Белый утес и красная вода

Милош умолк, покосившись на стюардессу, которая ставила подносы с завтраком на столик между кресла­ми. Наши путешественники расположились в нача­ле салона нижней палубы двухпалубного лайнера. Их кресла стояли по три в ряд друг против друга так, что образовали отдельное небольшое помещение, удобное ддя беседы. При желании можно было отгородиться от прохода шторой — и это предусмотрели создатели комфорта для пассажиров. Зашуршали целлофановые обертки — все готовили приборы и холодные закуски.

Людмила Михайловна, похоже, решила взять под опеку Ивана, помогая ему быстрее управиться с приготовлением к завтраку.

— Сколько бы я ни узнавала нового про влады­
ку Иоанна, не перестаю удивляться, — сказала она,
показав Ивану, как правильно распаковать чашечку
с салатом. — Вот как, например, он мог практически
не спать даже в преклонные годы? Да и в молодости,
когда вспоминаю себя, не существовало ничего слаще
утреннего сна.

Алексей Иванович улыбнулся, показывая ровные белые зубы.

— Все дело в закалке духа, о которой упоминал Ми­
лош. — Отец Александр предварительно внимательно
осмотрел салат, намазал кусочек булочки маслом, ак­
куратно уложил на него кусочек твердокопченой кол­
басы. — Он выучился засыпать в кресле, когда при­
нимал в своей келье кого-то из посетителей. Но если
посетитель умолкал, владыка говорил: «Продолжайте, я
слушаю». То есть он умел дремать и при этом не вы-

ключаться из беседы. Его иногда заставали спящим на коленях, перед иконами. Говорят, так он отдыхал, исполнив молитвы.

— Да, я читала, — отозвалась Людмила Михайлов­
на, убедившись, что Иван начал есть.

По ее густым, тщательно уложенным черным во­лосам спереди шла седая прядь. Она вовсе не старила ее, наоборот, придавала ей моложавый и элегантный вид. Сухопарая, с прямой спиной, которую не согну­ли годы, в сером английском костюме, она выглядела дамой если не из высшего света, то по крайней мере из привилегированного общества.

— Одно дело понимать, другое — следовать это­
му, — продолжила Людмила Михайловна. — Я вот
до старости так и не научилась мало спать. И ничего
так не люблю, как утром понежиться в постели. Хотя,
признаться, это редко удается.

— Ну, насчет старости вы явно переборщили, — ска­
зал Алексей Иванович, передавая даме чашечку кофе.
— И то, что вы отправились в путешествие из одно­
го полушария в другое, через два океана, лучше всего
говорит о вашей молодости. Вы следуете за владыкой
Иоанном, который никогда не боялся перемещений
по свету. Он ведь путешествовал по миру на всех видах
транспорта. Но более всего, конечно, самолетом. При­
чем заметьте — с юных лет.

— Да, это я знаю. Наше имение находилось в Харь­
ковской губернии, как и имение родителей владыки.

— Вот как. А ваша девичья фамилия...

— Дорогомилова. — Людмила Михайловна улыб­
нулась отцу Александру. — Имение было обширное.
Не так далеко от Святогорья. А Максимовичи жили
поблизости, в Адамовке. Отец владыки, Борис Ивано­
вич, был предводителем дворянства Изюмского уезда.

Город Изюм и теперь существует, на Северском Донце. Очень красивое место, между прочим. Людмила Михайловна замолчала.

— Простите мое неуместное любопытство, — ожи­
вился Алексей Иванович. — Я понимаю, окунаться
в прошлое далеко не всегда приятно. Я ведь, когда
впервые приехал в Россию, от нашего дома в Москве
вообще ничего не нашел. Стоит на его месте какое-то
уродство в виде коробки в двенадцать этажей из желе­
зобетона, вот и все. А в подмосковной усадьбе, на ме­
сте дома и церкви, что дед построил, теперь какой-то
удалец заправку для машин организовал.

Федор Еремин попросил стюардессу, опять появив­шуюся около них, еще чашечку кофе.

— Может быть, с коньяком? — весело предложила
стюардесса.

— Что ж, можно и с коньяком, — согласился Федор.
— Вам как, отец Александр? Тоже с коньяком?

Батюшка вздохнул и, махнув рукой, сказал:

— Давайте с коньяком. Для бодрости духа и хо­
рошей беседы. Вы, Людмила Михайловна, начали
про юность...

— Да. О детстве и юности владыки я хорошо знаю
от мамы. Она хотя и не была лично знакома с Борисом
Ивановичем и Глафирой Михайловной, но от своей
мамы, то есть моей бабушки, много чего узнала про се­
мью Максимовичей. Так что и я могу кое-что расска­
зать. Правда, не знаю, получится ли так хорошо, как
у вас, Милош.

— Опять я лезу любопытничать, такой у меня по­
рок, Людмила свет Михайловна, — галантно польстил
Алексей Иванович. — Я ведь историческую науку очень
люблю, собираю разные мемуары, воспоминания, сам

иногда печатаюсь... Вы читали мою писанину, уважае­мая Людмила Михайловна?

— Нет, но теперь обязательно прочту. Может,
в вашей новой книге появятся и мои воспоминания.
Хотя меня в Сиднее знают совсем с другой стороны.
Как владелицу сети гостиниц. Да-да, не удивляйтесь.
Начинали мы с маленького отеля. Верхний этаж зани­
мала наша семья, а нижние комнаты бабушка сдавала...

— Что ж, многие эмигранты тяжело начинали свой
бизнес. Я это по Шанхаю знаю, — сказал отец Алек­
сандр.

— Мы тоже через Китай в Австралии оказались. Так
вот, комнаты, которые сдавала бабушка, поначалу ис­
пользовались моряками для свиданий с девицами. Маме
она передала уже более приличное заведение. А я по­
ставила гостиничный бизнес на современный уровень.

— И это замечательно! — воскликнул батюшка.

— Все благодаря владыке Иоанну. Его молитвами
наша семья спасалась не один раз.

— Рассказывайте, Людмила Михайловна. Прошу вас.

— И я присоединяюсь к просьбе Алексея Иванови­
ча, — сказал Еремин.

— И я, конечно,— поддержал Милош.

Иван же Рубаха смотрел на Людмилу Михайловна преданно, пожалуй, как на кинодиву. Или как на пред­ставительницу какой-то иной цивилизации. Впрочем, так оно и было. Ведь Людмила Михайловна Дорогоми­лова и в самом деле была прямым продолжателем древ­него дворянского рода.

— Я начала с нашего имения, хотя от него ниче­
го не осталось. Но я не о том... Я думаю, что маль­
чик Миша стал великим святым двадцатого века во
многом потому, что с детства узнал Святогорье и его
монахов. Конечно, тут промысл Божий. Но он учился

не спать, питаться только хлебом и водой Великим по­стом, носить старую одежду, все отдавать ближним, хо­дить большей частью босым, потому что увидел все это у монахов. Ведь в то время их было в обители человек шестьсот. И молились они так, что их слышал Господь.

Впрочем, хотя бы два слова надо рассказать про Изюм, наш уездный городок. В этот уезд входи­ло и Святогорье. Теперь Изюм находится в Донецкой области, а раньше принадлежал Харьковской. Вообще-то он не Изюм, а Гузун, что в переводе с татарского значит «переправа». Почему переправа, я поняла, когда первый раз приехала туда. Дело в том, что Северский Донец весной разливается так широко, что перепра­виться с левого берега на правый можно только па­ромом. Как раз там, где река делает крутой поворот. Город стоит на двух берегах, обильный зеленью садов и парков. Недаром на его гербе три виноградных кисти. Ох, слишком длинное вступление, друзья мои. Налейте мне минеральной, без газа, Федор.

Но не успел Еремин и пошевелиться, как Алексей Иванович опередил его.

Выпив, Людмила Михайловна продолжила:

— Гора Кремянец возвышается над излучиной реки, над городом, над садами. Стоит поехать в Изюм, что­бы постоять на этой горе... Но еще более прекрасный вид открывается с вершины белого мелового утеса, где расположился, как дивное Божье гнездо, Свято-горский монастырь... Эвакуируясь из Харькова вместе с Добровольческой армией, владыка Иоанн, тогда еще Михаил Максимович, конечно, не мог миновать свою Адамовку. Михаил, будем звать его мирским именем, окончил юридический факультет Харьковского уни­верситета, успел немного поработать в окружном суде, прежде чем пал Харьков. Во время бегства на юг и про-

изошло событие, о котором рассказывала бабушка. Оно не задокументировано, но очень в духе владыки, поэтому я склонна принять его за действительно произошедшее.

— Тем интересней, если это нигде не описано, —
сказал Алексей Иванович. — Рассказывайте.

— Хорошо. — Людмила Михайловна видела,
что не только Алексей Иванович, но и все остальные
приготовились ее слушать. — Представьте, вот идут
остатки разбитого белого войска, с ними беженцы
из Харькова, из соседних сел... И между ними юноша
Михаил, который только того и ждет, когда покажутся
меловые горы, а на них — монастырь...

...Остатки белого войска спешно отступали к югу. По дороге, шедшей по-над берегом, лошади тащили не­сколько пушек. Ездовые, устав их погонять, раздражен­но смотрели, как казаки, скакавшие верхами, обгоняли повозки. Лес подступал близко к берегу, и пешим во­инам, еще недавно верившим, что будет существовать «едина и неделима Украина», приходилось идти узким строем, который вытянулся, как длинная серо-зеленая змея. Гимнастерки, а кое у кого и кители в копоти после боя, теперь покрылись на спинах еще и пятнами пота.

За остатками войска двигалось гражданское населе­ние. Кто ехал на бричках, кто на телегах, но большая часть брели пешком, неся узлы с пожитками, какие удалось захватить с собой при бегстве.

Там, где Северский Донец делал поворот и лес зна­чительно отступал от берега, ездовые остановились, чтобы напоить лошадей.

Лошади зашли в воду и жадно пили, а люди смо­трели на правый берег, где белела скала, по которой, поднимаясь вверх, высились куполки и купола часовен

и церквей Святогорского монастыря. Входы в пещер­ные церкви и кельи походили на гнезда, черными точ­ками отмеченные по белому отвесному склону. Взору открывался величавый Успенский собор, стоящий на ровной площадке, а вершину горы венчал храм свя­того Николая Чудотворца.

Ездовые и те, кто остановился немного отдохнуть, сняв шапки, фуражки, папахи, обратились лицом к Святогорью и крестились. Некоторые бабы опусти­лись на колени и клали земные поклоны.

— Ах, кабы зайти и помолиться, — сказала одна
из женщин, с худым, измученным лицом.

— Перекреститься и то некогда, родная, — вздох­
нул пожилой ездовой. — Одна надежа на монахов: они
и за нас, окаянных, помолятся.

— Если их красные, ал и петлюровцы, ал и еще
какие бандиты не убьют, — сказал казак, зачерпнув
фляжкой воды из реки. — В Харькове, сам видел,
из собора священника пожилого выволокли и тут же
расстреляли. Он комиссаров этих из храма гнал и ана­
феме предавал.

— Да, от них пощады не жди. Как бы они и нас
не догнали.

Этот разговор слышал молодой человек невысоко­го роста, в приличном сером костюме. Под пиджаком виднелся отложной белый воротник поверх свитера. В левой руке он держал кепку, а правой, присев на кор­точки, поплескал на лицо осенней студеной водицей.

После, отеревшись платком, встал на колени лицом к монастырю и стал молиться.

— Вишь, — сказал бабе ездовой, кивком показывая
на молодого человека, — коли захочешь, найдешь вре­
мя для молитвы.

За молодым человеком наблюдал строгого вида че­ловек в пиджаке, в шароварах, заправленных в сапоги, и в картузе с лакированным козырьком. Он тоже пере­крестился и устало побрел к реке. Это был кучер Ефим, посланный, чтобы привезти Михаила домой, в Адамов-ку, чтобы оттуда, уже всей семьей, ехать в Крым. Куда точно, Ефим не знал, судя по всему, и сам хозяин Ада-мовки этого еще не решил.

Ефим подошел к реке и уже хотел было набрать воды, как замер, увидев плывущие по воде не то ство­лы деревьев, не то остатки лодок. Вскоре их заметили и остальные.

— Господи, — придушенно сказал ездовой. —
Да это ж люди.

— Верно, люди, — подтвердил казак и снял с голо­
вы кубанку. — Похоже, наши.

Трупы плыли по Донцу лицом вниз, будто разгля­дывали что-то на дне реки. Намокшая одежда почему-то не давала им уйти под воду, а держала на плаву. По шинелям и фуражкам, папахам можно было опре­делить, что это казаки. С берега различили, что часть убитых лежит на остатках плота.

— Это их снарядами на переправе накрыло, — ска­
зал усатый, мрачный казак. — Могли бы и мы так вот
плыть.

— Бог миловал, — сказал тот, что набирал воду
в фляжку. Теперь он вылил ее обратно в реку.

Баба, которая, стоя на коленях, молилась, поднялась на ноги и пошла вдоль берега, пристально вглядываясь в плывущие по реке трупы. Неожиданно она стала за­ходить в воду, явно намереваясь добраться до них.

— Куда? Одурела? — закричал ездовой и, кинувшись
за бабой, схватил ее за руку. — На што они тебе?

— Вдруг сынок там! Пусти!

Она стала вырываться, но ездовой, крепкий мужик, отшвырнул ее от воды.

— Какой тебе сынок! Не видишь, это казаки!

Но баба никак не могла опомниться и продолжа­ла смотреть на проплывающих мимо мертвецов. По­пав в воронку, каких немало по Донцу, остатки плота с трупами медленно закружились. Зацепившись за них, коряги, а скорее, полузатонувшие другие мертвецы об­разовали затор.

— Багром бы, — сказал пожилой казак. — Вытащить
и похоронить по-христиански.

— Где там, — отозвался подошедший к реке моло­
дой офицер. — Надо ехать.

Кучер Ефим приблизился к Михаилу, который все стоял на коленях лицом к реке и монастырю.

— Михал Борисыч, пора.

— Что? Нет, нельзя, разве не видишь? Надо помолить­
ся о убиенных. Они ведь не зря к монастырю приплыли.

— Пусть монахи и молятся. А нам надо скорей. До­
гоняют красные.

— Вот что, ты иди, я скоро.

В это время один из трупов отделился, пойдя ко дну. Другие, лежавшие так и сяк на остатках плота, поплы­ли по реке дальше.

Ефим, беспокоясь, как бы его лошадь и повозку не увели, пошел к дороге. И точно: к ним уже пристра­ивался какой-то малый.

— Я чего, я ее только с дороги убрать, — стал оправ­
дываться он.

— Иди! А то щас! — И Ефим замахнулся на парня,
который поспешно ретировался.

Передышка окончилась, и войско, и гражданский люд снова двинулись в путь. Ефим поставил лошадь на обочине дороги. Женщина с двумя детьми, мальчи-

ком и девочкой, которых они подобрали по пути, с не­терпением и тревогой поглядывала на него.

— Ждите, — недовольно буркнул Ефим, не став объ­яснять, почему задерживается молодой барин. Не гово­рить же, что он молится в эдакую пору.

Михаил в это время молитвенно обращался ко всем святым, в пещерах Святогорья погребенным и просла­вившим себя подвигами. Прежде всего, к иеросхимо-наху Иоанну Затворнику, который прожил в меловой келье семнадцать лет. Его молитвенное правило состо­яло из семисот земных и ста поясных поклонов, тыся­чи Иисусовых и одной тысячи Богородичных молитв, акафистов Христу, Божьей Матери и Страстям Христо­вым. Поминал он и всех, кто был упомянут в записках, поданных от богомольцев.

Помнил Михаил и настоятелей монастыря, и осо­бо почитавшихся братией монахов с века семнадцато­го: архимандритов Фаддея, Рафаила, Арсения, Германа и особо Христа ради юродивого монаха Феофила Шаро-нина, почившего совсем недавно, в девятнадцатом веке.

Об этих и других святых угодниках Божьих Миха­ил узнал еще в детстве, когда отец впервые привез его в Святые Горы. Первые монахи выкопали церкви и ке­льи в верхнем ярусе. Через маленькие оконные проемы в них проникал свет, освещавший место для иконы, вы­рубленную в меловой скале лежанку, ступеньку, прое­мы для дверей. Кельи соединялись с квадратным залом со сводом, опирающимся на массивный столб в центре. В его восточной стене виднелись следы от иконостаса первой подземной церкви монастыря. А ведь это на­чало шестнадцатого века...

Разветвленные коридоры в меловых горах, ведущие от кельи к келье и к пещерным церквам, произвели на Мишу ошеломляющее впечатление.

У родителей была летняя дача в местечке Голая До­лина, что в семи верстах от Святогорья. Миша и явно, и тайно стал ходить туда. И все больше узнавал о мо­нашестве, о жизни затворников и схимников, безраз­дельно преданных Господу. Оказывается, подвиг быва­ет не только на поле брани — как в «Слове о полку Игореве». События, описанные безымянным летопис­цем, происходили и здесь, на этой самой земле.

Но есть и другой подвиг. В уединенной монашеской жизни, в молитве, которую слышит Господь. Если ты постоянно пребываешь в молитвенном состоянии, если живешь по заповедям Божьим, многого можешь до­стигнуть. Были и великие святые — проводившие дни и ночи в молитве. И даже такие затворники и молитвен­ники, что научились не спать, а лишь дремать всего не­сколько часов в сутки. Не есть вообще Великим постом, да и воду пить не всегда. И быть при этом столь сильны­ми духом, что Господь дал одним возможность творить чудеса исцеления, другим — прозорливость, третьим — дар рассуждения и изложения событий на бумаге.

Тогда же и решил Миша, что путь его лежит в мо­нахи. Но отец настоял, чтобы он окончил сначала ка­детское училище, потом юридический факультет уни­верситета. И вот он, уже судейский чиновник, бежит из Харькова неизвестно куда. Власть в Харькове сме­нилась в четвертый раз — конца-края нет братоубий­ственной бойне.

Кто же остановит убийства, спасет народ русский? Резня идет от ожесточения сердец, от того, что народ отвернулся от Господа. Прости и помилуй нас, окаян­ных, Вседержитель...

— Михал Борисыч, да вы что же, не слышите? — возмущенно воскликнул Ефим, снова подойдя к Ми­хаилу. — Все ушли, одни мы остались! Ведь пропадем!

— Нет, Ефим, не пропадем. Не волнуйся, все будет
хорошо.

— Да где хорошо, разве не слышите?
Отчетливо прозвучал разрыв снаряда. Послышался

ружейный треск, крики.

— Господи, да ведь это наши погибают! — крикнул
Ефим. — Напали, поганые!

Они подбежали к повозке. Бой шел там, впереди, куда ушли беженцы. Там их, оказывается, поджидала засада.

— Правь в лес, Ефим, — сказал Михаил, садясь
в повозку и прижимая к себе перепуганную девочку. —
Не бойтесь. Повторяйте за мной: «Господи, Иисусе
Христе, помилуй нас...»

Ефим погнал лошадь, и когда они укрылись в лесу, по дороге промчались кавалеристы. То ли петлюровцы, то ли махновцы, то ли красные — не разобрать.

День клонился к вечеру, в лесу становилось сум­рачно, и Ефим решал, как поступить дальше. Выстре­лы утихли, и, похоже, неприятель ушел, сделав свое дело.

Молодой барин по-прежнему сосредоточенно мол­чал, глядя в одну и ту же точку, в просвет между сосна­ми, откуда падали лучи заходящего солнца. Хвойный лес был напоен смолистым запахом. Осенняя свежесть шла от папоротника и кустов снежного ягодника, чьи плоды белели тут и там между высоких сосен.

— Надо ехать, — сказал Ефим, поняв, что решение
принимать ему, потому что молодой барин, по всей ви­
димости, опять молился.

— Да, Ефим. По дороге на Адамовку и поезжай.

— А коли враг по той же дороге пошел?

— Ничего, поезжай.

Ефим только сморщил лоб под козырьком картуза, опять подумав, какой никчемный сын вырос у барина. В кадетское училище его отдавали, военный из него не вышел. Учили в университете уму-разуму, да, видно, не выучили. Два других сына у Бориса Ивановича вы­росли толковыми людьми. Да и барышня Люба приго­жая девица. А этот... Ну чего молчит? Ведь убьют, как пить дать убьют, ежели узнают, что он из судейских.

У развилки, где дороги расходились — одна на Ада-мовку, другая через лес, к югу, — лошадь захрапела и прянула в сторону. Ефим едва смог удержать ее. Было отчего испугаться и лошади, и всему живому.

Женщина плотнее прижала девочку к груди, а маль­чик, вытянув шею, открыл рот и замер с остекленев­шим взглядом.

На взгорке, вплоть до самой реки, валялись убитые люди. Порубанные саблями, с пулевыми ранениями, все в крови лежали на жухлой траве пехотинцы, пы­тавшиеся, видимо, обороняться.

Молодой офицер, что подходил к реке у Святого-рья, скрючился на земле, словно прижимал к животу нечто драгоценное.

Ездовой, одним из первых заметивший плывших по реке мертвецов, лежал раскинув руки — пуля угодила ему прямо в голову, раскроив ее.

Женщина с худым лицом, та, что рвалась в реку, была убита выстрелом в грудь. Судя по всему, напа­давшие поджидали их в лесу, потому что большин­ство убитых бежали к реке и даже пытались спастись вплавь — их трупы чуть покачивались теперь в волнах на мелководье.

Ефим дернул поводья, и лошадь, всхрапывая, все же пошла вперед.

Михаил прижал мальчишку к себе:

— Не надо, не смотри! Отвернись!

Колеса повозки все же задевали трупы, когда ло­шадь продвигалась между перевернутыми телегами, брошенным в панике всяким домашним скарбом. Что получше — было разграблено. Со многих убиенных сняты сапоги, шинели.

Солнце уже клонилось к горизонту, и вода в Донце окрасилась красным — то ли от закатных лучей, то ли от людской крови.

Глава четвертая Спасительная молитва

— Интересно получается, — сказал Иван, с уваже­
нием глядя на Людмилу Михайловну. — Он этого Ефи­
ма и женщину с детьми от смерти спас.

— Не только кучера и попутчиков, но и всю се­
мью, — назидательно подтвердила она. — При эваку­
ации из Крыма.

— Из Севастополя, — уточнил Алексей Иванович. —
История замечательная, хотя она описана биографами
владыки как-то вскользь.

— Точно из Севастополя? — спросил Еремин. —
Ведь эвакуация шла еще и из Керчи, Феодосии, Евпа­
тории, Ялты, если мы говорим о Крыме.

— Да, разумеется. Скорее всего, они отплыли
из Севастополя. Я вот почему на этом настаиваю: Бо­
рис Иванович как предводитель дворянства наверня­
ка был знаком с военным начальством Добровольче­
ской армии. А оно находилось в Севастополе. Но это
не столь существенно. Гораздо важнее уточнить, что
эвакуация была замечательно организована Петром
Николаевичем Врангелем. Сколько я ни читал совет­
ских книг, сколько ни смотрел советских фильмов —
везде пишут и показывают панику, неразбериху и так
далее, вплоть до мародерства. А ведь было подготов­
лено сто двадцать шесть кораблей. Эвакуировано сто
тридцать тысяч человек. И паниковали только трусы
да те, у кого, что называется, рыльце оказалось в пуш­
ку. — Алексей Иванович не только имел важные вид
и осанку, но и говорил столь же важно, веско подкре­
пляя каждую фразу если не цифрами, то интонацией
своего баритонального баса. — Однако даже при бле-

стящей организации дела Врангель и его штаб не могли предусмотреть, что эвакуироваться будет такое огром­ное количество людей. Потому что уже тогда народ воочию убедился в зверствах большевиков, и все, кто мог, уезжали.

— Да, вы правы, — согласился Федор. — По себе
знаю, когда описываешь какие-либо драматические
ситуации, всегда хочется «поддать жару». Особенно
в кино... И все-таки... Борис Иванович вместе со всей
семьей отправился получать разрешение на посад­
ку, а Михаила оставил сторожить вещи на пристани...
Сюжет для небольшого рассказа, как сказал бы Антон
Павлович Чехов...

— Ну, так расскажите, как бы вы это описали, —
попросила Людмила Михайловна.

— Что вы, я редко импровизирую.

— Нет уж, давайте, показывайте свое умение, —
сказал Милош. — Я же был у вас на лекции.

Федор пощипывал свою густую, с проседью, бород­ку, грустно улыбаясь.

— Я, если бы писал об этом... пожалуй, начал бы
с промозглого ноябрьского дня, потому что тыся­
ча девятьсот двадцатый год отмечен холодной ран­
ней осенью, холодной и голодной зимой. И не толь­
ко в России, но и у вас, в Югославии, Милош. Жизни
Максимовичей в Стамбуле, где они пробыли почти год,
я бы не стал касаться. Потому что этот период хоро­
шо описан в нашей литературе... Начать надо с Сева­
стополя, а потом мысленно перенестись в Белград...

...Итак, осень, холодный ветер дует с моря, а на на­бережной сидит молодой человек с книжкой в руках. Он старается держать ее так, чтобы свет от зарева по-

жарищ помогал ему читать бессмертные строки. Бли­зится вечер, наползают серые сумерки...

Отдаленный гул пушечных залпов звучит приглу­шенно, напоминая о том, что бой приближается к го­роду. У горизонта небо алеет, но вовсе не от заходя­щего солнца.

Погрузка на пассажирский пароход закончилась, но люди, тесно прижавшись друг к другу, не хотят ухо­дить с трапа. Напрасно и матросы, и кто-то из команд­ного состава кричат, что судно больше принять пасса­жиров не может, иначе оно просто пойдет ко дну.

Да, эвакуация была блестяще организована ге­нералом Врангелем. Но разве мог представить Петр Николаевич, что желающих покинуть страну ока­жется вдвое больше, чем он предполагал? Не хотели русские люди оставаться в незнакомой новой стране, в которой уничтожалось все, связанное с Россией, с ее верой, с укладом жизни. Потому и не уходили с последнего трапа на последний пароход, покидаю­щий город, страну, Родину, лезли вперед, толкая и давя друг друга.

И матросы, обессилев от борьбы, пускают на паро­ход отчаявшихся людей.

Но вот трап убирают, дают гудок, между причалом и палубой образовывается водная полоса, становясь все шире, шире...

Михаил отрывается от книги, услышав истошный вопль. Это в воду с причала упал человек. Он кричит, барахтается. Тяжелая мокрая одежда тянет его ко дну, но он продолжает бороться за жизнь.

Михаил встает с чемодана, кладет книгу и бросает­ся к тому месту, где покачивается на волнах несколько шлюпок, привязанных к мосткам. Михаил запрыгивает в одну из них и пытается отвязать цепь.

— Эй, ты чего? - слышит Михаил чей-то окрик
и, оглянувшись, видит моряка в бушлате и в мичманке,
видимо хозяина шлюпки.

— Там человек тонет!

Моряк смотрит в указанном направлении — и прав­да, голова несчастного то появляется, то исчезает под водой.

С борта парохода все-таки сбрасывают канат. Чело­век хватается за него, и его спасают.

Моряк внимательней разглядывает Михаила и ви­дит в нем человека непролетарского происхождения.

— А что же ты... не на пароходе?

— Да вот... родителей жду. Они выправляют доку­
менты. — Михаил улыбается и разводит руки в сторо­
ны, показывая, что «выправление документов» теперь
стало бессмысленным.

— Эка! — улыбается и моряк, которому Михаил явно
понравился. — А чего драпаешь? В туретчину-то, а?

— Родители так решили.

— Бона. Что ж, видать, ты послушный сын. А кто
отец?

Михаил смотрит на моряка открыто и прямо:

— Он ваш классовый враг, как нынче принято го­
ворить. Дворянин. Могу назвать и фамилию: Макси­
мович.

У моряка скуластое, загорелое лицо. Своими черны­ми глазами он внимательно изучает Михаила.

— Пожалуй, я тебе подсоблю, Максимович. Не твои
ли на причале?

Михаил видит отца, мать, братьев и сестру, которые суетятся у оставленных им вещей.

— Мои.

Первым замечает Михаила отец и машет ему рука­ми. Михаил ответно поднимает руку.

— Зови их всех сюда. Пароход встанет на рейде. Я
вас к нему доставлю. А возьмут ли вас на борт — видно
будет.

— Благодарю вас. Господь вас не оставит.

— Э, что тут Господа вспоминать. Тут теперь другие
боги.

Михаил подбегает к отцу:

— Там шлюпка. Моряк готов нас к пароходу доста­
вить.

— А где вещи? — Лицо Глафиры Михайловны,
с полноватыми щеками, со светло-голубыми глазами,
до почтенных лет сохранившими детское выражение,
сейчас сплошное недоумение и обида.

— Чемоданы оставили, и слава Богу, — говорит Бо­
рис Иванович. — А кто там, в шлюпке?

— Человек добрый. Ага, вот она! — Михаил подни­
мает книгу с земли. — Слава Богу.

Это он говорит о Евангелии, которое читал, сидя на чемодане. Тележку с вещами, нагруженную сверх меры, увезли. Но два чемодана оставили — видимо, рук не хватило. На книгу, конечно, не обратили вни­мания. А ведь это было Евангелие, подаренное Ми­хаилу его духовным отцом, митрополитом Антонием, еще в Харькове. Тогда студент университета Михаил, изучавший юриспруденцию, читал и жития Святых Отцов, их богословские труды. Юношу представили митрополиту. Пораженный памятью и даром рассуди­тельности молодого человека, сына изюмского уездно­го предводителя дворянства, которого он хорошо знал, митрополит подарил юноше Евангелие, изданное еще в восемнадцатом веке.

— Ладно, мать. Некогда по волосам плакать, коли
голову рубят. Саша, бери вещи, — говорит Борис Ива­
нович самому крепкому из сыновей. — Идемте!

Садятся в шлюпку, с трудом разместив два чемода­на, — вещам с украденной тележки все равно бы не на­шлось места.

Море потаенно молчит. Ветер утих, и пассажирский пароход «Саратов», нагруженный вчетверо больше по­ложенного, замер на рейде. Словно думает, а стоит ли нести на себе такое количество людей и груза? Не луч­ше ли сразу пойти на дно здесь, у русского берега?

— Эй, на «Саратове»! — кричит моряк.

— Кто там? — раздается с высокого борта парохода.

— Максимовичи! Спускайте лестницу!

К удивлению всех, кто находится в шлюпке, с паро­хода сбрасывают веревочную лестницу.

Борис Иванович протягивает деньги моряку:

— Возьмите.

Моряк презрительно усмехается:

— Не надо.

— Но я хотел вас отблагодарить...

— Подсобите жене. И сами полезайте.

Борис Иванович слушается. Потом поднимают Любу, братьев.

Михаил поворачивается лицом к моряку:

— Скажите ваше имя.

— Зачем?

— Чтобы знать, кого мне поминать в молитве.

— Вот еще. — Но лицо моряка меняется, глаза те­
плеют. — Ты какой-то непонятный... Не знал, что у ка­
питана такая родня.

Михаил недоуменно смотрит на него. Выяснять, в чем тут дело, уже некогда. Но он не спускает с моря­ка своего тихого, но требовательного взгляда.

— Прощевай, хороший человек. Тезки мы, — гово­
рит матрос.

— До свиданья, брат.

И Михаил поднимается по шаткой лестнице.

Словно специально дождавшись шлюпки с Макси­мовичами, пароход дает протяжный гудок и двигается по серой глади.

Пароход представляет собой разворошенный мура­вейник, который постепенно начинает успокаивать­ся после нависшей над ним смертельной опасности. Но тут и там еще не утихают слезы скорби о потерях.

Люди плотно сидят на палубе, лестницах, в пере­ходах. Заняты не только трюм, но и подсобные поме­щения.

Пробираясь между людьми, их узлами, чемодана­ми, вахтенный матрос ведет Максимовичей к капита­ну. На верхней палубе он показывает, что семье надо остановиться. Лишь Бориса Ивановича он проводит в капитанскую рубку.

— Ваши родственники, — докладывает вахтенный.
Капитан, измученный бесконечными требованиями

и просьбами предоставить место на пароходе, с упоми­нанием высоких титулов и должностей, такое представ­ление пассажиров слышит впервые.

Он изгибает густую черную бровь, недоуменно рас­сматривая Бориса Ивановича.

В свою очередь Борис Иванович столь же удивлен­но смотрит то на капитана, то на вахтенного.

— Очевидно, недоразумение... Я Борис Иванович
Максимович, изюмский уездный предводитель дворян­
ства Харьковской губернии. Впрочем, вот мой паспорт.
В комендатуре я уже никого не нашел... Вероятно, мы
с вами просто однофамильцы, господин капитан.

— Места вам предоставить не могу: сами видите,
что творится. Определяйтесь самостоятельно.

Борис Иванович отдает поклон и уже хочет уйти, как капитан останавливает его:

— Постойте. С вами жена, дети?

— Да, жена, дочь. Сыновья взрослые, как-нибудь
устроимся, не беспокойтесь.

— Вахтенный, помоги. — Капитан дает понять: он
делает все, что в его силах.— Попозже подойдите, мо­
жет, мы и впрямь родственники.

— Благодарю, капитан. — И Борис Иванович вы­
ходит из рубки.

Место для всей семьи вахтенный отыскивает в от­секе, где хранятся матрацы. Кое-как устраиваются, го­товясь спать прямо на них, расстелив на полу.

Михаил говорит, что хочет подышать свежим воз­духом, и выходит на палубу.

Уже наступила ночь. Горят сигнальные огни, и па­роход тяжело, но все же преодолевает морское про­странство. Море сейчас действительно было Черным, а не Чермным, как оно называлось изначально. То есть не «красным», «прекрасным», а именно Черным — по­черневшим от людского горя.

Михаил пристраивается на корме, тускло освещен­ной фонарем, укрепленным над палубной переборкой. Однако света оказывается все же достаточно, чтобы среди прочих людей разглядеть женщину, съежившую­ся в углу. Она тоненько скулит, всхлипывая. Над ней стоит мужчина в коротком пальто с поднятым воротни­ком и в шапке-ушанке. Что-то безнадежное есть в его согбенной спине, в наклоненной к женщине голове.

Как понимает Михаил из отдельных фраз, произ­носимых мужчиной и женщиной, при посадке их от­теснили от детей. Людской поток занес их на пароход, а дети остались на причале.

Несколько раз мужчина пытается поднять женщину. Но всякий раз она отталкивает протянутую руку и про­должает тоненько скулить.

Стараются успокоить женщину и сидящие и стоя­щие рядом люди. Но все бесполезно.

Михаил подходит к женщине, опускается перед ней на корточки:

— Это, может, и хорошо, что детки ваши дома оста­
лись.

Женщина аж вздрагивает от таких слов Михаила. Глаза ее вспыхивают, как вспыхивают они у кошек в ночи.

— В Турции у всех нас ни знакомых, ни родных. Ни­
кто нас не ждет. Принять-то нас правители разрешили,
но временно — гражданства не дадут. А это значит, что
работать нам придется на самой черной работе — и то,
если повезет. Вот и представьте, каково было бы вам
смотреть, как детки ваши от голода пухнут. Им ведь лет
по восемь — десять, да?

Женщина перестает плакать, лишь всхлипывает.

—А в России кто-то все равно из сродственников
у вас остался. Они и пойдут их искать. И найдут. А ба­
бушка ваша с дедушкой их обогреют. Они ведь сейчас
молятся за ваших деток.

—Откуда... вам знать? — спрашивает женщина.

—Разве наши бабушки и дедушки не православные?
Таких нет. Как ваших деток звать?

—Коля, Вася... И Надя.

— Вот видите. У старшего, Коленьки вашего, Не­
бесный заступник святитель Николай. Он чудотворец,
разве забудет он вашего мальчика. Тем более что тот
старший и на его плечи теперь легли заботы о млад­
ших. У среднего вашего заступник небесный тоже
очень сильный — недаром его называют великим. Он
защитник веры православной. Ему тоже надо обяза­
тельно крепко молиться. Ну а маленькая ваша, ясно,
что красавица, любимица. Разве братья ее в обиду да-

дут? Да что вы, никогда! — возвышает голос Михаил, глядя прямо в лицо притихшей женщины. — Надежда, она средняя дочь святой матери Софии. У нее и две другие дочери — Вера, Любовь. Вы, конечно, помните, что на глазах этой святой замучили и убили ее доче­рей. Сердце ее терзалось сильнее, чем от железа раска­ленного. Но она все вынесла, не отреклась от Христа. И Господь воздал ей по вере — она стала заступницей и покровительницей малых сих из века в век. Вот и вы должны быть на нее похожи — тем более, ваших деток никто не пытает. Да, им трудно. А кому сейчас лег­ко? Спасение наше в одном: в молитве. Становитесь со мной рядом на колени. Давайте вместе помолим­ся. Вот сюда смотрим, за корму. Повторяйте за мной: «Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа... Отче наш, Иже еси на Небесех...»

Голос у Михаила небольшой, к тому же он заикает­ся, говорит не совсем внятно. Но когда начинает мо­литься, голос меняется, втягивая в свое поле всех, кто находится рядом.

Сердцем люди почувствовали, что молится этот юноша всем своим существом.

Странно, он еще не был священником, но почему-то всем казалось, что он именно священник — да та­кой, за которым надо непременно идти.

На молитву встает и муж женщины.

Потом и те, кто рядом.

Потом и другие, толпящиеся на корме парохо­да, глядя на юношу, который без пальто, без шапки, с длинными волосами, с глазами, как будто видящими и Бога, и Сына Его, и Святую Богородицу, и святите­ля Николая, и святителя Василия Великого, и святую матерь Софию, и детей ее — всех, к кому он обращает свои молитвы, — опускаются на колени.

И еще не знает юноша Михаил, что ему предстоит быть не только спасителем вот этой женщины, стоя­щей рядом с ним, не только вот этих людей, молящихся на корме парохода «Саратов», но молитвенником и за­щитником двух миллионов русских людей, рассеянных по двадцати пяти странам, осужденных нести крест из­гнания; стать их пастырем и утешителем в Калифорнии и Канаде, Китае и на Филиппинских островах, в Ту­нисе и Марокко, во всей Европе; спасать сотни людей от болезней и смертей, укреплять их дух и тело; ждать желанного возрождения Родины, любить ее и верить в ее величие — и жизнь положить за это.

Глава пятая

Дата добавления: 2015-07-18