Камень, кусок хлеба и канцелярские кнопки

— Битоль — значит «обитель», «монастырь». Го­
родок небольшой, но известный среди нашего право­
славного народа. Монастыри, как вы знаете, с древ­
них времен возникали в горах и лесах, и место, где
появилась первая обитель в этих краях, больше всего
подходило для уединения и молитвы. Раньше Битоль
входил в состав Сербии, потом Македонии. После от­
деления Македонии теперь это уже зарубежье. Как для
вас, русских, Украина или Белоруссия, хотя и диковато
звучит — «ближнее зарубежье».

Милош не зря добился права учиться в Москов­ской духовной академии в Троице-Сергиевой лавре. Говорить по-русски он выучился еще у себя, в Бел­граде. И как всякий иностранец, изъяснялся на лите­ратурном русском.

Это сразу и с удовольствием отметил Федор, бо­лезненно воспринимавший современную родную разговорную речь, варварски засоренную не только чужеродными словами, связанными с «компьютери­зацией всей страны», но и обильным бранным улич­ным жаргоном.

— Улочки в Битоле узкие, извилистые, как и в дру­
гих горных городках, — продолжал Милош, чему-то
грустно улыбаясь. — И вот на одной из них, на окраине
города, в старых монастырских стенах расположилась
духовная семинария, куда и направили молодого иеро­
монаха Иоанна. Какой он был замечательный педагог,
можно прочитать в книгах воспоминаний, теперь они
изданы и в России. Я же расскажу вам одну историю,
о которой напомнила мне кепочка Ивана.

...Этот подросток Стае Дрожевич* почему-то сто­ронился сверстников, особенно когда не было за­нятий. Во дворе, довольно просторном, замкнутом каменными стенами, ребята обычно играли в мяч — перепасовывали его, как в баскетболе, или, встав кру­гом, по-волейбольному скидывали друг другу. Иногда он взлетал высоко в воздух, и тогда один из семи­наристов, рослый Мирко, развитый больше других, сильно бил ладонью по мячу. Парировать такой удар удавалось не всем, и мяч частенько отлетал в сторо­ну, ударившись о кого-либо из ребят. Это вызывало смех, а бьющий снисходительно-победно улыбался. Окно кельи отца Иоанна выходило во двор пример­но в двух метрах над землей, и он иногда подходил к нему и смотрел, как играют ребята. Вот тогда он и обратил внимание на подростка, который стоял или сидел в стороне, делая вид, что игра его совершенно не интересует.

Отец Иоанн разглядел, что мальчишка худой, не­складный. Плохо пошитая форма сидит на нем скверно — брюки длинноваты, пузырятся на коленях, а у кителя явно коротки рукава. Да и форменная ка­скетка как-то странно смотрится на голове — наверня­ка маловата.

Он сразу же догадался о причинах нелюдимости подростка и стал искать случая, чтобы поближе позна­комиться с ним.

Случай не замедлил представиться.

В очередной раз, когда у семинаристов выдался час для отдыха, Мирко, который так удачно бил по мячу, на этот раз попал в одиноко сидящего на скамейке

Имена и фамилии персонажей здесь и далее изменены. (Здесь и далее, если не указано иное, прим, авт.)

Стаса. Удар пришелся по голове — каскетка отлетела в сторону, подросток покачнулся. Все засмеялись.

— Ну, чего сидишь? — крикнул Мирко. — Подай мяч!

Но Стае не пошел за мячом, оглушенный не столь­ко ударом, сколько смехом сверстников. Минуту он сидел неподвижно, с ненавистью глядя на обидчика, потом все-таки поднялся и направился к стене, словно бы за мячом. На самом деле он искал камень, чтобы запустить им в Мирко.

Камень, брошенный Стасом изо всех сил, просви­стел рядом с головой Мирко и угодил прямо в окно кельи отца Иоанна.

Громко звякнуло разбитое стекло.

И сразу во дворе повисла гнетущая тишина.

Из здания семинарии поспешно вышел воспита­тель Владислав, хорошо известный своей строгостью. Да и сам вид воспитателя наглядно говорил о его ха­рактере — черный, всегда выглаженный костюм, бе­лая рубашка с крахмальным воротничком и черным галстуком, до блеска начищенные ботинки. Такой же аккуратности и безукоризненного выполнения зада­ний требовал он от семинаристов. Но главным воспи­татель считал примерное поведение. Говорил он кра­тко и чаще всего вопросами. Затем следовало столь же краткое резюме.

— Кто? — спросил он.

Мирко показал на виновника, растерянно стоявше­го в стороне, у скамейки.

— Так. Дрожевич, ко мне.
Стае подошел.

— Признаете вину?
Понурившись, Стае кивнул.

— Без обеда и ужина! Стекло вставить за ваш счет! —
И воспитатель ушел, не оставив Стасу ни единого шан­
са оправдаться.

Все были так заняты случившимся, что не заметили, как рядом с ребятами оказался отец Иоанн. Он вообще любил появляться тихо. Невысокий, прихрамывающий, в черной рясе с крестом на груди. Широкий и крепкий в кости, он выглядел не особенно худым. Всегда в очках в тяжелой оправе, он смотрел на собеседника особен­ным, тайным взглядом. Распознать его суть удавалось далеко не каждому, да и то не сразу. Сначала казалось, что глаза священника какие-то слишком уж детские. Смотрят на вас, словно просят прощения за все те по­ступки, которые принесли вам несчастья.

Но эти глаза могли стать совершенно другими — проникнуть в тайники души и распознавать, что там. И этот взгляд точно все определял.

Однако это все вы понимали потом, когда проходи­ло время и то, о чем говорил отец Иоанн, сбывалось. А поначалу вам даже неловко становилось за этого свя­щенника. Ну что он за человек такой, нелепый в своей старенькой рясе, в скособочившемся клобуке, который все время хочется поправить.

— Ничего особенного не случилось, не переживайте
вы так сильно, — сказал отец Иоанн Стасу. — Я сегодня
же найду стекольщика, и он все исправит. И о деньгах,
пожалуйста, не беспокойтесь: я все оплачу. Главное,
чтобы вы на Мирко не сердились, ведь он случайно
в вас попал. Я у окна стоял и все хорошо видел.

Стае с ненавистью вскинул глаза на священника.

— Да вы... как могли видеть, если вы почти слепой?
И ваши благодеяния... мне не нужны!

Он резко повернулся и пошел прочь от отца Иоанна.

Остаться без еды, конечно, неприятно, но все же можно стерпеть. Однако наказание проходило в тра­пезной, в то время, когда все семинаристы ели. Стоять полагалось на коленях в углу, рядом с кафедрой, за ко­торой кто-то из учащихся читал отрывки из жития того святого, чей день памяти отмечался.

Такое наказание показалось отцу Иоанну слишком строгим. Но ведь он только что прибыл в семинарию и нельзя было сразу высказывать свои замечания.

После вечерней молитвы семинаристы улеглись спать. Скоро обычные смешки и переговоры шепот­ком прекратились и наступила тишина. Стасу хоте­лось встать, подойти к Мирко, койка которого стояла у стены, и ударить его. Потом можно было спрятаться под кроватью — со сна он не поймет, кто его ударил, не догадается там искать обидчика. Скверно, конечно, но в открытом бою ему вряд ли удалось бы победить Мирко. Да и если узнают про драку, могут выгнать из семинарии. А куда тогда деться? Домой, а там мать, которая столько мучилась, прежде чем устроить его в семинарию. Придется пойти работать — скорее всего, на фабрику, выполнять какую-нибудь черную работу...

Размышления Стаса прервал свет, упавший в спаль­ную комнату сквозь приоткрывшуюся дверь. Кто-то тихонько вошел, осторожно двигаясь от кровати к кро­вати. Около некоторых семинаристов вошедший оста­навливался, укрывая тех, кто спал беспокойно и сбра­сывал с себя одеяло. Осеняя крестом спящих, этот человек приближался к Стасу. Он припадал на правую ногу, да и по фигуре тот догадался, что это отец Иоанн. Вот он подошел к его кровати, остановился. Лунный свет, наискось падавший сквозь окна, осветил лицо священника. Подросток понял, что отец Иоанн мо­лится. Перекрестив Стаса, он нагнулся над ним, вынул

из сумки, висевшей поверх подрясника, сверток. Хотел положить сверток под подушку и тут увидел, что под­росток лежит с открытыми глазами.

—- Хлеб, — тихо прошептал отец Иоанн. — Еще оли­вы. Больше ничего нет — пост.

— Не надо. — Стае отстранил руку со свертком.

— Зачем ты так. Нельзя ожесточаться. Впереди
много испытаний, учись их принимать со смирением.
Трудно, я знаю. Но Господь учил нас видеть свои грехи
и бороться с ними.

— Грех? Да разве я согрешил? Разве я виноват, что
они меня презирают?

— Тише. Мы с тобой в грехе гордыни разберемся,
если захочешь, в другой раз. Сейчас надо спать. А хлеб
прими как мое желание помочь тебе справиться с бо­
лью. Вот и все.

Он еще раз перекрестил Стаса и пошел дальше по спальне, смотря, кому надо поправить одеяло, или простыню, или подушки. Идя, он продолжал крестить подростков и шептать над ними молитвы.

После той памятной ночи Стае стал внимательнее приглядываться к необычному преподавателю. И не­сколько раз порывался «разобраться в грехе гордыни», как сказал отец Иоанн, но все не решался. Тем более что с подачи Мирко и его ближайшего сподвижника Славко подшучивание над заиканием отца Иоанна, его хромотой, одеждой стало вроде бы нормой. И вот как раз в эти дни произошло еще одно событие, запомнив­шееся Стасу.

В классе, где выполнялись домашние задания, Стае сидел позади Мирко и Славко.

— Хромоножка меня заставил наизусть выучить вот
этот отрывок. — Мирко ткнул пальцем в кни­
гу. — А для чего, спрашивается? Можно все и по книге

прочесть, как это и делают священники. Нет уж, я ему прямо скажу, что гундосить, как он, не буду!

— А давай ему что-нибудь устроим, а? — Славко
ближе придвинул голову к другу, перед которым хотел
выслужиться. — Например, подсыплем или подольем...

— Касторки?

— Где ее взять? Во, у меня мысль! — Он взял ко­
робку с кнопками, лежавшую на столе для закрепления
географических карт. — Подложим ему в кровать... Вот
смеху будет!

— Ты подложишь? — Мирко улыбался хитро, с вы­
зовом.

— Думаешь, струшу? — так же с вызовом ответил
Славко.

Мирко оглянулся. Стае сделал вид, будто ничего не слышит, пишет, склонившись над тетрадью.

— Сегодня сделаю, когда он в храм уйдет. Он долго
молится...

И они еще ближе придвинули головы друг к дру­гу, продолжая обсуждать задуманное и хихикая время от времени.

Первым решением Стаса было пойти к отцу Иоанну и предупредить. Но следом пришла мысль, что Мирко и Славко быстро вычислят его. Да и могут отменить свой дурацкий замысел. Кем тогда будет выглядеть он? Обыкновенным доносчиком?

После отбоя Стасу опять не спалось. И опять он ле­жал с открытыми глазами, смотря на потолок, по кото­рому скользили тени от ветвей деревьев. Их покачивал ветер, и они двигались, точно живые. Приотворилась дверь, и тени искривились. Стае увидел отца Иоанна. Он обходил спальню, так же, как в прошлый раз, мо­лясь и крестя спящих, поправляя одеяла, сбившиеся

простыни. Когда дошел до кровати Стаса, тот зажму­рился, делая вид, что спит.

Отец Иоанн направился дальше, почему-то преры­висто вздохнув.

О кнопках, подложенных в его постель, он не ска­зал ни через день, ни через два. Стае подумал было, что на глупую затею его враги не решились. Но они так пристально следили во время занятий за священ­ником, что Стае понял: подлое дело все-таки осуще­ствилось.

— Мирко, ты сегодня был очень внимательным
на уроке, — сказал отец Иоанн, закончив свое объясне­
ние понятия греха. — Пожалуйста, скажи, какие виды
греха ты запомнил.

— Первородный... наследственный... личный, — от­
ветил Мирко, встав из-за стола.

— Цель нашей духовной жизни — научиться видеть
свои грехи. Ведь так?

— Да, так, — вяло ответил Мирко, изучающе глядя
в глаза отцу Иоанну.

— Вот и хорошо, что главное ты понял. В следую­
щий раз мы продолжим эту важную тему.

После занятий Стае все же решился пойти к отцу Иоанну в келью.

Робко открыл дверь, услышав разрешение войти.

Келья имела вид самый обыкновенный: рабочий стол, на котором лежали книги, сбоку от него — крес­ло, в которое отец Иоанн усадил Стаса. По другую сто­рону от стола находился аналой с Евангелием и кре­стом на нем, в красном углу — иконы и горящая лампадка перед ними. И кровать, идеально застелен­ная. Будто отец Иоанн и не ложился на нее.

— Я ждал тебя, — начал отец Иоанн. — Хорошо, что
ты решился.

— Я должен был вас предупредить, но струсил...

Голос Стаса пресекся. Лицо с розовыми прыщика­ми на лбу и на щеках, которые приносили подростку столько мучений, перекосилось, он закрыл его ладонью.

— О чем ты, мальчик мой? — спросил отец Иоанн.
— Не можешь забыть обиду? Сделал что-то нехорошее
в ответ?

— Да! Эти кнопки...

Отец Иоанн подождал, пока Стае успокоится.

— Какие кнопки? — также спокойно, но несколько
удивленно спросил отец Иоанн.

— Которые вам подложили! — Стае показал на кро­
вать.

Отец Иоанн встал, подошел к кровати, провел ру­кой по тонкому суконному одеялу. Рука наткнулась на что-то острое, тогда он снял одеяло и увидел на про­стыне канцелярские кнопки, лежащие остриями вверх. Он улыбнулся и взглянул сквозь стекла очков на Ста­са печальными глазами. Через минуту в этих глазах вспыхнули искорки, он улыбнулся уже весело, собирая кнопки в ладонь.

— А здорово придумали ребята! Вот бы мне повер­
теться пришлось! Похуже, чем от клопов!

Стае тоже улыбнулся, но улыбка вышла растерянная.

— Вы... не ложились... что ли?

— Это неважно, Станислав. Важно, что ты при­
шел. Значит, разговор о грехе гордыни ты все же решил
продолжить. — Он повернулся лицом к красному углу
и перекрестился. — Вот икона святого Наума. Тебе, ко­
нечно, известно, что он был сподвижником Кирилла
и Мефодия. Но ты, наверное, не знаешь, как он учил
закалять душу. Ведь подставить левую щеку, когда тебя
ударили по правой, — значит вытерпеть оскорбление,
тебе нанесенное. Христос вовсе не говорил о поведении

в бою, понимаешь? И о смирении перед подлостью тоже не говорил. «Любить врагов своих» — значит заставлять их понять всю подлость своих поступков. Вот в чем дело. А для этого нужно терпение и мужество. Я могу много говорить о смысле слов Христа, но лучше всего, если ты сам задумаешься над вроде бы известными истинами. Святой Наум как раз и говорит об этом. Почитай его, и тогда многое тебе откроется. В том числе и про кнопки.

— Про кнопки?

— Да, и про камень, тобою брошенный. И про ку­
сок хлеба. Про все. Нам с тобой о многом переговорить
надо... Слава Богу, для этого есть время. А сейчас да­
вай вместе помолимся. От самой глубины души, что­
бы все высказать Ему, Его Святой Матери, всем свя­
тым. Из них выберем прежде всего святителя Наума,
который нес свет Христов именно здесь, терпя муки,
испытывая страдания, но не отступая от дела своего
ни на шаг, ни на полшага, ни даже на вот такую ма­
лость, как острие кнопки. Повторяй за мной. Только
вникай в каждое прошение, в каждое благодарение,
в каждое слово. Ну, начнем...

Непривычно было Стасу молиться вместе со свя­щенником в его келье. Здесь все выглядело как будто обычно, а оказывается, несло в себе загадку. Например, почему все-таки кнопки остались в постели? Почему он их не убрал? Неужели вовсе не ложился? Но разве такое возможно?

Мысли появлялись и исчезали. Стае все больше со­средотачивался на молитве, видя, как лицо отца Иоанна становится другим, как его взгляд устремляется куда-то далеко, может быть, в самую небесную высь, ко Госпо­ду. И странно, эта дальняя даль как будто приблизилась к ним, молящимся в тесной келье, и почудилось словно Сам Господь находится вот здесь, совсем рядом.

Это чувство повторилось и даже усилилось, когда они с отцом Иоанном всем классом поехали в Охрид, в храм святого Наума и его сподвижника Климента.

Когда они вышли из старенького автобуса и увидели церковный купол, напоминавший шлем воина, и сте­ны древнего храма, похожие на щит, которым ограж­дал Божью обитель этот воин, нельзя было не подумать о горнем, о высшем. Казалось, облака, медленно плыв­шие по небу, подхватили золоченый крест, и он тоже плыл по голубому небосводу.

День выдался погожий, солнечный, и лучи от кре­ста расходились как лезвия Божьего Меча Духовного, который держал воин небесный.

Отсюда, с вышины, открывался вид на дома с крас­ными черепичными крышами, храмы, могучие крепост­ные стены дворца Саула, голубое озеро, окаймленное горами. По древним каменным ступеням семинаристы спустились к воде.

Горные озера отличаются особенной чистотой воды, и порой кажется, что это само небо опустилось на зем­лю, чтобы люди лучше почувствовали небесную све­жесть и непорочность творения Божьего.

Отец Иоанн присел на корточки, ладонью зачерп­нул воды и омыл лицо. Семинаристы последовали его примеру.

— Когда сюда пришел святой Наум, он понял, что для молитвы и бесед с Господом лучшего места выбрать нельзя. — Он посмотрел на Славко, который оказал­ся радом. — Помните, я вам говорил, что Наум вовсе не значит «умный», хотя здесь корень слова вроде бы «ум». Это обманчивое умозаключение. Наум в пере­воде с греческого значит «утешающий». Неожиданно, правда? Это озеро — как его чистая слеза, пролитая за всех нас. И пусть это не покажется вам странным,

потому что многое в нашей вере неожиданно и имеет основой Божественное, тайное, которое надо для себя и для души своей открыть. Понимаешь, Мирко? От­крыть! Я не заставляю вас зубрить. Но когда учишь что-нибудь наизусть, лучше вдумываешься в смысл на­писанного Святыми Отцами. Ну, идемте в храм, сами увидите, как здесь благодатно молиться.

И правда, церковный полумрак, горящие свечи, сами стены, от которых исходило нечто не поддающее­ся описанию словами — заповедное, тайное, — прони­кало в душу и выявляло истинный смысл привычных молитв.

Когда они спустились в нижнюю часть храма, где под сенью покоились мощи святого, отец Иоанн тихо сказал:

— Сейчас мы предстанем перед святым Наумом. Говорите ему все, что у вас лежит на сердце. Просите, и вам воздастся.

Он опустился на колени и перекрестился.

И начал молиться.

И Стае, и Мирко, и Славко, и другие семинаристы не могли не увидеть, как меняется лицо отца Иоанна, когда он молится.

И все больше они понимали, что он молится не за себя, а за них, за их души.

И когда пошили новую форму Стасу, он принял ее, как принимают обнову от отца. Уже почти все в семи­нарии знали, что отец Иоанн старается не спать вовсе, а молиться за ближних и дальних, «о всех и за вся».

Прыщи сошли с лица Стаса, и кожа стала гладкой, чистой. Взрослые решили, что он миновал переходный возраст, а сверстники не заметили вовсе, как измени­лась внешность подростка.

Глава третья

Дата добавления: 2015-07-18