Сретение Господне

Федор проснулся, когда по радио объявили, что самолет идет на посадку. Ну, вот и Сан-Франциско. Плотные облака пока еще застилали этот город, квар­талы которого тянутся по полуострову — с одной сто­роны Тихий океан, с другой — залив, названный в па­мять святого из итальянского городка Ассизи по имени Франциск.

«Странно все-таки, — думал Федор, — люди, ал­чущие золота, ради него готовые глотку перегрызать, свой город нарекли именем святого, который как раз отринул не только золото, но и все, что связано с ком­фортом, даже маленькими слабостями человечески­ми. Грубая ряса, подпоясанная веревкой, — вот образ францисканца. Значит, рвущиеся к добыче все-таки понимали, что золотая жила вовсе не в горном чистом ручье, а в чистой душе? Понимали! А все-таки имен­но к американцам приклеилась эта фраза, сказанная О.Генри: Боливару не снести двоих.

Значит, один золотоискатель должен обязательно убить другого, хотя тот и был ему другом. Так живе­те вы, выстроившие вот эти небоскребы? Вы-то пом­ните, кто такой святой Франциск? Или для вас конь по кличке Боливар все же важнее святого по имени Франциск?»

Уже стал виден океан, потом знаменитый мост Зо­лотые Ворота, словно парящий в воздухе, потом дело­вая часть города, громадная парковая зона и весь го­род, который, как пишут в путеводителях, расположен на сорока двух холмах. Здесь есть и кварталы домов в викторианском стиле — их называют «раскрашенная

леди». Есть и «чайна-таун» — китайский квартал, есть и русский.

Но ведь не случайно именно сюда направил Господь русского святого, который ни в чем не уступал свято­му Франциску, даже превзошел его в главном. Святи­тель не создавал своего ордена, не стремился выделить себя, хотя как раз в этом его обвиняли главные гоните­ли и прямые враги. Он, наоборот, все сделал для того, чтобы преодолеть раскол, чтобы не бывать ему впредь никогда.

Город, где туманы заволакивают целые районы с утра до утра, все же открылся перед русскими палом­никами.

Их встретили радушные улыбчивые хозяева. И квар­талы города, по которым они ехали в небольшом удоб­ном автобусе, тоже казались гостеприимными.

А вот и квартал, который называется «русским».

Разместились, привели себя в порядок и вновь встретились уже в небольшом ресторанном зале от­еля. Отобедали и направились к цели своего путеше­ствия — храму Всех скорбящих Радость, что располо­жен по адресу 6210 Оеагу В1у<1, как гласила надпись на английском.

Взору предстали такие родные и радостные шле-мовидные купола, увенчанные крестами. Их пять, все золотистого цвета. Под завершениями высоких арок, идущих по фронтону слева и справа от входа, распо­ложены прекрасные мозаики с изображениями великих святителей, учителей Церкви. Над входом в храм — еще одна, где к Богоматери притекают коленопрекло­ненные страждущие и скорбящие, которых так много было и есть в русском рассеянии.

Выше — православный крест.

Стройный, белоснежный, храм как будто опустил­ся с неба, принесенный Самой Богоматерью и ангела­ми из снежной России, сюда, на берег Тихого океана, в этот разноязыкий город.

Разбойный Дикий Запад принял респектабельный облик, стал одной из визитных карточек Соединенных Штатов.

Но Федору сейчас вовсе не думалось о том, что пря­талось за внешним обликом Сан-Франциско, таким благополучным, сверкающим лакированной красотой. Он направлялся к святому, которого очень почитал и о котором много думал.

И вот они уже в соборе, и трепетная тишина обсту­пила их.

Один из священников храма, сопровождавший па­ломников, подвел их к раке с мощами святителя. Она находилась под сенью, на высоких столбах. Горели не­угасимые лампады.

— Ну, Ваня, проси у владыки Иоанна, что больше
всего желаешь, — тихонько сказал отец Александр.

В рясе, с наградным крестом, украшенным каме­ньями, сейчас он выглядел внушительно, солидно. Да и остальные паломники надели все самое лучшее, что взяли с собой.

— Святый Иоанне, архиепископ Шанхайский
и Сан-Францисский, моли Бога за нас, многогрешных.
Дай силы и мне, немощному иерею, — прошептал отец
Александр. — И моим чадам, и жене. И России нашей
многострадальной. Чтобы она все вынесла, выстояла
и победила.

И каждый просил о том же — на свой лад. Отслужили молебен, по обычаю владыки обошли все святыни храма и приложились к ним. И только после этого вернулись в отель.

Священник, который сопровождал паломников, был лысоват, улыбчив. Воспитанник местной православной гимназии, он потом окончил богословский факультет Калифорнийского университета. По-русски он говорил с заминками и с тем акцентом, который редко удается избежать кому из иностранцев, выросших вдали от Ро­дины.

Когда разговорились, отец Александр, видя, что местный священник, отец Владимир, уже расположен к приехавшим, спросил:

— А что, батюшка, с вами-то было что-то чудесное
по молитвам к владыке Иоанну? Не расскажете ли?

Отец Владимир улыбнулся несколько стесненно:

—Я вам расскажу, как у нас голосование шло, ког­
да решался вопрос о воссоединении наших церквей.
Было некое смущение... И тогда решили положить
резолюцию на мощи владыки Иоанна. Отслужили
ему молебен... А на следующее утро, когда вновь со­
брались, чудом Божиим единодушно была принята
резолюция! Она, как вы должны помнить, говорила,
что Четвертый Всезарубежный собор принял реше­
ние уврачевать рану разделения в Русской Церкви.

—У нас, в Париже, — заметил Алексей Иванович, —
отношение к православной Москве изменилось, ког­
да прославили государя императора Николая Второго
и его семью. Это было, пожалуй, одним из решающих
обстоятельств для устранения разногласий.

— Да, конечно, — согласился отец Владимир. —
Иначе бы и владыку Иоанна не прославили в Москве.
Но, слава Богу, теперь разделение позади.

— А скажите, — начал отец Александр, — хотя я по­
нимаю, что этот вопрос особый... Сам владыка не лю­
бил говорить об этом прискорбном событии. Чаще все­
го не отвечал на вопрос...

— Вы имеете в виду суд? Здесь существует заблужде­
ние: некоторые биографы сгущают краски, пишут, что
владыку призвали в суд, и так далее. На самом деле все
обстояло по-другому. Ведь владыку и направили в Сан-
Франциско, когда была приостановлена постройка ка­
федрального собора. Святитель Иоанн сидел на скамье
подсудимых не потому, что его обвиняли в присвоении
церковных денег, а по положению — как настоятель
и глава приходского совета и прихода, понимаете?

Отец Владимир горестно вздохнул и продолжил:

— Конечно, вы знаете, что и в Шанхае у него были
гонители и завистники. И открытые враги.

— Да, знаем, — подтвердила Людмила Михайлов­
на. — Мама мне говорила, что один священник прямо
в храме владыку стал обвинять. А тот стоял и смиренно
слушал, как его поносят.

— Вот, — кивнул отец Владимир. — И великих учите­
лей гнали. Свои злее чужих. Суд, конечно, во всем разо­
брался, слава Богу. Но клеветники и завистники на этом
не успокоились. Вам я не боюсь рассказать этот случай.
Вижу, вы ревнители памяти владыки Иоанна. Мне эту
историю поведал непосредственный очевидец события.
Да что там скрывать: мама моя. Она в приюте работала.
А у владыки там маленькая комнатка была — вы ее обя­
зательно увидите...

...Этот священник, иеромонах Потапий, с само­го приезда владыки в Сан-Франциско норовил в чем-нибудь, пусть в самом малом, уличить архиерея. При­чем всегда делал это с оговорками, предисловиями и извинениями.

— Вот, владыка, не знаю, что и делать со своею па­
мятью, — к примеру, начинал он. — Ведь понимаю, что

не надо мне соваться, а все одно — проклятая память мешает... — Потапий был толст, ростом вышел значи­тельный и возвышался, как скала, готовая вот-вот об­рушиться на худенького владыку.

— Говори, в чем дело, — останавливал он поток
слов Потапия.

— Да ведь вы в проповеди сегодня произнесли,
что старец Симеон отошел ко Господу после встречи
Христа-Младенца, когда ему было сто шестьдесят лет.
А на самом деле — триста шестьдесят.

У святителя была прекрасная память, и он не мог ошибиться.

— Похвально, отец Потапий, что у тебя хорошая па­
мять. Но надо бы иметь и не менее хороший слух.

Владыка повернулся, чтобы выйти из ризницы, а отец Потапий, так, чтобы слышали все молодые ал­тарники, обиженным голоском произнес:

— Нас учат смиренно ошибки признавать, а сами
пример обратный молодежи показывают.

Владыка знал, что отец Потапий давно рвется в на­стоятели храма, более того — в архиереи. Но прислали из Европы владыку — и мечты его рухнули.

Но все бы ничего, если бы не этот случай, что про­изошел уже после закрытия дела в суде.

В воскресенье, после вечерни, владыка вернулся к себе в комнатку. Мать отца Владимира, Софья, при­несла ему обед. Обычный суп, овсяная каша, чай, пара ломтиков хлеба.

Владыка потрапезничал, уселся за рабочий стол, как всегда заваленный письмами. Это была его обычная почта, и вечером он разбирал ее — отвечая на сроч­ные призывы о помощи. Нередко помогали письма, а не только его личный приход к больным.

Внезапно он почувствовал слабость. Подступила к горлу тошнота, выступил обильный пот.

Владыка встал, с трудом спустился по лестнице.

Софья, уже собравшаяся уходить, увидела, что он едва передвигает ноги и лицо его в поту. Владыка вы­ставил руку вперед, успокаивая помощницу.

Дверь в туалет была приоткрыта, и Софья видела, что владыку изнурительно рвет. Еду, как всегда, гото­вила она. Чем же тогда мог отравиться владыка?

Софья решила бежать за доктором.

— Не надо, — остановил ее владыка. — Сейчас все
кончится.

Но рвота не прекращалась.

— Сейчас, сейчас, — едва слышимым голосом уже
шептал он.

Софья видела, что из владыки выходит какая-то си­зая жидкость.

Наконец все прекратилась, и Софья помогла вла­дыке добраться до его комнатки. Хорошо было бы ему лечь, но, как и в Шанхае, и в Париже, всюду, где он жил, кровати у него не было. Вернее, здесь она стояла, но была так завалена рукописями и книгами, что вы­полняла назначение совсем иное, чем место для сна.

Стояло лишь кресло, в котором он отдыхал.

Она опустила его худенькое измученное тело в кресло.

— Да что же это вы съели? — спросила Софья.

— Ничего.

— Выходит, это я вас отравила?

— Не ты. — По движению губ она поняла, что вла­
дыка молится. — Иди, не беспокойся, — сказал он. —
Все уже прошло.

— И врача не надо?

— Не надо.

Софья решила не уходить, боясь, как бы влады­ке снова не стало хуже. Она вслушалась в его шепот и разобрала:

— ...И сказал Марии, Матери Его: се, лежит Сей
на падение и на восстание многих в Израиле и в предмет
пререканий, — и Тебе Самой оружие пройдет душу, —
да откроются помышления многих сердец. (Лк. 2:22-40).

Софья поняла, что владыка читает из Евангелия, кажется, от Луки — ведь праздник Сретения Господня еще не прошел.

— И действительно обошлось все без врача, — за­
кончил свой рассказ отец Владимир. — И надо еще
заметить, что никаких расследований владыка вести
не стал. Более того, запретил. А отец Потапий спустя
некоторое время уехал в Аргентину, кажется.

Глава четырнадцатая

«Аще не крещен»*

Нагулявшись по городу, Федор и Иван вернулись в отель. Здесь их уже ждал отец Александр.

— А я вас потерял. Идемте, я обо всем догово­
рился, — сказал он. — Как раз до вечери успеем.

Федор понял, что речь ведется о крещении Ивана.

— Вы с Людмилой Михайловной будете воспри­
емниками. Согласны, Федор? Ну, я и не сомневался.
А ты, Ваня, готов?

-Да.

Когда вчера говорили с отцом Александром, он ска­зал, что в случае, как у Ивана, есть особый чин «докре-щения». Называется он «Аще не крещен». Но и к нему надо серьезно подготовиться.

Ложась спать, Иван учил наизусть «Символ веры», как обязал его батюшка. Вроде выучил, хотя и нетвер­до. Утром решил сбрить свою бороденку и усы.

Еще вчера, войдя в собор, Иван испытал особен­ное чувство, которого не испытывал ранее. И в Мо­скве Ирина водила его в разные церкви — более всего в ту, где служил батюшка, что помог Ирине пристроить брата в эту поездку в Сан-Франциско. Но в том храме, хотя и богато изукрашенном — все блестит золотом, иконостас до потолка, своды в росписях, полы выло­жены мраморными узорами, — все же не ощущалось того благолепия, что здесь, в соборе.

Иван еще не разобрался, в чем именно заключено отличие, но сердце его уже откликнулось, застучало ра­достно и тревожно.

Он объяснил это тем, что предстоит крещение.

Отец Александр помог ему раздеться.

Отец Владимир, которого настоятель благословил крестить Ивана, свершил чин оглашения.

Иван отрекся от сатаны и «от всех его дел и всех его ангелов, всего его служения и всей его гордыни».

Трижды твердо ответил священнику, что «сочетает­ся со Христом».

«Символ веры» он прочел и ни разу не запнулся.

Отец Владимир в белом облачении — строгий, тор­жественный, совсем не такой, каким сидел вчера с ними за одним столом в отеле, — казался Ивану кем-то вроде посланника небес. А может, так было на самом деле.

Позади священника светились дивные иконы Ио­анна Предтечи, того, что крестил Самого Иисуса Хри­ста, Богоматери, крылатого Ангела с мечом, опущен­ным вниз.

И какое-то новое, ранее неведомое чувство все сильнее завладевало Иваном.

После молитв отец Владимир, свершив помазание маслом, помог Ивану погрузиться в купель:

— «Крещается раб Божий Иоанн во имя Отца.
Аминь*...» — И погрузил Ивана во второй раз: —
«...и Сына. Аминь...» - И в третий раз: - «...и Святаго
Духа. Аминь».

Помазали Ивана миром, надели крест, приобретен­ный отцом Александром здесь, в соборе, и стал Иван Ио­анном — православным христианином. Уже не по сло­вам сестры Ирины, а по действительному крещению.

Поздравили Ивана все, кто был рядом. Хотели вер­нуться в отель, но Иван попросил отца Владимира:

— А можно остаться? Я хотел бы здесь все получше
рассмотреть. Очень красиво.

— Пожалуйста. Собор расписывал архимандрит Киприан, лучший наш иконописец. — При этих сло­вах отец Владимир перекрестился. — Теперь его нет с нами. Если хотите, я немного расскажу о нем.

Возражений не последовало. Тогда отец Владимир подвел гостей к иконе святых царственных страсто­терпцев — ведь отец Киприан был первым, кто напи­сал икону царя Николая и его семьи, которая стала ка­нонической во всем православном мире.

...Отец Киприан любил собирать грибы. Хорошо идти хвойным лесом, теплым днем и чувствовать бла­годать Божью. Запахи трав, хвои, посвист птиц, игра света и тени меж высоких дерев — что может быть луч­ше для покоя души!

А вот и светло-коричневая шляпка гриба увиделась под иголками. Отец Киприан пошевелил суковатой палкой, разгреб палые иголки. Целое семейство мас­лят открылось перед ним. Одни побольше — это папа с мамой, другие поменьше — это детки. Срезать грибы надо ножичком аккуратно, чтобы не повредить матицу. Это только нерадивые да неумелые вырывают грибы с корнем. Не знают, что тогда не будет здесь больше грибов. А срежь аккуратно, снова приходи и бери дары леса. И маленькие детки подрастут — они же для вас, глупых, и стараются.

Вообще-то грибы эти не маслята. Это ведь не род­ные тверские леса. Рос отец Киприан в Бежицке, там полюбил он и речку небыструю, задумчивую Мологу и приток ее — Остречину. И лес впервые увидел там — не с такими корабельными соснами, как здесь, а с бе­резками и кленами, елочками, под которыми и растут маслята.

Американские грибы тоже хороши на вкус, но как они называются, никто не знает. Да и грибов здесь не любят — только русские монахи их и собирают.

Отец Киприан дал каждому виду американских гри­бов свое название. Вот и гриб со шляпкой красной, в бе­лых пятнах, очень даже хорош на вкус. Угостил одного монаха, а тот в ужасе: «Да это же мухомор!» — «А ты попробуй». — «Не буду». — «Ну и дурак. Мы с тобой в Америке, а не в России», — и стал есть гриб, похожий на русскую поганку. Тогда и монах решил его попро­бовать — и разохотился, поел с отменным аппетитом.

Да, не в Тверской губернии они, не в родном Бежиц-ке, на реке Мологе, а в деревне Джорданвилль, округ Херкимер, штат Нью-Йорк. Здесь расположен Свято-Троицкий монастырь, теперь известный во всем право­славном мире, в том числе и в России. Это лавра русско­го православного зарубежья. Трудами монахов созданы здесь и семинария, и издательство, и храм, вокруг ко­торого и сплотились русские изгнанники. Налажена ду­ховная жизнь, а отец Киприан, который теперь возведен в сан архимандрита, пишет иконы для храмов русского рассеяния — более всего для тех, что возводятся в Со­единенных Штатах.

Теперь отцу Киприану предстоит расписывать Свя­то-Богородичный собор во имя иконы «Всех скор­бящих Радость» в Сан-Франциско. Не взялся бы он за такое ответственное дело, стар уже, да как откажешь архиепископу Антонию, который сам приезжал к нему в Свято-Троицкий монастырь. Он верный продолжа­тель дела владыки Иоанна.

Грибы владыка ел с удовольствием. И смеялся, ког­да отец Киприан сказал, какие он этим американским грибам дал названия.

— Так ведь ты Пыжов, отче. Пусть грибы называют­
ся пыжиками, не рыжиками.

— Согласен, владыка.

Помолчал. Потом отец Киприан сказал прямо:

— Боюсь, сил у меня не хватит.

— Хватит. Я тебе хороших помощников приготовил.
Говорю и знаю, что ты все прекрасно сделаешь. Соби­
райся, со мной и поедешь.

Сборы недолги у монахов — отправились в Сан-Франциско, и приступил отец Киприан к делу.

Владыке Антонию по душе была та древнерусская манера иконописи, которой следовал отец Киприан. Он хорошо знал, что именно эту манеру церковной изографии так почитал владыка Иоанн. Ведь реалисти­ческое письмо, пришедшее из Италии, не в силах пе­редать той надмирности, божественности, какую несла в себе иконопись, утвержденная на Руси преподобным Андреем Рублевым, Дионисием и Феофаном Греком. Их письмо давало ощущение света небесного, а ита­льянцы, при всей гениальности Рафаэля и Леонардо, все равно писали земные лица.

Владыка Иоанн понял это еще в юности, когда ми­трополит Антоний поручил ему провести исследование по древнерусской изографии. Отец Киприан не читал этого труда владыки. Он пришел к такому же понима­нию храмовой живописи, как и владыка, трудясь в Па­риже и в Словакии, где принял монашество, а потом и в Америке, куда уехал после долгих скитаний и ли­шений. За это время он достиг такого высокого уровня мастерства, когда за видимым есть и невидимое.

Духовная сила и помогла ему написать икону цар­ственных страстотерпцев, которых он высоко чтил.

В центр он поставил цесаревича, слева от него — княжну Марию, справа — Анастасию. За Марией —

Ольгу, за Анастасией — Татьяну. За Ольгой — госуда­ря, за Татьяной — государыню.

И такой завершенной, трепетно-цельной получи­лась икона, что, глядя на нее, сразу становилось ясно: это — одна семья, одна кровь, одно страдание и вос­кресение. Все держат в руках кресты, все едины и не­раздельны — как едина и нераздельна Россия, за кото­рую они отдали жизнь.

Как едино и нераздельно Православие.

Эту же мысль отец Киприан развил, когда писал икону новомучеников и исповедников Российских. Здесь он также поставил в центр царскую семью. По обе стороны от нее — последних митрополитов и архи­епископов империи Российской, умученных и убитых безбожниками.

Это — претерпевшие до конца, жизнь положившие за веру, царя и Отечество.

Ряды их уходят в глубину, один за другим. Стоят они твердо и неколебимо — воины Христовы, нераз­дельно слитые со своим государем и его семьей.

Отец Киприан трудился с утра до вечера, с вечера до утра.

Владыка Антоний часто приходил к нему, залезал на леса, утешая, ободряя, как только мог.

И помощники трудились с той же истовостью, что и их учитель.

И засиял храм небесной красотой.

И оказалось, что это частица Святой Руси, чудом перенесенная сквозь время и пространство.

— Архимандрит Киприан расписал четырнадцать храмов в Европе, Америке, Канаде, — закончил свой рассказ отец Владимир. — Начинал он как живописец,

работал акварелью, гуашью, маслом. Мог добиться из­вестности как светский художник. В Париже он, на­пример, расписал один из ресторанов на Монмартре. Был художником на фильме «Дон Кихот», где сни­мался Федор Шаляпин. Но, скитаясь по Европе, уже в Словакии, где прожил довольно долго, он оконча­тельно выбрал путь иконописца. И здесь, уже в Джор-данвилле, в монастыре, служа у престола Божия более пятидесяти лет, написал лучшие свои иконы, создал лучшие свои фрески. Теперь его по праву называют «иконописцем всея зарубежья».

Из всех паломников самое сильное впечатление иконы и фрески отца Киприана произвели на «докре-щенного» Ивана.

Он чему-то тихо улыбался, продолжая рассматри­вать стенопись собора.

«Теперь я знаю, чему мне надо учиться», — думал он.

О головной боли, которая мучила его, он забыл — навсегда.

Дата добавления: 2015-07-18