Общественные титулы

Последний в нашем списке символический способ определения личности внешне напоминает наиболее распространенный у нас способ идентификации и характеризования индивида²². Мы тоже часто (пожалуй, даже слишком часто) смотрим на людей сквозь завесу категорий, обозначающих их профессиональные занятия, — не просто как на людей, занимающихся тем или иным делом, а почти так, будто в них физически присутствуют качества, составляющие сущность почтальона, водителя грузовика, политика или торговца. Общественная функция служит символическим средством, при помощи которого личность воспринимается; люди — это то, что они делают.

Однако это лишь кажущееся сходство. Помещенное в иной контекст идей относительно того, в чем состоит личность, определенное на фоне иного религиозно-философского понятия о том, в чем состоит мир, и выраженное на языке иного круга средств культуры - на языке общественных титулов, — балийское понимание соотношения социальной роли и идентичности личности придает совершенно иной ракурс идеографическому значению того, что мы называем «род занятий», а балийцы - «линги» («место», «сиденье», «ложе»).

Такое понятие «места» покоится на существовании в ба-лийской мысли и практике чрезвычайно четкого различия между гражданским и домашним секторами общества. Граница между общественной и частной сферами жизни весьма ясно прочерчивается и концептуально, и институционально. На каждом уровне, от деревни до королевского дворца, дела общественной значимости и личные и семейные дела различаются и

отделяются друг от друга гораздо более четко, чем это делается во многих других обществах, где допускается их взаимопроникновение. У балийцев очень развито представление об общественности как о коллективном целом, которое имеет свои собственные интересы и цели. Быть наделенным на любом уровне особыми полномочиями в связи с этими интересами и целями означает отделиться от своих сограждан, которые не имеют таких полномочий; именно это и выражают общественные титулы.

В то же время, хотя балийцы и считают публичный сектор общества отграниченным и автономным, они не смотрят на него как на монолитное целое и даже вообще как на целое. Публичный сектор, с их точки зрения, скорее состоит из ряда отдельных, дискретных и временами даже конкурирующих друг с другом сфер, каждая из которых самодостаточна, независима, ревностно охраняет свои права и основана на собственных принципах организации. Самыми заметными из этих сфер являются следующие: деревня как корпоративное политическое сообщество; местный храм как корпоративный религиозный орган, конгрегация; ирригационное общество как корпоративный сельскохозяйственный орган и над всем этим структуры регионального, т. е. наддеревенского, управления и богослужения, которые являются сферой знати и высшего духовенства.

Подробное описание этих публичных сфер, или секторов, потребовало бы пространного анализа балийской социальной структуры, что неуместно в данном контексте²³. Здесь же следует обратить внимание на то, что в каждой сфере есть ответственные чиновники, — их точнее назвать управляющими, которые в соответствии со своими функциями имеют определенные титулы: «клиан», «пербекель», «пеказе», «пемангку», «анак агунг», «тжакорда», «дьюа агунг», «педанда» и т. д., всего более полусотни. И когда к этим людям (это очень незначительная часть населения) обращаются или упоминают о них, то называют их официальный титул; иногда, для уточнения, называют также имя по порядку рождения, статусный титул, а если он — шудра, то текноним²⁴. Разные «деревенские старосты» и «народные священники» на уровне шудр, а также разнообразные «короли», «принцы», «лорды» и «верховные жрецы» у тривангса не просто исполняют некую роль. Они оказываются, в собственных глазах и в глазах окружающих, поглощенными этой ролью. Они становятся воистину общественными людьми, людьми, для которых другие аспекты их личности: индивидуальный характер, порядок по рождению, «репродуктивный» статус, уровень престижа, — имеют, по

крайней мере символически, второстепенное значение. Мы, помещающие психологические черты в центр идентичности личности, сказали бы, что они пожертвовали своим истинным «я» ради их общественной роли; они же, помещающие в центр социальное положение, говорят, что их общественная роль составляет сущность их истинного «я».

Доступ к таким дающим общественный титул ролям тесно связан с системой статусных титулов и их организацией в категории варн, и на эту связь влияет то, что можно было бы назвать «доктриной духовного права на избрание». Эта доктрина утверждает, что политические и религиозные «места» более чем локального — регионального или общебалийского — значения могут занимать только тривангса, в то время как места локального значения должны быть в руках шудр. На верхних уровнях доктрине следуют неукоснительно: только кшатрии — т. е. те, кто имеет звание, которое считается равным рангу кшатрия, — могут быть королями или верховными принцами, только вайшьи или кшатрии могут быть сеньорами или младшими принцами, только брахманы — верховными жрецами и т. д. На более низких уровнях ей следуют не так строго, но точка зрения, согласно которой деревенскими старостами, главами ирригационных обществ и народными священниками должны быть шудры, что тривангса должны оставаться на своем месте, весьма влиятельна. И в том, и в другом случае, однако, подавляющее большинство лиц, имеющих статусные титулы варновых категорий или категорий, теоретически подходящих для избрания на роли управляющих, которым даются общественные титулы, таких ролей не занимают, и шансов их получить у них нет. На уровне тривангса доступ к общественным ролям в значительной степени передается по наследству, даже по первородству, и между этой горсткой людей, «обладающих властью», и большинством остальной знати, которое ее лишено, создается резкое различие. На уровне шудр доступ к общественным должностям чаще определяется выборами, но число лиц, имеющих возможность служить, все еще довольно ограничено. На какую общественную роль может рассчитывать тот или иной человек — это зависит от его статуса престижа, но займет он ее или нет — это уже совсем другой вопрос.

И все же поскольку общая взаимосвязь между статусами престижа и гражданской службой осуществляется согласно доктрине духовного права на выборную должность, представление об устройстве политической и религиозной власти в обществе совпадает с общепринятым представлением о том, что социальный порядок отражает нечетко — хотя должен от-

ражать четко — порядок метафизический; и кроме того, что идентичность личности следует определять исходя не из таких внешних (потому что они чисто человеческие) параметров, как возраст, пол, талант, темперамент или достижения, т. е. биографически, а исходя из его положения в общей духовной иерархии, т. е. типологически. Подобно всем остальным символическим способам определения личности, тот, что связан с общественными титулами, состоит в формулировании - в отношении различных социальных контекстов — следующего основополагающего тезиса: важно не то, что из себя представляет человек как таковой (как мы бы это сказали), но каково его место в кругу категорий культуры, которые не только не меняются, но и, поскольку они являются надчеловеческими, не могут меняться.

И опять же, эти категории восходят к божеству (или, что то же самое, нисходят от него), и их способность поглощать характер и уничтожать время возрастает по мере их возрастания. Мало того что более высокие общественные титулы, порожденные человеческим существованием, постепенно превращаются в титулы, порожденные богами, делаясь в высшей точке тождественны им; на уровне богов буквально ничего не остается от идентичности личности, кроме самого звания. Ко всем богам и богиням обращаются и о них говорят «Дьюа» (ж. «Дьюи») или - к богам более высокого ранга - Бетара (ж. «Бе-тари»). В немногих случаях эти общие обращения сопровождаются уточнениями". Бетара Гуру, Дьюи Шри и т. д. Но даже эти конкретно называемые божества не понимаются как обладающие личными чертами характера: они мыслятся просто как административно ответственные, так сказать, за регулирование определенных процессов космического значения: плодовитости, власти, знания, смерти и т. д. В большинстве случаев балийцы не знают и не хотят знать, какие боги и богини почитаются в их различных храмах (всегда бывает пара божеств: мужское и женское), они просто называют их «Дьюа (Дьюи) Пура такой-то» - бог (богиня) такого-то храма. В отличие от древних греков и римлян, обычный балиец проявляет мало интереса к подробностям деяний конкретных богов, как и к мотивациям их действий, их характерам или биографиям. По отношению к богам здесь проявляют такую же осмотрительность и сдержанность, как и вообще по отношению к старшим по возрасту и положению²⁵.

Одним словом, мир богов есть не что иное, как другая общественная сфера, превосходящая все остальные и наполненная этосом, который эти остальные стремятся по мере своих возможностей в себе воплотить. Дела, касающиеся сферы, рас-

положенной на космическом уровне, важнее политических, экономических или церемониальных (т. е. человеческих), и ими управляют люди без черт, индивиды, в отношении которых обычные признаки смертного человеческого рода не имеют значения. Почти безликие, совершенно традиционные, никогда не меняющиеся образы, посредством которых безымянные боги, известные только по их общественным титулам, представляются год за годом в тысячах храмовых праздников по всему острову, — эти образы заключают в себе самое чистое выражение балийской концепции личности. Поклоняясь им (или, точнее, присутствующим в них в данный момент богам), балийцы не только показывают, что признают их божественную силу. Они также вглядываются в образ того, кем они, по их мнению, являются сами в глубине души, в образ, который биологические, психологические и социальные обстоятельства бытия — простые реалии исторического времени — только скрывают от глаз.

Дата добавления: 2015-07-15