Слова признательности 7 страница

— Когда мы с тобой учились в колледже, я ничего не знал об этой стране. Я был полным невеждой в вопросах пересечения культур. Наверное, я оскорблял тебя своими комментариями. Я смеялся над всем, начиная с твоих тапок и пословиц и заканчивая рассадой на подоконнике.

— Тогда я находился в твоей стране. Я и не предполагал, что ты поймешь мою страну. Но теперь ты оказал мне честь своим посещением и удивил своим интересом к Китаю.

Бен пожал плечами:

— Все изменилось, когда я стал заниматься здесь бизнесом. Я понял, что лучше всего в бизнесе преуспевают те люди, которые хорошо знают культуру, а также язык страны, с которой хотят иметь дело. Кстати, завтра, когда мы с тобой пойдем в университет, ты можешь рассказать своим студентам, что я тоже преподаватель. Последние два года на недельных курсах я читал лекции о Китае старшекурсникам в университете Портленда.

— Профессор Бен Филдинг? — Цюань склонил голову в почтении. — Специалист по Китаю.

— Нет, Просто я знаю немного больше, чем остальные американцы. И теперь я уже не такой невежда, каким был, когда мы учились с тобой в Гарварде.

— Скажи мне, что ты рассказываешь о моей стране.

— Зачем?

— Просто твой старый друг хочет знать.

— Ну хорошо, сначала я рассказываю немного из истории — как Китай был Срединным царством, изолированной империей, характеризующейся ксенофобией.

— Что значит ксенофобия? Я не знаю этого слова.

— А я не знаю перевода этого слова на мандаринский. Оно означает страх перед чужим и незнакомым, неприятие всего иностранного.

— А, тогда мы действительно ксенофобы, определенно.

— Я рассказываю, что в течение тысяч лет в процессе династических перемен и революций Китай по сути не контактировал с внешним миром. Иностранцы, конечно же, все равно проникали в страну, но не находили радушного приема. Мао является типичным примером подобного отношения, и поэтому когда он пригласил в Пекин Никсона, это было нечто непривычное и удивительное. Я показываю отрывок видеофильма на эту тему.

Цюань кивнул головой.

— Затем я рассказываю о перевороте при Дэне, когда пекинские коммунисты умерили свой коммунистический пыл и направили страну на путь капиталистического развития. — Он посмотрел на Цюаня. — Ну и как тебе это нравится?

Цюань пожал плечами.

— Хорошо, — сказал Бен. — Теперь моя очередь задавать вопросы. Несколько лет назад я посетил Мемориал Мао, и видел его тело на площади Тяньаньмэнь. Мне все время было интересно, что думают люди, стоящие в длинной очереди в Мавзолей. Поэтому скажи мне, что ты думаешь, когда вспоминаешь Мао?

— Я никогда не ходил в Мавзолей, — ответил Цюань. — И никогда не пойду.

Бен продолжал смотреть на Цюаня. Тот вздохнул.

— Мы называли Мао «великим спасителем», а позже «почтенным старцем». Но когда после Гарварда я вернулся в Китай, его время уже подходило к концу. Я помню, как вопреки всей косметике его лицо провисало и покрывалось глубокими морщинами, как он тяжело дышал из-за жесткого корсажа, который поддерживал его живот. Он опухал от вечернего обеда в восемь блюд и бокалов водки «Маотай». Он жил в роскоши. Люди стали осознавать, что он не был богом, но человеком. Однако к тому времени стране уже был причинен огромный вред.

— Что ты имеешь в виду?

— Поскольку я специализировался на истории, я всегда удивлялся одной вещи, Бен Филдинг. Не кажется ли тебе странным, когда ты видишь, что союзники во Второй мировой войне — Рузвельт и Черчилль — сидят вместе со Сталиным? Тебе не кажется странным, что Сталин уничтожил в пять раз больше людей, чем Гитлер, и что половина Европы была отдана одному тоталитарному диктатору в ответ на его помощь в победе над другим диктатором? Вот что я думаю, когда смотрю на портреты Никсона и Киссинджера, которые смеются вместе с Председателем Мао и его пособниками.

Обычно мягкий голос Цюаня стал напряженным.

— То, что я узнал о Мао в Гарварде, — сказал Цюань, — отличалось от того, что я узнал о Мао в своей стране.

— Что именно?

— Он был нарушителем обещаний. Он постоянно говорил нам, что жизнь становится лучше. Больше нет голода. Однако очень часто на обед у нас была только вареная репа. Моя мама по три-четыре часа стояла на лютом морозе в очереди за маленьким кусочком мяса. Она приносила его домой и готовила так, словно у нас в семье наступал праздник. Она говорила, что не голодна и что мы с сестрой должны съесть ее часть. Тогда я этого не понимал. Но теперь понимаю. В жизни людей было намного больше страданий, чем признавало правительство.

Бен кивнул.

— Наша мама учила нас отдавать. Всегда широко улыбаясь, она говорила, что следует первую часть отдать Богу, затем выделить на необходимую пищу и щедро делиться тем, что осталось. Нам повезло, что наша семья не страдала от голода. Мама часто говорила: «Если ты отдашь Богу все, что у тебя есть, Он даст тебе все, что нужно». Мао хотел, чтобы люди считали его богом. Многие так и делали. Я хорошо помню, как миллионам китайских подростков выдали красные нарукавные повязки со словами «хун вей бины».

— Красная гвардия?

— С этими повязками они получили власть. Они были уполномочены быть судьями, прокурорами и палачами. Я видел это в собственном доме. Я видел, как они увели моего отца... — глаза Цюаня наполнились слезами, кулаки сжались. — И я ничего не сделал, чтобы остановить их.

— Как ты мог их остановить? Ты же был совсем ребенком.

— Что может сделать один человек? Так все говорят. Но мой грех был не только в трусости и пассивности. Дело не только в том, что я не пытался спасти отца, — я не хотел его спасать.

— Почему?

— Прежде чем взять отца, они произнесли речь. Они сказали: «Все христиане — предатели и паразиты. Их нужно уничтожить, как блох на собаке». Я не хотел высовываться. Для китайца нет ничего хуже, чем быть замеченным в чем-то непопулярном. Никто из нас не хочет быть аистом, стоящим в стае кур.

— Что ты подумал, когда они так сказали о твоем отце?

— Мне было стыдно, что мои родители христиане. — Он помолчал. — Теперь мне стыдно за себя, потому что тогда я стыдился родителей.

— У них должна была быть какая-то причина, чтобы увести твоего отца. В чем его обвиняли помимо принадлежности к христианству? Когда мы учились в колледже, ты никогда не делился этими подробностями. Ты всегда уходил от этой темы.

— Правда? — Цюань посмотрел в окно. — Уже почти стемнело. Я обещал Шэню, что поиграю с ним в фрисби.

Бен молча смотрел, как Цюань вышел из дома во двор.

Бен внезапно сел в постели, думая, что его разбудил собственный храп. Сквозь окно светила бледная луна. Он немного посидел в задумчивости, а затем через окно в семидесяти футах от дома увидел темную фигуру, направлявшуюся к дому. Он напрягся. Нет, подожди, человек шел в другом направлении. Или... он спит и все это видит во сне? Ему показалось, что фигура пятится задом. Да, в руках человека что-то было. Все это было настолько нереальным, мистическим, настолько похожим на сон, что Бен попытался найти что-то реальное в подтверждение яви. Он подошел к кровати Цюаня и Минь, напрягая зрение. Он увидел тонкую руку, вытянутую поверх одеяла. Минь. Цюаня в постели не было.

В пятницу утром Бен проехал несколько сот метров, прежде чем оказался на дороге, ведущей в Пушан. Он смотрел на калейдоскоп одетых в разноцветные дождевики велосипедистов, направлявшихся на работу. Их было не так много, как в Шанхае, но удивительно много для того, что казалось проселочной дорогой. Бен вел машину осторожно, раздражая тем самым водителя ехавшей за ним машины, который вырвался вперед и пронесся мимо, чуть не задев ехавшего рядом велосипедиста.

— Как проехать к университету?

— Нам туда, — Цюань махнул рукой в сторону Шанхая. — Но сначала я хочу показать тебе кое-что. Это всего в шести километрах, на окраине Пушана. Я езжу туда на велосипеде.

— Просто покажи, куда ехать. Послушай, Цюань, во вторник мне нужно будет быстренько слетать в Пекин. Ты сможешь полететь вместе со мной? Я накопил много миль по бонусной программе и без проблем смогу приобрести тебе бесплатный билет. Мы уедем рано утром, а вернемся к вечеру, так что ты пропустишь всего один день занятий.

— Посмотрим.

Когда они подъехали к Пушану, то увидели еще большее количество уличных торговцев, которые сидели тесными рядами. Неожиданно они оказались в окружении киосков и палаток, теснивших их со всех сторон.

— Остановись здесь, у края.

Они пересекли улицу и остановились у грязного серого здания с тремя дверьми. Дверь слева открывалась на крошечный рынок, где продавались фрукты и овощи. Далее находился магазин подержанных велосипедов. Дверь справа была закрыта, а маленькое окно было забито картоном. Слова на вывеске выцвели, и прочитать их было невозможно.

Цюань подошел к двери и открыл ее. Бен вошел следом.

— Ni hao, — сказал Цюань.

Старик поднял глаза:

— Ni hao.

— Это мой друг, Бен Филдинг, — сказал Цюань на мандаринском языке. — Тот, о котором я тебе вчера рассказывал. Из Америки.

Старик склонил голову:

Чжоу Цзинь, — с этими словами человек протянул правую руку. Бен заметил красные, загрубевшие шрамы на его запястье.

Цюань зашел за прилавок, посмотрел на ряды необработанных ключей на стене, потрогал некоторые из них, поднимая их и рассматривая на уровне глаз. Затем выбрал один и положил его на фрезу токарного станка.

Мастерская самообслуживания по изготовлению ключей? Отлично...

Цюань зажал необработанный ключ на станке, затем сверил кальку с оригиналом. Он быстро обработал ключ, не отрывая глаз от станка. После он смел металлическую пыль и сравнил полученный образец с оригиналом. Наконец он улыбнулся.

Бен предполагал, что он сейчас заплатит и уйдет. Но вместо этого Цюань положил новый ключ вместе со старым в конверт, что-то написал на нем и остался стоять за прилавком.

— Можешь сесть, Бен. — Цюань указал на уродливый пластиковый стул, который, казалось, был принесен сюда с мусорки.

— Я могу постоять.

В дверь вошли несколько посетителей и заговорили с Чжоу Цзинем и Цюанем как со старыми друзьями. Цюань сделал еще два ключа и вручил их старику в поношенной рабочей одежде.

Бен посмотрел на часы, пытаясь сообразить, когда начинаются занятия у Цюаня.

— Сколько ключей тебе нужно сделать?

— Не знаю. Зависит от количества посетителей.

Бен, ничего не понимая, продолжал смотреть на него.

— Я сделаю столько ключей, сколько закажут нам посетители.

— Ты хочешь сказать, что ты здесь работаешь?

— Да.

— Но когда ты преподаешь в университете?

Цюань сначала посмотрел на туфли Бена, затем на его ремень, на воротник и потом в глаза:

— Я не преподаю в университете. И никогда не преподавал.

Бен был ошарашен услышанным:

— О чем ты, Цюань? Ты говорил, что преподаешь в университете!

— Нет. Я никогда этого не говорил. Ни двадцать лет назад, ни тогда, когда ты прислал мне электронное письмо. Ты предположил это. Каждый раз, когда ты упоминал это, я хотел поправить тебя. Но каждый раз было не время. И может... мне было стыдно.

— Но что случилось? Как ты потерял работу?

— Чтобы ее потерять, нужно сначала ее получить.

В этот момент в мастерскую зашел посетитель, низкого роста человек со слишком длинной тростью. Он задал Цюаню вопрос, который Бен не понял. Цюань указал на шкаф с металлическим замком и засовом.

— У этого механизма есть только пять пружин, работающих на закрытие, — сказал он посетителю. — Он также снабжен безрычаговым охранным засовом и цельной поворотной втулкой. — Цюань быстро переводил свою речь на английский, поскольку на курсах мандаринского Бену не преподавали слесарной терминологии. Совершенно очевидно, что Цюань овладел этой терминологией из каких-то своих источников.

Цюань продолжал рассуждать о цилиндрах и кулачках, о головках защелки и замковых гнездах. Наконец Бен предложил ему прекратить перевод, поскольку он в любом случае почти ничего не понимал. Он сидел, пытаясь осмыслить признание своего друга.

— Очень высокое качество, — сказал Цюань. — Отличное изготовление. Намного лучше, чем то, что производится в Шанхае. — Посетитель с пониманием рассмеялся. Он положил на грубо сколоченный прилавок бумажные юани и несколько монет и вышел за дверь, улыбаясь так, словно выиграл в лотерею.

— Цюань, что происходит? Поговори со мной.

В дверь вошел еще один посетитель, но Бен перевесился через прилавок и схватил Цюаня за руку. В этот момент Чжоу Цзинь встал, чтобы приветствовать посетителя, и между ними завязался оживленный разговор, так что Бен с Цюанем могли отойти вглубь крошечной мастерской.

— Когда ты уехал из Гарварда, для тебя было приготовлено место в Пекине, разве нет? Ты мог преподавать в университете, разве не это они обещали? Что случилось?

Цюань вздохнул:

— До приезда в Америку я вступил в коммунистическую партию. Это казалось мне единственным способом поступить в колледж. В китайский колледж, я имею в виду. Но я мечтал попасть в Америку, чтобы стать великим ученым. И ты знаешь, что Бог совершил чудо, приведя меня в Гарвард и к моему другу Бену Филдингу. Когда я вернулся в Китай, я знал, что мое христианство усложнит продвижение по карьерной лестнице как преподавателя. Я знал, что мне никогда не разрешат стать деканом или ректором колледжа. Но я думал, что мои успехи в образовании произведут на них такое впечатление, что они будут игнорировать мою веру и позволят мне преподавать.

— Так что произошло во время собеседования?

— Они с радостью готовили меня на место преподавателя истории. Собеседование было простой формальностью, так они сказали. Но потом они дали задний ход и занялись бумажными делами. Папка с документами была толстой. Там было сказано, что мои родители были христианами, а отец даже пастором с длинным полицейским списком правонарушений. Но там было также сказано, что я отрекся от веры родителей. Они уверили, что не станут наказывать меня за взгляды родителей. Затем спросили, остался ли я по-прежнему атеистом. Я ответил, что нет и что я стал христианином. Они посмотрели друг на друга. И я понял, что мне конец. Мне не разрешат учить.

— Только потому, что ты христианин?

— Для них этой причины было вполне достаточно. «Ум молодых людей нельзя отравлять чужими убеждениями». Так они считают. Так их научили.

— Ну что ж, можно понять, почему они хотят сохранить свою культуру и не позволить христианству оказать западное влияние на страну, но...

— Западное влияние? Ты говоришь точно как они, Бен Филдинг! Хотя тебе следовало бы знать. Христианство не принадлежит только Западу. Коммунизм для Китая намного более чуждое явление, чем христианство.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты не знаешь христианскую историю? Церковь в Китае насчитывает по меньшей мере тысячу триста лет. Еще восемьсот лет назад в Пекине был епископ. Церковь представляет собой одно из древнейших учреждений в Китае. Настоящее «чужое влияние» оказывает коммунистическая партия. Философия Маркса и Ленина проникла в страну всего сто лет назад, как тихий волк. — Цюань поднял руки в отчаянии. — Мой прадедушка, Ли Маньчу, и моя прабабушка стали мучениками ради Иисуса Христа, и они были христианами еще прежде, чем в стране появились первые коммунисты! Тем не менее, все здесь верят дьявольской лжи о том, что коммунизм — это исконно китайская идея, в то время как христианство — нечто чуждое нашей культуре. И они учат таких людей, как ты, верить этой лжи!

— Цюань, слушай, я не хотел тебя обидеть.

— Я только объясняю, почему они не позволили мне преподавать.

— Что произошло потом?

— Я думал, что этот отказ означает запрет на преподавание в лучших университетах страны. Я отправился во второй университет, затем в третий. Мне стало ясно, что все руководители были предупреждены. Никто не хотел брать меня на работу. Некоторые даже разговаривать со мной не захотели. Я связался с двумя небольшими учебными заведениями в Шанхае. Наконец один из ректоров сказал мне, чтобы я прекратил занимать их время всеми моими заявлениями.

— Ты никогда раньше не сдавался. Я уверен, ты все равно пытался искать.

— Да. Я даже накопил денег и съездил в Тибет, думая, что смогу найти работу там, за низкую плату, подальше от глаз партии. Но я ошибся.

— И что ты сделал?

— А что я мог сделать? Я нашел другую работу, чтобы кормить Минь. Несколько лет я проработал в инструментальном цехе. Мой начальник вел на меня досье. Однажды на работе один человек заплакал, потому что у него умирал сын. Я обнял его и рассказал ему об Иисусе. Этот человек стал христианином. На следующий день он пришел ко мне, чтобы поблагодарить. И мой босс услышал его. Он рассердился и составил об этом докладную. Моя папка становилась все толще и толще.

— Эта папка писалась для МОБ?

— Иногда полиция просит работодателей писать докладные. Некоторые из них шантажируют своих работников, угрожая, что донесут на них, если те не согласятся работать за более низкую плату. Они говорят так: «Если мы донесем на тебя, никто другой не возьмет тебя на работу». Если они слышат жалобы других рабочих на христиан, они и это пишут в докладных. Они могут уволить в любой момент любого из христиан. Так случилось и со мной, хотя я работал очень хорошо. Будучи американским гражданином, ты не можешь представить, что работодатель может завести на работника дело и фиксировать все его слова и действия, продиктованные христианскими взглядами. Но в коммунистической стране такое происходит. Ты веришь, что это происходит, Бен Филдинг?

— Ну, э-э-э... — сказал Бен. — Да, думаю, в это действительно трудно поверить. Но...

— Когда я решил уехать из Гарварда, я сказал тебе, что моя родина — Китай, а не Америка. Я был прав только наполовину. Я был прав, что Америка мне не родина, но я ошибся, полагая, что моей родиной является Китай.

— Что ты имеешь в виду?

— Китай — место моего служения. Это поле битвы, куда был направлен Ли Цюань как воин Иисуса. Но это не моя родина. Моя родина, мой истинный дом — небеса. Теперь я это знаю. Но этот урок дался мне тяжело.

— А ты мог бы получить работу, если бы проявил... проявил больше осторожности со своей верой?

— Осторожности? Ты имеешь в виду отречение? Есть одна старая пословица: «Тот, кто жертвует совестью ради амбиций, сжигает картину, чтобы собрать пепел».

Пока Чжоу Цзинь продолжал свой энергичный разговор с посетителем о ключах и замках, Цюань зашел за прилавок и открыл выдвижной ящик. Он вытащил оттуда бумагу и протянул ее Бену:

— Это памятка, которая пришла на адрес мастерской.

Бен попытался перевести документ.

— «Те, кто... ходят в незарегистрированные церкви, нарушают закон. Им не разрешается работать в бизнесе, находящемся под контролем государства». Что это значит? Какой бизнес находится под контролем государства?

— Так или иначе, все виды бизнеса.

— Но твой работодатель не выдаст тебя?

— Нет. Чжоу Цзинь этого не сделает.

— Почему?

— Ты помнишь курс истории, который мы проходили вместе?

— Смутно. Как звали профессора?

— Доктор Франклин. Две недели мы изучали жизнь Мартина Лютера Кинга-младшего и движение за гражданские права.

— Да, конечно. Кинг тебе нравился. Ты повесил в комнате его портрет. И написал о нем курсовую, верно? Несомненно, получил пять с плюсом. Обычное дело для профессора... ой, прости.

— Ты можешь называть меня профессором. Я не возражаю. У меня все еще есть эта курсовая. Я также сделал выписки из нее, которые храню здесь.

Он завел Бена за верстак, который, как оказалось, раздвигался наподобие обеденного стола. Он показал на желтый лист бумаги, прикрепленный к стене. Бен удивился, увидев напечатанные на английском слова. Он громко прочитал их:

«Доктор Мартин Лютер Кинг сказал: “Если человек призван быть подметальщиком улиц, он должен подметать так, как рисовал Микеланджело, как сочинял музыку Бетховен или писал стихи Шекспир. Он должен так хорошо подметать улицы, что все жители на небесах и земле захотели бы остановиться, чтобы сказать: “Здесь живет самый великий подметальщик улиц, который хорошо выполняет свою работу”».

Взгляды Бена и Цюаня встретились.

— Я всегда мечтал преподавать в университете и писать книги. Но Иисус, Творец людей и Бог Провидения, имел на Цюаня другие планы. Так что Ли Цюань — помощник слесаря-ключника, специалиста по замкам. И если я буду здесь, когда Чжоу Цзинь умрет, я стану главным специалистом по замкам. Тогда Шэнь станет моим помощником. Однажды, возможно, мой сын станет главным специалистом по замкам в Пушане. Я заставил его выучить слова доктора Кинга. Это священная истина. Ее мне пришлось познать со многими слезами. Мне помогла в этом Минь. Она сказала, что гордится мной и что деньги ее не беспокоят. Она сказала, что ничего страшного в том, что я никогда не напишу книгу. Она сказала, что главное — угодить Отцу. — Глаза Цюаня наполнились слезами.

— Ты когда-нибудь сожалел о возвращении в Китай?

Цюань кивнул.

— Сначала — когда мне не удалось стать преподавателем и писателем. Чуть позже — когда они заставили Минь... когда они сделали так, чтобы она не могла больше иметь детей. — Цюань отвел глаза в сторону. — И все же я верю, что Отец призвал меня делать что-то еще помимо ключей к замкам. Я хотел стать великим ученым. Я мечтал преподавать в университете. Я мечтал писать книги. Я даже мечтал построить для Минь большой и красивый дом, какие видел в Америке. Трудно отказаться от заветной мечты.

Бен смотрел на дрожащие губы друга. Он вспомнил, как завидовал Ли Цюаню — и стал противен самому себе. Должно быть, Цюань часто испытывал именно такое чувство... стыд.

— Долгие годы я думал, что Бог, возможно, наказывает меня за то, что когда-то я стыдился отца, и потому был недостоин такого наследия. Но Минь сказала, что это не так.

— Ты говорил, что твой отец был пастором и умер в тюрьме. Больше ты ничего мне о нем не рассказывал.

— Да, он был пастором. Но ему не платили за это. Он зарабатывал деньги, работая в другом месте. Об этом в колледже я не упоминал и не хотел, чтобы ты знал об этом.

— О чем?

— Он был подметальщиком улиц, — сказал Цюань. — Пастор не мог получить более достойную работу.

Он широко улыбнулся, показывая на цитату Кинга на стене. Он говорил так громко, что Чжоу Цзинь и посетитель повернули к ним головы.

Отец Ли Цюаня, Ли Тун, хорошо делал свою работу. Он был самым великим подметальщиком из всех, кто когда-либо жил на этом свете.

Царь кивнул головой, затем улыбнулся и сказал низкорослому и широкоплечему человеку, стоявшему рядом.

— Да, Ли Тун. Ты очень хорошо сделал свою работу.

Бен сказал:

— Я боялся, что ты заставишь меня сделать это.

— Мы должны сделать это.

Они ехали из мастерской молча. Но за обедом разговор вернулся к временам учебы в колледже. Теперь мужчины сидели лицом к лицу, а Минь наблюдала за ними. Цюань запел, отбивая такт музыки гимна Гарварда. Бен почти невольно пытался подпевать ему:

Прощай! Пусть твоя судьба будет яркой и передовой!

Учи своих детей

Со свободой мысли и терпением,

С правом смелой жизни.

Пусть замшелые ошибки не остановят тебя в пути,

И плыви по течению истины мира.

Будь глашатаем света и носителем любви

Пока племя пуритан не вымрет.

Минь засмеялась и захлопала в ладоши:

— Что это значит?

— Пусть профессор истории расскажет, — сказал Бен.

— Думаю, эта песня теперь не значит того, что значила когда-то.

— Наверное, так. Времена меняются.

— Но разве истина изменилась? Интересно, что те пуритане подумали бы сейчас о нашей альма-матер?⁷ И даже тогда, когда мы в ней учились?

Бен откинулся на стуле, потягивая зеленый чай. В дверь вошел Шэнь, наклонился и снял с плеча грязную дерюгу с углем.

— Это кто под углем, Ли Шэнь? — спросил Бен, еще раз надеясь изменить тему разговора.

Шэнь улыбнулся, положил на пол свою ношу, затем с гордостью стал закидывать уголь в топку.

— Ты почистишь бобы, пока я починю туфли Минь? — спросил Цюань.

— Конечно.

Они сели на пол, и пока руки были заняты, ум был свободен. Холодный цементный пол прикрывал тонкий половичок, но Бену все равно было некомфортно.

— Вопрос, — сказал Ли Цюань. — Ты обсуждал со своими студентами «Шесть—Четыре»?

— Что?

— Резню.

— Ты имеешь в виду события на площади Тяньаньмэнь?

— Наши студенты называют это «Шесть—Четыре».

— Почему?

— Это произошло четвертого числа в шестой месяц 1989 года.

— Конечно, мы говорим об этом. Для некоторых китайцев это событие по-прежнему непростая дилемма, разве не так?

Цюань положил на пол молоток и посмотрел на Бена:

— Это настолько важное событие, что оно полностью предопределило ход дальнейшей истории нашей страны. — Наступило полуминутное холодное молчание. — Когда ты говоришь о «Шесть—Четыре», ты говоришь, что твой товарищ по Гарварду тоже там был?

— Ты шутишь.

— В то время я приехал в Пекин, и это был второй визит за последние двадцать лет. И представь себе, один из визитов пришелся как раз на четвертое июня. Миллионы людей наблюдали демонстрантов, которые стояли за демократию. Одним из протестующих был мой племянник, Ли Юэ. Племянница Минь, Чань Би, была убита. Я не видел ее в толпе, конечно. Мы не могли найти ее в течение трех недель, пока не узнали об ее гибели от другого демонстранта. Правительство так и не признало, что она погибла там.

— Сожалею. — Бен посмотрел с сочувствием на Минь. Она склонила голову.

— Сначала партия утверждала, что никто не погиб, затем признала гибель нескольких человек, а потом десятков людей. Я не знаю, что они признают сейчас. Но мы точно знаем, что там были убиты, по меньшей мере, сотни, а может, даже тысячи человек.

— Это, конечно же, ужасно. Но... может, это откат в прошлое?

— Откат в прошлое?

— Извини, я имел в виду... нехарактерное происшествие. Всплеск прошлых привычек, склонности к угнетению, но нетипичный для нового правительства.

— Трудно утешить мать, потерявшую сына, объяснением, что убийцы действовали нетипичным образом.

— Я не упрощаю случившегося, Цюань. Я просто говорю, что это было помрачение ума, отклонение, сложная фаза подгонки к новым условиям. Это несвойственно для нового Китая, и нужно это признать.

— Или это как раз то, что ему свойственно, и все это делается каждый день, но только втайне, с немногими, и не на публике в присутствии сотен людей, где происходящее может увидеть окружающий мир.

— Твои слова циничны.

— Это не цинизм. Я просто говорю то, что многие из нас знают как истину. Но прости меня. Уже поздно. Не стоит говорить о политике со старым другом. Ты сказал, что завтра тебе нужно съездить в Шанхай?

— Да, на собрание. Простое дело. Вернусь в воскресенье вечером. И найду отель.

И хотя Бен давно научился лгать, когда это было необходимо, теперь он испытывал особенное чувство вины. В Шанхае никакого собрания не намечалось. Он просто планировал поехать в Пушан, найти самый лучший отель, залезть под горячий душ, лечь в комфортную постель и свободно поговорить по надежно защищенному телефону. Но главная причина была проста — он не хотел, чтобы Цюань пригласил его в церковь. Хотя, возможно, Цюань не доверял ему в достаточной степени, чтобы повести его в подпольную церковь. Может, Бен делал ему одолжение, покидая его на этот день. В этом случае он избавлял семью от неудобств, связанных с походом всей группы на нелегальное собрание воскресным утром. Да, он делал Цюаню одолжение.

— Цюань, мне нужно спросить, — для разговоров действительно позднее время?

— То есть?

-- У тебя есть степень доктора наук из Гарварда. Тебе чуть за сорок. Ты бы мог преподавать еще лет двадцать пять. Ты не хочешь снова попытаться устроиться на работу преподавателем теперь, когда Китай стал открытой страной?

— Открытой страной? — Цюань буквально уставился на него. — Чужеземцы, похоже, знают о нашей стране намного больше, чем мы сами. Многие граждане теперь не так напуганы, как раньше, поскольку их политические и религиозные убеждения уже не торчат в горле партии, как кость. Но «Шесть—Четыре» заставило всех идеалистов проснуться. Оно повергло их в шок и вызвало недоверие к китайским лидерам. Они поняли, что экономический рост не означает свободы. Прогресс капитализма — это не то же, что торжество свободы.

Но свобода уже близко, — сказал Бен. — Действительно. Я изучал экономику, Цюань. Свобода — это бесшовное платье. Если у людей имеется собственность, они используют ее так, как правительству не нравится. Если у них есть право на владение и использование компьютера, они станут писать то, что не понравится их правительству. Если они смогут арендовать и покупать здания, тогда начнут происходить встречи, которые правительству не понравятся. Свободные ассоциации. Это неизбежно. Свободное предпринимательство должно привести к религиозным и политическим свободам.

— Может быть, со временем. Но «свободные ассоциации» в Китае — явление выборочное. Когда правительство их не одобряет, это явление наказуемо. Существуют секретные места, глубокие и мрачные, о которых многие люди не знают, или делают вид, что не знают. После событий «Шесть — Четыре» притворяться стало труднее.

Дата добавления: 2015-07-11