Слова признательности 18 страница

— Весь Новый Завет?

Шаомин улыбнулся.

— Я провел шестнадцать лет в этой семинарии. И все это время я рыл канавы, двигал валуны и цитировал слова до тех пор, пока не запоминал их наизусть.

— Тюремный труд, должно быть, тяжелый.

Шаомин пожал плечами, словно взвешивая услышанные слова:

— Я не говорю об этом часто. Мы радовались тому, что нас посчитали достойными пострадать ради Иисуса. К тому времени, когда Шаомина отпустили, дети уже выросли. Вместе с Гуань Мэй я вернулся в горы. За те семь лет, что она была на свободе до моего возвращения, триста человек пришли к Иисусу. Поскольку в тюрьме я был научен Слову Божьему, я мог учить во многих горных церквах и помогать им заучивать Библию. Бог по милости Своей обучил меня, так что я мог учить тех, кого привела к Богу Гуань Мэй.

— Вы вернулись на работу на фабрике?

— Нет. Люди в горах и домашняя церковь поддерживали нашу работу. Нам были нужны лишь еда и обувь, а также пара одежды каждому. Пока мы были в тюрьме, мы потеряли дом. И это полностью освободило нас для путешествий.

— Где вы живете?

— Когда я прихожу сюда, я ночую в семьях домашней церкви. В горах я остаюсь там, где мне предложат. Во время переходов ночую в домах верующих. Либо сплю у дороги.

— У дороги?

— Намного лучше, чем в тюрьме... там я могу видеть звезды, лицо Бога. Если слишком холодно для сна, тогда всю ночь я поклоняюсь Богу.

Никогда раньше Бен не видел столь явного разделения между телом и духом человека. Ван Шаомин поразил его как могущественный воин, скрытый в теле дряхлого старика. Его тянуло к нему, и этого он никак не мог ни ожидать, ни объяснить.

— Где ваша жена?

Его брови сдвинулись:

— Она дома с нашим сыном.

— Где ваш дом?

— Очень далеко отсюда. Очень далеко. И все-таки иногда очень близко.

— Сколько времени вам потребуется, чтобы добраться до дома?

— Одно мгновение.

— Не понимаю.

— Дом Ван Шаомина находится там, где он никогда еще не бывал. Это очень далеко отсюда, но когда придет время, он отправится туда, и встретит своего Господина, и увидит свою любимую Гуань Мэй.

— Вы говорите... о небесах?

Он засмеялся:

— О чем еще я могу говорить? Это единственный дом, который у меня есть. Моя жена уже там. Мой сын тоже там. Моя дочь однажды тоже будет там.

— Ваш сын умер?

— Умер в тюрьме. Они не могли заставить его замолчать. Он очень похож на свою мать. Ван Шаомин недостоин их и недостоин своей дочери, великой евангелистки. Он удостоился чести называться одним именем с ними.

Бен провел рукой по лицу:

— Где вы сегодня ночуете?

— Там, где Иисус приготовил для меня место.

— Не хотите остаться на ночь здесь? — спросил Бен. — У меня удобная постель. Я могу спать на полу. Я знаю, что Минь не будет против.

— Ван Шаомин может спать, где угодно. Можно и на полу. — Он улыбнулся. — Может, мне будет удобнее, если я принесу несколько жестких камней.

— Пожалуйста... лягте в мою кровать.

Старик кивнул и посмотрел в глаза Бену:

— Вы — самый добрый слуга Иисуса.

Бен почувствовал неловкость.

— Вы можете оставаться столько, сколько хотите.

— Всего на одну ночь. Завтра я вернусь к людям в горах, чтобы обучать их Библии. Бен Филдинг хорошо говорит на мандаринском языке. Может быть, он захочет пойти с Ван Шаоминем, чтобы самому посмотреть, что делает Иисус. Я был бы рад сильному спутнику. Ты мог бы быть мне сыном, а я тебе — отцом. Да-да, я думаю, Иисус хочет, чтобы Бен Филдинг пошел вместе со мной.

— Я не могу. Я занят... другими вещами. Но у меня есть машина. Хотите, утром отвезу вас куда нужно?

— Ты можешь отвезти меня туда, где кончается дорога, а дальше я пойду пешком. Так я сэкономлю два дня пути. А это значит, что я могу начать обучение Слову Иисуса на два дня раньше. Если ты сделаешь это, Ван Шаомин будет у Бена Филдинга в долгу. Господь Иисус вознаградит тебя. Он оплачивает все долги Своих служителей.

На улице было холодно, но камера Ли Цюаня находилась рядом с котельной. Когда та работала, камера нагревалась очень быстро. С Цюаня градом лил пот, жаля глаза.

Громкий кашель несколькими камерами ниже вырвал его из сна. Похоже, кашлял туберкулезник. Но Цюань знал, что эта болезнь была благословением для заключенного. Надзиратели не желали допрашивать или избивать людей с инфекционными заболеваниями. Он помолился за Эли, так он называл кашляющего человека.

Цюань услышал голос Тай Хуна и вздрогнул. В этом голосе звенела раздражающая слух нотка, какой-то свирепый, скрежещущий звук, резонирующий холодом потустороннего мира. Потом Цюань услышал крик, а после него низкий стон. Как всегда, подобные звуки побудили его к молитвам. Сначала крики и стоны были неразличимы, но через какое-то время он стал узнавать голоса и даже стоны. Он давал имена этим голосам, и догадывался, где находятся камеры с этими людьми. Он молился за них по именам, которые им давал.

Но это был новый голос. И все же... он звучал таким знакомым. Это был баритон с отчетливой хрипотцой. Где он мог слышать голос Силы?

Он услышал глухой удар дубинкой по плоти, после чего вновь послышались стоны Силы. Цюань молился за него. Но он не мог вынести мысли, что человек умрет, не услышав об Иисусе. Внезапно Цюань подошел к окошечку и стал кричать в него: «Уверуй в Иисуса Христа, и будешь спасен».

Он не мог остановиться. Он кричал стих за стихом, пока не охрип голос.

Он услышал, как надзиратель пошел вниз по вонючему коридору. Он сел на пол. Кто-то копошился у дверей, изрыгая проклятия. Цюань тяжело закашлялся и сплюнул точно в тот момент, когда в камеру ворвался человек. Цюань посмотрел в глаза Тай Хуну, и его кости стали таять.

— Ты меня своим кашлем не обманешь, Ли Цюань. Ты ничем не болеешь... кроме своей религиозной болезни.

Тай Хун спокойно снял свои блестящие часы «Ролекс» — взятку, за которую кто-то купил себе облегчение режима или свободу, Цюань не знал, что именно. Тай аккуратно положил часы в передний карман брюк.

Он приблизил свое лицо на расстояние дюйма от лица Цюаня и закричал, причем губы у него почти не шевелились. Цюань не мог поверить, что это собственный голос Хуна. Он звучал, скорее, как голос ламаистского священника, который бросил Бена на землю, только был чуть выше. Хун поднял толстую дубовую дубинку, повернул ее, ловко взмахнул рукой и ударил Цюаня в живот с такой силой, что тот не мог вздохнуть. И пока Цюань задыхался, Тай Хун пнул его в пах. Он сдернул брюки с Цюаня и бил его ниже пояса снова и снова, снова и снова.

Лицо Тай Хуна было гладким, чистым — совершенное, безмятежное лицо воплощения зла.

Когда Цюань смотрел на это лицо, он видел черную, зияющую дыру, словно зев железнодорожного туннеля, заполненного тьмой. Ли Цюань боялся смерти и стыдился своего страха. Крик, который он теперь слышал, был его собственным криком.

И только человек двадцать на Земле могли слышать его крики. Пятеро из них молились за Ли Цюаня — включая узника с низким с хрипотцой баритоном, чье имя никто не знал. Они знали его только как «поющего» человека, — Цюань называл его Силой, — сидевшего в камере в конце блока.

— Они не знают того, за кого они молятся, — сказал Ли Тун.

— Но они знают Того, Кому они молятся. И это главное, — произнес Ли Маньчу.

— Этот начальник полиции взбешен словами Царя Всемогущего, — заметил Ли Вэнь.

— Да. Поскольку Он имеет власть давать людям свободу даже в тюремных камерах. Те, кто живут упованием на свою власть, не могут смириться, когда у них отнимают власть.

— Но скоро их власти придет конец в любом случае. И всем страданиям семьи Всемогущего тоже придет конец. Он обещал отереть всякую слезу каждого человека.

— Он всегда исполняет Свои обещания.

Ли Тун посмотрел на Плотника в сотнях футах от них, Чьи пронзенные руки были подняты к порталу. По Его лицу бежали слезы.

— Но кто отрет слезы с Его лица?

— Когда Его дети перестанут плакать, Его слезы тоже высохнут.

Ли Маньчу прошептал:

— Доколе, о Господи? Доколе?

— Чем дольше длится ночь, — сказал Ли Вэнь, — тем больше люди мечтают о рассвете.

— Настоящее золото не боится огня, — ответил Ли Тун. — Мой сын — настоящее золото.

Они упали на колени, устремив лица к Человеку скорбей, Который был их Царем. Они молились за Его слугу, Ли Цюаня.

Тай Хун навис над изломанным телом Ли Цюаня:

— Ты думаешь, я боюсь твоего Бога? Если ты не прекратишь говорить о своей религии, я перемещу тебя в нижнюю камеру-одиночку, и тогда будешь разговаривать с самим собой.

Хун снова надел свои часы. Прежде чем выйти из камеры, он в последний раз пнул Ли Цюаня по ребрам тяжелым кованым башмаком.

В воспаленном мозгу Ли Цюаня пульсировала одна мысль: «Неужели это тот день, в который я умру»?

Читатель смотрел через портал и страстно говорил:

Восстань, Господи, во гневе Твоем; подвигнись против неистовства врагов моих, пробудись для меня на суд, который Ты заповедал, — да прекратится злоба нечестивых, а праведника подкрепи, ибо Ты испытуешь сердца и утробы, праведный Боже! Бог — судия праведный, крепкий и долготерпеливый, и Бог, всякий день строго взыскивающий, по гордости своей нечестивый преследует бедного: да уловятся они ухищрениями, которые сами вымышляют. Ибо нечестивый хвалится похотью души своей; корыстолюбец ублажает себя. В надмении своем нечестивый пренебрегает Господа: «не взыщет»; во всех помыслах его: «нет Бога!» Во всякое время пути его гибельны; суды Твои далеки для него; на всех врагов своих он смотрит с пренебрежением; говорит в сердце своем: «не поколеблюсь; в род и род не приключится мне зла»; уста его полны проклятия, коварства и лжи; под языком его — мучение и пагуба; сидит в засаде за двором, в потаенных местах убивает невинного; глаза его подсматривают за бедным; подстерегает в потаенном месте, как лев в логовище; подстерегает в засаде, чтобы схватить бедного; хватает бедного, увлекая в сети свои; сгибается, прилегает, — и бедные падают в сильные когти его; говорит в сердце своем: «забыл Бог, закрыл лицо Свое, не увидит никогда». Восстань, Господи, Боже мой, вознеси руку Твою, не забудь угнетенных Твоих до конца. Зачем нечестивый пренебрегает Бога, говоря в сердце своем: «Ты не взыщешь»? Ты видишь, ибо Ты взираешь на обиды и притеснения, чтобы воздать Твоею рукою. Тебе предает себя бедный; сироте Ты помощник.

Ли Тун посмотрел на Ли Маньчу:

- День и ночь Наблюдатели взывают к нашему Царю, но Он все еще не поднял руку Свою.

— Он поднимает руку Свою каждый миг каждого дня, и в самые темные ночи, — сказал Ли Маньчу. — Но не всегда так, как мы того желаем, непонятными для нас путями — и явно невидимым для нас образом.

— Но Он сидит на престоле правосудия. Как можно так долго откладывать правосудие?

— Его престол также есть престол милосердия. Милость не только к гонимым, но и к гонителям. Если отсрочка правосудия всего на один день приведет в Царство еще больше носителей Его образа, будь они гонимые или гонители, — для благодати и милосердия так оно и будет.

— Конечно, ты прав. И даже здесь это нелегко. Но это намного тяжелее для тех, кто находится в Долине смертной тени.

— Да. Но вместе с Царем тысяча лет, как один день. Спроси жителей Земли, живших за миллион лет до нас, были ли их кратковременные страдания приемлемой платой за вечную славу.

Ли Тун кивнул головой:

— Как жители истинной страны, мы обладаем привилегией уже знать точный ответ на этот вопрос.

— Хорошо, Вон Чи. Поскольку вам это кажется важным, я верну машину в субботу. Думаю, у вас нет другой машины, которой я мог бы воспользоваться?

— Остальные машины нужны нам в РТЕ.

— Раньше у вас было много машин, и вдруг все они вам понадобились, да?

Ответа он не услышал.

— Послушайте, Чи, я не знаю, что говорят вам люди, но моего друга нужно освободить из тюрьмы. Я не отступлю от этого. Я разговаривал с офисом мэра и сделал десятки других звонков. Если мне придется позвонить мусорщикам, я сделаю и это. Итак — да, вы можете забрать мою машину обратно. Я возьму другую машину напрокат. Но вы можете доложить, кому вы там докладываете, что я не отступлюсь от дела Ли Цюаня. У меня теперь новые жизненные цели, и первая из них — вытащить друга из тюрьмы. И «Гетц» теперь ни при чем. Это мое личное дело.

Спустя два дня, посвященных телефонным звонкам и посещениям чиновничьих кабинетов в Пушане, Бен направился к строению номер шесть. Было утро пятницы, седьмого декабря. Он попытался повторить свои жизненные цели, но снова не смог сконцентрироваться. Как он мог думать о своем назначении на пост исполнительного директора «Гетца» через три года, если он не знает, будет ли к тому времени освобожден Ли Цюань? И хотя он сказал кое-что Вон Чи, будучи в гневе, это была правда. Его главной целью теперь было то, что питало его мысли и действия и затмило всю его жизнь, -свобода Ли Цюаня.

Бен подъехал к задней части здания, как посоветовал ему чиновник из тюрьмы по телефону. Он нашел три разбитых кирпича рядом с калиткой, обвитой колючей проволокой, поднял их и положил под них конверт с деньгами. Затем проехал через ворота мимо двух часовых, которые чуть заметно кивнули, словно говоря: «Нам сказали, что ты приедешь». Он обошел здание и проследовал к задней его части, направляясь к высокому забору, через который уже дважды разговаривал с Цюанем. Бен наблюдал за заключенным, который собирал заостренной палкой мусор на внутренней территории. Человек подошел ближе к забору, посмотрел на Бена, а затем использовал палку, чтобы нарисовать что-то на земле. Он нарисовал рыбу.

Бен огляделся и увидел тонкую, поломанную ветку. Он подобрал ее, а затем нарисовал свою рыбу, не так отчетливо, как у заключенного. Человек улыбнулся ему с одобрением. Но за ним следом шел худой и высокий надзиратель, вглядывавшийся в землю через плечо заключенного. Бен указал на надзирателя, желая предупредить заключенного, надеясь, что тот сотрет рыбу с земли ногой. Но тот не стал стирать. Надзиратель взял у человека палку и подержал ее. Затем, оглядевшись по сторонам, он приложил палку к земле и нарисовал свою рыбу.

Надзиратель направился к зданию с камерами, наклонил голову и исчез за дверью. Через пять минут из этой двери показался Цюань, на этот раз в наручниках.

— Почему на тебя надели наручники?

— Тай Хун приказал, чтобы причинить мне больше неудобства и унизить меня. Но на ночь я их снимаю.

— У тебя есть ключи?

— Нет. Но я нашел твердую проволоку. Ли Цюань умеет обращаться с замками. — Он улыбнулся.

— Ты по-прежнему сидишь в камере?

— В Свое время Господь Иисус освободит меня.

Цюань и Бен оба посмотрели на высокого и худого надзирателя, который мерил шагами землю в десяти футах от них.

— Этот надзиратель — христианин? — спросил Бен.

— Да. Ты откуда знаешь?

— Он нарисовал рыбу на земле.

— Очень хорошо.

— Как он объясняет свою работу здесь в качестве надзирателя?

— Он служит нам изнутри. Прошлой ночью принес мне дополнительную чашку с рисом. Кроме того, он молодой христианин.

— Насколько молодой?

— Он преклонил колени перед Иисусом в камере... всего семь дней назад. А может, шесть или восемь. Мне трудно сориентироваться. Я не был на улице с прошлого твоего посещения. Ты приходил семь дней назад?

— Четыре. Я был здесь в понедельник. Сегодня пятница. Ты говоришь, он стал христианином в камере?

— Да.

— В какой камере?

— В камере Ли Цюаня, помощника слесаря-ключника.

Толстый надзиратель толкнул Цюаня вниз по темным ступенькам, а затем швырнул его скрюченное тело в камеру на нижнем уровне блока. Там не было света. Пол был мокрым, запах — тошнотворным. Цюаня вырвало в грязь вокруг него.

Он ничего не видел и мог только слышать и обонять. Он услышал какой-то шум на полу. Маленькая крыса или большой таракан, догадался он. Когда его глаза немного привыкли к темноте, он стал осваиваться. В камере не было ни постели, ни туалета. Если он захочет спать, ему придется лечь в отходы людей, которые были здесь до него. Он почувствовал, что по его шее и спине стекает что-то теплое. Он дотронулся и понял, что после избиения Тай Хуном его раны до сих пор кровоточат.

В ушах у него звенело, и ему казалось, что они сейчас взорвутся.

Пожалуйста, Иисус, дай мне тишины.

Теперь стало тихо. В темноте он слышал биение собственного сердца. Он чувствовал, что его лицо опухает и пульсирует. Усевшись на корточки таким образом, чтобы как можно меньше касаться пола, он стал молча молиться: «Господь Иисус, спасибо Тебе за Твои милости. Я молюсь за Церковь. Я молюсь за моих товарищей, заключенных, которых, быть может, я больше не увижу. Пожалуйста, помоги им. Прошу Тебя об утешении для того, кто стонал в отдаленном мраке. На руках молитвы приношу Тебе Минь и Шэня. Будь им Мужем и Отцом в мое отсутствие. Защити и обеспечь. Помоги им не ожесточиться. Помоги им не... стыдиться меня». Он заплакал в темноте, которая скрывала его лицо.

«Ты учил нас любить наших врагов и молиться за тех, кто гонит нас. Поэтому я молюсь за надзирателей. Молюсь за Тай Хуна. Может, Ты все же сделаешь из него китайского апостола Павла. Молюсь за Бена Филдинга. Положи Свою руку на моего друга. Сделай его воином Твоего Царства. Используй его для чего-то более великого, чем Ты использовал меня. Помоги ему оставить его малые цели ради Твоей великой цели. Покажи ему, что его самые сокровенные стремления могут найти удовлетворение только в Тебе».

«Стремления» — даже само это слово взбудоражило Цюаня. Он хотел не просто облегчения боли. Это было стремление наполнить свою внутренность, утолить глубокую жажду. Однако в самой жажде была определенная сладость. Она словно напоминала, что он был сотворен для большего, чем вся его судьба, что его предназначение заключалось не в пульсирующей боли во тьме зловонной камеры. Его предназначение было чем-то более великим — это было место избавления от страха и стыда, это был вход в совершенный мир и радость, отблески которой он видел ребенком и снова увидел, когда предал свою жизнь Иисусу.

Сначала он подумал, что уже больше ничего не разглядит в этой тьме, но его глаза приспособились к темноте. На стене чуть различимо виднелась какая-то надпись. Он то видел, то не видел размытые буквы. Похоже, они были написаны мылом и растягивались на всю стену. Чтобы прочитать их, ему нужно было приблизить глаза к каждой букве. Он прочитал вслух на мандаринском языке:

Надеюсь на Господа, надеется душа моя; на слово Его уповаю. Душа моя ожидает Господа более, нежели стражи — утра.

Ниже он увидел еще несколько предложений:

Блажен муж, который не ходит на совет нечестивых и не стоит на пути грешных и не сидит в собрании развратителей, но в законе Господа воля его, и о законе Его размышляет он день и ночь! И будет он как дерево, посаженное при потоках вод, которое приносит плод свой во время свое, и лист которого не вянет; и во всем, что он ни делает, успеет.

Помоги мне преуспеть здесь, Иисус.

Ли Цюань стал цитировать Слово Божье. Казалось, он накачивал воздухом внутренние подушки, которые держали его на плаву. Окон в его камере не было. Он не знал, день ли стоит сейчас, или ночь. Но он благодарил Иисуса, потому что даже после стольких часов его желудок больше не выворачивало от отвратительного запаха. Он благодарил, потому что больше не боялся звуков невидимых существ в своей камере.

Но более всего он благодарил Господа за то, что не был заточен в полном одиночестве. Он слышал заключенных на расстоянии. И, что было еще важнее, он чувствовал, что в камере был кто-то еще, и даже не один. Он чувствовал присутствие Великого внутри себя и менее великого рядом с собой. Он не понимал, но знал, что в этой тьме он не один, что ее разделяет с ним кто-то еще. Каким-то образом он почувствовал, что переносится в другое место, вне камеры. Он почувствовал себя на безопасном расстоянии, вне досягаемости для Тай Хуна, врага его тела, и для падшего князя со многими именами, врага его души. Стремление Ли Цюаня было к лучшему месту, небесной стране, своему вечному наследию. Еще не время. Но уже скоро.

В дальнем углу камеры, куда он боялся идти, Ли Цюань обнаружил два ведра: одно для отходов, а другое, по-видимому, — судя по мыльному запаху, — для умывания, хотя в ведре не было ни воды, ни мыла. Он перевернул пустое ведро и поставил в нескольких футах от себя. Перевернул и другое ведро, использовав его как стул, а затем стал смотреть на первое ведро, едва видимое в темноте.

И хотя стены были толстыми, и ему было трудно что-либо услышать, он все же слышал в темноте хрипловатый баритон. По всей видимости, Силу тоже перевели на нижний уровень блока.

Ли Цюань тихо заговорил к Другу, Который сидел перед ним на пустом ведре, а потом спел Ему. Он пел все громче, и вскоре к нему присоединились другие голоса, вначале слабые и тихие, но постепенно набиравшие силу. Теперь уже пели, наверное, с полдесятка голосов, возвышая свои души выше тьмы и грязи Долины тени смертной.

Как только Чжоу Цзинь закончил чтение из Книги Откровение, зазвонил сотовый телефон. В маленькой комнате Бен почувствовал напряжение, и пока пастор отвечал, все глаза были устремлены на него. Чжоу молча слушал.

— Оставайтесь на месте, — сказал Чжоу Цзинь людям, поднимая руки. — Они не придут к нам.

— Что это было? — спросила его жена.

— Они утверждают, что Ли Цюань признал свое предательство. И подписал документ об отречении.

Бен посмотрел на Минь.

— Давайте помолимся за него, — предложил Чжоу Цзинь.

— Дай Ли Цюаню сил, — молилась тетя Мэй.

— Будь милостив к тем, кто мучает его, — молился Хо Линь. — И к тем, кто придумал это ложное отречение.

— Защити Ли Цюаня от дьявольской лжи, которая стремится оклеветать его, — молился Чжоу Цзинь.

После того, как еще три человека помолились, Бену стало неловко. Его привело в изумление то, что он был единственным человеком в этой комнате, который поверил в то, что Цюань мог подписать отречение.

— Мне нелегко было уговорить мэра встретиться с вами. Его сын очень болен и находится в больнице, а сам мэр очень занят, — сказал его помощник. — У него для вас всего пять минут.

Помощник мэра проводил Бена в кабинет. Они оба сели на стулья для посетителей, в то время как мэр сидел в большом кресле за внушительного размера столом.

— Спасибо за то, что согласились принять меня, господин мэр, — сказал Бен. — Как я уже говорил вашему помощнику, мы с вами встречались за деловым завтраком в Шанхае в прошлом году.

— Я посещаю много деловых завтраков.

— Я слышал, ваш сын лежит в больнице. Весьма сожалею. Надеюсь, ему станет лучше.

Мэр даже не кивнул в ответ.

— Как я уже говорил во время нашего телефонного разговора, я здесь ради моего друга, Ли Цюаня, помощника слесаря-инструментальщика, который содержится в строении номер шесть.

— И что с ним? — спросил мэр, просматривая какие-то бумаги, лежавшие перед ним на столе.

— Я прошу, чтобы его отпустили.

Направив свой властный взгляд на Бена, мэр взял в руки папку с документами, постучал ей по столу, а потом бросил ее на место.

— Если я приеду к вам в Америку и попрошу вашего мэра отпустить на свободу моего друга из вашей тюрьмы, как вы думаете, что он мне ответит?

— Но здесь не было даже официального слушания, разве не так?

— Вы намереваетесь изменить нашу систему наподобие американской?

— Нет. Но Ли Цюань невиновен.

— Невиновен? Он подписал признание в своих преступлениях.

— Хорошо. Если он признался, почему бы его не отпустить?

— А когда люди признаются в убийстве в Америке, почему их не отпускают?

— Это не убийство.

— Он нарушил закон.

— Когда состоится слушание его дела?

— Не знаю. Я мэр. Я не судья. И не разбираю уголовные дела.

— Я выяснил, что закон разрешает держать некоторых заключенных без суда и следствия до трех лет. Может быть, это по закону, но это неправильно.

От взгляда мэра по телу Бена пробежал холодок. В его взгляде не было гнева или недовольства. В нем было сонное равнодушие. Мэру просто было все равно.

— Господин мэр, если вы отпустите этого человека, вы проявите акт доброй воли во взаимоотношениях между нашими государствами. — Бен знал, что если бы Мартин слышал его слова, он был бы в ярости, но решил идти до конца. — И вполне вероятно, что в этом случае «Getz International» мог бы организовать бизнес прямо здесь, в Пушане. Мы могли бы построить здесь фабрику — а это означает много рабочих мест и расцвет вашей экономики.

Мэр встал, кивнул Бену и протянул ему руку:

— Было приятно повидаться с вами снова, мистер Бен Филдинг. Надеюсь, что ваш бизнес будет процветать.

Помощник мэра проводил Бена из кабинета. За дверьми кабинета стоял молодой человек в кожаной куртке с четким кирпично-красным оттенком. Бен посмотрел на него.

— Где вы взяли эту куртку? — спросил его Бен.

— Мне подарил ее дядя, — сказал молодой человек.

— Позвольте мне посмотреть ярлык, — попросил Бен.

Молодой человек попятился назад. Из кабинета вышел мэр.

— В чем дело? — спросил он.

— Эта куртка принадлежит моему другу, которого посадили в тюрьму.

— В Пушане много кожаных курток, — сказал мэр.

— Не таких. Проверьте ярлычок, это «Marpas». Я сам купил ее и подарил Ли Цюаню. Она не принадлежит этому мальчику.

— Этот мальчик — мой сын. Его брат-близнец в больнице. Оставьте мой офис, мистер Филдинг, иначе я позвоню, куда нужно, и потребую, чтобы вас выдворили из страны. — Мэр проводил сына в кабинет и с грохотом захлопнул за собой дверь.

Бен взялся за ручку двери, но помощник мэра схватил его сзади. Он прошептал ему на ухо:

— Младший брат мэра — заместитель начальника тюрьмы, строение номер шесть. — Он вышел вместе с Беном, а затем повел его в дальний угол коридора, перейдя на шепот. —- Я обрабатываю большую часть бумаг мэра. И подписываюсь за него, когда его нет в офисе.

Да?

— Я мог бы организовать приказ об освобождении вашего друга из тюрьмы.

— Как?

— Это важно?

— Сколько это будет стоить?

— Вы весьма разумный человек.

— Да. Остается выяснить, что вы можете.

— Две тысячи долларов США.

— А вот это весьма неразумно.

— Какая сумма была бы разумной?

— Пятьсот долларов.

— Одна тысяча.

— Семьсот пятьдесят долларов — самое большее, что я могу дать.

— С вами приятно иметь дело, мистер Филдинг. Семьсот пятьдесят долларов США наличными.

— У меня нет при себе денег.

— Когда будете готовы, позвоните по этому телефону. — Он вручил Бену визитку и указал на номер сотового телефона. — Пожалуйста, в офис больше не звоните. Я сам с вами встречусь. И в течение нескольких дней я постараюсь получить подписанный приказ об освобождении. Мэр не всегда читает то, что подписывает. Но про кожаную куртку вы должны забыть. Не делайте ничего такого, что вызовет у мэра раздражение. Это только повредит вашему другу.

В дверь постучали. Затем наступила тишина. Потом постучали еще три раза подряд. Все облегченно вздохнули. Кто бы ни находился за дверью, своим стуком он показал, что Бог един в трех лицах.

Минь открыла дверь какому-то подростку, промокшему от дождя.

— Хуан, что случилось?

- Тайный друг из строения номер шесть сделал копию подписи с признания Ли Цюаня. Чжоу Цзинь просит тебя посмотреть, его ли это подпись.

Он развернул бумагу и протянул ее Минь.

Бен указал на нижнюю часть листа и спросил Минь о том, в чем сам был уже уверен:

— Это подпись Цюаня?

Она кивнула, затем привлекла к себе Шэня.

— Где само признание? — спросил Бен мальчика.

У них его пока нет. Только подпись. Чжоу Цзинь попросил друга достать все признание.

— Не понимаю, как они объясняют свой отказ удовлетворить твое право повидаться с Цюанем?

— Они могут делать, что хотят, — сказала Минь, и в ее голосе звучала не обида, а твердость.

— Думаю, мне удастся вытащить его из тюрьмы, — сказал Бен.

— Но как?

— Небольшой подарок кое-кому из офиса мэра.

— Ты имеешь в виду взятку?

— Это одно из определений.

Ее плечи внезапно опустились:

— Этого делать нельзя, Бен Филдинг.

— Конечно можно. Не такие уж большие деньги.

— Если христиан можно будет выкупать из тюрьмы, тогда они станут арестовывать еще больше народу. Иногда одного и того же человека могут забирать каждую неделю, чтобы вымогать деньги у семьи или церкви, или у иностранцев, которые хотят помочь. Им нельзя платить деньги. Ты можешь помочь Ли Цюаню. Но нельзя вредить другим.

— Но Цюаня нужно вытащить оттуда. Ему там действительно приходится туго. Он выглядит плохо, а теперь это... признание.

— Что Бен Филдинг хочет этим сказать?

— Я имею в виду... они плохо с ним обращаются и оказывают на него давление. Вот и все.

Минь положила трубку.

— Чжоу Цзинь просит нас прийти к нему. У него есть копия признания Ли Цюаня.

— Может, Шэню лучше остаться дома? — шепнул Бен Минь, хватая свою куртку.

— Зачем? — спросила Минь.

— Да просто так, забудь, — сказал Бен, помогая Шэню застегнуть куртку и поднимая его на плечи, что было нелегкой задачей. Он нырнул в дверь и под холодным дождем быстро прошел к машине. Ехали молча, быстро припарковались и торопливо зашагали к двери. Инь Чунь усадила их и налила им чаю. И только тогда Чжоу Цзинь перешел к цели встречи.

Дата добавления: 2015-07-11