Глава двадцать вторая. Замедлив ход, мы подъехали к «Нежить‑клубу», мигавшему нам неоновыми надгробиями

Замедлив ход, мы подъехали к «Нежить‑клубу», мигавшему нам неоновыми надгробиями. У входа, где лишь самые прекрасные и бледные гости выстроились ловить шанс коснуться бессмертия, стоял новый вышибала, а рядом с мим – плакат, которого раньше не было. Флуоресцентными буквами он зазывал: «ВОЙДИ И УЖАСНИСЬ!», причем цвета подобрались так, что желтым по черному выделялось «ВОЙДИ ЖАС». Той же яркой желтизной намазанная стрелка указывала вверх.

– Видишь? – спросила я Вайля, наклонившись, чтобы получше рассмотреть.

– Вижу.

– Ты думаешь, там сидит Коул в окружении бандитов, только и поджидающих меня, чтобы застрелить?

– Я бы оценил это как наиболее вероятный вариант.

Меня пробрала дрожь – даже при включенном отоплении и застегнутом жакете. Но фактор моего страха в данный момент не учитывался – Коулу нужна моя помощь.

– Выпусти меня на углу, о'кей?

– Что ты собираешься делать?

– Выгнать посторонних с первого этажа, потом подняться к тебе наверх. Думаю, там наиболее вероятно. Ты же помнишь, тебя считают мертвым – постарайся это использовать.

– Можешь не сомневаться.

Он подъехал к тротуару, я вышла, махнула ему рукой, и он уехал. Припаркуется в переулке и оттуда проберется на второй этаж.

Распахнув жакет, я подошла к очереди перед клубом, вильнула задницей прямо перед новым вышибалой и так сладко ему улыбнулась, что покажи меня в телевизоре с такой рожей – я бы диабетикам смогла продать вишню в шоколаде.

Ладно, Аманда, где бы ты сейчас ни была… этот вот за тебя.

– Знаете, что я сейчас чую? – Я потянула ноздрями воздух.

– Не‑а, – ответил вышибала. Но заинтересовался.

– Свежеобращенного вампира чую, – объяснила я ему, суя руку в карман, резервированный под «Скорбь», и она скользнула мне в руку плавно и смертоносно, как удар кобры. Щелчок волшебной кнопки – и через две секунды от вышибалы остался клуб дыма, поднимающийся над дождиком крошечных угольков.

Девицы в голове очереди завизжали и бросились на улицу, кто‑то припустил за ними. Еще кто‑то крикнул: «Пистолет!» Вполне простительная ошибка, учитывая паршивое освещение. Последовала небольшая давка, которой я воспользовалась, чтобы войти в клуб. Музыка обрушилась молотом. Это уже ужасы, да?

Дымовые гранаты действовали, как баллончики – освежители воздуха. У них был клапан, открывающийся через двадцать секунд после активации, и вентилятор, разгоняющий дым на десять ярдов. Поскольку их проектировал Бергман, я могла уютно уложить по две в каждую руку и встроить такую дымовую завесу, будто горит национальный парк. Обойдя зал первого этажа, я рассыпала гранаты ровным слоем, обогнув толпу танцоров, пришедших за бессмертием.

– Вайль, ты где?

– Подхожу к пожарной лестнице.

– Я выхожу на винтовую.

Мимо шумных веселых пар, которые, похоже, считали, что нашли себе место отдыха надолго, я прошла на второй этаж, где народу было не меньше, чем на первом.

Похожий на пещеру зал, освещенный синими мигающими лампами и красно‑белыми огнями запасного выхода над темной дверью в черной стене, ощущался, черт бы его побрал, как туннель. Вытерев пот с верхней губы, я прошла по танцполу, потом мимо столов, укрытых белыми скатертями, и на каждом стояла черная роза в вазе. Возле каждой вазы по бокам часовыми встали две черные свечи в дорогих хрустальных подсвечниках. Мужчины и женщины, парами сидящие за столами, наклонялись друг к другу, обмениваясь страстными взглядами и нежными прикосновениями – я даже заволновалась, не занялись бы у них волосы от свечей.

Кстати, насчет занялись…

– Пожар!

Захлопали одна за другой дымовые гранаты, взметнув к потолку клубы дыма.

Вопли, толчея, машущие руки, топот ног. Хаос, который так любят «Сыны Рая», – сейчас он работает на меня. Я быстро прошла к знаку запасного выхода, рассматривая освещенную им дверь. Совершенно неизвестно, что там за ней, а любые сюрпризы могут быть только неприятными. Оглядевшись в поисках иного пути наверх, я увидела над головой прожектора и светильники, напомнившие мне университетский театр. Они занимали всю площадь потолка, оставив только место для мостков, которые начинались возле стеклянной будки, висящей футах в десяти надо мной, и вились по всему потолку, чтобы с них можно было дотянуться до любого светильника. С моего уровня на них можно было попасть по черной металлической лестнице, почти невидимой на фоне еще более темной стены. О своей находке я сообщила Вайлю.

– Хочу проверить, – сказала ему я. – Может, в будке есть еще одна дверь.

– Хорошая мысль. Я теперь направляюсь к третьему этажу. Похоже, что окна здесь закрыты ставнями, так что тебе придется быть моими глазами.

– О'кей.

Я полезла на лестницу, ведущую к мосткам. Пара шагов – и я оказалась у нужной двери. Она была открыта.

– Я в будке, – прошептала я. – Там пусто. Хорошая штука дым!

Слева от меня от края до края окна тянулся пульт мигающих индикаторов, а перед пультом стояли два черных кресла на колесиках. Из прочих предметов обстановки здесь имелась пустая мусорная корзина и переполненная пепельница. Но была еще и другая дверь. Я ее осторожно открыла, ожидая какого‑нибудь звука, щелчка, быть может, с которым захлопнется западня. Но мне не стоило беспокоиться: капкан, поставленный на меня Айдином и Ассаном, был слишком велик, чтобы щелкнуть. Зазвенеть гонгом разве что, но не щелкнуть крышкой.

Органы чувств сообщили мне, что комната не пуста: в ней находится несчастный, на которого накатывают раз за разом волны боли и унижения. И не ошиблись. Из собранных у Бергмана вещей я вытащила зубное зеркало на длинной ручке и сунула его в приоткрытую дверь.

Охранников я не увидела, ни одного. Я увидела Коула. Он сидел в кресле посреди комнаты, которая мне сильно напомнила чердак бабули Мэй. Коробки, старые ящики, поломанные стулья – свободного места у стен не было. По следам в пыли я видела, что их отодвинули к стенам, чтобы освободить место для стула. И сидящего на нем Коула.

Сидел он совершенно неподвижно, смотрел прямо перед собой и дышал ртом, потому что нос был перебит. Чтобы сдержать ярость при виде таких следов избиения, мне пришлось себе пообещать, что Ассана я перед тем, как стереть с лица земли, тщательно изувечу.

Осмотревшись еще раз, я решила, что Коул здесь один.

– Жас?

Голос Вайля в наушнике прозвучал с едва заметным оттенком тревоги.

– Я на месте. Здесь Коул. Его похитителей не вижу.

– Доски здесь хилые. Пробью их в любой момент, когда тебе понадоблюсь.

– Но предпочитаешь пока не проявляться?

– Пока да. У нас единственный шанс застать их врасплох. Будь осторожна.

– Мы с тобой уже полгода работаем, – напомнила я. – Сам знаешь, где я, а где осторожность. Но я подумаю над твоим предложением.

Чуть сильнее открыв дверь ногой, я огляделась еще раз, направляя «Скорбь» в разные углы, и обе мы были готовы к нападению.

Но ничего не случилось, кроме того, что Коул повернул голову и заметил меня. Вид у него был, как у человека, который упал с балкона после недельного запоя и остался жив. Лицо черно от синяков – всюду, где не красно от засохшей крови. Из‑под разорванной одежды проглядывали кровавые порезы. Лежащие на коленях руки распухли, костяшки разбиты и исцарапаны. В любой момент он мог встать: ничто не привязывало его к стулу и даже к комнате, но он сидел неподвижно, только глядел на меня с грустным сожалением.

– Коул?

Я шагнула вперед, и он сказал, отчетливо шепелявя:

– Стой.

Неразборчиво, потому что верхняя губа распухла, а еще я заметила дыры там, где при последнем нашем разговоре были зубы.

– Надо уходить, – сказала я настойчиво, чтобы он поднялся.

– Не могу.

– Что так?

Он посмотрел в сторону. Я глянула туда же и увидела темный выключенный телевизор на круглой деревянной табуретке из бара. Экран щелкнул, мигнул – и оказалось, что я уже играю в гляделки с Мохаммедом Хадом Абн‑Ассаном.

В основном для информации Вайля я сказала:

– Ассан, ты что делаешь в телевизоре? Разве не знаешь, что федеральная комиссия по частотам запрещает показывать подобную мерзость?

– Добрый вечер, Люсиль. Или лучше называть вас Жасмин? Мы вам очень благодарны за быстрый приезд – он даст нам некоторое дополнительное время на подготовку.

– К чему – подготовку?

Он самодовольно усмехнулся, блеснув парой золотых коронок, и отвернулся на секунду от камеры – поделиться приятным настроением с товарищами.

– Ну конечно же, к концу света. К концу мира, каким мы его знаем.

Пронизавший меня страх выплеснул мой ответ:

– Знаешь, тебя можно было бы убить за обильное применение ничего не значащих штампов. Однако я думаю, что ликвидирую тебя за другие твои преступления. Начнем с убийства жены.

Коул мучительно застонал, но утешить его мне было нечем. Сейчас по крайней мере, пока я связана разговором с Ассаном.

Ассан снова засмеялся. При виде такого полного отсутствия угрызений совести во мне вспыхнуло горячее желание убить его на месте.

– Вы просто жемчужина! Как удачно вышло для нас обоих, что мой господин построил для вас такую идеальную западню.

– Босцовски никому не господин, он раб. Раб собственных психотических фантазий.

Ну‑ка, сенатор! Посмотрим, как твое самолюбие отреагирует на этот щелчок по носу! Хотя мы оба знаем, кто на самом деле тут командует.

Мое замечание сработало, как арахисовое масло в мышеловке. Не успела я договорить, как в камеру тут же выскочил сам грызун, побагровевший и задиристый. Казалось, он взревет сейчас, как потревоженный медведь, но сенатор быстро взял себя в руки. Пригладил седеющие блондинистые волосы узловатыми толстыми пальцами, одернул темно‑синий пиджак. Все‑таки магия телекамеры – не пустой звук.

– Вы, насколько я понял, любите высказываться прямо? Ну так и я вам прямо скажу: ваши действия в ближайшие минуты определят, будет этот молодой человек жить или нет. Видите ли, у него под сиденьем закреплено хитрое устройство. Если его вес перестанет давить на стул, произойдет взрыв, который уничтожит вас обоих, весь клуб и большую часть квартала. Представьте себе, сколько будет погублено ни в чем не повинных жизней?

– Дальше.

– Мы можем отсюда, где сейчас находимся, временно отключить это устройство, но только на десять секунд. Чтобы вы с ним поменялись местами.

Козел вонючий.

– Ты не возражаешь, если я проверю твой рассказ?

Он просиял мне так, будто я только что выиграла для него пари – аж челюстями застучал от удовольствия, как бульдог из старого мультфильма. А прыгнет он сейчас в комнату, если я крикну: «Бельведер, мальчик мой, ко мне!»! Мне представилась эта картинка, и я с трудом сдержала ухмылку. А он мне ответил:

– Разумеется, не возражаю! Делайте что хотите.

Я опустилась на колени прямо в пыль чердака «Нежить‑клуба», заглянула под стул. Ага, точно бомба. Я такие видела в руководствах по обезвреживанию взрывных устройств. В разделе «Ни черта не сделать, рви когти». Хотя (к гадалке не ходи) Босцовски сильно приврал насчет мощи взрыва – тут взрывчатки хватит максимум снести верхний этаж здания, – все равно Коул погиб бы, и с ним еще все посетители, которых они загнали наверх. Вариант неприемлемый. Ощущение погружения в трясину, когда при попытке вырваться только засасывает глубже и быстрее.

Я встала. Мозг намертво зациклился на слове: бежать, бежать, бежать, бежать, – и подложил под это бесконечное слово саундтрек группы «Пинк флойд». В ушах возник нарастающий рев, никак не связанный с наушником, потом пришла чернота, бешенным псом выгрызая куски поля зрения, закололо онемевшие щеки, заслезились глаза. Какой‑то инстинкт заставил меня упереться, не сдаваться. Ощущение было такое, будто я теряю над собой контроль, потому что меня поглощает чья‑то чужая, более сильная личность.

Посмотрела на Коула – и сердце начало читать собственную литанию:

Вытащи его, спаси его. Любой ценой. Любой ценой. Любой це…

Голова упала на грудь, я закрыла глаза. Зрение перестало отвлекать, и я почувствовала, как над моей психикой чудовищным штормовым небом воздвигается чернота.

Я не рванулась в слепое бегство, хотя очень хотелось. Не звала эту черноту в себя. Просто стала слушать, и тут же рев перестал походить на грохот океанского прибоя, терзающего Флориду в час урагана, и превратился… да, в голос. Сказал этот голос только одно: «Отпусти себя», но значение слов оказалось гораздо богаче: они мне точно показали, что нужно сделать. Голос я узнала: это был тот, кто говорил со мной после смерти и вернул меня к жизни. К битве.

Подняв голову и открыв глаза, я увидела на лице Босцовски такое жадное нетерпение, что вдруг всплыли мои детские кошмары – там с таким лицом ходил похититель детей из «Пиф‑паф, ой‑ой‑ой».

– Почему я? – спросила я.

– Мы выяснили опытным путем, что жертва нужна добровольная. Если вы займете место Коула, она такой и окажется. А заодно устранится источник раздражения, которым вы являетесь.

Будто я ему вешалка в шкафу. Но когда тебя так сильно недооценивают, это бывает выгодно.

– Так вот почему не вышло с братом Аманды в Индии? – обратилась я к Ассану. – Он не был добровольцем. Мелкий шрифт надо было читать, лохи!

Узкие глаза Ассана чуть ли не огнем загорелись от моей непочтительности, но он на что‑то обернулся, отведя глаза от камеры, и отодвинулся в сторону, освобождая место перед объективом для подошедшего Айдина Мне стоило усилий сохранить спокойствие, скрыть ярость, вырывающуюся из меня почти неодолимо.

– Отрицательный результат – тоже результат, – напомнил мне Айдин. – Я работал над совершенно другими вопросами, и Красную Чуму открыл поистине случайно. Я бы никогда не смог ее развить без целой серии проб, позволивших отточить ее до полной силы.

Красная Чума? Какое простое название для такой ужасной вещи!

Понимая, что другой возможности обратить ход событий у меня не будет, я решила подыграть, выуживая информацию, ожидая какого‑нибудь неосторожного слова, выдающего уязвимое место.

– Я вот чего не понимаю: почему вы ее не пустите расходиться естественным путем – как грипп? Зачем эти хитро‑вывернутые сложности с передачей от человека к вампиру?

Айдину не терпелось похвастаться своим детищем, и он бросился горячо объяснять, будто я – репортер из отдела науки «Нью‑Йорк таймс»:

– Начиная эксперимент, я запланировал передачу инфекции половым путем. Вы так погрязли в свободной любви и смене партнеров, что через шесть недель я ожидал вымирания шестидесяти пяти процентов вашей популяции. Но при передаче от человека к человеку вирус мутировал в нелетальную форму пневмонии.

– Как тебе было обидно, – посочувствовала я.

Айдин мрачно кивнул – сарказм до него не дошел абсолютно – и продолжал рассказывать:

– Совершенно случайно я обнаружил, что если вампир берет кровь у человека‑вирусоносителя, то летальность Красной Чумы вырастает до девяноста процентов. К несчастью, резко падает контагиозность.

Я перебила:

– То есть болезнь дальше передаваться не может?

– Носитель‑вампир ее передавать не может. Ты себе даже не представляешь, как обидно было напороться на это препятствие!

Вау! Неужто я одна вижу проявление божественной руки, которая каждый раз щелкает Айдина по носу, стоит ему сделать шаг вперед? Сперва грозная болезнь превращается в тихого зайчика, когда он пытается распространять ее среди людей. Потом ему приходит блестящая идея дать главную роль вампирам, а они себя ведут, как заупрямившиеся двухлетки. Вот не будем делиться, и все!

– Однако был Некто среди нас, – продолжал Айдин, – кто знал о вожде‑визионере по имени Текет Дирани и о том, как он едва не стал правителем сего и иных миров с помощью Тор‑аль‑Деган. Вот она и будет нашей системой доставки. Она возьмет чуму у инфицированного вампира и выпустит ее на весь мир.

– И ты мне хочешь сказать, что я должна надписать поздравительную открыточку «ах‑какой‑ты‑гений» и послать Раптору?

Бух. Если бы мы сейчас стояли перед беспристрастным жюри присяжных, вердикт «виновны» им бы вынесли за одно только выражение лиц. Но они тут же пришли в себя, и ничего, черт их побери, криминального мне не выдали.

Самый был бы идеальный момент, кстати, и для Раптора, чтобы выпрыгнуть под камеру и злорадно заржать. Он этого не сделал. Наверное, Светлана правду сказала насчет его привычки не высовываться. Может, ему хочется иметь что‑то вроде алиби на момент начала эпидемии? «Никак нет, господин следователь, это не мог быть я. Я весь вечер в рэкегбол играл». Да нет, вряд ли. Скорее где‑нибудь печет другой политический пирог, и надо там подсуетиться, чтобы не подгорел и не сел. Такое дерьмо, как он, на одном месте не засиживается. Не окупается потому что.

На этот раз Айдин посмотрел на меня молча. И смотрел долго. Наконец сказал:

– Мне знакомо твое лицо. Я тебя знаю?

Этот вопрос ударил меня как взрывная волна. Знает ли он меня?

У меня в душе наступило – не затишье – полная неподвижность перед ядерным взрывом. В этой белой тишине инстинктивно хотелось схватиться за что‑то твердое. Эмоции вдруг так взвихрились, что даже и думать нечего было о ясности мысли. Господи Боже мой!

Я сама превратилась в бомбу, в узкий серебристый футляр, сдерживающий грибовидное облако безграничной смерти. Этот тип убил Мэтта. Убил меня. А я должна с ним щебетать, будто мы встретились на какой‑нибудь конференции год назад и сейчас возобновляем знакомство?

– Жасмин! – Голос Вайля у меня в ухе прозвучал с тревогой, если не с оттенком паники. – Я отсюда ощущаю твои эмоции, что‑то раздирает тебя изнутри. Мне появиться?

Да, черт побери! Ворваться и разнести все это к чертям! Колом проткнуть изображение Айдина на экране! Спасти Коула! Спасти меня!

Я сделала глубокий вдох. Еще один. Надо взять себя в руки. Да. Немедленно.

Меня затрясло. Крупная дрожь заставила напрячь лопатки, стиснуть кулаки. Зубы не то чтобы стучали, но намекали, что они бы не против – как будто я в сырую зиму несколько часов торчала на улице без пальто.

Я закрыла глаза.

Время убивать еще придет, Жас. И ты вполне можешь его подождать. Тебе же Голос так велел.

– Я вхожу, Жасмин, – сообщил Вайль.

– Нет.

– Нет? – откликнулся Айдин.

– Нет, ты меня не знаешь, – ответила я, жалея, что голос у меня дрогнул, и постаралась вернуться к фактам – к тем фактам, которые желательно будет знать ЦРУ для суда над теми, кого мы с Вайлем не ликвидируем на месте. – Я вот чего не понимаю: зачем вообще нас убивать? Если смотреть с вашей точки зрения, это просто перемещение вашей продовольственной базы в самый низ пищевой цепи, даже могильным червям неинтересный.

Айдин замотал головой, не дождавшись конца фразы.

– Отнюдь, отнюдь! Мы просто прореживаем стадо, выбраковывая слабых для улучшения породы. Когда их не станет, мы выпустим антидот. – На этом месте мне захотелось стереть с его рожи самодовольство. Желательно огнеметом. – И это, разумеется, вызовет у выживших чувство глубокой благодарности. Они решат, что обязаны нас чем‑нибудь вознаградить за спасение их от мора, который мы же и наслали.

– Как я понимаю, сенатор, тут выходите на сцену вы?

Он выдал мне классическую си‑эн‑эновскую улыбку: такую озабоченную, такую искреннюю. С‑сука.

– Осажденной стране нужен сильный лидер. Популярный. Лидер, который представит необходимость нового порядка так, что люди по лбу себя хлопнут: как мы сами не додумались!

Ручаюсь, он читал по бумажке – так гладко текли слова. А написал бумажку Эдуард Самос, он же Раптор.

– И что же это будет за порядок?

– Добровольное служение, милая моя Жасмин! Кровь – в обмен на безопасность, кровь – в обмен на здоровье. Это не слишком высокая цена, и я это сумею объяснить народу.

Вы меня не поймите неправильно. Я на всех выборах голосую – считаю, что это мой долг как гражданки США. Ну и к тому же мне неловко было бы брюзжать насчет того, куда катится страна, а самой ничего не делать. Но сейчас, стоя рядом с раненым другом, я понимала, что только профессиональный политик может приятно улыбаться в камеру, рассказывая, как организовал массовое убийство населения собственной страны. У меня с такой силой рвался из горла вопль, что трудно было выговорить хоть слово. Но я смогла.

– Значит, ты станешь президентом, а твои приятели‑террористы увидят Америку на коленях?

Босцовски грациозно склонил голову, а Ассан сверкнул зубами:

– Мы будем танцевать на улицах!

Это как раз нетрудно себе представить. Так уже было после падения башен, и мне тогда хотелось убить каждого из этих сволочей. Вскоре мне представится шанс – может быть. Но сперва…

– Ладно, – вздохнула я. – Перебрасывайте выключатель. Меняюсь местами с Коулом.

– Черта с два! – заорал Коул, и одновременно с ним Вайль рявкнул: – Не смей!

Я взяла Коула за руки, но обратилась не только к нему, но и к Вайлю:

– Поверь мне. Поверь. Я знаю что делаю.

Коул тряс головой, стараясь не упасть в обморок.

– Жасмин, я тебе запрещаю! – оглушительно взревел Вайль.

– Давай! – крикнул кому‑то Ассан. – Выключай!

Я изо всех сил сжала руки Коула, сдернула его со стула и заняла его место. Он пошатнулся, сделал пару шагов назад, чтобы не упасть, налетел на ящик коробок, но все‑таки устоял.

– Пора! – сказала я им обоим, опережая все возражения. – Увидимся позже. И скоро.

– Я вернусь за тобой, – поклялся Коул, и выражение свирепости на разбитом лице делало его похожим на библейского пророка.

– Я на это рассчитываю, – ответила я серьезно. Проверила, что «Скорбь» стоит на предохранителе, и бросила ему. – Стреляй в любого, кто встанет на твоем пути. А теперь иди.

Кивнув в последний раз, Коул вышел. У меня не было времени переживать, как он там спустится по лестнице: трое этих амигос все еще торчали на связи, и надо было как‑то их спровадить.

– Не хотите ли, чтобы я вас подготовил к завтрашним событиям? – спросил Ассан. – У нас запланирован просто фантастический вечер!

О Господи. Я отдала себя в руки организатора знаменитых круизов «Смертельные моторки» по Нью‑Йоркской гавани?

– Может, пусть лучше будет сюрпризом? – предложила я. – А то дашь слишком много подробностей, и решу я вдруг вообще из этого договора выйти.

– Но… но вы же взорветесь!

– Вот именно.

Ассан что‑то тихо сказал Айдину и сенатору, потом ответил мне:

– Что ж, хорошо. Оставляем вас в покое.

Картинка сменилась бликом, и экран стал серым. Этих рож не стало видно, но я знала, что кто‑то за мной наблюдает издали, как в психбольнице.

Я опустила голову, закрыв глаза – пусть наблюдатель решит, что я молюсь. В некотором смысле, кстати, так оно и было: как и при визите к Дэвиду, я сконцентрировала все мысли, весь разум на том, чего я хотела. Только в этот раз у меня были нужные слова – те слова, что мне сообщил Голос чудовищным, грохочущим рокотом, будто они резонировали в самом большом барабане на всей земле.

Мой собственный голос звучал тихим бормотанием, вполне в стиле окружавшей меня пыльной забытой мебели. Слова срывались с моих губ – и я чувствовала, как уходит земля из‑под ног, как отделяюсь я от себя самой, – словно самый момент перед засыпанием, увеличенный стократным микроскопом. Во всем теле началось покалывание, и если бы я сейчас до кого‑нибудь дотронулась, это было бы как удар тока.

Открыв глаза, я почувствовала, что поднимаюсь. Честно говоря, это меня испугало: я подумала, что начала действительно вставать на ноги, и это кончится большим ба‑бахом, что совершенно не нужно. Но нет: та часть моего существа, что сидела на бомбе, осталась неподвижной. Та, что отделилась от тела, продолжала подниматься, прошла через потолок, под крышу и сквозь нее. Я подумала, остановит ли меня что‑нибудь, чтобы я не улетела в небо, как монгольфьер без выпускного клапана. Попыталась управлять своим перемещением – без успеха. Вверх, вверх, вверх – устремившийся в космос дух, которого ничто в мире не держит.

– НЕТ! – ударил Голос, больше похожий на гром. – СМОТРИ!

Да я же и смотрю! – чуть не сорвалось с языка… с того, что заменяло сейчас язык. И это тоже была ложь – все мое внимание было направлено внутрь. И вот теперь я поглядела наружу. Семь золотых нитей поднимались ко мне из разных концов земли, и я, сосредоточившись, поняла, что могу сказать, кого касается нить, просто по ее дрожи. Нет, это не дрожь – скорее это песня. Альберта и Эви я определила сразу же. Был здесь и Дэйв – его нить, при первом моем путешествии вне тела казавшаяся размытой желтой полосой, тоже присутствовала. Свой мотив был у Вайля, у Бергмана и у Кассандры. Но сосредоточилась я на седьмой, которая означала Коула. Эту поющую струну я взяла руками – бесплотными руками – и полетела по ней вниз, наслаждаясь скоростью и думая, не так ли ощущается санный спуск.

Я остановилась, едва не налетев на Коула – скорее, едва не пролетев его насквозь. Он стоял, тяжело опираясь на дорожный знак, пытался поймать такси. Но никто не хотел останавливаться ради человека, которого наверняка только что ограбили и денег на такси у него нет.

– Коул, – сказала я тихо, прямо ему в ухо. – Не волнуйся. Вайль сейчас приедет.

Он дернулся, резко развернулся, на лице его читались облегчение и радость, тут же сменившиеся недоумением и разочарованием.

– Нет ее здесь, кретин! – выругал он сам себя. – Она сидит на бомбе, на которой должен был сидеть ты.

Так, значит, я невидима. Почему бы это? Дэйв меня видел.

Отпустив нить Коула, я взялась за ту, что вела к Вайлю. Она привела меня прямо в фургон, который он пытался запустить – и не получалось. Я села на пассажирское сиденье. Вайль повернул ключ, притопил педаль газа. Сквозь рев стартера слышались его тихие слова:

– Кретин, кретин, проклятый дурак!

Он с размаху стукнул руками по рулю, так что колонка затряслась.

– Господи, Вайль, чего это ты? Этак Коул вообще сойдет с ума и выскочит под автобус, пока ты будешь решать, заливать двигатель или ломать руль. – Он уставился на меня, разинув рот, улыбнулся своей опасной улыбкой, схватил меня за плечо – наверное, хотел притянуть к себе в объятия, но пальцы прошли насквозь. Отчаяние у него на лице могло бы в других обстоятельствах показаться забавным. – Э‑гм… извини, что не предупредила, я тут не совсем во плоти. Но я не знала, видишь ли ты меня. Он медленно покачал головой:

– Невероятно.

– Судя по голосу, на тебя произвело впечатление. А выражение лица у тебя такое бывает, когда я совершаю идиотские ошибки.

Он сделал жест типа: ну, собственно, так и есть.

– Как ты собираешься воссоединиться с телом? Если оно не взорвется входе событий, конечно.

– Думала просто в него впрыгнуть.

– Ты с ума сошла?

Теперь, когда для злости Вайля появился реальный – ну, в определенной степени – объект, машина завелась без проблем. А вопрос, который он мне задал, как раз был тем, которого я больше всего боялась. Но оказалось, что плевать мне на этот страх – так я разозлилась.

– Знаешь что? Очень вероятно. Я пошла прямиком в западню настолько очевидную, что ее бы шерстистый носорог обошел. Пошла, потому что это моя работа. Да, психом надо быть, чтобы оставить большую часть своей сути сидеть на бомбе. Но у меня в должностные обязанности входит спасать гражданских, а не подставлять. Да, психом надо быть – торчать там и ждать, чтобы мою душу сожрала чума. Можно было бы подумать, что хватит с меня одной смерти, но мне, получается, сколько ни дай, все мало! Так что давай согласимся: да, у меня шариков не хватает, – и будем что‑то делать.

Вайль дернул головой – это означало кивок – и спросил:

– Так где Коул?

– В последний раз я его видела в двух кварталах к западу отсюда.

– Ты его… видела? Ты пошла к нему первому?

– У него нос сломан! – ощетинилась я. – И вообще, знаешь что? Почему я должна оправдываться? Может, я тебя на пару сотен лет моложе, и все‑таки я совершеннолетняя! И если я хочу проявить беспокойство о своем друге, то именно это я и буду делать!

Я чуть не топнула ногой, но такой слишком школьный поступок противоречил бы духу заявления.

Вайль вывел фургон на улицу, что‑то бормоча. Я расслышала слова: «Еще много чего будет сломано».

Черт меня побери! Если есть хоть какой‑то способ, испортить отношения, я его обязательно найду.

Мне представилась картинка: Купидон сидит в занюханном баре, пьяный и расстроенный, и плачет бармену в жилетку: «Нет, эта Жасмин Паркс меня в гроб вгонит! Можешь себе представить, что она сделала? Кинула этого бессмертного жеребца ради поцелуйчиков с ветреным сопляком, изображающим частного детектива! Почему? Да дура она потому что! Нет, блин, вот так и подмывает выкинуть лук и взять базуку!»

– Вайль…

– Да?

– Я… прости меня. Я не хотела тебя обидеть.

Он не повернул головы – смотрел прямо перед собой таким взглядом, что мне стало страшно за ветровое стекло.

– Ты никогда не хочешь.

Дата добавления: 2015-07-17