Глава двадцатая. Бергман остановился на круговой дорожке перед своим убежищем

Бергман остановился на круговой дорожке перед своим убежищем, и мы с Вайлем ахнули, глядя на открывшийся перед нами вид. Удачно освещенный низковаттными лампами и подсвеченный парой идеально размещенных прожекторов, двухэтажный прибрежный дом прекрасно смотрелся бы и на мысе Кейп‑Код. Ландшафт, круговая веранда, плетеная мебель – как будто все из последнего номера «Лучших домов и садов».

– Вот это и есть твой дом? – спросила я.

– Да, а что?

Я подождала, пока он вышел и откатил боковую дверь фургона.

– Да нет, ничего, – ответила я, отдавая ему багаж Кассандры. – Просто такой… приятный. – Я вылезла, взяла какой‑то ящик и пошла за Бергманом к дверям. – Я всегда себе представляла тебя в пещере. Или, в самом крайнем случае, в старом обветшалом особняке с мрачными ставнями, где подземных ходов больше, чем окон.

– Я предпочитаю более современные системы охраны.

Он поставил сумки на крыльцо, поднял дверной молоток в виде львиной головы и перебросил находящийся под ним выключатель. Молоток отъехал в сторону, открыв квадратное окошечко металла и электроники. Этот прибор тщательно изучил левый глаз Бергмана и решил, что данный объект прошел проверку. Дверь несколько раз щелкнула и затихла.

– Стой, – предупредил меня Бергман, когда я потянулась к ней.

Еще пара секунд – и дверь щелкнула в последний раз. Бергман кивнул, и я решилась повернуть ручку. Дверь открылась, а Вайль сказал:

– Ты только не забудь, Бергман, что рано или поздно тебе придется дать нам способ проникать сюда без сопровождения твоего глаза.

– Без проблем. Как только разгрузимся, я модифицирую систему.

Я вошла в прихожую – и пронзительный свист заставил меня застыть на месте. С Бергмана станется: еще шаг – и мне голову снесет пушечным ядром.

– Это что такое? – спросил Вайль у вошедшего Бергмана, который посмотрел на меня критически. Я подняла руки: – Я ничего не делала.

– Это не так, – возразил Бергман. – Ты передаешь какой‑то сигнал.

– Может, часы?

Я дернула ремешок – посмотреть, замолкнет ли тревога. Не‑а.

Бергман выбежал к фургону, вернулся с какой‑то коробкой, покопался в ней и вытащил что‑то вроде огромной зажигалки. Этой штукой он стал водить рядом со мной, начав с головы. Дойдя до пупка, зажигалка запищала сама.

Я подняла рубашку.

– Кольцо на животе, – сказал Бергман и настойчиво добавил: – Дай его сюда.

Я сняла кольцо и отдала ему. Он прыгнул в фургон, завел двигатель и уехал. Как раз пока мы сообразили, как отключить сирену, он вернулся.

– Прилепил его на грузовик с мороженым. Тот, кто ловит сигнал, прицепится к грузовику и, даст бог, забудет, что источник здесь останавливался на пару минут.

– Пит говорил, что для включения его нужно сломать. И только тогда будет вызвана резервная группа.

Бергман скривился:

– Кто‑то его включил дистанционно, а резервной группе послал поддельный сигнал отбоя.

– Тот же «кто‑то», который это кольцо и выдал? – поинтересовался Вайль.

– Это не из моих запасов, – ответил Бергман.

– Вот так они нас и нашли, – заключила я. – Эти липовые сектанты из «Руки Господа» на дороге. Лилиана в ресторане и потом в кондоминиуме. Мистер и миссис Магу в отеле. Достаточно было следовать за сигналом кольца. – Я стиснула зубы, чтобы не пробить в стене дыру ногой. – Когда поймаю этого сенатора, уши ему оторву и в глотку засуну.

– А если это Марта? – спросил Вайль.

Я нетерпеливо отмахнулась.

– Нутром чую, она тут не замазана. И если против нее не будет серьезных свидетельств, в мой список она не войдет.

А что я запустила Альберта искать эти свидетельства, я им расскажу потом.

– А Раптор?

– Его я оставлю тебе, поскольку ты умеешь убивать медленно и мучительно. Черт побери, как же я зла!

Однако злость мешала мыслить ясно, и я попыталась от нее отвлечься, исследуя дом. Интерьер не обманывал ожиданий, внушенных внешним видом. Деревянные полы, цветные ковры, мягкая мебель, антикварные украшения витого железа и резного дуба придавали дому вид декорации из мыльных опер, которые любила смотреть бабуля Мэй. Она называла их своими «книжками» и никогда не упускала случая горестно покачать головой, когда большая любовь прошлого сезона оказывалась большим обломом текущего.

Когда мы разгрузили фургон Бергмана в гостиную, я уже сумела справиться с эмоциями. Обстановка в гостиной тоже впечатляла: светлое просторное помещение, бледно‑голубые дощатые стены, огромная рыбацкая сеть, свисающая с потолка. Длинный стол черного дерева отделял гостиную от кухни/столовой, где вполне могли бы пировать человек тридцать. Пастельной зелени коридор вел к трем спальням и ванной комнате. Справа от двери поднималась лестница в общую комнату, домашний кабинет и главную спальню – оттуда открывался такой вид на океан, что мне сразу захотелось научиться ходить под парусом. Наверное, есть рациональное зерно в мысли, что обстановка меняет настроение. Может, мне тоже стоит перекрасить свою квартиру.

Когда все было внесено внутрь, мы с Кассандрой стали распаковывать вещи, а Бергман и Вайль – устанавливать и налаживать. Несколько ящиков были набиты электроникой, и очень скоро обеденный стол превратился в коммуникационный центр. Встали плечом к плечу четыре компьютера, соединенные друг с другом, с Интернетом и центральным принтером путаницей проводов, залегшей между ними как большая и неряшливо сплетенная проволочная корзина. Рядом с ними пристроился наш лэптоп, но отдельно от них – как замурзанная и затюканная падчерица. На все это хватило всего лишь половины стола – такой он был длинный.

Бергман и Вайль устанавливали на баре мини‑лабораторию, Кассандра складывала пустые ящики в спальне первого этажа, так что я пошла искать себе работу где‑нибудь еще.

– Жас, зачем ты мебель переставила? – спросил через несколько минут Бергман, с любопытством глядя на меня поверх сверкающего ряда лабораторной посуды.

– Ты про что? Я тут просто…

Оглядев комнату, я поняла, что опять сделала то же самое: без малейшей мысли, будто целая секция мозга была отключена от сознания, воспроизвела то же расположение мебели, что и в «Бриллиантовых номерах».

– Что за хрень? – спросила я себя в недоумении.

Подошла из коридора Кассандра, посмотрела на мою деятельность и подарила мне полный тревоги взгляд, проникший до самого сердца. У Вайля выступил на лбу пот, опустились углы губ. У него это был эквивалент грозовой тучи.

– Ты меня обманула? – спросил он с нажимом, рукой показав на новую расстановку мебели. – Дело не в том, что так стояла мебель у тебя дома? – Я покачала головой. – Я не выношу лжецов.

Сказано это было в лучших традициях «Руководства для школьных надзирательниц: как правильно ломать пальцы». Я скрипнула зубами, решая, сразу начать защищаться или сперва составить план войны жеваными бумажками с участием Джимми и Сьюзи, за который бы нас наверняка выгнали, но дело того стоит, как вдруг заговорила Кассандра:

– Наверное, я лучше Жасмин смогу объяснить, в чем дело.

Взяв самый маленький из своих чемоданов, она поставила его на оттоманку, которую я отодвинула от дивана не далее как пять минут назад. Сейчас она занимала авансцену. Я села рядом с Кассандрой, Вайль, все еще злясь, занял место напротив в синем твидовом кресле с высокой спинкой.

Кассандра, открыв чемодан, достала оттуда пирамидку высотой в фут, сделанную из разноцветных стеклянных шариков, каждый размером с ноготь. Я убрала чемодан, поняв, что у нее руки заняты, и она осторожно поставила пирамиду на оттоманку.

– Это то, что я подумала? – спросила я.

– «Энкиклиос», – ответила она, кивнув. – Здесь зафиксировано то, что я видела про твоего… мое второе видение. – Она тронула верхний шарик пирамиды, и вся конструкция содрогнулась. – Может быть, лучше тебе посмотреть его одной.

– Ну уж нет. – Я вызывающе глянула на Вайля. – Пусть все видят. Чтобы никто больше не обвинял меня во лжи. А потом обсудим, насколько я выношу тех, кто набрасывается, не разобравшись!

Я не стала гасить в себе злость – она помогала мне вести себя как нормальный человек, а не бежать прятаться в чулан, как перепуганная девчонка. А это трудно – перестать прятаться. Оседлав очередной и, быть может, последний прилив злости, я сказала:

– Давайте смотреть.

Кассандра нажала на верхний шарик – он прогнулся, но не сломался, как те фигурки из желе, что отливала для нас бабуля Мэй, считая, что мы должны любить вкус клубничных букв и двуногих слоников.

– Энкиклиос окксаллио вера прома, – прошептала Кассандра. Или что‑то похожее на такие слова. И понеслась дальше выкладывать долгий перечень слов – не латинских, но звучавших похоже.

И от ее речей шарики снова зашевелились, потом стали крутиться в разные стороны, но контакт между ними ни разу не прервался. Похоже было на шестеренки в часах, только не было впечатления, что одно движение вызывает другое.

Пирамида стала терять форму, принимая множество различных очертаний, напоминавших нос корабля, шляпу‑зюйдвестку, мотоцикл, нить ДНК.

– Класс какой! – прошептала я восхищенно, хотя сердце у меня билось пойманной птицей и меня подташнивало от страха, как отреагирует Вайль на это новое открытие.

Бергман вылез из‑за своего стола с лабораторно‑компьютерным центром (само по себе уже чудо), подошел к пустому креслу и встал за ним с таким видом, будто хотел напасть на «Энкиклиос» с бейсбольной битой в руках.

Наконец шарики выстроились в вертикальные ряды по три, образовав нечто вроде плато, над которым повис одинокий голубой шар.

– Это я? – спросила я шепотом, и мне стало не по себе, когда Кассандра кивнула.

– Ты готова? – спросила она, и я обтерла о штаны вспотевшие ладони.

– Да. Да, давай не будем тянуть.

Мне самой мой голос показался фальшивым – будто старая запись, требующая ремикса.

Она тронула верхний шарик и сказала:

– Дайаватем!

Потом убрала руку и села, освободив место для возникших изображений – голограммы и звука цифрового качества.

Я увидела себя – на год и два месяца моложе, чем сейчас, на много световых лет ближе к безмятежности, и сидела я в халупе какого‑то студенческого братства. Из дыр в обивке дивана и кресла вылезал поролон, кофейный столик в молодости служил дверью, уложенной сейчас на две кучки цементных блоков, а колченогие стулья покачивались, будто малость перебрали.

– Смотри, Жас! – обратился ко мне Бергман. – Мебель‑то в точности так расставлена, как вот сейчас.

– Точно так, как она всегда расставляет, – поправил Вайль, скрестивший руки на груди.

– Раз ты так твердо решил на меня злиться, не стесняйся, – сказала я. – Но дело в другом: я понятия не имею, почему я переставляю мебель. Более того, я даже не замечала, что ее переставляю. Ты обратил мое внимание, и действительно мне это показалось необычным. – Я пожала плечами. – Я и придумала какое‑то объяснение, чтобы ты не счел меня сумасшедшей.

Я правда заметила, что лицо Вайля смягчилось, или же мне только этого хотелось? Но не важно. В этой комнате, которую мне было больно видеть снова, сидела я со своей группой хельсингеров вокруг двери, заменившей стол, и мы играли в карты. Я знаю, что хорошо играю в эту игру, но забыла ее название.

Понятно, что мы собирались на выход, потому что все были одеты в форму. Мы эти костюмы называли «суперменками»: сверхлегкая бронеткань в темно‑синей коже. Все мы были в эйфории от адреналина и собственной удачи, пили друг за друга, как немецкие бобслеисты. И ели пиццу. Пиццу, черт бы ее побрал.

– Я это помню только отрывками, – сказала я, цепляясь за ощущение, будто попытка осмыслить, объяснить не даст мне свалиться в кошмар, который до сих пор разыгрывался только у меня в голове. – Слева от меня Мэтт, ему только две недели назад исполнилось двадцать девять. Загар на лице – это мы с ним на Гавайи ездили отметить.

У меня горло сдавило спазмом, на минуту я потеряла возможность говорить.

Мы с Мэттом сидели на диване, тихо разговаривая, пока остальные играли. Брэд и Оливия, женатая пара из Джорджии, сидели в потрепанном полуторном кресле, поставленном под углом в сорок пять градусов к дивану. Они по очереди бросали красные пластиковые фишки в растущую кучу и поддразнивали друг друга на счет просадить плату за дом в единой сдаче.

На полу справа от меня сидел Деллан, мускулистый вампир, обращенный в шестидесятых годах. Держа на руках арбалет, он выедал начинку из пиццы. Остатки он отдавал Теа, тоже вампиру, иногда бывающей его любовницей – если он не слишком ее достает. Она сидела на полу слева от Оливии, давясь томатным соусом из любви к поджаристой корочке.

Как только кончатся игра и пицца, нам снова придется идти в поле, но пока что мы балдеем и радуемся жизни.

– Вот это Джесси, сидит напротив нас. Которая перед камином. Жена моего брата. Она… – Я замотала головой от бессилия вложить в слова ее искрометное, заразительное веселье, ее глубокую верность делу, ее сильную и верную любовь к моему брату. – Она была моим идеалом.

Джесси положила ноги на стул напротив себя, будто заняв место для Дэвида. Сделав ставку, она стала из пары бумажных полотенец складывать самолетик. Я знала, что в конце концов он полетит в мою сторону, и мне придется свою салфетку бросать ей, но пока что я вполне была довольна, прижимаясь к своему милому.

С болезненным чувством я смотрела, как мой красивый и молодой возлюбленный запрокидывает голову и хохочет над каким‑то из моих язвительных каламбуров; смотрела, как убитая горем вдова, прокручивающая в голове любительское видео воспоминаний ради мучительной прогулки по углям эмоций. Но Господи, как же хорошо было его видеть, всех их видеть, и ощутить, как удар тока, воспоминание: как же нам было хорошо вместе.

Я снова заговорила, сопротивляясь воронке боли, высасывающей, высосавшей из меня все то, что мне в себе нравилось.

– Никто не услышал даже стука в дверь. Никто, кроме Рона. Он был ведомый у Дэвида – новичок, только‑только из академии. От ликвидации ему все еще было нехорошо – не от ликвидации самих вампиров, а от той работы с людьми, которую надо проделать, чтобы до вампиров добраться. В общем, ему часто приходилось бегать в туалет на втором этаже.

Мы посмотрели на Рона – юный, вроде Дэвида Слейда с торчащими прядями, телосложение марафонского бегуна и конституция (временно, хочется надеяться) чахоточного алкоголика. Он спускался по лестнице, одной рукой держась за перила, другой за живот.

Спускался он медленно, почему‑то странно попав шагами в ритм с шорохом тасуемых карт. Дойдя донизу, он услышал стук.

– Сдавай наконец, их все равно больше не станет! – взревела Джесси, запуская самолетик мне в голову.

Я осклабилась:

– Джесс, это я для тебя карты согреваю.

Дружный хор выкриков: «Да не тяни резину!» и «Сдавай уже!» заглушил слова Рона, который сказал, открывая дверь:

– Ну, ребята, неужто еще пиццу заказали?

На пороге стояла синеглазая длинноногая блондинка с контейнером для коробок пиццы. Увидев Рона, она улыбнулась кокетливо:

– Добрый вечер… ой, да вы из спецполиции? Какая у вас форма красивая!

Рон расплылся в улыбке – не удержался, дурачина. Девица – ну точно со вкладок всех журналов, на которые он в этой жизни слюни пускал.

– Типа того, – ответил он. – Это… сколько я вам должен?

– Шестнадцать пятьдесят, – ответила она, сияя парой ямочек и заманчивым вырезом. – Не возражаете, если я войду? – спросила она, оглядываясь через плечо как раз с нужной долей испуга. – Как‑то жутковато там в темноте стоять.

– Да, конечно! Заходите! Мой дом – ваш дом, – ответил благородный рыцарь, временно взявший в собственность федеральное здание ради спасения своей дамы. А на даме было проклятие – Рон погиб, не вынув руки из кармана в поисках двадцатки, и с самодовольной улыбкой: «Какую я куколку закадрил!». Она вырвала ему гортань прежде, чем до него дошло: своей ошибкой он погубил нас всех.

Возмущение моих товарищей достигло апогея, и я уже сдала Мэтту первую карту, как послышался стук упавшего на пол тела. Джесси, которой вход был виден лучше, чем нам, успела зареветь: «Вампир!», когда разносчица крикнула в открытую дверь:

– Добро пожаловать!

И как прилив, затопляющий берег, хлынул в дом поток вампиров. Но уж к чему, к чему, а к драке мы всегда готовы, и у каждого из нас еще было при себе оружие, которым мы с утра вычищали гнездо.

Брэд и Оливия дрались плечом к плечу, накачивая вампиров пулями. Разносчица пиццы, измазанная собственной кровью и внутренностями Рона, пробилась сквозь огонь, схватила кресло и запустила в них – они рухнули в вихре щепок и набивки, вампиры навалились на них, киша как рой саранчи, мелькнули только в последний раз дергающиеся пальцы Брэда и послышался оборвавшийся вопль Оливии.

Деллан спалил двух вампиров, но времени перезарядить арбалет не было, пришлось перейти к рукопашной. От его кулаков три бросившиеся на него гада пошатнулись, ударами ног Деллан отшвырнул их от себя, и послышался отчетливый хруст сломанных ребер, но они навалились и его одолели. Один из них – если судить по внешности, типичная конторская крыса – схватил Деллана и швырнул головой в камин. Тог свалился, переломанный, как выброшенная кукла, а вампир подскочил и вогнал кочергу ему в сердце.

Теа расстреляла магазин, отступая к стене, где был камин, и отбивалась зольным совком. Она справлялась, пока Деллан не выбыл из борьбы – тут она отвлеклась на долю секунды, а ее противникам только этого и надо было: они налетели на нее бандой насильников, только не тело им нужно было, а кровь. Они выпили ее до дна и сожгли, а тем временем мы с Мэттом и Джесс отбивались, отступая в кухню, к задней двери, которая туда выходила. Мы рассыпали во все стороны удары, пули и арбалетные болты, воздух вокруг вскипал дымом и кровью, превращаясь в бурлящую плазму.

– Джесси, беги! – крикнула я. – Зови на помощь!

Она бросилась к двери, я подстрелила вампира, пытавшегося ее перехватить, пробила в его мозгу сквозную дыру, которая за один день не зарастет. Джесси рванула дверь на себя, вылетела наружу – но там ее уже ждала оголодавшая орда новичков, у которых еще следы от укусов не прошли. Они светились и переливались в моих нынешних глазах, видящих по‑новому.

Сквозь пелену горя и непролитых слез, хоть зубы у меня стучали, как разболтавшийся двигатель, я сумела сказать:

– Что было после гибели Джесси, я совсем не помню.

– Мне очень неприятно, что ты вынуждена все это смотреть. – Кассандра сцепила руки, ногти впились в кожу, оставляя лунки следов. – Но это необходимо, чтобы ты узнала исход – и поверила.

Я давно верю, Кассандра, что я самая большая ошибка Господа Бога, подумала я, глядя, как Мэтт со мною‑прежней ведет бой с врагами. Казалось, они повсюду, хотя я насчитала только четырех – просто двигались они так быстро, что драться было как с целой армией.

– Что такое? – раздался голос из моей голографической памяти – теперь я его узнала. – Они еще живы?

В комнату вошел Айдин Стрейт, и вдруг бой стих. Вампир скалил зубы, с них капала кровь наших хельсингеров.

– Убив моих людей, вы отбросили мою работу на много лет назад, вы это знаете? – Он схватил нож из стойки над столом, стоящим в кухне сразу у входа. – Это меня рассердило. А сердить Айдина – очень невежливо. Правда, дети мои?

Все вампиры энергично закивали, ежась от неприятных воспоминаний.

Только что Айдин неспешно вплывал в комнату – и вдруг размытой полосой полетел ко мне, только нож блеснул продолжением его руки.

– Жасмин!

Никогда не слыхала такого страха в голосе Мэтта, и сердце у меня сжалось, но ничем утешить его я не могла, потому что от ножа мне было не уйти. Ошеломленная скоростью атаки, осознавая свою беззащитность, я успела только всем своим существом пожалеть, что так скоро кончается моя жизнь и столько еще осталось несделанного.

И тут, оттолкнув меня в сторону, на моем месте оказался Мэтт, пытаясь отклонить лезвие, защитить меня. Я схватилась за него, пытаясь оттолкнуть его обратно, с пути оружия. У меня еще хватило наивности подумать, что мясницкий нож задержится в воздухе, даст мне время спасти Мэтта, но вся сила моей юности и моей воли не могли замедлить приближение лезвия. Я видела его движение, я хотела оказаться под ним вместо Мэтта, но время было моим врагом.

И там, на месте боя, и здесь, в гостиной Кассандры, слезы хлынули у меня из глаз, и я дернулась марионеткой, когда нож Айдина вошел Мэтту в грудь. Мой любимый рухнул на пол, и весь мой мир вместе с ним. Бездна отчаяния разверзлась подо мною, поглотив все прочие мысли.

Неудержимо рыдая, я припала к Мэтту, и Айдин, не вынимая ножа, приблизился – и ударил ногой, точно и сильно. Со сломанной шеей я свалилась на Мэтта, и смерть моя была настолько очевидна, что я‑сегодняшняя прижала руки к груди, озадаченная и недоумевающая, как это у меня еще бьется сердце.

Все глаза смотрели на меня, а я не могла оторвать взгляда от трагедии, закончившей мою жизнь, какой я ее знала. Я затрясла головой.

– Я не знала, – стала я говорить. – Я не помню этого.

– Но как… – начал Бергман.

– Стыд и срам, что пришлось их убить, – сказал голографический Айдин. – Из них такие были бы морские свинки!

– Одну мы обратили по крайней мере. – Это подошла разносчица пиццы, оглядывая сцену разгрома. – На ней можно поэкспериментировать. – Она шевельнула ногой мое тело. – Ты видел, какая у нее была рожа, когда она умерла, Айдин? Очень люблю смотреть на их физиономии, когда они умирают.

И вдруг, будто в мозгу открылось окно, я вспомнила, куда девалось Рождество. Я в это время гонялась за Разносчицей Пиццы. Ага, и всадила ей тот самый шприц, которого избежала Лилиана. И долгие отключки – да, каждая из них была походом мстителя. За прошедшие год и два месяца я убила всех вампиров, что были на этой голограмме. Кроме Айдина Стрейта.

Господи Боже всемогущий! Если сегодня у меня еще дно прояснение случится, выпученные от удивления глаза просто выпрыгнут из орбит!

На голограмме ничего не шевельнулось, не раздалось ни одного звука – но вдруг все вампиры вскинули головы к потолку в углу кухни, будто что‑то там повисло сверху, угрожающее самому их существованию. И так оно и было: я видела это нечто, подобное дрожанию воздуха над костром.

– Уходим! – прошипела Разносчица Пиццы. – Все на выход! Быстро!

Они бросились бежать, подобно испуганным детям, и секунду спустя их не было – только шторы еще колыхались там, где они выбежали.

– Я ничего не вижу, – сказал Бергман.

И я пожалела его, потому что я‑то видела. Моя душа поднялась из тела и вытянулась, коснулась парящей в воздухе души Мэтта – морская пена, отороченная темно‑синим, живой самоцвет, вдруг разлетевшийся на части, как бедняга Чарли. Почти вся она улетела в ночь, но что‑то осталось, ввернулось водоворотом в мою серебристо‑красную суть и осталось там, ожидая меня и сливаясь со мной.

Из угла в потолке, где дрожал жар, спустился золотой свет, яркий, как метеор, и теплый, как меховые тапочки, принял меня в себя, обволакивая, придавая форму человека. Это мог быть кто‑то из людей Дэвида – так он держался прямо, по‑военному. Но он был нежен, как любовник, повернув мое тело так, что незрячие глаза смотрели прямо на него. Уложив мне руки на живот, он выправил искривленную шею, нагнулся, приложился губами, вдувая свое дыхание мне в рот. Потом отодвинулся и спросил:

– Каково твое желание, Жасмин?

Он увидел, как открылись у меня губы, услышал слово:

– Драться.

Он кивнул – дескать, этого я и ожидал. Потом коснулся моей шеи кончиками пальцев, наклонился ко мне и вдохнул в меня жизнь.

Дата добавления: 2015-07-17