II. Историческая работа сообразно её формам 4 страница

С одной стороны, народ Эллады, а с другой – иудейский народ завершили религиозное формирование Древнего мира. Здесь благодаря великим учреждениям, которые носят имя Моисея, была образована община во имя Бога и служения ему, который заявит о себе как Спаситель; там он был узнан как Единый, Всемогущий, Святой; здесь было понято государство и право, весь нравственный порядок и любое познание как исходящее от него и возвращающееся к нему. Но как часто народ отходил от Бога, как часто царская власть отрицала, что она лишь в нём; и когда, наконец, народ, государство и храм порвали с чуждой властью, единственной надеждой было то, что помазанник Божий возобновит жречески национальную власть царя! Пока не пришли к пониманию, что значит основание «царства, которое не от мира сего», царства, в котором все люди являются детьми Божьими, в котором все народы, все человечество должно быть единым как жреческий народ, и каждый в нем священнослужитель.

Я не буду далее объяснять, как в этом христианском мире возобновился антагонизм государства и церкви, как они боролись за власть, как в этой борьбе возникло бесконечное число направлений, которые, сменяя друг друга, определили образ бытия рода человеческого; как в средние века эта борьба увенчалась полной победой церкви над государством, ибо в этом похожи христианская церковь и ислам. То обстоятельство, что на христианском Западе государство освободилось от такого ига, послужило началом Реформации. И это весьма знаменательно, что она совпадает с возрождением классических штудий, что жречество всех христиан, т. е. оправдание одной только верой, является её ядром. И сразу же прибавляется новая потребность: идти на основе этого познания вперёд, к общине, ибо именно это в большей степени, чем учение о таинстве причастия, составило и ещё сегодня составляет противоположность между лютеранством и реформатским вероисповеданием.

Для меня было важно только обозначить по-порядку главные мотивы, о которых идёт речь в этой сфере идеи святого, и доказать, какое множество различных исторических развитий наличествует здесь, развитий, по отношению к которым мы совершили бы большую несправедливость, если бы не признали их непрерывность, идущую из древности в христианское время, т.е. религиозное единство человеческой истории.

Но ещё более внимательны мы должны быть относительно другого аспекта. Здесь имеет место то же самое, что и в любой сфере идей: каждая из них, каковая волнует и наполняет личность, претендует слыть по-своему всеохватывающей и всё определяющей, определять и наполнять единолично душу человека. Как многие считают, что пиетет по отношению к семье является абсолютно нравственным, выше любого другого долга, в нём заключено и обосновано все прочее. Затем национальная идея, воспламеняющая сердца, хочет быть мерой и нормой всего. Далее государство претендует быть абсолютно нравственным, не только осуществлять контроль за всеми другими нравственными сферами, но и основывать их и оснащать. Наконец, то же мы видели в идеальных сферах; идея святого, кажется, в своей власти и экспансивной энергии заглушает и поглощает все другие нравственные силы, движущие жизнь, даже идею власти.

Тем, кто видит дальше сиюминутного момента, может, пожалуй, показаться странным, как будто огромная сфера нравственного наличного бытия в опасности, что её поглотит мертвящая односторонность. Но мы знаем, что все нравственные силы имманентны природе человека и что они в неутомимой и бесконечно меняющейся подвижности, борясь друг с другом и пересекаясь, критикуют друг друга и с каждой новой фазой своего движения повышают горизонт нравственного мира, увеличивают созидательную силу нравственного наличного бытия.

В. Третий разряд: Практические общности § 67 (72), 75 (80), 76 (81), 77 (82)

В двух рассмотренных нами рядах мы всё время наталкивались на некую двойственность. Естественные общности являлись не только естественными, но и имели тенденцию развиваться в исторические образования. И идеальные общности представляли собой не только рафинированный результат исторических преобразований, но и стремились как бы обрести плоть в практических институциональных формах.

Впрочем, человек как индивидуум имеет корни, прежде всего в естественных сферах. Ибо человек в абстракции есть никто, он есть нечто только как дитя этих родителей, член этого племени и народа, с определённым телосложением и т. д., одним словом, он есть этот человек, определён как-либо природой, и только в таком свойстве он содержит в себе понятие «человек». В таких естественных определённостях заключается для него его самая подлинная сущность, и он чувствует её, и если вообще с ним всё в порядке, то ему не приходит в голову, что он мог бы или хотел быть не таким, как он есть. То, что он принадлежит этим родителям, этому народу, составляет его чувство собственного достоинства и гордости и т. д. В этих общностях он ощущает свою целостность, в ней он имеет, по словам Аристотеля, свою αύτάρκεια. [98]

В идеальном разряде мера и цель суть иные. И здесь индивидуум не как таковой имеет свою αύτάρκεια. Но он ищет и находит её в том, что он незаметно вносит свою долю в дело великих умов. Здесь им владеет не внешний мир, а он свободен от него в той мере, как его душа, парящая и рвущаяся ввысь, едва касается земного кончиками пальцев ног: она парит в ореоле над вещами, чтобы жить и быть причастной тому миру идей, в котором она чувствует себя на своем месте.

Между обоими разрядами лежит разряд практических реальностей; подлинная арена исторической борьбы, где в любой момент проявляется и уместна суровость себялюбия, страстей, интересов.

Нельзя сказать, чтобы в тех естественных сферах царила непрерывная мирная тишина. Но зачастую насильственные движения являются скорее только происшествиями, которые там протекают, и если вторгается что-то нарушающее, грозящее, то ему сопротивляются, не рассуждая и чувствуя, что это происходит с полным правом. Но главное здесь есть непрерывность, покой, субстанциональная определенность, уверенность, что это верно и так будет всегда. Отличительным признаком здесь является распорядительность. Аналогичную картину мы видим в идеальных сферах: и там есть постоянное движение и соревновательность, но нет ненависти и взаимной угрозы; соревнуясь в добром, прекрасном и истинном, осознают, что стремятся к одним и тем же целям, и если зависть и высокомерие разводят художников, мыслителей, даже теологов, что бывает частенько, в разные стороны, все же их лучшая часть, т. е. то, что они создают, стоит выше этого раздора, а такими чванливыми выходками они отдают дань убогой тленности. Важным здесь является непрерывность, подвижность и изящество духовного; удовольствие непрерывного стремления, блаженство все новых вопросов, задач и целей. Отличительным признаком такого идеального мира является непрерывное стремление вперёд.

И по этим причинам срединное положение практического мира весьма примечательно. Ведь в нём есть постоянная борьба между свободным движением личностей и определяющей энергии того, что уже возникло, что для него есть твердая граница, субстанциональная Непрерывность. Во всех сферах, о которых здесь идёт речь: государство, право и т. д.,– есть неустанное стремление к институциональности, т. е. к тому, чтобы претвориться в максимально твёрдые, связующие формы, чтобы дать им, насколько возможно, образ естественной субстанциональной нравственности. Сообщество труда, в котором коренятся сословия, приходит к пониманию благородства и неблагородства как расовому различию; так что между ними не может иметь место даже бракосочетание; государственное сообщество сразу же старается сформулировать национальность, исходя из понятия государства, таким образом натурализоваться.

Но любая из сфер, едва достигнув институциональности, переходит в стагнацию. Ибо её истина есть не покой постоянства, а непрерывность движения, не непрерывное развертывание установленного природой, которое, сохраняя себя, меняется, а диалектика противоположного в себе, которое сохраняется, неустанно меняясь, т. е. которое чувствует противоречие в себе, примиряясь с ним и в своём примирении обновляет его, чтобы затем его снова сгладить.

Ибо – и это другая сторона – таким же мощным, как и стремление к институциональности, является здесь и стремление к идеальности. Идеи истинного, доброго, прекрасного всегда претендуют на то, чтобы быть настоящим содержанием этого реального мира, стать в нём осуществленными и признанными. И в той мере, как развивается тяга к институциональности, высвобождаются идеальные факторы, выступая против уже возникшего, увещевая, требуя, не давая покоя; они не успокоятся до тех пор, пока не проникнут снова в порядки, не пройдут их насквозь и не изменят их.

Это трудное, но бесконечно важное понимание того обстоятельства, что в тех сферах, о которых мы говорим, здоровое начало не допускает чрезмерности ни того, ни другого, напротив, идеальное находит смысл только в реальном бытии, реальность же только в идеальном содержании. Как отдельный человек имеет нравственную задачу своего существования не в эмансипации плоти, не в аскетизме и самоистязании, а в том, чтобы быть свежим, здоровым и сильным душой и телом, и готовым творить всяческое добро. Кто же сетует на весьма сильные трения действительности, кто не понимает, что борьба и шум действительного мира есть бесконечно содержательнее и оказывает более освежающее воздействие, чем любая тихая институциональность или скучные китайские тени идеалов, тот либо слишком молод, либо слишком стар для исторического мира.

Я должен сделать ещё одно предварительное замечание. Я до сих пор намеренно редко употреблял – или вообще не употреблял – слово «свобода». Не потому, что я не знаю или не признаю, что свобода представляет собой одновременно и семечко, и плод нравственной истории. Ибо свобода есть самоопределение духа в себе, саморазвёртывание его сущности в волении. В первой сфере естественных общностей свобода ещё была связана, спрятана под субстанциональной природой нравственных отношений, которые сложились в этой сфере. В естественных общностях индивидуум был лишь их членом, как рука, нога, лишь при этом теле являются рукой, ногой. Но целое было единством, имманентным всем единичным моментам: духу семьи, народа и т. д. В свою очередь в идеальных сферах было, конечно, полнейшее самоопределение духа. В священные моменты, когда индивидуум жил целиком во власти этих идей истинного, святого, он чувствовал себя бесконечно свободным в себе. Но сущность свободы требовала большего, а не только прекраснодушия бесконечных чувств и тихого пожатия руки единодушной восторженности. И точно так же, как в этих идеальных сферах идут вперёд к созданию произведений, к институализации и т. п., точно так же становится очевидным, что лишь с границы начинается проверка и испытание на прочность свободы.

Эта граница встречается в реальных сферах на каждом шагу. Она заключается в равной свободе других, которую приходится признавать, в общности всех, которой вынуждены подчиняться, желают они того или нет. Здесь имеет место не так, как в естественных сферах, любовь и одинаковое чувство целого, не так, как в идеальных сферах упоение равным стремлением, преумножением и притоком сил в соревновании воодушевлённых одной идеей, а, прежде всего торможение и докучная необходимость, ибо того, что достаётся одному, лишается другой; чего один пытается достичь, то вызывает одновременно зависть другого. Именно в этом пункте присутствует постоянная опасность, что власть, интерес, формальное право угрожают истинной свободе, т. е. правам других нравственных сфер; и всё же человек, чтобы быть ко всему причастным, не должен служить и следовать только одной нравственной сфере.

Тогда бы началась bellum omnium contra omnes, если бы в нравственной власти общностей не была заложена принудительная граница. И в этом подчинении самоопределения общему состоит отличие свободы от произвола, возникает свободная воля, признающая одновременно свою меру и сущность во внешней границе, разумная воля, разумная постольку, поскольку она познает как таковые нормы нравственной идеи, которым она подчиняется, и признает их не потому, что они являются законом извне, а потому, что она признала их как справедливые и благие.

Таким образом, здесь под контролем реального мира возникает свобода, развёртывая всю свою нравственную энергию. В ней вырабатывается конкретный тип самоопределения, т. е. личность, характер.

Теперь, переходя к обсуждению этих сфер в частностях, мы должны вспомнить, что нам придётся рассмотреть их с исторической точки зрения, т. е. они, как и все прочие нравственные сферы, в любой момент своей реализации менее всего думают об исторической значимости своих деяний. Напротив, они преследуют определённую, как мы бы сказали, техническую задачу, и только особое исследование понимает эти деяния в контексте их становления, с точки зрения их истории. Нет никакого правового отношения, никакого государства и т. д., которое не имело бы в себе существенного момента, способствовавшего его возникновению. Но частное правовое отношение касается технически лишь этого определённого субъекта и объекта. Производство определённых вещей кормит стольких-то рабочих и предпринимателей. Государство имеет те или иные текущие дела, доходы, общественные организации. Одним словом, отдельные моменты, когда эти нравственные общности появляются и реализуются, представляют собой дела, каковые на первой ступени были порядками, на следующей – задачами. То, что эти дела, как малые, так и великие, являются пульсом истории, как правило, не осознают те, кто их совершает.

Ибо они совершают их не ради истории, а в интересах момента, в зависимости от условий и мотивов, являющихся именно сейчас определяющими. В текучке дел их обобщают в совершенно ином аспекте, и уж никак не с исторической точки зрения.

Исторический подход совсем иной. То, ради чего произошло любое частное событие, его цель в глазах действующих лиц кажется истории уже не целью, а средством, условием и т. д., благодаря чему реализовали этот момент, важный в контексте становления. Целью Александра, когда он завоевывал Азию, не была эллинизация Азии; быть может, она ему была нужна для его смелых и честолюбивых планов мирового господства. История же говорит с улыбкой: то, что было целью его тщеславия, в моих глазах представляется лишь историческим средством эллинизации Азии. Если г. Перэр изобрёл Credit mobilier [99], и все богачи доверили ему свои жиро [100], то у них не было ничего иного в мыслях, кроме желания наживы, но при этом они совершили неслыханный переворот, сломав финансовую монополию Ротшильдов. Историческому рассмотрению мало дела до алчных целей этих банкиров. Оно познаёт, как готовилось крупное изменение в денежном обороте и как алчность некоторых умных финансистов вызвала катастрофу. И так повсюду.

Дата добавления: 2015-07-26