предоставляю вниманию

читателей.

Визит Богдыхана. Второй рассказ Галины Бельциной. Начальница

требует от меня годовую плановую статью "Специфика досуга узбекских

старшеклассников". При этом командировку в Узбекистан категорически не

разрешает. Узбека от туркмена или казаха я отличить не в силах даже по

тюбетейке.

В программе годичного собрания АПН СССР, которое проходит в эти дни в

Колонном зале Дома Союзов, я увидела фамилию министра просвещения

Узбекской ССР. Меня осенило: "Вот и статья! Возьму у него интервью".

В перерыве захожу в комнату Президиума. Узбекского министра окружают

корреспонденты радио и телевидения. Однако он тут же меня замечает: "Вы

ко мне?".

− Садык Мухамедович, мне бы побеседовать с Вами, так как у

меня запланирована научная статья о досуге узбекских

старшеклассников.

− Я к Вашим услугам, — любезно ответил министр. — Я живу в

№ 403 гостиницы "Москва".

− Может быть, Вы сами, когда найдете свободное время, мне

позвоните?

− С большим удовольствием! — Он записывает мой номер

телефона. В этот же вечер, не успела я открыть входную дверь,

телефонный звонок в моей квартире.

− Это Мухаммедов. Как мы с Вами встретимся?

− Я с радостью побеседую с Вами, Садык Мухамедович, но ужасно

устала. Может быть, Вы придете ко мне?

− С удовольствием!

Он записывает мой адрес, уточняет, когда можно нанести визит.

− Приезжайте через час — в восемь вечера.

...Этот час я провела в доблестной борьбе с зеркалом, искусно сражаясь за

собственную красу. Не успела я убедиться в том, что сражение выиграно в

мою пользу — вместо недавно насмерть усталой и серой женщины на меня

смотрела из зеркала совершенно другая: озорная, белозубая, с копной пышных

каштановых волос и ярким веселым ртом, — как раздался нетерпеливый

звонок и ввалился узбекский министр — коренастый, благодушный с коварной и

самодовольной физиономией.

Должна пояснить, что живу я вместе с двумя кошками: степенным котом

Бантиком и доброй сиамской кошкой Геллой. Кроме этого, с двумя собаками —

вежливой доброжелательной Шери (что по-французски означает "дорогая"),

эрдельтерьером, шалуньей пуделем Алиской и говорящей мудрой вороной

Галей.

Эта на редкость дружная компания повергла министра просвещения

Мухаммедова в ужас.

− Немедленно уберите всю эту гадость! — скомандовал

министр. Послушно выполняю его приказ — закрываю зверюшек в

соседней комнате.

− И вообще, зачем у тебя так накрашены губы? — сказал он

сердито и фамильярно. — Ты же знала, что я приеду!

− Но...Садык Мухамедович, я накрасила губы потому, что Ваш

визит предполагает интервью о досуге узбекских школьников, а

отнюдь не поцелуи.

− Будет тебе и то и другое, — властно распорядился министр.

− Вначале то, а "другое"... смотря по обстоятельствам,—

потупилась я.

− Слушай, фигурка у тебя потрясающая, — снисходительно

отметил министр, вручая принесенный им пакет: примитивный

джентльменский набор — французский коньяк "Камю" и коробку

шоколада. И тут же энергично заявил: "Умираю, хочу есть!"

− Дело в том, — застеснялась я, — что у меня в доме ни черта

нет. Вот два холодильника: один пустой — в подтверждение я

открыла дверцу. На полке сиротливо перекатывались два яблока.

Второй холодильник — для зверюшек — был до отказа набит

костями и гуляшом.

Министр пригорюнился.

− Не расстраивайтесь, — ободрила я его, — сейчас мы возьмем

взаймы у собачек немного гуляша. Я его поджарю с луком и будет

отличный ужин. Давайте не терять времени — снимайте пиджак и

со мною на трудовую вахту к плите. Вы будете разделывать мясо,

я — чистить лук и картошку.

Министр был ошеломлен:

− Я — к плите?!! Ты что, смеешься? Мужчина у плиты?

− А что, Садык Мухамедович, у Вас дома кто все готовит?

− Жена.

− Она не работает?

− Врач она. У меня трое детей. Я сам — доктор исторических

наук, сын старший по моим стопам пошел...

− И что же, Ваша жена, усталая, придя с работы, танцует

вокруг Вас, а Вы, как богдыхан, только принимаете ее услуги?

Мухаммедов недовольно заерзал, а я, спохватившись, что времени для

перевоспитания узбекского министра у меня в обрез, перевожу беседу в другое

русло, накрывая на стол.

Я принимаю министра в уютной кухне. Он снимает галстук и пиджак.

Пока я, расставляя рюмки и тарелки, порхаю вокруг него, он по-хозяйски

ощупывает мои бедра и попку, благодушно щуря глазки-щелочки и предвкушая

пикантное и щедрое продолжение скудного ужина.

− Ну и хороша же ты — вся точеная!

− Да старая я уже, Садык Мухамедович, — кокетливо возражаю

ему.

− Какая старая? Какая старая? Ну, сколько тебе лет?

− А Вы как думаете?

− Ну, тридцать — тридцать пять...

− Ах, что Вы, что Вы... Мне уже тридцать шесть, — вру я, не

моргнув и глазом.

− Тридцать шесть... — разочарованно протягивает Мухамедов.

— Ну ладно, ничего, сойдет! — смилостивился он.

Пьем коньяк. Он предлагает тост за нашу любовь. Не соглашаюсь.

− Почему? — огорчается министр.

− Ах, какая может быть любовь, когда для меня специфика досуга

узбекских старшеклассников выше всякой любви. Специфика досуга

узбеков — это все! — мечтательно мурлычу я. — И к тому же,

Садык, я не хочу Вас любить, потому что Вы хлещете коньяк, как

водку-самогонку. А это же "Камю", понимаете, "Ка-мю-ю", — самый

изысканный коньяк, который нужно смаковать крохотными микро-

глотками, растягивая наслаждение.

Министр послушно и неумело стал тянуть "Камю" мелкими короткими

глоточками. − И вообще, Садык, по тому, как Вы пьете коньяк, я уже вижу Вас

с женщинами: что Вам узбечка, что удмуртка, что европейская

женщина, — все одно — нет вкуса у Вас к самому процессу...

− Да что ты ерунду порешь! — обиделся министр, и, допив

коньяк, решительно приступил к делу.

И я также решительно приступила к делу. Однако цели и задачи у нас не

совпадали. Моя цель — взять у министра подробное интервью о досуге юных

узбеков, чтобы сделать плановую научную статью. Моя задача — выяснить у

него, как можно подробнее, в чем же пресловутая специфика узбекского досуга

школьников.

А министру решительно не хотелось интервью. Он жаждал страсти. В эти

мгновения его меньше всего занимал досуг его юных соплеменников. Его

волновала специфика своего собственного досуга.

Мы переходим в гостиную. Усаживаю министра в удобное кресло.

Сграбастав меня в охапку, он сажает меня на колени. Я же четко и деловито

включаю магнитофон "Филлипс", втыкаю микрофон в штекер и подношу

микрофон под нос министру.

− Садык, милый! Ну сосредоточьтесь — рассказывайте о

специфике досуга узбекских старшеклассников!

− Какая, к черту, специфика!!! Отвяжись ты от меня со своей

"спецификой". Заладила: "специфика-специфика"... Нет никакой

специфики! Трудятся все на хлопке наряду с взрослыми. В этом

году выдали стране восемь миллионов тонн хлопка-сырца,

школьники — два миллиона...

− Садык, мне не про хлопок, мне про досу-у-уг! Ну каковы

факторы, влияющие и определяющие досуг старшеклассников

Узбекистана?

− Никаких факторов нет! И досуга у детей почти что нет!

Работают, помогают стране. А когда свободные минуты

выдаются — танцуют и поют, как все дети...

− Ну, Садык, ну, милый Садык! Вы — такой красивый! Такой

необыкновенный, элегантный, умный, гениальный... Ну расскажите

хоть про какую-нибудь крохотную, вот такую самую-самую

маленькую специфику узбекского досуга! — нежно воркую я ему в

ухо, упорно тыча микрофоном в его рот. Министр яростно

отмахивается от микрофона, вращая головой в разные стороны,

как лошадь от назойливого, надоевшего овода. Руки Садыка

Мухамедовича в то же самое время неустанно и умело шныряют у

меня под мышками.

− Ну хорошо, — вздыхаю я, — устрой мне командировку в

Узбекистан. Я сама там на месте разыщу эту специфику досуга.

− Будет твоя любовь — будет моя командировка, —

отчеканивает Мухаммедов.

− Нет, Садык, любви не будет.

− Это почему? — изумляется министр.

− Я не хочу тебя, Садык. Не хочу! Не нравишься ты мне.

− Я!!!??? Не нравлюсь?! — министр потрясен. — Да тебе

тридцать шесть лет, а меня сегодня двадцатипятилетняя ждала

— телефон обрывала. И корреспонденты разные. Я все бросил и к

тебе прибежал. Тридцать шесть лет — чего ты теряешь?

Вздохнув про себя, я печально подумала, что в пятьдесят один год я уже

ничего не теряю и ничего не приобретаю... А ему ответила: "Не сердитесь,

Садык. Я ничего не могу с собой поделать — без внутреннего тяготения это

абсолютно неинтересно".

Министр стал пылко меня разуверять. Но в этот самый момент мои

звери, сидевшие кротко и тихо в соседней комнате, не выдержали и, раскрыв

настежь двери, ворвались в гостиную. Эрделька Шери протянула министру

резиновую козу, вызывая на игру.

И тут... тут мой гость с силой и гневом пнул мою милую, вежливую и

кроткую собаку ногой.

− Убери всю эту мерзость! Развела тут целое стадо! Звери

прижались друг к другу, обиженно и удивленно глядя на

Мухаммедова.

− Дети! Это очень недобрый дядя. Он не любит зверей, —

сказала я, обнимая малышей, — следовательно, он не любит и

детей.

Министр поднялся с кресла.

− Ты, значит, не оставишь меня у себя?

− Разумеется, нет.

− Раз так, я пошел! — рассердился министр. В передней он

снимает с вешалки свой пиджак и вручает его мне. Несколько

ошеломленная, я держу пиджак, пока он в него утрамбовывается.

Все-таки гость... Затем он снимает с вешалки свое пальто и

вновь вручает мне.

− Слушай, Садык, это ты в Узбекистане министр. И твои

секретарши у тебя швейцары. Ты рассказал мне сегодня, что

объездил весь мир, несколько раз был во Франции. И в Париже дамы

подавали тебе пальто? Я этого делать не хочу.

Глаза его сузились в злые, холодные щелочки. И, не попрощавшись, он ушел,

разъяренно хлопнув дверью...

Имя рассерженного министра изменено. Так ли всё было, утверждать не могу,

но эпизод, как мне кажется, впечатляющий.

Повесть Виктории Токаревой названа "Первая попытка". Как это понять? У Рея

Брэдбери есть рассказ. В нем марсиане, принявшие облик родных и близких

прилетевших на их планету астронавтов, заманивают их к себе, чтобы убить.

Астронавт был потрясен, что его давно умершие родители с ним разговаривают.

Он спросил: "Как это может быть?" Ему ответили странным объяснением: "Нам

дали вторую попытку".

Галине Бельциной вторую попытку никто не мог дать.

Дата добавления: 2015-07-20