Слова признательности 3 страница

— Что это? — Капитан ткнул пальцем в Библию Цюаня. Случилось худшее — его выделили из толпы. Неужели ему придется объяснять, почему на Библии не стоит государственная печать?

— Что это? — закричал капитан.

— Это... послание от Бога, — Цюань услышал собственный голос и удивился его твердости.

Человек со шрамом выхватил из кармана брюк «Красную книжечку»⁴.

— Вот китайская Книга.

Капитан любит цитировать Мао и, по всей видимости, является последователем старой школы. Отсталая личность — сегодня такие «Красные книжечки» продают только иностранцам как реликвию ушедшей поры. Но совсем недавно все цитировали из нее.

— Это не западная империалистическая Библия!

Сколько раз Цюань слышал, что христианство — западная религия? Разве они не понимают, что Иисус не был американцем? Этому человеку со шрамом нужно посмотреть фильм «Иисус», чтобы понять, что слова Иисуса были в большей степени понятны крестьянам из сельского Китая, чем американцам.

— Наш почитаемый отец, Мао Цзэдун, говорил: «Коммунистическая партия — сердце китайского народа».

В школе Цюань заучивал высказывания Председателя Мао. «Пусть цветут тысячи цветов». Церкви никогда не считались такими цветами. Мао был «Великим спасителем». И он не мог терпеть других спасителей. Цюань подумал о том, сколько тысяч христиан даже сегодня были заключены в концентрационных лагерях по всей стране.

В Китае было много хорошего, и Цюань это знал, — красота, история, благородство, порядочность, трудолюбие и экономический прогресс. Но цепи узников и свободных в одинаковой степени душили эту великую землю, задушили его отца и прадедушку. Однажды, и Цюань это чувствовал, эти цепи задушат и его тоже.

Неужели это тот день?

— Наш почитаемый Председатель говорил: «Революция — это не званый обед». Он сказал: «Ничто реакционное не рухнет, если не нанести по нему удара. Это тоже нечто вроде подметания пола: где не пройдешься веником, там сор, как правило, не исчезнет сам собой».

Он помолчал. Затем приподнял плечи, и глаза его загорелись:

— Сегодня мы пришли с вениками!

Все полицейские подняли оружие. Цюань посмотрел на веснушчатого лейтенанта, который, казалось, весь дрожал.

Что происходит? Он прижал Шэня к себе.

— Мы должны убить младенца, пока он в колыбели. Вы недостойны жить!

Цюаню много раз грозили, его заковывали в наручники, сажали в тюрьму, и он часто слышал песенку про «убить младенца в колыбели», но никогда раньше он не ощущал такой обреченности. Ему казалось, что сердце колотится у него в ушах. Он думал, что их, может быть, отпустят с предупреждением. Возможно, в документах сделают пометку. А может, его и других мужчин отвезут в тюрьму и там изобьют. Такое происходило с ним и раньше. Но сегодняшние солдаты были какими-то другими. Что-то здесь было не так.

Минь стояла рядом с ним, слеза бежала по ее впалой щеке. Даже Чжоу Цзинь, который провел в тюрьмах более двадцати лет, дрожал.

— Этими вениками мы выметем всю грязь, которая угрожает Китаю.

Высокопарные речи капитана испугали Цюаня. Образованное зло всегда самое худшее. Надвигалось что-то ужасное. Человек со шрамом пристально смотрел в лицо каждому присутствующему в комнате, словно изучая его.

— В этой комнате вы разделитесь на две стороны. Люди, преданные партии и ее народу, должны доказать свою преданность, перейдя на левую сторону и выйдя за дверь. Таким образом они подтвердят, что не верят в Иисуса. Они могут уйти, и их никто не накажет. Те, кто выберут Иисуса, должны сделать шаг вправо.

Цюань посмотрел на Минь, и в ее глазах отразилась буря чувств. В течение пяти долгих секунд никто не двигался. Затем один мужчина перешел на левую сторону, к двери. В ту же секунду Чжоу Цзинь с поникшими плечами встал справа. Цюань пытался заставить себя двинуться, но ноги не слушались, словно заржавели и стали негнущимися.

— Через три минуты, — сказал обыденным тоном капитан, — мы расстреляем каждого мужчину, каждую женщину и каждого ребенка, кто не докажет свою преданность народу вместо преданности иностранным дьяволам.

В комнате раздались приглушенные стоны. Цюань чуть повернулся и увидел, как жена У Лэ зажала рот руками. Нет — этого быть не может. Цюань никогда не слышал ничего подобного. Убийства — да, конечно, по одному, по два за раз, но так?!

Капитан посмотрел на часы, сделал шаг в сторону, оперся о стену и стал наблюдать, словно угадывая, кто останется для казни.

Однако Линь и тетя Мэй выступили вперед и присоединились к Чжоу Цзиню на правой стороне комнаты.

— Неужели они действительно убьют нас? — тихо прошептала Минь.

— Думаю... да, — ответил Цюань.

У Лэ, опустив глаза, подошел к двери, а за ним в двух шагах от него шла жена. Цюань наблюдал за ними, на какой-то момент почувствовав зависть, после которой его охватило чувство сожаления и разочарования.

— Две минуты, — сказал капитан голосом робота. Совершенно очевидно, этот человек знал, что делает. Единственный вопрос — что сделают остальные?

Цюань посмотрел направо.

— Мы не можем позволить Шэню погибнуть, — прошептала Минь.

— Он подарок Иисуса для нас, — ответил Цюань. — Нет, не подарок. Он дан нам на время. Бог — его Отец. Он позаботится о нем.

— Мы не можем потерять нашего единственного сына.

— Бог потерял Своего единственного Сына. Он погреб Его на чужой земле.

— Я готова умереть, — сказала Минь дрогнувшим голосом, — но не могу подумать о том, что они убьют Шэня. И все же... может, по милости Господа нам уготовано умереть вместе?

— Я всегда думал, что могу закончить жизнь так, как мой отец и прадедушка... но не ты, не Шэнь. — Да, он сотни раз видел во сне окровавленное тело Минь, и каждый раз молился, чтобы этого не случилось. Цюань закрыл лицо руками. Вдруг он почувствовал прикосновение маленькой, но твердой руки.

— Разве мы не принадлежим Господу Иисусу? — спросила Минь. — Разве мы не Его призванные и избранные? Почему мы не можем пройти тем путем, который Он для нас приготовил? Почему ты считаешь себя достойным, а нас нет?

Вот так всегда. Когда она ослабевала, он был сильным и поддерживал ее. Когда ослабевал он, сильной становилась она. Он склонился над Шэнем и обнял Минь. Затем Цюань встал на одно колено перед своим единственным сыном.

— Ты понял, что сказал капитан, Шэнь? — Ребенок медленно кивнул головой в знак согласия, глаза его были чуть опухшими от слез.

— Ты пойдешь с нами и последуешь за Господом Иисусом?

С выражением страдания на мокром лице Шэнь снова кивнул.

Цюань собрался было взять его на руки, но вместо этого взял его за руку и позволил ему идти за собой, сын рядом с отцом, навстречу своей судьбе. Без слов все трое повернулись спиной к двери и встали в правой половинке комнаты.

— Шестьдесят секунд, — воззвал капитан.

Еще три семьи, включая трех детей, присоединились к Цюаню и остальным. Пятеро стояли в центре комнаты, склоняясь то в одну, то в другую сторону, словно играли в перетягивание каната. Цюань особенно молился за трех своих соседей, стоявших там, — за Фу Ганя, Чунь и за их дочь-подростка Юнь.

— Это ваш последний шанс. Или уходите, или умрите!

Женщина, которой он не знал, направилась к двери, за ней последовал мужчина. И вдруг все трое его соседей быстро перешли к ним, а возглавляла это шествие маленькая Юнь. Они встали рядом с Цюанем и Минь. Цюань радовался и печалился одновременно. Когда всего несколько недель назад эти трое пришли в дом к Цюаню, он и подумать не мог, что они вместе умрут в церкви.

Он посчитал. Осталось восемнадцать человек. Пять человек ушли. Последний мужчина стоял в дверях, оглядываясь, словно пытаясь найти третью альтернативу. Капитан навел пистолет на мужчину, тот повернулся и выскочил из двери в холодную, непроглядную ночь.

Один из полицейских вышел за дверь с пистолетом наперевес, все время оглядываясь вокруг. Вернувшись в дом, он закрыл дверь и запер ее. Цюань, Минь и Шэнь крепко взялись за руки. Цюань дышал глубоко, пытаясь взять себя в руки.

Да, видимо, этот тот день.

5

Стук в дверь офиса в понедельник утром заставил Бена очнуться. Он провел расческой по волосам, выстрелил в рот спреем с запахом мяты, одернул костюм, поправил галстук перед зеркалом и открыл дверь.

— Привет, Бен, — сказал Даг, — я услышу, наконец, что у тебя на уме?

Бен указал рукой на маленький диван для посетителей, стоявший напротив его стола, затем обошел стол, направляясь к огромному креслу с высокой спинкой у дальнего конца стола. Когда он сел в кресло, его лицо переняло ауру огромного кресла. На столе было чисто, кроме двух папок, верхняя из которых была толстой, а та, что снизу, тонкой.

— Что случилось, Бен? Ты выглядишь... как под дулом пистолета.

— Думаю, мы оба понимаем, в чем дело. Зачем ты вынуждаешь меня говорить на эту тему?

— Ты о чем?

— О том, чем я вынужден заниматься.

— О чем ты говоришь?

— Да перестань, Даг. Скажи, о чем ты думаешь?

Даг пожал плечами.

— Хорошо, я поиграю в твою игру. Я думал, что вижу перед собой двоюродного брата, высокопоставленного вице- президента, который выглядит усталым.

— Я не позволю тебе использовать наши родственные отношения.

— Использовать? Что ты имеешь в виду?

Бен взял в руки лежавшую сверху папку.

— У меня собрано с десяток жалоб. Они все лежат тут.

— Ты завел на меня дело?

— Мы обязаны заводить дело... в таких ситуациях.

— Как в судебных разбирательствах? Что происходит, Бен?

— Я вырос в семье с такими же устоями, как у тебя, помнишь? Наши мамы обе были вовлечены в эти... ну, религиозные игры. Конечно, я могу уважать это. И честно говоря, мне лично все равно, насколько ты нетерпим или узок в своих убеждениях, если ты проявляешь их у себя дома. Но на работе тебе придется сдерживаться, понятно? И все это накапливалось годами. А теперь ты перешел черту. Я пытался тебя предупредить. Ты подрываешь устои нашей компании.

— Да перестань, Бен. Ты же меня знаешь всю жизнь. Раньше я был эмоциональным, откровенным и занимал радикальную позицию. Защищал озоновый слой, готов был легализовать марихуану и так далее. У меня на все было собственное мнение. Но когда двенадцать лет назад я стал христианином, мои взгляды полностью изменились, и это естественно. И я об этом не жалею. Ну ладно, может, поначалу я был несколько назойливым, признаю. Но разве за последние пять лет я пытался навязать кому-нибудь свои взгляды?

— Эти жалобы писал не я! Тебя и раньше предупреждали, но, похоже, ты ничего не понял. Мы планировали семинары по разнообразию позиций. Сначала ты не хотел принимать их. А потом согласился пойти на семинар, но тебе нужно было всем объяснять, что гомосексуализм — это очень плохо.

— Я пошел на семинар, потому что верю в расовое и половое равноправие, и я по достоинству оценил тот факт, что компания пытается донести до нашего сознания факт присутствия в ней разных людей. Но я тогда заявил, что никто не заставит меня признать правильность гомосексуализма, потому что оно неправильно. Я знаю, что Библия осуждает это как грех, и я об этом так и говорил. Кроме того, я также говорил о том, что Библия в равной степени осуждает гетеросексуальные отношения вне брака.

— Ну, так это никому не понравилось. У меня есть жалоба и по этому вопросу. Ты же знаешь, что многие в нашей компании живут вместе. Половина маркетингового отдела спит друг с другом. Рядом с тобой работает пять или шесть человек, у которых есть связи на стороне. И Бог знает, сколько других людей повязло в этом!

— Да, Бог знает, — сказал Даг.

Бен закатил глаза. Он не стал упоминать собственную связь, которая окончательно развалила его брак, но он был уверен, что Даг думает именно об этом, и это его рассердило.

— Они сами выбирают собственный образ жизни, Даг. И я не решаю эти вопросы. Как и ты.

— Я верю во Христа. И в Библию. И хотя это не популярно, я верю во все, что она говорит, включая нравственность сексуальных отношений.

— Мне безразлично, во что ты веришь, Даг. И это безразлично всем. В этом вся проблема. Ты послушай себя, парень. Ты говоришь точно так, как говорят бабульки, которые преподают в каком-нибудь захолустье в воскресных школах. Я сидел на заседании комитета, решавшего вопросы разнообразия в компании. Мы приняли постановление, которое запрещает категорическое неприятие позиций других людей. Как я смогу защитить право людей на самовыражение, если подобные вещи происходят в нашем офисе?

— Категорическое неприятие? Да перестань, Бен. Я принимаю этих людей. Я просто не соглашаюсь с ними, и только. Когда-то я тоже позволял себе связи вне брака. Но ведь это неправильно.

— Категорическое неприятие приводит к греху ненависти. Когда ты заявляешь, что гомосексуализм — это плохо, ты становишься соучастником тех людей, которые нападают на гомосексуалистов. Вот так все и получается.

— Даже если я против тех, кто нападает на гомосексуалистов? А если я высказываюсь против абортов, я становлюсь соучастником тех, кто нападает на женщин, сделавших аборты?

— Ты сам говоришь это, не я.

— Но если ты утверждаешь, что я христианский фанатик, только потому что я верю в Библию, и потом на меня кто-то нападает, делает ли это тебя соучастником нападения? Или твоя философия работает в одном направлении?

— Даг, давай разговаривать серьезно. Ребята рассказывали мне, что в деловых командировках ты ведешь себя отчужденно. Ты никогда не выходишь с ними, не выпиваешь, не веселишься вместе. Это называется общением и добрыми отношениями, Даг. Это часть нашей работы в компании. А что с твоими клиентами? Я слышал, ты отказываешься встречаться с ними в определенных местах. Кто расплачивается, когда ты теряешь клиента? Расплачивается «Гетц». Твои клиенты и коллеги не хотят слушать твои проповеди. Тебе не удастся заставить огромный город жить по стандартам провинциального городка. Времена изменились.

— Очнись, Бен. Ты вырос в Мейне. А я из Бруклина, если уж на то пошло! Я пил и изменял жене, пока не пришел в себя. Моя сестра лесбиянка, и ты знаешь, что я люблю ее. Она жила с нами, когда у нее была тяжелая депрессия и когда она пыталась покончить с собой. Но я готов собственной жизнью спасти ее. Я не говорю людям, что так жить нельзя. Но когда нас заставляют посещать семинары и тренер утверждает, что на свете не существует ничего правильного и неправильного, я не могу сидеть и молчать. Я выступлю против, но говорить буду вежливо и твердо. Так я и сделал. Я никого не расстреливал, я просто выразил свое несогласие. Мы ведь живем в Америке, не так ли?

Бен вытащил листок из папки.

— Ты нападал на Барбару из копировального отдела, потому что она является сторонницей свободного выбора.

— Нападал? Но это нелепо. Барбара пришла на работу с большой пуговицей, на которой был лозунг в защиту свободы выбора. Я спросил ее, причем достаточно вежливо, имеют ли дети право выбрать жизнь, а не насильственную смерть во чреве матери. Спроси Денизу Эдвардс. Она тоже там стояла. Она скажет тебе, что я говорил нормальным тоном. Мы цивилизованно разговаривали и спорили, пока Барбара не взорвалась.

— Дениза не говорит, что ты нападал на Барбару, не физически, во всяком случае. Но за последний месяц мы получили три жалобы относительно плаката против абортов, который ты повесил в своем офисе.

— За последний месяц? Этот плакат висит там почти год. Совершенно очевидно, кто-то спровоцировал две предыдущие жалобы. Мой плакат — просто маленький рисунок, в котором говорится, что мы за женщин, за детей, за жизнь. Скажи, что в этом оскорбительного?

— Даг, ты намеренно возбуждаешь людей вокруг себя. Ты создаешь на работе напряженную, антагонистическую обстановку. Это отвлекает людей. Это плохо для дружеских отношений и плохо для бизнеса.

— Оглянись вокруг, Бен. У нас работают атеисты, агностики, один буддист, три адепта Нового века, которые в предыдущей жизни были Ширли Маклейн, и я. Здесь я символ христианства. Думаю, Шейла тоже. Но я почему-то не жалуюсь. Я не жду, чтобы люди прекратили выражать свои взгляды — но тогда почему они предполагают, что я должен молчать относительно своих? Ты просил Барбару убрать ее пуговицу с выражением ее предпочтений? Конечно не просил. Тебе это и в голову не приходило. Но меня ты почему-то просишь убрать мой плакат. Я уже говорил тебе и Джонни, что не уберу его, потому что если закон позволяет людям на работе выражать свои взгляды, то я тоже имею на это право. Я не откажусь от своих конституционных прав на работе только потому, что я христианин.

Бен указал на другой документ.

— А что ты скажешь относительно стикера на бампере?

— Они и на это жаловались? Бен, но это уже смешно. На что еще жалуются стражи мыслей? На стикере написано: «Иисус Христос — единственный путь».

— Ты понимаешь, что это звучит как осуждение и обвинение? Твой путь — единственный путь?

— Иисус сказал: «Я есмь путь и истина и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только через Меня». Мой стикер только повторяет слова Иисуса. Их не я придумал. Ты споришь с Ним, не со мной. Помнишь, Бен, Библия утверждает, что под небом нет другого имени, которым мы можем спастись, и...

— Прекрати проповедовать, Даг. Именно по этой причине люди жалуются на тебя!

Даг глубоко вздохнул.

— Я оставил свою машину в гараже. Я не поставил ее в офисе. Мой стикер никого не касается.

— Компания «Гетц» выдала тебе разрешение на въезд в гараж.

— Но машина принадлежит мне, а не компании. И компания не имеет прав на меня.

Бен пристально смотрел на Дага, давая почувствовать тяжесть слов, которые повисли в воздухе.

— Послушай, Бен, в прошлом году ты приказал мне убрать Библию со стола. Я спрятал ее в ящик, и теперь я вынимаю ее только во время перерыва, в то время, которое принадлежит мне. Я смирился, хотя считаю, что «Гетц» перешел здесь черту. То есть, если на столе может лежать книга Стивена Кинга или Даниэлы Стил, то почему не Библия? Но теперь дело дошло до стикеров. Что будет дальше? Может, мне теперь нельзя будет поставить перед домом сценку рождения Христа в яслях, поскольку я работаю у «Гетца»? А что ты скажешь про стикер в поддержку гей-движения на бампере машины Хансена? Ты знаешь, о чем я говорю. Я вижу его машину каждый день. А что ты скажешь о голых женщинах, изображенных на брызговиках грузовика Брэдли? У меня есть жена и две дочери — у тебя тоже есть дочери, ты помнишь?

Бен почувствовал, как его лицо заливает жаркая краска:

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я хочу сказать, что подобные изображения оскорбляют меня. Люди носят разные вещи по разным причинам, но когда Шейла надела на себя маленький символ, изображающий право ребенка на жизнь, ей сделали замечание.

— Это было не замечание. Ей просто посоветовали больше не надевать того значка. На нее пожаловались две женщины.

— Но Шейла тоже пожаловалась, помнишь? Она пожаловалась на проблемы со своим правом в соответствии с Первой поправкой к Конституции, — ты должен знать об этом. Насчет права на свободу высказывания.

— Почему ты такой узколобый, Даг? Ты утверждаешь, что ты прав, а все остальные отправятся в ад, но так дело не пойдет. В соответствии с законом это фанатизм, и если мы не защитим своих работников, «Гетцу» придется отвечать перед законом.

— Но разве терпимость не действует в обоих направлениях? Ты требуешь, чтобы мы смирились с пантеизмом, Новым веком, медитативной музыкой, чтобы мы могли подключиться к космическим вибрациям. После этого ты говоришь, что я навязываю свои убеждения другим людям? Извини, Бен, но я здесь только работаю. Я никогда не продавал свою душу этой компании.

Бен посмотрел на Дага и покачал головой.

— Я дважды вставал на твою защиту, Даг, но больше я не смогу тебя защитить. Люди думают, что я защищаю тебя, потому что мы родственники. Они подозревают, что я симпатизирую твоим взглядам.

— А ты симпатизируешь?

— Честно говоря, нет. Но их мнение для меня многое значит. Насколько я слышал, некоторые считают, что поскольку мы с Пэм и детьми раньше ходили в церковь...

- Пэм и Ким до сих пор ходят в церковь, Бен. Они в моей церкви, ты знаешь?

— Все дело в том, что на прошлой неделе была организована встреча руководства. Они говорили о тебе. Я не хотел этого, но... ты вынудил меня.

— Вынудил на что?

— Речь идет о запрете категорического неприятия других взглядов.

— И что?

— Жалобы были сформулированы как раз в этом русле.

— Кто их сформулировал?

— Не могу сказать этого. Чтобы предотвратить ответную реакцию, согласно этому запрету жалобы должны оставаться конфиденциальными.

— Ты хочешь сказать, что я не могу встретиться с моими обвинителями? Извини, но разве сегодня это уже не Соединенные Штаты Америки? Как мне ответить, если я даже не знаю, с кем мне говорить?

— К сожалению, Даг, даже слов, сказанных тобой в свою защиту, достаточно, чтобы инкриминировать тебе нарушения. Ты не собираешься изменить свою позицию, не так ли?

— Изменить мои убеждения? Нет. Перестать говорить об Иисусе? Ни за что.

— В таком случае у меня нет выбора.

Бен уперся ладонями о стол и наклонился вперед, его галстук свисал, как петля.

— Мы увольняем тебя.

— Но... я проработал на «Гетца» восемнадцать лет. Ты вызвал меня сюда из Нью-Йорка. Я работал, не щадя сил. Я ни разу не брал отгулов или выходных обманным путем и не шел на фальсификацию, чтобы получить премию, как это делает половина работников в нашем офисе. Я хорошо работал. И ты это знаешь. Мои убеждения помогали мне честно выполнять мою работу. — Он смотрел на Бена, не веря своим ушам. — Ты это серьезно, Бен? Ты действительно увольняешь меня?

— Ты не оставил мне выбора. Джонни все подготовил для выходного пособия. Здесь все документы. — Бен вручил Дагу тоненькую папку, затем закрыл толстую папку с жалобами, положил в свой ящик и повернул ключ. Даг молча смотрел на него.

Бен нажал на кнопку интеркома и сказал:

- Джен? Позвони Мартину и извинись за мое опоздание. Я все закончил. Буду там через три минуты.

Человек со шрамом махнул пистолетом в сторону двери:

— Если ваша жизнь дорога вам больше, чем этот чужой Бог, то уходите немедленно! Если вы останетесь в этой комнате, вы умрете.

Цюаню была невыносима мысль о том, что его жена и сын погибнут такой смертью. Не здесь и не сейчас.

Пожалуйста, Господи!

Он вспомнил, как торопливо покинули комнату У Лэ и его жена. Они приехали в эту деревню пять месяцев назад, а несколько месяцев спустя стали христианами. По крайней мере, он думал, что они стали христианами. Но во время ночных молитв и изучения Библии при свечах они всегда как-то странно молчали. Может, просто размышляли. А может... он не знал, что подумать.

Солдаты без всякого приказа взяли присутствующих на мушку. Человек со шрамом уставился на Цюаня ледяными глазами. Затем он поднял оружие.

Значит, это он станет моим палачом.

Цюань почувствовал, как пистолет человека со шрамом уперся в его висок. Он подумал, почувствует ли он боль, когда оружие выстрелит. Он стал молиться за Шэня, за Минь, умоляя Бога позаботиться о них. Он молился также за Бена Филдинга.

Человек со шрамом опустил оружие. Затем он подошел к Чжоу Цзиню и положил одну руку на плечо старику, а другую на плечо Цюаню. Его лицо дрогнуло. Он уронил пистолет. С глухим стуком он упал на пол.

— Простите нас, братья. Я Фу Чи. — Его голос был хриплым. Он жестом показал на лейтенанта. — Это мой единственный сын, Фу Лико. Мы пришли из деревни Ань Нин, из-за гор. Мы, так же как и вы, последователи Иисуса. Бог совершает великие дела среди нас. Нам нужно многое рассказать вам. Но мы не хотели подвергать вас риску... как и наших братьев и семьи дома. Две из наших домашних церквей были преданы агентами МОБ. Нам нужно было избавиться от шпионов. Теперь вы знаете, кто это. Мы приветствуем вас. Ибо вы — побеждающие, и вы доказали, что любите Царя больше собственной жизни.

Цюань ошарашенно смотрел на своего «палача», в то время как тот обнимал его. Он почувствовал, как дрожит мощное тело этого человека.

— Мы повели себя как повитухи в Египте и как Раав в Иерихоне. Они прибегли к обману, чтобы спасти свою жизнь. Если мы что-то сделали не так, простите нас.

Человек со шрамом — Фу Чи — встал на колени перед Ли Шэнем, положив ему руки на плечи. Он посмотрел ему в глаза.

— Прости нас, смелый мальчик, — прошептал он. — Мы не могли иначе.

Среди восемнадцати членов домашней церкви смятение медленно переходило в осторожные улыбки. По приглашению Чжоу Цзиня молодые люди в униформе, склонив головы, подошли к ним. Цюань встал на колени перед Шэнем, и Минь встала рядом с ним. Он прижался лицом к своим любимым и почувствовал, как их горячие слезы смешались с его слезами.

Чжоу Цзинь запел: «Господь Иисус Христос, мы превозносим Твое имя вовеки». Сильный баритон Фу Чи заполнил комнату. К нему присоединился глубокий, чуть хрипловатый голос Фу Лико, а за ним и другие голоса.

Неужели это тот день?

Нет. Но Цюань знал, что он наступит, будь то под прицелом пистолета, на работе или дома во время отдыха, а может, в постели. Этот день обязательно наступит. Если его не настигнет оружейный огонь или острие ножа, тогда это будет старость или болезнь. Или, возможно, это будет возвращение Господа.

Цюань взял Шэня на руки. Он смотрел в его карие глаза и видел в них свое отражение. Но в них он видел кое-что еще — глаза, в которые он смотрел последний раз через щели маски.

У Цюаня внутри возникло ощущение, словно он выпил горячего чаю лунцзин. Он вспомнил отца, которого ему так хотелось обнять, и его лицо, скрытое под маской.

Цюань услышал голос. Он повернул голову, чтобы посмотреть, кто говорит. Но увидел только Минь и Шэна, и последователей Господа Иисуса.

Голос сказал: «Хорошо, Мой сын».

Ли Цюань поблагодарил Господа за то, что они остались Ему верными. Однако его благодарность не избавила его от страхов или сомнений. Она не избавила его также от чувства стыда. Он знал, что недостоин обоих отцов, своего Отца на небесах и своего Baba, который был ему отцом на земле. Глубоко в душе Ли Цюань испытывал желание обрести мир, уверенность и одобрение своего отца. Снова запрятав чувства глубоко внутрь себя, как он это делал всегда, Ли Цюань положил руку на плечо Фу Чи, который больше не был для него человеком со шрамом.

— Мы прощаем тебя, брат, — сказал Цюань. — А теперь расскажи, что Бог совершает у вас за горами. Мы много лет молились за твой народ. Что у вас случилось?

Фу Чи вытер слезы с глаз.

— Произошло то, во что трудно поверить. Садитесь, братья. Садитесь, сестры. Приготовьтесь услышать нечто настолько радостное, что ваши сердца будут прыгать от счастья, когда вы это услышите.

— Я горжусь им, — сказал высокий Ли Маньчу.

— Да. Мой мальчик проявил храбрость, — ответил невысокого роста широкоплечий Ли Тун.

— Теперь он мужчина, и у него есть свой сын, — заметил длинноволосый Ли Вэнь, сын высокого и отец невысокого человека.

— Но он всегда будет моим сыном, как я всегда буду вашим сыном.

— Это был не тот день.

— Но наступит ли тот день для него? День мученичества?

— Это знает лишь Он. Только Он.

— Ты звонил своему товарищу по общежитию? — спросил Бена Мартин.

— Нет. Но собираюсь.

— Хорошо. Говорю тебе, Бен, эта стратегия себя оправдает. Как тебе нравится такой рекламный ход — «Гетц знает Китай, мы там жили!» Тебе нравится это?

— Да, Мартин, просто отлично!

Бен вернулся в святилище своего офиса. Он вспомнил, как нещадно дразнил Цюаня за его туманные ссылки на китайские мифы. Некоторые из его высказываний имели смысл — например, «Чем больше ты потеешь в мирное время, тем меньше крови потеряешь на войне». Но Цюань также говорил о преследовании солнца, просил лису дать ему свою шкуру и пытался поймать луну в колодце. У него были высказывания про собачьи шляпы и оживление нарисованных драконов посредством вырисовывания зрачков в их глазах. Цюань говорил об этом так, словно в Гарварде каждый должен был понимать, о чем он говорит.

—- Джентльмен в затруднительном положении, — однажды сказал Цюань Бену, словно этот комментарий был обязательным в данный момент, — у хитрого зайца есть три норы.

После этого Бен часто называл Цюаня «хитрым зайцем». Когда кто-нибудь спрашивал, чем они намерены заняться предстоящим вечером, Бен говорил, что он с хитрым зайцем собирается ловить луну в колодце.

Эти воспоминания согрели его, но в то же мгновение он почувствовал холодную, нарастающую ярость. Чем больше Бен вкладывал себя в карьеру, чем больше он отдалялся от веры, — тем больше Цюань становился напоминанием того, от чего Бен отвернулся. Они обещали ежедневно молиться друг за друга. Бен ни за кого не молился каждый день. Ни за себя, ни за свою семью. Собственно, насколько он помнил, последний раз он молился в прошлом году, в тот день, когда почувствовал резкую боль в груди.

Бен задумался о странном повороте своей судьбы, — слепой судьбы, несомненно, — которая привела его к бизнесу в Китае. Он бывал в самых роскошных ресторанах Пекина, Шеньяна и Шанхая. Он часто думал о том, что, может быть, профессор Цюань бывает в тех же ресторанах и что они могут находиться рядом друг с другом. Как тогда он сможет объяснить своему другу, что выучил мандаринский язык, совершал частые поездки в Китай, — и даже не попытался найти своего товарища по колледжу?

Дата добавления: 2015-07-11