Апогей самодержавия. Николай I

Николай I. Укрепление власти самодержца и усиление централизации государственного управления. — Политика в отношении Царства Польского и Великого княжества Финляндского. Польское восстание.

К вечеру 14 декабря 1825 г. восстание, в котором участвовало несколько гвардейских частей, было подавлено. Однако напряженная обстановка в Петербурге сохранялась. В ночь с 14-го на 15-е и утром 15 декабря на улицах Петербурга продолжали располагаться верные правительству войска, а их начальники пребывали в тревожном ожидании.

В Зимнем дворце Николай I и его ближайшее окружение лихорадочно решали, как истолковать восстание 14 декабря. В ночь на15 декабря граф Д. Н. Блудов по распоряжению Николая 1 «поспешно, тут же, не выходя из его (Николая I. – Авт.) кабинета»¹, составил текст официальной версии событий 14 декабря. На следующий день его напечатали в «Прибавлениях к Санкт-Петербургским ведомостям». «Печальное происшествие», омрачившее «вожделенный день», было представлено как дело рук нескольких «безумцев», которые «не нашли себе других пособников, кроме немногих пьяных солдат и немногих же людей из черни, тоже пьяных»². В тот же день К. В. Нессельроде известил иностранных дипломатов, что приглашает их 16 декабря, чтобы познакомить с составленным императором «описанием вчерашних событий» до того, как оно будет опубликовано. Впрочем, иностранные дипломаты очень быстро оценили серьезность и действительную картину восстания 14 декабря³. Вскоре и Николай 1 счел более целесообразным признать наличие политических целей у руководителей восстания, что и было им сделано в Манифесте 19 декабря, в речи, обращенной к иностранным дипломатам, приглашенным на частную аудиенцию в Зимний дворец 20 декабря, в беседах с иностранными послами. На этот раз Николай 1 представил восстание 14 декабря как часть заговора, угрожавшего всей Европе, а в России возникшего под влиянием идей, пришедших из-за границы. Обращаясь к иностранным послам, он сказал: «Революционный дух, внесенный в Россию горстью людей, заразившихся в чужих краях новыми теориями, пустил несколько ложных ростков и внушил нескольким злодеям и безумцам мечту о возможности революции, для которой, благодаря Богу, в России нет данных. Вы можете уверить ваши правительства, что эта дерзкая попытка не будет иметь никаких последствий»⁴. Как видим, Николай I заговорил о том, что «злодеи» имели «мечту о возможности революции». Одновременно он давал понять, что, подавив восстание на

Сенатской площади, спас от революционной опасности всю Европу. Тем самым российский царь старался и успокоить серьезно озабоченные правительства европейских стран, и одновременно продемонстрировать твердость собственного положения⁵.

Император, вынужденный признать перед лицом иностранных дипломатов, что восстание 14 декабря ‑ не стихийный бунт, должен был и сам осознать этот факт. Н. К. Шильдер писал: «Рассказывают, что император Николай под впечатлением первых допросов, сделанных в его присутствии арестованным декабристам, обратился к великому князю Михаилу Павловичу со словами: "Революция на пороге России, но, клянусь, она не проникнет в нее, пока во мне сохранится дыхание жизни, пока, Божиею милостью, я буду императором!"»⁶. Личность и деятельность императора, который на всем протяжении своего тридцатилетнего царствования противостоял не только революционным, но и либеральным, даже умеренно либеральным идеям, превратил страну в «николаевскую Россию», привлекла внимание многих историков, в своих исследованиях отводивших место и внутренней политике Николая I ⁷. Независимо от своих политических симпатий и антипатий большинство из числа этих историков подчеркивало постоянное стремление Николая I усиливать систему самодержавной власти⁸.

Николай I мог мыслить себя лишь самодержцем, власть которого никем не ограничена. Он не желал терпеть возле себя кого-либо, кто мог походить на «великого визиря». Скорее всего поэтому, да еще из-за давней взаимной неприязни одним из первых, кто потерял свое прежнее положение, был А. А. Аракчеев, всесильный временщик в последние годы царствования Александра I. Через 6 дней после вступления Николая I на престол, 20 декабря 1825 г., Аракчеев был отстранен от «заведования общегосударственными делами», а 30 апреля1826 г., согласно официальной формулировке, «временно, до излечения болезни» уволен от управления корпусом военных поселений.

Отставка Аракчеева вызвала радость у его недоброжелателей, которых было немало, и вместе с тем свидетельствовала о том, что если новый император мог в первые дни своего царствования покончить со всемогущим, казалось бы, Аракчеевым, то и любой другой высший сановник может разделить его участь. Подчинить своей воле высших должностных лиц – это намерение было одним из главных у императора. В первые дни после 14 декабря его не оставляла мысль о том, что за спиной вышедших на Сенатскую площадь стоит кто-то из самых высокопоставленных лиц. 23 декабря 1825 г. Николай I писал в Варшаву брату Константину, что «все это восходит до Государственного совета, именно до Мордвинова». Весной 1826 г. в разговоре с Н. М. Карамзиным Николай I сказал, что «Сперанского не сегодня, так завтра, может быть, придется отправить в Петропавловскую крепость»⁹. Еще 12 декабря Николай I просил И. И. Дибича сообщать ему, что происходит на Кавказе, «особливо у Ермолова», и добавлял: «Я, виноват, ему менее всех верю»¹⁰. После 14 декабря подозрения Николая I в отношении Ермолова усилились¹¹.

Находились, конечно, люди, в которых Николай I был уверен. Например, А. X. Бенкендорф, вскоре после 14 декабря получивший

приказание вести допросы в Следственной комиссии. Но и с верными людьми дело обстояло непросто. Уж на что преданным показал себя 14 декабря А. Ф. Орлов. Его лейб-гвардии Конный полк первым присягнул царю и первым из верных ему полков пришел на Сенатскую площадь. Когда же Николай I решил назначить А. Ф. Орлова членом Следственной комиссии, препятствием стала причастность к деятельности тайных обществ его брата, Михаила Орлова. Вместо А. Ф. Орлова решено было назначить В. В. Левашова.

Следствие и суд над декабристами продемонстрировали не только жестокость императора, но во многом и пренебрежение к существующему законодательству¹². Главные принципы внутренней и внешней политики Николая I ‑ незыблемость самодержавия, обращение к авторитету православия как гарантии самодержавия, утверждение, что революционная зараза пришла из Западной Европы («Не в свойствах, не в нравах русских был сей умысел»), – были изложены еще в первых царских манифестах. В манифесте от 12 мая 1826 г. содержалось к тому же опровержение слухов о якобы дарованной вольности и об отмене податей как свидетельство приверженности Николая I к проведению консервативного курса во внутренней политике. В ходе подготовки и проведения следствия и суда по делу декабристов Николай 1 сумел, как он считал, не только нейтрализовать, но и использовать в своих целях высших сановников, подозревавшихся в связях с тайными обществами. М. М. Сперанского не заключили в Петропавловскую крепость. Наоборот, он был привлечен к участию в подготовке процесса по делу декабристов. Как член Верховного уголовного суда Сперанский проделал очень большую работу по оформлению делопроизводства, по регламентации программы заседаний суда, писал проекты распоряжений председателя суда. Особенно много сделал Сперанский, работая в разрядной комиссии. Он прочел все следственные дела, определил основные роды и виды «преступлений», разделил подсудимых на 11 разрядов¹³. Членом Верховного уголовного суда был назначен и Н. С. Мордвинов, также подозревавшийся в связях с тайным обществом. Как член суда он единственный позволил себе голосовать против применения смертной казни, высказывался за снижение степени вины осужденным¹⁴. Тем не менее в глазах общественности Мордвинов остался причастным к суду над декабристами. Приговор по делу декабристов был вынесен 11 июля 1826 г.13 июля состоялась казнь пяти декабристов, поставленных «вне разрядов». 14 июля отслужили «очистительный» молебен на Сенатской площади, а 19 июля – в Москве, в Кремле. Николай 1 торжественно обставил свою расправу над участниками декабристского движения. Вместе с тем, покончив с декабристами, он не мог не сознавать, что их критика существующих в России порядков во многом справедлива. В октябре 1826 г., вернувшись в Петербург из Москвы после коронационных торжеств, Николай 1 приказал передать А. Д. Боровкову, бывшему правителю дел следственного комитета, мнения, высказанные декабристами по поводу внутреннего состояния государства, с тем чтобы тот составил из них особую записку, Боровков подготовил свод мнений в систематическом порядке, «откинув только... повторения и пустословие», «но мысли даже в способе

изложения оставил... по возможности без перемены»¹⁵. Записка была представлена Николаю I 6(18) февраля 1827 г.¹⁶ Император оставил записку у себя, передал одну копию вел. кн. Константину Павловичу, а другую В. П. Кочубею. Кочубей говорил Боровкову: «Государь часто просматривает ваш любопытный свод и черпает из него много дельного; да и я часто к нему прибегаю. Вы хорошо и ясно изложили рассеянные идеи, кажется, добавили и свои сведения». «Мне приятно было, ‑ писал Боровков в своих записках, слышать лестный отзыв умного государственного мужа о моей работе, но еще приятнее было видеть ее проявления в разных постановлениях и улучшениях, выходящих с того времени»¹⁷.

У Николая I даже мысли не возникло о том, что именно декабристов можно простить и оставить кого-то из них на службе. Загнанные на каторгу и в ссылку, они лишились возможности хоть как-то использовать свои знания и силы на пользу России. Недоверие к лучшей части дворянства, осмелившейся открыто выступить против самодержавия и крепостничества, проявляемое Николаем I на всем протяжении царствования, имело следствием то, что не только декабристы, но и все, кто смел высказывать свои суждения о несовершенстве государственного и общественного строя России, оказывались для власти неугодными.

В своей книге «Старый порядок и революция» Алексис де Токвиль писал: «Навсегда останется заслуживающим сожаления то обстоятельство, что вместо того, чтобы подчинить дворянство господству законов, совершенно уничтожили его и вырвали с корнем. Этот акт лишил нацию одного из необходимых элементов ее существа и нанес свободе такую рану, которая никогда не заживет. Класс, столько веков шедший во главе общества, в этом продолжительном обладании неоспоримым величием приобрел известную гордость души, естественную уверенность в своих силах и привычку быть предметом всеобщего внимания ‑ привычку, делавшую его точкой наибольшего сопротивления в общественном организме. Дворянство не только в своей среде воспитывает мужественные нравы, но своим примером усиливает их также в других классах. Его уничтожение обессиливает всех, не исключая и его врагов». Далее Токвиль замечал, что «исчезнувшее дворянство никогда не возродится. Оно может возвратить себе титулы и земли, но не души своих предков»¹⁸. А. Токвиль идеализировал безвозвратно канувшее в Лету французское дворянство и преувеличивал влияние последствий его гибели на судьбу нации. Вместе с тем, внимательно изучив достоинства, которые А. Токвиль приписывал идеальному в его понимании дворянству, можно, пожалуй, заметить, что они были присущи и наиболее либерально настроенной части русского образованного дворянства, нашедшей в себе силы в первой четверти XIX в. подняться выше узкосо-словных интересов и решиться на вооруженное выступление во имя интересов общенациональных. Вспоминая судьбу первых русских революционеров, можно сказать, что слова Токвиля во многом применимы к русской действительности XIX в. В самом деле, однородная по своему составу, тесно спаянная между собой родственными и служебными связями, литературными и культурными интересами, лучшая

часть русского дворянства оказалась устраненной с арены политической борьбы. За этими людьми останется великая историческая заслуга – зажженный ими огонь революционной традиции.

Историк В. Я. Богучарский, многие годы изучавший революционное движение в России в XIX в., хорошо знавший и тонко чувствовавший эту эпоху, писал: «События 14 декабря 1825 года смели с исторической сцены самые интеллигентные силы России, и наступили иные времена»¹⁹.

Николай I не слишком ценил людей инициативных, способных отстаивать свое мнение. Он отдавал предпочтение послушным исполнителям.

Поставив своей задачей всемерно способствовать усилению самодержавия, Николай I с первых дней своего царствования старался распространить власть императора на возможно более широкую сферу государственного управления. Для достижения этой цели осуществляется реорганизация высших государственных учреждений. Повышается роль императорской главной квартиры: генерал-адъютанты и флигель-адъютанты, по замыслу Николая I, должны были выполнять функции контролеров, компетентных во всех областях жизни России.

Принципиально менялось значение С. Е. И. В. канцелярии. В соответствии с указом 31 января 1826 г. реформировалась ее структура, усматривалось наличие в ней нескольких отделений, которые по существу представляли собой самостоятельные учреждения. Уточненные и дополненные функции прежней С. Е. И. В. канцелярии передавались 1 отделению. Почти все ведомства (исключение было сделано только для военного и морского), управляющий делами Комитета министров и обер-прокурор Синода, согласно повелению Николая I от 10 мая 1826 г., должны были ежедневно по утрам доставлять туда краткие сведения о своей деятельности, а также представлять дела рассмотрения самим императором. На II отделение С. Е. И. В. канцелярии была возложена законодательная деятельность, это было продиктовано стремлением Николая I держать под собственным контролем все, что касалось законотворчества. На долю II отделения вскоре выпала обязанность составить и издать «Полное собрание законов» и «Свод законов». В дальнейшем предполагалось, на этом особенно настаивал М. М. Сперанский, переработать и систематизировать собранный материал и на его основе создать новое «Уложение». Отделению, помимо занятий всеми видами законодательной деятельности вменялось в обязанность «в порядке верховного управления» разрешать те или иные отступления от законов или вносить изменения в законы. Во II отделение следовало направлять все просьбы такого рода. Николай I давал этим понять, что именно самодержец осуществляет законотворчество и контролирует исполнение законов. Особую роль суждено было сыграть учреждению, получившему название III отделения С. Е. И. В. канцелярии и призванному возглавить политическую полицию в России. Идея создания такого учреждения содержалась в проекте, который под заглавием «Об устройстве высшей полиции» представил Николаю I А. X. Бенкендорф еще в январе 1826 г. А. X. Бенкендорфу в начале царствования Николая I было чуть больше сорока. С молодых лет он находился на военной

службе, участвовал во многих войнах. С 1820 г. был начальником штаба гвардейского корпуса, с 1821 г. ‑ начальником 1-й кирасирской дивизии. В мае 1821 г. передал Александру I донос М. К. Грибовского о деятельности Союза Благоденствия. Во время следствия в январе 1826 г. А. X. Бенкендорф составил и подал Николаю I проект «Об устройстве высшей полиции»²⁰. В записке шла речь о том, что нужно создать новую политическую полицию, построенную по принципу «строгой централизации» и охватывающую «все пункты империи». По мысли автора проекта, новая политическая полиция должна иметь распорядительный орган в центре (Министерство полиции) и исполнительные органы (жандармские офицеры и жандармские части) на местах. Жандармские службы и их личный состав предлагалось свести в корпус жандармов во главе с министром полиции – инспектором корпуса. Предусматривалось и создание специальной секретной агентуры, насаждение системы доносительства и других мер вроде рекомендации почтмейстерам заниматься перлюстрацией писем²¹. 12 апреля 1826 г. Николай I передал проект Бенкендорфа генерал-адъютантам И. И. Дибичу и П. А. Толстому.

Николай I решил придать политической полиции статус не министерства, а нового отделения С. Е. И. В. канцелярии. 25 июня 1826 г. последовало назначение А. X. Бенкендорфа шефом жандармов и командующим Императорской главной квартирой, а 3 июля ‑ указ об учреждении III отделения С. Е. И. В. канцелярии во главе с А. X. Бенкендорфом, который становится одним из наиболее влиятельных высших сановников империи²². Практически основу III отделения составила бывшая Особенная канцелярия Министерства внутренних дел, из которой сюда были переведены 18 чиновников во главе с М. Я. Фоком. При Бенкендорфе как главном начальнике Фок занял должность начальника его канцелярии. Ведению III отделения подлежали: 1) «все распоряжения и известия по всем вообще случаям высшей полиции»; 2) сбор сведений о сектантах и раскольниках; 3) дела о фальшивомонетчиках и подделке документов; 4) контроль за лицами, состоящими под надзором полиции;5) «высылка и размещение людей, подозреваемых и вредных»; 6) места заключения, в которых содержатся государственные преступники; 7) «все постановления и распоряжения об иностранцах»; 8) ведение ведомостей «о всех без исключения происшествиях»; 9) «статистические сведения, до полиции относящиеся»²³. В указе 3 июля подчеркивалось, что все документы, направляемые в III отделение, следует адресовать на имя императора с уточнением: «По III отделению». Эта на первый взгляд формальная деталь служила еще одним напоминанием о том, что III отделение находится в непосредственном ведении императора и действует от его имени.

5 июля 1826 г. на заседании совета Министерства внутренних дел было принято решение передать в III отделение секретные политические тюрьмы. Министерству вменялось в обязанность сообщать в III отделение статистические сведения. Всем губернаторам предписывалось сноситься с III отделением по делам, входящим в его компетенцию. 14 июля 1826 г. Бенкендорфом была составлена записка о создании в III отделении 4 экспедиций. Наиболее важной была первая)

экспедиция, на которую возлагалось «наблюдение за общим мнением и народным духом». В ее ведение входили сыск и следствие по политическим делам, слежка не только за революционерами и революционными организациями, но и за общественными деятелями, писателями и т. п. Здесь же должны были составляться ежегодные отчеты, представляемые императору, обзоры, сводки и т. п. Вторая экспедиция ведала расколом и сектантами, расследованием должностных и уголовных преступлений, приемом жалоб и просьб. Третья экспедиция следила за иностранцами. Четвертой экспедиции предстояло заниматься «всеми вообще происшествиями», среди которых были и крестьянские дела. Именно сюда наряду с сообщениями о таких происшествиях, как пожары и бандитские нападения, поступали жалобы крестьян на притеснения и случаи жестокого обращения со стороны помещиков. III отделение, призванное обеспечивать «безопасность престола и спокойствия в государстве», представало еще в роли контрольного и карательного учреждения, руководимого непосредственно императором²⁴. В России императорская власть при Николае I представала как военно-полицейская диктатура.

Выдвижение новых приближенных происходило в начале царствования Николая I наряду с увольнением некоторых высших государственных служащих. С удовлетворением восприняло общество отставку попечителя Казанского учебного округа М. Л. Магницкого, последовавшую 6 мая 1826 г. 28 июня 1826 г. был также уволен попечитель Петербургского учебного округа Д. П. Рунич. В ином свете воспринималась отставка популярного А. П. Ермолова, уволенного 28 марта 1827 г.

Постепенно вырисовывался круг ближайших сотрудников Николая I. На смену А. И. Татищеву, ушедшему в отставку 26 августа 1827 г. пришел А. И. Чернышев, он вступил в управление Военным министерством, а затем стал и военным министром. 19 апреля 1828 г. министром внутренних дел стал А. А. Закревский. Четыре дня спустя, 23 апреля, был уволен 74-летний адмирал А. С. Шишков, с 1824 г. являвшийся министром народного просвещения. С уходом в отставку 15 октября 1828 г. 76-летнего Д. И. Лобанова-Ростовского министром юстиции стал А. А. Долгорукий.

Отставка Лобанова-Ростовского не удивила чиновный Петербург: ей предшествовало неожиданное посещение Сената Николаем 1. 10 августа 1827 г. он явился туда в 10 час. утра и, застав лишь сенатора П.Г. Дивова, поручил ему передать сенаторам, что он был у них с визитом, но никого не застал. Следствием этого визита был рескрипт на имя Лобанова-Ростовского, содержавший высочайшее повеление сенаторам являться на службу в часы, предусмотренные петровским регламентом. В ответ на замечание императора статс-секретарем Н.Н. Муравьевым была составлена всеподданнейшая записка, в которой сообщалось, что хотя по регламенту сенаторам следовало являться в 6 или 8 час.²⁵, Александр I разрешил им съезжаться на службу между 10 и 11 часами. Этот эпизод свидетельствовал о том, что сенаторы, в какой-то мере представляя служилое дворянство, давали понять императору, что он должен считаться со сложившимися традициями, что его распоряжения могут и оспариваться. Николай I отступил,

и, как сообщает его биограф, решение относительно Сената «видоизменено было в смысле заявления Муравьева»²⁶.

Несколько близких к Александру I государственных деятелей сохранили свои высокие должности и при Николае I. И. И. Дибич, сопровождавший Александра I в его предсмертном путешествии и проявивший большое рвение при получении первых известий о тайных обществах, не только остался начальником Главного штаба, но и стал одним из самых доверенных лиц нового императора. Именно Дибича Николай I послал на Кавказ, узнав о трениях между А. П. Ермоловым и И. Ф. Паскевичем. После определенных сомнений, колебаний Николай I решил оставить на прежнем месте министра иностранных дел канцлера К. В. Нессельроде.

Е. В. Тарле на примере Нессельроде и его ведомства показал, что в условиях диктатуры вмешательство главы государства в прерогативы подчиненных ведет к тому, что эффективность работы государственных служащих, даже обладающих способностями и имеющих должную профессиональную подготовку, неизбежно снижается, если не сводится к нулю²⁷. Дипломатические ошибки Николая I, подавлявшего инициативу министра иностранных дел и практически парализовавшего деятельность его министерства, привели к поражению в Крымской войне. Из старых министров Николай I оставил и министра финансов Е. Ф. Канкрина. Николаю I могли импонировать его осторожность и консерватизм. Вместе с тем Канкрин был человеком способным и хорошо знающим свое дело. Министром императорского двора был назначен П. М. Волконский. Столкновение с Аракчеевым в 1823 г. послужило причиной его отправки за границу по делам. Фактически он был отстранен от обязанностей начальника Главного штаба. Тем не менее при Николае I Волконский в силу своего положения главы дворцового ведомства был многие годы одним из наиболее близких к императору лиц, У Николая I, в отличие от Александра I, «не было любимца, который имел бы такое влияние, какое имел Аракчеев, ‑ писал Шильдер. ‑ Если кто-либо заслужил однажды его милостивое внимание, тот мог рассчитывать на благоволение до тех пор, пока не лишался его по собственной ошибке»²⁸.

Создав жесткую государственную структуру, Николай J отчетливо понимал, что существующее в России государственное и политическое устройство несовершенно, неизбежны преобразования. Поэтому он имел в виду подготовку и обсуждение проектов и планов необходимых реформ. Однако все, что могло быть связано с реформаторскими начинаниями, должно было, по его твердому убеждению, сохраняться в глубокой тайне. Если в свое время П. А. Строганов и его коллеги лишь рассуждали о необходимости готовить реформы в строгой конспирации, но при этом их деятельность была известна достаточно широкому кpyгy лиц, то теперь обсуждение и решение вопросов, связанных с государственными преобразованиями, действительно оказывались достоянием лишь допущенных к этому государственных деятелей. Правда, Манифест 13 июля 1826 г. разрешал подданным Российской империи приносить к подножию трона их мнения о необходимых улучшениях в государстве, но обсуждение тех и иных мнений, а тем более принятие решений должно было сохраняться в тайне.

Для изучения и решения проблем, связанных с возможными преобразованиями, «повелением» Николая I, был образован секретный комитет, по дате своего учреждения получивший название Комитета 6 декабря 1826 г. Он в первую очередь должен был разобрать и рассмотреть бумаги (преимущественно содержащие предложения о преобразовании высших органов власти и местного управления), оставшихся в кабинете Александра после его смерти. Среди них были проекты М. М. Сперанского, записки В. П. Кочубея, Д. А. Гурьева, И. С. Мордвинова, другие материалы, затрагивающие широкий круг вопросов. Сюда же Николай I распорядился передать свод извлечений из показаний декабристов о внутреннем состоянии России. По-Комитету 6 декабря для начала разобраться в этих документах, Николай I как бы принимал на себя обязанность продолжить реформаторские искания, которые так и не были осуществлены царствование Александра I. Председателем Комитета был назначен В. П. Кочубей, а первостепенную роль должен был играть, М. М. Сперанский. Предоставляя Бенкендорфу, Чернышеву и им подобным держать в узде Россию, Николай I поручал искать пути к реформам лицам, непосредственно причастным к преобразовательной деятельности в александровское царствование, хотя и осторожным, но, в сущности, более дальновидным политикам.

В Комитете 6 декабря началась работа по изучению как проектов прошлых лет, так и записок, поступавших в ходе его работы. Сперанский обратился к составлению новых проектов, касающихся и административного устройства, и крестьянского вопроса. Последний занимал особое место. На его решение болезненно реагировали помещичьи круги, но и в верхах сознавали его остроту. В. П. Кочубей напоминал в ходе первых заседаний Комитета, что в прошедшее царствование «направление умов и часто являвшиеся признаки нетерпеливого перенесения помещичьими крестьянами их рабства обращали внимание правительства к сему важному предмету». Одновременно он призывал к осторожности, «удаляя всякую мысль о даровании мгновенно свободы крестьянам»²⁹.

Выдвижение на первый план вопроса о государственных крестьянах для Николая I и членов Комитета имело то несомненное преимущество, что не создавало угрозы недовольства со стороны помещиков. В перспективе же и Николай I, и члены Комитета имели в виду не просто упорядочить управление казенной деревней, но добиться такого правового и экономического положения государственных крестьян, которое со временем сыграло бы роль стимула для далеко идущих реформ в крестьянском вопросе вообще и способствовало бы освобождению от крепостной зависимости помещичьих крестьян. Характерное для работы Комитета 6 декабря осторожное отношение к затрагиваемым вопросам, постоянное подчеркивание необходимости придерживаться принципа постепенного их решения вело к тому, что в рамках данного Комитета реформа государственной деревни подготовлена не была. Дело замедлялось тем, что внимание как Николая I, так и прочих государственных деятелей отвлекалось внешнеполитическими и другими проблемами.

Среди дел, откладывавшихся до лучших времен, но тем не менее требовавших своего разрешения, была предстоящая коронация Николая I как польского короля. Во время допросов декабристов выяснилась их связь с членами польского Патриотического общества. Последовали аресты, и в Варшаве начался политический судебный процесс. Это создавало явно неблагоприятные условия для коронации и даже для прибытия Николая I в Варшаву. Отвлекали от польских дел и войны, сначала между Россией и Ираном, затем между Россией и Турцией. Помимо таких чисто внешних причин, коронация Николая I как польского короля затягивалась также из-за формальных неурядиц и отсутствия у императора какого-либо энтузиазма в отношении такого рода церемонии. Тем не менее откладывать этот юридически обязательный акт было невозможно. Николай I прекрасно сознавал его необходимость и уже в первые месяцы своего царствования обсуждал вопрос о предстоящей коронации в качестве польского короля и связанные с ее проведением сложности.

Одна из них заключалась в том, что при составлении Конституции Царства Польского не был продуман и законодательно оформлен порядок проведения церемонии. В «дарованной» Александром I Польше конституции 45-й параграф гласил: «Все наши преемники в Королевстве Польском обязаны короновать себя королями польскими в столице по обряду, который мы установим, и они будут приносить следующую присягу: „Я клянусь и обещаю перед Богом и на Евангелии поддерживать и всею моею властью побуждать к выполнению конституционной хартии"»³⁰. Однако Александр I так и не выполнил своего обещания установить обряд коронации, что неизбежно порождало недоуменные вопросы и сомнения. По словам Н. К. Шильдера, рассказывали, что в разговоре с кн. К. Ф. Друцким-Любецким Николай I заметил: «Не вижу, почему такая коронация должна быть непременно в Варшаве, а не в С.-Петербурге или в Москве: в конституции сказано глухо, что этот обряд совершается в столице». «Так точно, ‑ отвечал Любецкий в шутку, ‑ и нет ничего легче, как использовать вашу волю; стоит только объявить, что конституция, в которой это постановлено, распространяется и на русские ваши столицы»³¹. Разговор имел достаточно серьезный подтекст. Во-первых, присяга в верности Конституции Царства Польского напоминала о том, что в свое время были надежды на введение конституции и в России, которые усилились, когда конституцию получило Царство Польское. Смущала Николая I и необходимость присутствия на католическом богослужении. Он писал вел. кн. Константину Павловичу: «Я очень желаю, чтобы это могло произойти с возможно меньшими церемониями... что касается духовной церемонии, то само собою разумеется, что это совершенно невозможно»³².

5 (17) мая 1829 г. Николай I прибыл в Варшаву. 12 (24) мая состоялась коронация в королевском замке в зале Сената. Николай I после молитвы, произнесенной архиепископом, возложил корону на себя, затем на императрицу, после чего произнес слова присяги. Архиепископ провозгласил троекратно: «Vivat rex in aeternum!» (Да здравствует король во веки веков!»). Однако присутствующие на коронации сенаторы, нунции и депутаты от воеводств приветствие

не повторили. По мнению польского историка Лисецкого, «это не оставляло никакого сомнения как насчет настоящего, так и насчет будущего: разрыв между поляками и династией в духовном отношении совершился»³³. Этот эпизод и состоявшееся затем торжественное богослужение в соборе св. Иоанна в присутствии Николая I также оставили у его приближенных неприятные воспоминания.

21 мая (3 июня) 1829 г. Николай I отправился в Берлин, где состоялась встреча с прусским королем Фридрихом-Вильгельмом III. По приказу прусского короля в Бреславль прибыл кирасирский полк, носящий имя Николая I. Как вспоминал А. X. Бенкендорф, Николай I на обратном пути из Берлина командовал этим полком в течение часа на немецком языке, по прусскому уставу, «ни разу не ошибаясь, как будто бы всю жизнь только этим и занимался». Затем провел полк церемониальным маршем³⁴. Судя по всему, роль командира прусского кирасирского полка Николаю I подходила куда больше, чем короля польского. По возвращении из Пруссии он был в Варшаве с 4 (16) по 13 (25) июня, а в следующем, 1830 г., пробыл здесь с 9 (21) мая по 21 мая (2 июня). На этот раз был созван польский Сейм. В своей речи Николай I сначала говорил о внешней политике России, а затем, перейдя к делам внутренним, призвал поляков «упрочить творение» Александра I, «пользуясь с умеренностью и благоразумием правами», которые он им «даровал». В отличие от Александра I Николай I, как поняли поляки из его речи, не даст ни малейшего повода надеяться на возвращение Литвы» и на еще какие-либо уступки. Наделенная конституцией и автономией Польша уже не тешилась надеждой на конституцию в России, да и на другие реформы. Однако и Николай I, который, совершив обряд коронации в Варшаве, казалось бы, продемонстрировал твердую решимость сохранять самодержавие в России, не испытывал чувства удовлетворения. Наоборот, во время пребывания в Варшаве он в полной мере «ощутил и осознал» «неловкость положения русского монарха в королевстве Польском»³⁵.

Тем временем Николай I, выполнив формальности, связанные с его статусом короля польского, решил посетить Финляндию, где еще не бывал. Накануне отъезда он получил еще одно тревожное известие: было прервано сообщение с Францией. Судя по всему, там начиналась революция. После беседы с взволнованным послом Франции Николай I отправился на несколько дней в Финляндию, Сопровождающий его А. X. Бенкендорф впоследствии вспоминал: «Сид вдвоем в этой ломкой повозке, мы, разумеется, говорили только о парижских происшествиях и о последствиях, которые они могут иметь для остальной Европы. Помню, как, рассуждая о причинах этой революции, я сказал, что с самой смерти Людовика XIV французская нация, более испорченная, чем образованная, опередила своих королей в намерениях и потребности улучшений и перемен; что не слабые Бурбоны шли во главе народа, а что сам он влачил их за собою, и что Россию наиболее ограждает от бедствий революции то обстоятельство, что у нас со времен Петра Великого всегда впереди нации стоял ея монархи; но что по этому самому не должно слишком торопиться ея просвещением, чтобы народ не стал по кругу своих понятий в уровень с монархами и не посягнул тогда на ослабление их

власти». Н. К. Шильдер, который привел в своей монографии Николае I этот рассказ, сожалел о том, что Бенкендорф не записал ответ императора «на историческую импровизацию своего спутника»³⁶.

Непродолжительная поездка по Финляндии, включавшая в себя и посещение Гельсингфорса, внешне прошла спокойно. Положение великого князя Финляндского не требовало от Николая I никаких формальных церемоний. Вдумчивый наблюдатель, сравнивая пребывание здесь Николая I с тем, как бывали обставлены приезды Александра I, мог сделать некоторые выводы. Николай I не выразил намерения возобновить работу Сейма, занятия которого прекратились еще при Александре I, и вместе с тем ничего в его поведении не указывало на, что он будет ограничивать автономию Финляндии. Молчаливый характер поездки Николая I в Финляндию давал понять самим финнам, что им не следует "ожидать расширения прав Великого княжества Финляндского, а сторонникам реформ в России - что более либеральные порядки, сохраненные в Финляндии, на российские губернии распространены не будут.

Вскоре по возвращении из Финляндии Николай I отправился в Москву, где провел конец сентября и начало октября. Повод был неприятный ‑ в Москве началась холера. На обратном пути он и его спутники задержались на несколько дней в Твери, соблюдая карантинные правила. Распространение холерной эпидемии влекло за собой обострение социальной напряженности. В Петербург холера еще не пришла, но настроение жителей становилось все более тревожным. По городу ползли зловещие слухи. Повсеместно высказывалось недовольство властями.

Из внешнеполитических дел императора беспокоили события во Франции. По получении первых известий об изгнании Бурбонов с французского престола Николай I решил было порвать дипломатические отношения с Францией, но затем отказался от этого намерения, хотя «все-таки продолжал увлекаться мыслию стать во главе легитимистского крестового похода в духе Александра ³⁷. Желание Николая I предпринять такой поход, однако, не находило поддержки ни у бывших его союзников, ни у многих государственных деятелей в России. Министр финансов Е. Ф. Канкрин напоминал императору «о бедности наших финансов». Министр иностранных дел К. В. Нессельроде, не во всем разделяя мнение Канкрина, все же вынужден был согласиться, что «источники займов и некоторых других чрезвычайных средств совершенно иссякли». «Без субсидий от Англии я не знаю, где мы почерпнем ресурсы для ведения войны, продолжительность которой никто не может предвидеть»³⁸ ‑ такими словами Нессельроде закончил свое письмо, адресованное находящемуся в Берлине генерал-фельдмаршалу И. И. Дибичу, в котором пересказывал и точку зрения Канкрина, и свои соображения. Осторожную позицию занимал и вел. кн. Константин Павлович³⁹. Зато воинственно был настроен военный министр А. И. Чернышев. От него Дибич получал письма с информацией о том, что войска для войны против Франции готовятся и местом их средоточения избрано Царство Польское. К тому же на польское правительство предполагалось возложить расходы по содержанию этих войск. Был намечен

и начальник штаба Действующей армии. Выбор Николая I пал на К. Ф. Толя.

Известие о подготовке похода против Франции, да еще и силами армии, которую собирались ввести в Польшу и содержать за ее счет, взбудоражило оппозиционные силы в Польше. Там и так давно назревал взрыв. Центром враждебных России сил была школа подхорунжих (младших офицеров). Недовольство достигло высшей точки, когда поляки узнали, что польскую армию также предполагается использовать в предстоящем походе против Франции.

17 (29) ноября 1830 г. началось восстание в Варшаве. Из захваченного повстанцами Бельведерского дворца бежал вел. кн. Константин Павлович. Восставшие образовали Временное правительство, в него вошел и Адам Чарторыйский, в прошлом один из «молодых друзей» Александра I. Сейм и Временное правительство направили в Петербург делегацию, которая передала Николаю I требования, выражавшие настроения склонной к соглашению с русским императором поместной шляхты: гарантировать соблюдение конституции 1815 г., включить в состав Королевства Польского литовские, украинские и белорусские земли в границах 1772 г. Более радикально настроенная демократическая по своему составу часть восставших выдвигала требование провозгласить республику и провести социальные реформы.

Николай I ответил приказом двинуть против восставших войска под командованием И. И. Дибича. 13 (25) января 1831 г. Сейм объявил династию Романовых лишенной польского престола. Восставшие полки польской, армии не только оказали ожесточенное сопротивление, но и сумели 2 (14) февраля одержать победу под Сточком. Однако превосходство было на стороне войск, посланных Николаем I. Они нанесли серьезный урон повстанцам. Наиболее значительные сражения произошли 13 (25) февраля под Гроховом и 14 (26) мая под Остроленкой.

Польское восстание оказалось не единственной заботой правительства. Эпидемия холеры, начавшаяся еще в 1830 г., охватывала одну за другой русские губернии, достигнув наконец и Петербурга. Проникла она и в русские войска, воевавшие с поляками. Ее жертвами стали генерал-фельдмаршал И. И. Дибич, умерший 29 мая, и вел. кн. Константин Павлович, скончавшийся в ночь с 14 на 15 июня. В Петербурге в связи с эпидемией общее недовольство, накопившееся в разных, особенно в низших и средних слоях общества, вырвалось наружу в форме протеста против карантинных мер, предпринятых властями. 22 июня произошли массовые беспорядки, центром которых стала Сенная площадь. Лишь при помощи военной силы их удалось прекратить. На Сенную площадь прибыл сам Николай I. Официальная историография подчеркивала факт личного участия Николая I в подавлении «холерного бунта», видела причину прекращения волнений в решительных действиях императора. Вместе с тем все происходящее свидетельствовало не только о растерянности властей, их неспособности наладить борьбу с холерой и сохранить порядок в Петербурге. Холерный бунт стал лишним напоминанием о несовершенстве системы государственного управления. Убедительным тому подтверждением было то, что волнения

произошли не только в Петербурге. Еще более массовый и грозный характер имело восстание, вспыхнувшее в Новгородских военных поселениях и начавшееся 11 июля в Старой Руссе. Выступление военных поселенцев было жестоко подавлено, но сам факт такого рода волнений стал еще одним предостережением властям о серьезном неблагополучии не только в системе военных поселений.

Войска, по приказу Николая I действовавшие против польских повстанцев, к началу сентября 1831 г. подошли к Варшаве. И. Ф. Паскевич, пришедший на смену И. И. Дибичу, 7 сентября отдал приказ начать штурм польской столицы, а 8 сентября Варшава была занята. В ноябре Николай I учредил Временное правительство Царства Польского во главе с И. Ф. Паскевичем, которому император пожаловал титул князя Варшавского. Это было мрачным предзнаменованием того, что автономия и конституция Царства Польского под угрозой. Министр иностранных дел К. В. Нессельроде в специальной ноте уведомил иностранные державы о намерении Николая I «совершенно изменить» конституцию Царства Польского. Смысл этой формулировки достаточно прозрачен ‑ это прямая угроза польской конституции. Правительства Англии и Франции, чье мнение больше других должен был учитывать Николай I, не заявив протеста, приняли к сведению ноту. Николай I после этого предпринял практические шаги с целью уничтожения автономии и конституции Польши. В феврале 1832 г. был опубликован новый «Органический статут», согласно которому Царство Польское объявлялось «неотъемлемой частью» Российской империи. Польская корона провозглашалась наследственной в российском императорском доме. В силу этого положения российский император автоматически становился королем (царем) Польским. Отпадала, таким образом, необходимость отдельной коронации, в свое время доставившей столько хлопот Николаю I. Сейм прекращал свое существование. Распускалась польская армия. Управление Царством Польским возлагалось на Административный совет, который возглавлял наместник российского императора. В ноябре 1832 г. Николай I «повелел» учредить уголовный суд, который начал жестокую и по существу беззаконную расправу над участниками восстания. Их (большей частью заочно) приговаривали к ссылке в Сибирь и другим тяжким наказаниям. Выносились и смертные приговоры. Некоторых повстанцев выслали за границу.

Разгром восстания 1830‑1831 гг., уничтожение конституции Царства Польского, роспуск польской армии, ликвидация Сейма были тяжелейшим ударом не только для польского народа. Гонения на конституционные права поляков одновременно означали, что Николай I не только лишил население Царства Польского тех прав, которые оно получило при Александре I, но и положил конец малейшим надеждам на то, что по примеру Царства Польского и Россия получит конституцию. Оставалось, правда, сохранившее известные автономные и конституционные права Великое княжество Финляндское. Николай I, обрушивший все силы на разгром польского восстания, озабоченный сложным положением и в самой России, Финляндию до поры до времени оставлял в покое. Более того, при нем

в финской политике правительства России главное внимание было обращено в первую очередь на ослабление влияния Швеции. Что же касается финского языка и финской культуры, они не преследовались и даже имели некоторую поддержку как средство, способное противостоять шведскому влиянию. Сохранялись и финляндские войска.

Подавив польское восстание, холерные бунты, другие беспорядки и волнения, Николай I, усиливая репрессивную политику, одновременно стремился упорядочить существовавшую в России государственную систему.

¹ Вигель Ф. Ф. Записки. М., 1928. Т. 2. С. 269-270.

² Прибавление к Санкт-Петербургским ведомостям. 1825. 15 дек. № 100.

³ Ангарн П. Отголоски восстания декабристов во Франции // ВИ. 1952. № 12. С. 101-102.

⁴ Татищев С. С. Воцарение императора Николая (по неизданным источникам Парижского архива Министерства иностранных дел) // РВ. 1893. № 4. С. 8-9.

⁵ О реакции иностранных дипломатов и правительства на события 14 декабря 1825 г. см.: Невелев Г. А. 1) 14 декабря 1825 года: (Официальные версии в Западной Европе) // ВИ. 1975. № 12. С. 94-109; 2) «Истина сильнее царя...»: (А. С. Пушкни в работе над историей декабристов). М., 1985. С. 13‑20.

⁶ Шильдер Н. К. Император Николай I. СПб., 1903. Т. 1. С. 315.м.

⁷ См.: Полиевктов М. А. Историческая литература по эпохе Николая I за 1900-1916 гг. // Русский исторический журнал. 1917. Кн. 1/2. С. 230‑255: историографический раздел и библиографию в кн.: Выскочков Л. В. Николай I: человек и государь. СПб., 2001. С. 74-135, 613-638.

⁸ Корф М. А. Восшествие на престол императора Николая I. 3-е изд. СПб., 1857; Шильдер И. К. Император Николай I: Его жизнь и царствование. Т. 1. СПб., 1903; Т. 2. СПб., 1903; Покровский М. Н. 1) Российская история с древнейших времен // Покровский М. Н. Избранные произведения. В 4-х книгах. Кн. 2. М.. 1965; 2) Русская история в самом сжатом очерке. // Там же. Кн. 3. М., 1967; Корнилов А. А, Курс истории России XIX в. Переиздание. М., 1993; Дружинин Н. М. 1) Государственные крестьяне и реформа Я. Д. Киселева. Т. 1. М., 1946; Т. 2. М., 1958; 2) Гл. 7. Массовое антикрепостническое движение и внутренняя политика царизма в 1826‑1852 гг. // История СССР с древнейших времен до наших дней. 1-я серия. Т. 4. М., 1967; Окунь С. Б. Очерки истории СССР. Вторая четверть XIX в. Л., 1957; Рахматуллин М. А. Крестьянское движение в великорусских губерниях в 1826‑1857 гг. М., 1990; Выскочков Л, В. 1) Николай I: человек и государь. СПб., 2001; 2) Николай I. M., 2003.

⁹ Долгоруков П. В. Петербургские очерки: 1860‑1867. М., 1992. С. 267.

¹⁰ РС. 1882. № 7. С. 196.

¹¹ См.: Семенова А. В. Временное революционное правительство в планах декабристов. М., 1982. С. 127-133.

¹² Гальперин Г. Б. Процесс декабристов в дореволюционной и советской историографии // Вестник ЛГУ. 1976. № 3. Сер. Экономика, философия и право. Вып.4. С. 100-110.

¹³ Семенова А. В. Временное революционное правительство в планах декабристов. С. 54-57.

¹⁴ Там же. С. 99, 187.

¹⁵ Шильдер И. К. Император Николай I. СПб., 1904. Т. 2. С. 31.

¹⁶ «Записку» А. Д. Боровкова см.: Александр Дмитриевич Боровков и его автобиографические записки // PC. 1898. № 11. Т. 96. С. 353-362.

¹⁷ Там же. С. 362; Шильдер Н. К. Император Николай I. Т. 2. С. 31.

¹⁸ Токвиль А. Старый порядок и революция. Пг., 1918. С. 94.

¹⁹ Богучарский В. Я. Активное народничество семидесятых годов. М., 1912. С. 274.

²⁰ Проект А. X. Бенкендорфа об устройстве высшей полиции // PC. 1900. Т. 104. С. 615-616.

²¹ Там же. С. 615-616.

²² См.: Троцкий И. М. III отделение при Николае I. Л., 1990; Ерошкин Н. П. Крепостническое самодержавие и его политические институты. М., 1981. С. 158-177.

²³ ПСЗИ. Т. 1. № 449.

²⁴ Ерошкин Н. П. Крепостническое самодержавие... С. 162‑164.

²⁵ Шильдер И. К. Император Николай I. Т. 2. С. 36.

²⁶ Там же. С. 37.

²⁷ Тарле Е. В. Крымская война. 2-е изд. М.; Л., 1950. Т. 1. С. 76-77.

²⁸ Цит. по: Шильдер Я. К. Император Николай I. Т. 2. С. 80. И. К. Шильдер ссылается на кн.: Goetze Peter von. Furst Alexander Nikolajewitsch und seine Zeit. Leipzig, 1882. P. 393.

²⁹ Цит. по: Дружинин Н. М. Государственные крестьяне и реформа П. Д. Киселева. М.; Л., 1946. Т. 1. С. 172.

³⁰ Цит. по: Шильдер Н. К. Император Николай 1. Т. 2. С. 212-213.

³¹ Там же. С. 213-214.

³² Там же. С. 214.

³³ Там же. С. 220.

³⁴ Там же. С. 229.

³⁵ Там же. С. 283.

³⁶ Там же. С. 287.

³⁷ Там же. С. 299.

³⁸ Там же. С. 319.

³⁹ Там же. С. 319-320.

Дата добавления: 2015-07-10