Слова признательности 2 страница

Стоны и тоскливые возгласы из глубин души послышались отовсюду, наполняя собой комнату.

Когда Цзинь закончил чтение, он передал Библию своей жене. Она завернула ее в ткань, словно тело для погребения или сокровище для хранения.

Хранить Библию в доме было смелым решением, подумал Цюань, и смелым решением было также то, что он и трое других привезли свои Библии с собой. Он бывал в домашних церквах, где люди переписывали части из Писаний специально для собраний. Затем пастор собирал разрозненные кусочки и складывал их вместе, чтобы прочитать полный текст. Таким образом, если бы полиция посетила собрание, Библии не были бы конфискованы.

Пастор Чжоу Цзинь оглядел церковь, своих духовных детей.

— То, что мы помним, где находится наш истинный дом, помогает нам сегодня, когда мы говорим о свете и временных трудностях, которые созидают в нас вечную славу.

Когда он произнес слово «слава», в восточной части неба сверкнула молния. Некоторое время спустя голос Божий сотряс землю, а затем на землю пролились Его слезы.

Цюань почувствовал на плече чью-то руку, и внутри у него все похолодело. Он повернулся и увидел У Лэ, который ходил на собрания всего полтора месяца. Цюань его не знал. Он нервно улыбнулся ему, в то время как Лэ скрюченными пальцами, покрытыми седыми волосами, передал ему потрепанный сборник гимнов из такой тонкой бумаги, что песни можно было читать сквозь две страницы. Церковь запела — слишком громко, подумал Цюань:

— Иисус, мы вечно славим Твое имя...

Неужели это тот день...

Прадедушка Цюаня был казнен, будучи молодым пастором. Дедушка Цюаня, Ли Вэнь, присутствовал на казни. Яркие сцены этой казни преследовали Цюаня всю жизнь. Сын Вэня, Ли Тун, был отцом Цюаня, и тоже был пастором. Он был приговорен к тюремному заключению во время Культурной революции. Однажды после побоев он больше не смог встать. Улыбающаяся мать Цюаня стала плачущей вдовой, а застенчивый книголюб Цюань стал объектом жестоких насмешек.

Голос пастора вернул его к действительности,

У сестры У Ся обнаружили туберкулез. Брат Ван Ань лежит в больнице. Они не знают, что с ним. У Чжоу Цзиня много болячек и болезней, — сказал он о себе. — Я знаю, что со мной. Я просто старый.

Все засмеялись.

— Некоторые люди страдают не от болезней и не из-за возраста, — сказал Чжоу Цзинь, — но от преследований. Иисус сказал, что Его ненавидят за то, Кто Он есть, и потому Его слуг тоже будут ненавидеть. Он сказал: «Если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода».

После получасовой молитвы морщинистый Чжоу Цзинь сел на старый плетеный стул и, склонившись вперед, стал медленно читать стихи. Тени от мерцающей свечи падали ему на древний лоб. Он произносил каждое слово с мягким упрямством долгого послушания.

— «Кто Мне служит, Мне да последует... И кто Мне служит, того почтит Отец Мой».

Цюань не мог смотреть на Чжоу Цзиня, не вспоминая при этом отца. Старик поднял руки, обнажив красные жесткие запястья. Это зрелище поразило Цюаня. Учителя и ученики в коммунистической школе насмехались над ним, потому что вера отца сделала его «врагом народа». Отца Цюаня называли контрреволюционером, в противоположность героическим «революционерам», которые хранили преданность социальному порядку Председателя Мао. Цюань отчетливо помнил плакаты, прикрепленные к их дверям. На одном было написано: «Сторонник иностранцев», а на другом — призыв «перевоспитать этих ядовитых змей!» Он ясно видел их перед своим внутренним взором, со всеми цветами и оттенками букв на плакатах.

В молодости Цюань пытался уйти от веры в Бога. Он никогда не хотел выделяться или быть в центре внимания. Он пытался принять идеалы партии. Он желал слиться с темнозеленой массой современного Китая. И теперь по сей день он не носит красных и желтых ярких тонов. Цюань даже вступил в молодежную Красную гвардию, чтобы компенсировать свой стыд из-за стойкого упрямства родителей, которые отказывались подчиниться требованиям нового Китая. Когда отцы других мальчиков брали их с собой на рыбалку, отец Цюаня сидел в тюрьме. Он много раз говорил сыну: «Однажды я повезу тебя к Великой Китайской стене». Но так и не повез. Он умер. Ли Цюань так и не отделался от обиды на отца за невыполненное обещание.

Цюань очень старался не быть христианином. Ему это удавалось, но до тех пор, пока он не поехал в Америку учиться. Однажды в большой комнате в общежитии Бен Филдинг пригласил его на христианское собрание в студенческом городке Гарварда. Все его вопросы, сомнения и сопротивление отступили перед лицом истины. Вера его отца и матери впервые стала его собственной верой — там, в чужой стране, где он учился на преподавателя колледжа. И хотя они с Беном уже давно не общались, Цюань часто вспоминал о нем и каждый день за него молился.

— Господь Иисус говорит: «Никто, возложивший руку свою на плуг и озирающийся назад, не благонадежен для Царствия Божьего».

В это время, в половину четвертого утра, на улице по-прежнему было темно. Занавеси были задернуты. Цюань дернул себя за мочку уха и потрогал грубый, паукообразный шрам на шее размером более пяти дюймов. Собрание должно закончиться до рассвета, до пробуждения любопытных глаз.

Старый Чжоу Цзинь начал петь гимн, который Цюань слышал раньше и с детства неохотно пел его множество раз: «Однажды я умру для Господа».

Неужели это тот день?

Когда церковь пела, Чжоу Цзинь снова поднял руки. Ли Цюань помнил все шрамы на спине и руках отца — шрамы, по которым он водил пальцами, пока отца не забрали в тюрьму последний раз. Его отцу теперь было бы столько же лет, сколько Чжоу Цзиню, если бы...

Bie dong!

Ли Цюань застыл, услышав приказ не двигаться. Голос позади него звенел властью Гун Ань Цзу, Министерства общественной безопасности.

Цюань левой рукой обнял Шэня, притянув его и Минь ближе к себе.

Кинув на них быстрый взгляд, Цюань сказал им обоим: «Смотрите в пол. Молчите». Цюань давно выучился этому, еще прячась под юбку матери в домашней церкви. Чуть скосив глаза в сторону и прикрыв веки, он увидел слева двоих в зеленой униформе. Справа было еще двое.

— Не двигаться, — повторил сзади хриплый баритон.

Справа перед Цюанем стоял молодой полицейский, держа в руках пистолет. Цюань видел пистолеты вблизи. Им размахивали у него перед носом, а однажды ударили по голове. Так сказал Мао — правительство будет действовать силой оружия.

Вдруг в правый локоть Цюаня ткнулось тяжелое дуло штурмовой винтовки типа 54, китайской версии русского автомата АК-47. Не только китайская политика, направленная против иностранцев, но даже оружие привозилось из-за границы. Однако полицейские редко носили оружие, по крайней мере, такое.

Голова Цюаня оставалась опущенной вниз, но он сделал попытку поднять глаза, чтобы увидеть капитана, стоявшего в метре от него. У этого человека была тонкая талия и широкие плечи, и потому Цюаню показалось, что он похож на гигантскую осу. Человек смотрел на двадцать четыре верующих, сузив глаза, словно холодно оценивая присутствующих. Над его правой бровью нависал шрам размером более трех дюймов, еще более грубый, чем у Цюаня. Цюань не узнал его — слишком много полицейских завелось ныне. Кроме того, он никогда не вглядывался в полицейских из страха, что они им заинтересуются.

Капитан был одет с иголочки в свою зеленую униформу, с черным, аккуратно завязанным галстуком, тщательно отутюженными брюками и фуражкой, точно и прямо сидевшей на голове. Единственным недостатком был чуть покривившийся погон на плече. Этот небольшой недостаток успокоил Цюаня, напомнив ему, что правительственная машина тоже несовершенна.

Человек со шрамом над бровью поднял руку с пальцами, указывающими на него самого, словно серые клешни. Он схватил Чжоу Цзиня за плечо, затем толкнул его к Цюаню. Он стоял перед притихшим собранием. Его прикрытые дымчатыми очками глаза осматривали комнату.

— Это нелегальное собрание!

Его акцент напомнил Цюаню жителей за горами.

— Ваше собрание не зарегистрировано в Отделе по делам религий, — сказал офицер тайной полиции оскорбленным голосом. — Вы не являетесь членами Триединого Патриотического движения протестантских церквей!

Сузив глаза, капитан скривил рот.

— Вы встречаетесь по ночам, словно преступники.

Он прошелся по передней части комнаты, как будто утверждая свое господство над ними. Его поступь была высокомерной и уверенной, каждое движение выверенным и стремящимся напугать. Он расхаживал так, словно наступал на шеи тысяч крестьян и наслаждался каждым шагом. Он разыгрывал мастерское представление.

— Вы распространяете нелегальную иностранную пропаганду.

Драматическим жестом он помахал перед ними небольшим коричневым предметом, крепко зажатым между пальцами. И хотя никаких пометок на предмете не было, Цюань догадался, что в плоской коробочке лежит компакт-диск. Это был фильм об Иисусе. В прошлом месяце Цюань и Минь пригласили в свой маленький домик восемнадцать соседей, чтобы посмотреть его.

— Иисус говорит по-мандарински, — говорили изумленные соседи.

Пятеро из соседей стали христианами. Трое из них сегодня ночью тоже были здесь. Цюань видел их сзади. Это он втянул их в беду. Ему хотелось оглянуться, чтобы посмотреть на них, но он не осмелился.

— Вы безнравственные поклонники дьявола, и вы не лучше секты Фалуньгун, — сказал человек со шрамом. — Вы думаете, вы стоите над законом? Если вам хочется поклоняться чужим богам, существует зарегистрированная церковь!

Ближайшая зарегистрированная церковь находилась в четырнадцати километрах отсюда. Всего одна церковь на город с населением в полмиллиона человек. У семьи Ли имелись только велосипеды. Но даже если бы они могли туда добраться, в церкви всегда находилось множество доносчиков, людей, которые за всеми шпионили и доносили обо всем. Труд шпионов и доносчиков хорошо оплачивался. Такие люди были даже в некоторых домашних церквах.

— Преступники!

Цюань молча смотрел на свои изношенные туфли двадцатилетней давности. Его мысли снова вернулись к тому, кто подарил ему эти туфли, и к последней встрече с ним. Бен Филдинг был его товарищем по общежитию. Однажды Бен услышал, что кто-то из китайских студентов назвал его «Дабизи». Бену понравилась эта кличка, и он настоял, чтобы Цюань называл его именно так. Но Цюань был слишком вежливым человеком, чтобы объяснить значение этой клички — «Большой Нос», сленговое прозвище всех иностранцев. Когда Бен все же узнал об этом, он долго смеялся и сказал Цюаню, что желает получить эту кличку в качестве своего постоянного прозвища. Так Бен стал Дабизи, а сам он всегда называл Цюаня Профессором. Цюань молился за Бена, разглядывая свои туфли. Они обещали молиться друг за друга каждый день. Он надеялся, что в данный момент Бен тоже молится за него.

Человек со шрамом размахивал своим пистолетом.

— Мы должны прекратить всю противозаконную деятельность, чтобы гарантировать социальную стабильность.

Пухлое личико Шэня сморщилось. Суровый капитан посмотрел вниз на мальчика. Верхняя губа Шэня задрожала. Он стал плакать. Цюань посмотрел на Шэня, молча успокаивая его.

Нам не нужно было возвращаться в Китай. Я был лучшим студентом в своей группе. Мне предложили остаться в Гарварде в качестве преподавателя. Мы могли эмигрировать. Минь тоже могла стать гражданкой США вместе со мной. Зачем я сюда вернулся? Зачем я рисковал будущим Минь? И теперь... мой сын. Какой отец подвергает опасности своего сына?

Сомнения полностью завладели Ли Цюанем, как это часто бывало.

— Нелегальные церкви — враги государства. Мы должны уничтожить младенца, пока он еще в колыбели. Вы не заслуживаете жизни!

Гигантская оса указала пальцем на Ли Шэня, который затрясся под его взглядом.

Медленно Минь сняла с себя шелковый шарф цвета алой крови и нежно прикрыла дрожащие губы сына. Цюань взглянул вниз в глаза своего единственного сына, умоляя его замолчать, молча давая ему обещания и зная, что не сдержит их.

Защити моего сына, Иисус, Пожалуйста.

— Незаконно учить религии детей младше восемнадцати лет! Как вы смеете нарушать закон? — Он поднял руку и оставил ее поднятой в воздухе в полуметре от лица Ли Цюаня.

Отец стиснул челюсти, приготовившись к удару, благодарный за то, что удар примет он, а не его единственный сын.

В понедельник, семнадцатого сентября, Бен Филдинг сидел в своей шикарной квартире, выходящей окнами на реку Вилламетт, и наслаждался дух захватывающими пейзажами горы Маунт Худ. Солнце только что поднялось над горизонтом, и гора выглядела как мороженое с клубникой. Он только что видел, как Венера, утренняя звезда, уступила свою славу более великому светилу.

Бен потягивал очень крепкий кофе «Старбакс», пытаясь отогнать от себя мысли о Ли Цюане, преследовавшие его все выходные. И даже теперь он никак не мог отвлечься от этих мыслей.

Бен взглянул вниз на отпечатанную копию своих карьерных целей. Утром каждого понедельника, с тех пор как шесть лет назад во время семинара менеджеров в Сиэтле он поставил их перед собой, он постоянно с ними сверялся. Это произошло сразу после того, как его назвали самым молодым вице-президентом в «Getz International», компании по производству полупроводников и микрочипов, которая штурмом взяла азиатский рынок. Выступавший на семинаре бизнес-тренер рекомендовал им перед началом каждой рабочей недели вслух повторять свои цели и визуализировать их. Бен так и делал каждый понедельник с такой же верностью, с какой верующие каждое воскресенье ходят в церковь.

Он прочитал свои цели вслух:

1. Встроить присутствие «Гетца» в деловую инфраструктуру

Китая, создав сильные партнерские связи, которые помогут взойти «Getz International» на вершину.

Пока все так и шло.

2. К сорока восьми годам стать президентом «Getz International».

До этого возраста оставалось три года, и в этот срок Мартин Гетц уйдет в отставку. К счастью, у Мартина не было детей, и потому не было наследника, который смог бы встать во главе этого бизнеса. В компании все знали, что Бен на большой скорости приближается к позиции главы компании. И если он по-прежнему останется непоколебимым, если он не примет никаких противоречивых или катастрофических решений, то в свое время он обязательно усядется в это большое кресло.

3. Аккумулировать достаточно средств, чтобы иметь возможность поехать куда хочу и делать что хочу.

Учитывая его заработок, фондовый опцион и пенсионный фонд, Бен уже сегодня стоил несколько миллионов. Он перестал считать свои деньги. Однако внутри себя он ощущал легкую боль. У него не было времени, чтобы насладиться собранными богатствами. Что он будет с ними делать? Он не знал. Но обязательно хотел это выяснить.

В его памяти всплыло непрошеное лицо. Пол Фоули тоже был на том семинаре. У него были подобные цели — правда, пожалуй, скромнее. Он хотел быть следующим вице-президентом «Гетца», правой рукой Бена Филдинга. Они считались партнерами по теннису в парной игре в Мак-клубе. И были непобедимыми. Бен всегда был уверен, что их цели достижимы. Но всего три года назад Пол, тогда уже облысевший и ослабленный после рака и химиотерапии, уволился из компании, а через два месяца после этого умер.

Все еще держа листок с целями в руке, Бен пошел в ванную и проглотил свои анти-холестериновые таблетки и лекарства против повышенного давления.

Цели на бумаге были слегка откорректированы по сравнению с изначальными, которые гласили: «Инвестируй мудро. Собери достаточно богатства, чтобы мы могли поехать куда хотим и делать что хотим». Это «мы» относилось к нему и Пэм. Но год назад он заменил «мы» на «я» и напечатал новый листок. Осуществление первых двух целей привело к необходимости внести небольшие изменения в третью цель. Изменилось всего несколько букв, всего лишь перемена местоимений — с местоимения первого лица множественного числа на первое лицо единственного числа. Развод.

На листке также не было имен Мелиссы и Ким. В его визуализацию они не входили. Что он мог визуализировать — своих детей, обнимающих его и говорящих: «Мы гордимся тобой, папа»? Будь реалистом, Бен. Слащавость и сентиментальность. Жизнь совсем не такая. Кроме того, слишком поздно. Он не участвовал в жизни девочек, и Пэм постоянно говорила об этом. Кимми всегда была дружелюбна с ним, но он был уверен, что она помнит, как он пропустил ее выпускной после окончания восьмого класса ради того, чтобы поиграть в гольф с клиентами. А Мелисса? Он дал ей все, включая классный «Мустанг» на шестнадцать лет. Но почему-то она его чуждалась. Пэм пыталась объяснить ему это, но Бен так и не понял. И не был уверен, что хочет понять.

Бен снова взглянул на листок, затем бросил его на кофейный столик. Он вылил теплый кофе в раковину, заметив, что на Маунт Худ надвигается черная туча. Аккуратно завязав галстук, он спустился к своему красному «Ягуару», стремясь быстрее вернуться в свой реальный мир — а может, убежать от него.

В 7:15 Бен уже сидел за столом, восторгаясь поразительной панорамой Великой Китайской стены, красовавшейся против его книжных шкафов из красного дерева. Он просмотрел бумаги, затем просмотрел электронную почту, но его внимание ничто не привлекло. Он поставил Моцарта, затем стал мерить шагами комнату. Наконец он сдался на милость мыслям, которые навязчиво преследовали его после неожиданного предложения Мартина в пятницу. Мыслям о его старом товарище по общежитию.

Цюань мечтал работать преподавателем в университете и писать книги. Никто не сомневался, что мечты Ли Цюаня, блестящего студента и рассудительного автора, сбудутся. Бен называл его не просто Профессором, но и Маленьким Кузнечиком, героем телевизионной программы про кун-фу.

Они встретились как два новичка-первокурсника, которые никого не знали в Гарварде. Все началось, как неприятное несоответствие — мягкий, вежливый, застенчивый китаец и громогласный, дерзкий, пробивной американец. Бен бросал футбольные мячи из окна, а Цюань выращивал на подоконнике зелень. Бен был любителем острого лука и молочных коктейлей, а Цюань любил бамбуковые побеги и заварной зеленый чай. Они никак не смотрелись парой, предусмотренной на небесах.

В течение первого семестра они почти не разговаривали до одного вечера накануне Рождества. Цюаню было одиноко. Он рассказал Бену свою историю. Отец Цюаня умер, затем погибла его мать во время землетрясения, разрушившего их дом недалеко от Шанхая. В город приехали представители благотворительных организаций, иностранцы, которые в иных случаях в Китай не допускались. Один из них заинтересовался Цюанем. Когда он узнал, что Цюань мечтает учиться в Америке, он сказал, что поможет найти деньги и разрешение на въезд. Потом Цюань получил приглашение в Гарвард. Но ведь он даже не писал заявления. Бланк заявления был вложен в письмо. В те дни в Америку из Китая могли приехать только привилегированные члены общества. Все говорили, что он не сможет получить паспорт. Но каким-то образом он его получил.

Поскольку обучение и проживание оплачивались из благотворительных денег, Цюань зарабатывал на жизнь работой в «Burger Magic». Позже он узнал, что работать со студенческой визой было незаконно. Но ему нужны были деньги, и каким-то образом у него все получалось. Он работал день и ночь, учился на отлично и совершенствовал свой и без того отличный английский. Вместе с Беном они учили испанский, но, как всегда, у Цюаня получалось лучше. Бен улыбнулся, вспомнив, как китаец частенько говорил: «No problema». Это был американизированный испанский, и эта фраза стала его коронной.

Бен постоянно говорил себе, что найдет другого соседа по комнате, но после того вечернего разговора он перестал искать Цюаню замену. Ко времени их выпуска — выпуска Цюаня с отличием — они были большими друзьями. И хотя в Кембридже, штат Массачусетс, китайскую еду в те дни было трудно найти, они обнаружили маленький подвальчик, «Двойной Дракон», в котором, как говорил Цюань, кормят почти настоящей китайской едой. Бен влюбился в китайскую кухню, и с тех пор его вкусы не изменились. Цюань научил Бена ловить рыбу. Бен научил Цюаня играть в теннис. Они повсюду вместе ездили на велосипедах.

И пока Бен учился по магистерской программе, Цюань оставался в Америке, чтобы пройти продвинутую образовательную программу и получить степень, позволяющую ему преподавать на факультете истории. К тому времени они жили в квартире вне студенческого городка. Вскоре после того, как Цюань защитил свою докторскую диссертацию, академический вице-президент пригласил его на обед и предложил ему штатную должность профессора в колледже. Тем временем из Пекина и Шанхая шли письма с предложениями престижных преподавательских должностей. Цюань не мог сразу принять решение и молитвенно думал в течение двух месяцев. Бен был уверен, что он останется в США. Почему бы и нет?

Наконец однажды вечером Цюань сказал Бену:

— Я должен вернуться в Китай.

— Зачем? Ты всегда говорил, что в Америку тебя привел Бог. Он спас тебя во время землетрясения, совершил чудо с Гарвардом, разве нет? Ты получил великолепную возможность для работы. У тебя уже есть сосед по комнате и подвальчик «Двойной Дракон» вниз по улице. Почему ты хочешь уехать?

— Бог привел меня сюда на время, чтобы обучить и наделить меня полномочиями. Он дал мне платформу, которую я могу забрать с собой в свою страну, потому что я больше нужен там.

— Но ты же говорил, что там не любят христиан и смотрят на них как на чужеземную дьявольщину.

— Я впервые уверовал в Америке, но я родом из многих поколений китайских христиан. Бог будет идти впереди меня при моем возвращении в Китай. Я доверяюсь Ему. Он даст мне возможность учить. Моя родина — Китай, а не Америка.

Бену было больно видеть, как Цюань уезжает. Он был уверен, что если бы он остался, их дружба продолжалась. Но после отъезда Цюаня в Китай они переписывались несколько лет, а потом Бен, тогда еще молодой бизнесмен, перестал писать. Со временем перестал писать и Цюань. Каждый раз, когда Бен приезжал в Китай, а за последние двенадцать лет он посещал эту страну двадцать с лишним раз, он говорил себе, что нужно найти своего старого товарища. Но так и не собрался. Теперь уже прошло двадцать два года с тех пор, как он видел глупую ухмылку на лице своего друга, когда просил его спеть вместе с ним гимн Гарварда.

Бену мешала восстановить контакты с прежним другом та же причина, по которой он перестал писать ему. Просто его жизнь потекла по другому руслу. Его вера и ценности изменились.

— Бог усмотрит, — в этом был весь Цюань. Упрощенный подход. — Китай — моя родина, и все, что со мной будет, отлично.

Бен не сомневался, что Цюань сумел осуществить свою мечту, и теперь преподает в университете, пишет книги, обзавелся семьей и наслаждается процветающей китайской экономикой. Но жизнь Бена приняла другой курс. Бизнес и финансы пошли в гору. Раньше все было по-другому... включая Пэм, Мелиссу и Ким.

Что касается того, что «Бог усмотрит», — что ж, где был Бог, когда его мать умирала от рака? И где был Бог, когда его сын, Джейсон?..

Нужно остановиться. Он не должен об этом думать. Через пять минут у него назначена встреча с Дагом.

Ну и ну! 7:25 утра в понедельник, а я уже думаю о том, как получить кайф с китайской крепкой водочкой «Маотай!»³

Человек со шрамом держал руку в воздухе, словно намереваясь ударить съежившегося Ли Цюаня. Затем он медленно опустил руку. Его холодные глаза пристально смотрели на Цюаня, словно пытаясь проникнуть в глубину его существа в поиске чего-то, спрятанного внутри. Затем человек со шрамом опустился на колени перед маленьким Шэнем.

Цюань молился. При политике «одна семья — один ребенок», Шэнь был их единственным будущим. После родов, потребовавших кесарева сечения, врач стерилизовал Минь, не спросив ее согласия. Это было еще не так плохо по сравнению с тем, через что пришлось пройти семье Чжан, которые сидели позади них. Им сделали насильственный аборт со вторым ребенком.

— Промываете мозги детям! Позор вам — предатели Республики!

Это орудие, — устыжение, — было таким же знакомым, как старые туфли, и таким же болезненным, как туфли на три размера меньше. Когда его отца арестовали, учитель в школе сделал из бумаги и шнурков плакат, который повесил Цюаню на шею. На плакате было написано: «Ли Тун — преступник». Тогда Цюань горько плакал и не мог остановиться. Даже теперь он почувствовал прежнее ощущение унижения.

— Китай построен на костях трудящихся граждан, — сказал человек со шрамом, — верных высшей социальной системе.

Как всегда, пропаганда была семенем, рассыпаемым по земле и взращиваемым стыдом. Произносимые с напыщенной серьезностью слова были чистой формалистикой. Цюань мог повторить их во сне. Иногда он так и делал.

Развязной походкой офицер сделал три шага в сторону, а затем внезапно повернулся.

— Вы очень плохие люди!

В Америке Цюань думал, что подобные выражения звучат по-детски. Но в Китае такие слова постоянно произносились для того, чтобы вернуть стадо в свои ряды. И хотя Цюань понимал, что этого делать нельзя, его уши горели со стыда. Может быть, его отец чувствовал себя так же, когда ему на голову надели высокий бумажный колпак со словами «Предатель, шпион и капиталист».

Рот Шэня открылся, непропорционально большой для его лица. Цюаню так хотелось защитить сына, если не от оружия партии, так хоть от ее слов.

— Последователи Иисуса — предатели. Смотреть на вас тошно. — Глаза человека со шрамом были холодными, как две льдинки. Он напомнил Цюаню человека по имени Тай Хун, заместителя начальника полиции. Тот был таким же крепко сбитым, с такими же холодными глазами, и так же страстно преследовал христиан. Цюань коснулся грубого шрама на шее, потом сообразил, что делает, и медленно опустил руку.

Его отец учил Цюаня в таких ситуациях уходить в себя, ибо там люди всегда свободны. Там ты можешь спокойно противиться обвинениям, рассуждать против перевоспитания.

Когда Цюаню было четырнадцать, один коммунистический чиновник повел его в тюрьму к отцу, и там Цюаня заставили читать вслух прошение, якобы написанное семьей, но на самом деле сфабрикованное коммунистами, с исповеданием его преступлений. Эти воспоминания тяжким грузом давили на плечи Цюаня. Он всегда хотел попросить у отца прощения за то, что стыдился его. Он понимал, что это отец должен стыдиться Цюаня.

Один из молодых офицеров, лейтенант с гладким лицом и едва заметными розовыми веснушками, явно нервничая, подошел к капитану. Они пошептались и, как показалось Цюаню, о чем-то спорили. Глубокий и чуть вибрирующий голос молодого лейтенанта о чем-то просил старшего офицера. Цюань стал молиться за этого молодого человека. Атеизм создавал огромный вакуум в жизни человека. Сердца людей становились пустыми, и они пытались заполнить эту пустоту чем-то великим и глубоким. Иисус учил Цюаня молиться за своих врагов.

У Лэ, недавний новообращенный, сидевший за Цюанем, что-то прошептал своей жене.

— Молчать! — закричал человек со шрамом, на минуту притянув к себе взгляд Цюаня. «Интересно, какие мысли роятся у него за дымкой, прикрывающей глаза», — подумал Цюань и услышал рыдания жены Лока.

В этот момент капитан заговорил снова:

— Более пятидесяти лет мы сражались против западного империализма. Мы вырвались вперед, и выступили против наших врагов, и преобразили лицо Китая.

Лицо, да. Но за этим лицом было кое-что еще. Мао уничтожил бессчетные миллионы людей, намного больше, чем уничтожил Гитлер, и даже больше, чем Сталин. В число этих жертв вошел также отец Цюаня, Ли Тун. Но не Мао изобрел страдания. Мысли об обезглавленном прадедушке напомнили Цюаню о череде мучеников в его роду.

Неужели и для него наступил тот день?

Он оглянулся на книгу, лежавшую на скамейке, драгоценный груз, который он привязал к велосипеду. Эту книгу своей рукой переписала его мама. Каждый день Цюань читал слова Господа, написанные рукой его матери. Ее несколько раз конфисковывали. Неужели сегодня я вижу ее в последний раз?

— Собираясь незаконным образом, вы становитесь виновными и должны быть взяты под стражу. Но вы заслуживаете худшей участи!

Пока капитан пыжился, Цюань вспомнил свое последнее посещение отца в тюрьме. Заключение было долгим, и Цюань наблюдал, как медленно угасает его отец. Со временем лицо, которое смотрело на него, полностью утратило свои прежние черты из-за постоянных побоев и шрамов и сильно опухло из-за инфекций. В начале девятилетнего заточения его лицо было сморщенным и жестким, как кожа армейского сапога. Со временем оно превратилось в меловую маску.

Но в этом обезображенном лице через щели в маске на сына смотрели прежние глаза отца. Каким-то образом в них читалась былая решимость и радость, подпитываемая из неземного источника. Цюаню не нравилось, когда отец так смотрел на него и говорил: «Твой день придет». Мать объясняла, что отец хотел его подбодрить. Но он не видел в этом никакого ободрения.

— Последователи Иисуса разглашают государственные тайны иностранным дьяволам!

Как ты думаешь, какие тайны мы знаем? И зачем, скажи на милость, нам нужно их разглашать?

Его отец называл полицейских, преследовавших христиан, «вшами на лысой голове». Они искали то, чего в природе не было. По сей день, когда он чувствовал промозглый и заплесневелый запах, он вспоминал посещение отца в тюрьме. Ему так хотелось тогда обнять отца, но власти не позволили. «К заключенным прикасаться нельзя!»

У него не было фотографий отца. Они сгорели вместе с домом после того, как во время землетрясения упал фонарь. Он пытался вспомнить лицо отца за обеденным столом, еще до ареста, но не мог. Он видел только маску изувеченного и измученного человека. Отца Цюаня не было дома почти все время, пока он учился. Но он всегда хотел, чтобы отец им гордился, а не стыдился его. Он так хотел услышать, как отец говорит ему: «Молодец, сынок».

Дата добавления: 2015-07-11