Проекты реформ после войны 1812-1813 гг.

Россия и послевоенная Европа. Конституция Царства Польского. Проекты и записки 1810‑1820-х годов. ‑ Проект Гражданского уложения для Бессарабии. ‑‑ Тайные общества и их программы.

В ночь с 11 (23) на 12 (24) июня 1812 г. войска Наполеона I переправились через р. Неман и вторглись в пределы России. Началась Отечественная война 1812 г. Война отодвинула на второй план вопрос о реформах, но порожденные ею трудности порой в очень острой форме напоминали о несовершенстве государственного строя и социально-экономической системы в России. Серьезным испытаниям подвергся авторитет императорской власти. Консервативные силы, расценившие отставку Сперанского как свой успех, именно в годы войны не преминули показать свою силу и оказать давление на императора. 6 июля 1812 г. Александр I принял решение покинуть армию, а затем согласился заменить М. Б. Барклая де Толли М. И. Голенищевым-Кутузовым. Особенно отчетливо недоверие к Александру I проявилось после оставления Москвы. 6 сентября 1812 г. великая княгиня Екатерина Павловна, сестра Александра I писала ему: «Недовольство дошло до высшей точки, и вашу особу далеко не щадят... вас громко обвиняют в несчастье, постигшем вашу империю, во всеобщем разорении и разорении частных лиц, наконец, в том, что вы погубили честь страны и вашу личную честь. И не один какой-нибудь класс, а все классы объединяются в обвинениях против вас»¹.

Перелом хода войны, изгнание наполеоновских войск из России ослабили критику Александра I. Более того, он проявил твердость, приняв вопреки консервативно-националистической оппозиции решение перенести военные действия за пределы России и участвовать в окончательном разгроме Наполеона I. Победа над наполеоновской Францией создала Александру I ореол освободителя Европы и укрепила его авторитет.

В то же время в среде образованной части русского общества, прежде всего гвардейских офицеров, участников войны и заграничных походов, росло число людей, все более убеждавшихся в необходимости отмены крепостного права и проведении других реформ в России. Высказывались и симпатии к конституционной форме правления, особенно к конституционной монархии английского типа.

Путь реформ находили более предпочтительным вариантом и те государственные деятели, которые опасались революции как в Западной Европе, так и в России. Одно из наиболее ранних свидетельств такого рода настроений письмо Адама Чарторыйского Александру I от 15 (27) декабря 1812 г, написанное вскоре после изгнания наполеоновских

войск из России. Чарторыйский писал императору: «Якобинское движение, которое существовало в Париже, должно навести на серьезные размышления. Если во Франции случится революция, то очень вероятно, что она распространится на значительную часть Германии, где почва для этого вполне подготовлена. Не является ли это еще одним весьма сильным доводом в пользу устройства дел на Севере так, чтобы не бояться никаких превратностей, никакой грозы»². Комментируя письмо, А. В. Предтеченский писал: «Вряд ли Чарторыйский подразумевал под выражением «устройство дел на Севере» (arranger le Nord)только польский вопрос, которому он посвятил все письмо. Разрешить польский вопрос так, чтобы при этом в самой России все осталось абсолютно нетронутым, он никогда не имел в виду. Конечно, и в России должны были последовать какие-то перемены»³.

Если письмо Чарторыйского Александру I было свидетельством того, что о необходимости реформ вспоминали в ближайшем окружении императора, то переписка между М. Ф. Орловым и М. А. Дмитриевым-Мамоновым в 1814 г. стала доказательством того, что сторонники преобразований не надеялись на инициативу правительства и обсуждали вопрос о создании тайного общества. В намечавшейся программе, «Ордена русских рыцарей» (или «Ордена русского креста»)ими предусматривались ограничение прав монарха при помощи наделения Сената правами представительного учреждения, защита интересов, с одной стороны, дворянства, прежде всего аристократии, а с другой — торговых буржуазных слоев общества (например, города наделялись правами «ганзейских городов»). Принципиальное значение имели требования об «упразднении рабства» (т.е. крепостного права), о введении суда присяжных, «вольного книгопечатания» (т. е. свободы печати), уничтожении государственных монополий. Критически оценивая присутствовавшее в программе М. Ф. Орлова и М. А. Дмитриева Мамонова влияние аристократической фронды, Н. М. Дружинин писал, что «первые прозелиты воинствующего либерализма начинали с утверждения старого сословно-феодального принципа»⁴.

Не вдаваясь в анализ программы «Ордена русских рыцарей» и оценок, данных ей историками, отметим, что в кругах, близких к аристократической фронде, скорее, чем в других, была продемонстрирована способность быстро предложить проекты возможных форм. Однако принадлежность к этой аристократической фронде служила причиной и того, что скоро написанная программа остается достоянием узкого круга лиц. Составители программы «Ордена русских рыцарей» занимались ее усовершенствованием, но не приступили к практической деятельности.

Хотя тайные общества в 1814 г. еще не возникли, важно отметить что началось независимо от правительства, пусть еще в самой общей форме, обсуждение возможных радикальных преобразований.

Тем временем Александр I, считавший свое положение достаточно прочным после победы над Наполеоном I, не приступил к подготовке либеральных реформ. Более того, в 1814 г. были изданы законодательные акты, укрепившие положение поместного дворянства. В них подтверждалось исключительное право дворян владеть населенными имениями и запрещалось покупать земли личным дворянам.

Сразу после завершения войны над Наполеоном Александр I придерживался довольно осторожного политического курса. Сознавая, что послевоенной Европе наступившее равновесие может быть нарушено не только вследствие нового подъема революции, но и в результате возможного разгула реакции, Александр I применительно к Европе видел выход в умеренном монархическом либерализме, в ограниченном конституционализме как возможной форме монархического Правления. 15 (27) декабря 1814 г. Александр I писал русскому послу в Лондоне X. А. Ливену: «Прежняя европейская система была ниспровергнута революцией, т. е. влиянием новых мнений на нравы и устаревшие порядки, расшатанные злоупотреблением. Революции никогда не отступали. Последствия революции наших дней, изменившей отношения внутри государства, уже не могут быть уничтожены и смениться внезапным возвратом к прежним установлениям»⁵. Александр I не только понимал, что невозможен возврат к старым порядкам в Западной Европе, но и сознавал неизбежность реформ в России. Он решился на важный шаг. Отошедшие к России польские земли получили статус автономного Царства (Королевства) Польского, что закрепляется оглашенным 9 мая 1815 г. манифестом «...О присоединении к империи Российской обширнейшей части Герцогства Варшавского под наименованием Польского Царства»⁶. Таким образом, в России, где уже имелось автономное Великое княжество Финляндское, появляется новая автономия. Более того, Александр I решил ввести в Царстве Польском конституцию – вопреки Меттерниху. Против такого шага выступает и прусская дипломатия. Г. Штейн, прусский государственный деятель, живший в России, 6 октября 1814 г. писал Александру I, что предоставление Польше конституции создаст и для России внутренние трудности. По его мнению, польский народ не созрел для конституции⁷. Позиция Пруссии и Австрии понятна: они никакой конституции и автономии не вводили на отошедших к ним польских землях, которые должны были довольствоваться лишь местным самоуправлением. Как во внутренней, так и во внешней политике Александр I продолжал лавировать. Во главе дипломатического ведомства России стояли К. В. Нессельроде и И. А. Каподистрия. Каждый из них проводил свой курс во внешней политике. В то время как Нессельроде выступал в роли проводника политики Священного союза и последователя Меттерниха, Каподистрия был их противником. Александр 1 поручил представить «конституции вольных городов Кракова и Торна» А. П. Чарторыйскому⁸, который и участвовал» составлении конституции Царства Польского. Со своими проекта-Ми конституции Александр 1 познакомил и Каподистрию⁹.

13 мая 1815 г. населению Царства Польского были дарованы конституция, самоуправление, собственная армия и свобода печати¹⁰.

Конституция Царства Польского была одной из самых либеральных в Европе. Русский император провозглашался царем (королем) Польским, но его власть законодательно ограничивалась конституционной хартией. Император должен был в момент коронации царем Польским клятвенно обещать соблюдать конституцию. Законодательную власть представляли король и две палаты Сейма. Первая, верхняя, палата – Сенат, состоящий из сенаторов, пожизненно назначаемых

императором. Сенаторами могли быть принцы крови, епископы и кастеляны. Нижняя – палата депутатов (иначе – палата послов), число которых равнялось 128, избиралась прямым голосованием: 77 депутатов избирались дворянами на сеймах, 51 – остальными избирателями в гминах. Избирательные права получали все дворяне и граждане, соответствующие определенному имущественному цензу. Польские крестьяне, к тому времени уже имевшие личную свободу, избирательных прав не получили. Провозглашалась независимость суда. Но все же император как царь польский сохранял значительные прерогативы. Конституция несла на себе печать сословной ограниченности, и все же ее принятие стало важным событием не только для населения Царства Польского. Факт провозглашения конституции давал надежду на то, что и в государственном устройстве России произойдут кардинальные перемены. Наличию в составе России автономий, наделенных конституциями, Г. В. Вернадский давал такую оценку: «Автономные конституционные провинции Финляндии и Польши представляли разительное противоречие с абсолютной и самодержавной Россией. Преодолеть это противоречие можно было, лишь отменив эти особенности (что и сделали Николай I и Александр II) либо распространив конституционное устройство на остальную Российскую империю, а автономию окраин внутренне преодолеть при помощи перестройки Российской империи на федералистической основе. Именно такого пути искал Александр I после 1815 г.»¹¹. То, что намерение Александра I было именно таким, подтвердила его речь, произнесенная по-французски 15 марта 1818 г.(после чего был прочитан ее перевод на польский язык). В этой речи по поводу открытия польского Сейма Александр I ясно дал понять, что думает в дальнейшем заняться судьбой России. Обращаясь к собравшимся, он, в частности, сказал: «Вы мне подали средство явить моему отечеству то, что я уже с давних лет ему приготовляю и чем оно воспользуется, когда начала столь важного дела достигнут надлежайшей зрелости». Далее в речи Александра I следовало обращение к полякам, которые, как он считал, были «призваны дать великий пример Европе»: «Докажите своим современникам, что законно-свободные постановления, коих священные начала смешивают с разрушительным учением, угрожавшим в наше время бедственным падением общественному устройству, не суть мечта опасная, но что, напротив, таковые постановления, когда приводятся в исполнение по правоте сердца и направляются с чистым намерением к достижению полезной и спасительной для человечества цели, то совершенно согласуются с порядком и общим содействием, утверждают истинное благосостояние народов. Вам принадлежит ныне явить на опыте сию великую и спасительную истину»¹².

Речь Александра I произвела очень большое впечатление, в первую очередь на тех, кто сопровождал его в Варшаве. Один из них, А. И. Ми-хайловский-Данилевский, писал в своем дневнике: «Русских, находившихся в Варшаве, всего более занимала речь, произнесенная императором при открытии народного собрания, в которой было сказано, что государь намерен и в России ввести политическую свободу. Без сомнения, весьма любопытно было слышать подобные слова из уст самодержца, но надобно будет видеть, думал я, приведутся ли предположения в действие»¹³.

В России содержание речи также стало известно быстро. Отклики были различными. В консервативных кругах речь императора посеяла беспокойство из-за опасения, что вслед за Польшей конституцию введут в России, а вслед за ней отменят крепостное право. В то же время у либерально настроенной части общества появилась надежда на перемены в России. Подтверждением того, что Александр I оставил намерения вернуться к реформам, могут служить несколько проектов государственных преобразований, составленных в 1814–1818 гг. и сохранившихся в бумагах императора.

Среди сохранившихся документов послевоенной поры следует упомянуть в первую очередь три записки. Первая, датируемая декабрем 1814 г., – это написанная В. П. Кочубеем записка «О положении империи и о мерах к прекращению беспорядков и введении лучшего устройства в разные отрасли, правительство составляюсь¹⁴. Вторая, помеченная 1 декабря 1815 г., записка А. Д. Гурьева С устройстве верховных правительств в России»¹⁵. Третья – письмо Алексея Борисовича Куракина Александру 1 от 23 декабря 1815 г.¹⁶ Весьма важный мотив записки Кочубея – сознание того, что победа над Наполеоном I не устранила необходимости вернуться к реформам. Вместе с тем конкретные предложения его сводились к мысли об упорядочении организации и деятельности центральных и местных органов власти. Он критиковал то положение, в котором находились Государственный совет, Сенат, министерства, настаивал на проведении в жизнь принципа разделения власти, согласно которому Государственный совет должен олицетворять законодатель-го власть, Сенат – судебную, а министерства – исполнительную. Большое место в записке Кочубея было отведено мерам по улучшению финансового положения в стране, в частности – поднятию курса ассигнационного рубля. Но предполагаемые перемены касались частностей. В записке подчеркивалась незыблемость самодержавия. В ней не чувствовалось столь характерного для начала XIX в. беспокойства, связанного с необходимостью привести верховную власть в соответствие с идеями «истинной монархии», поставить власть императора, пусть самодержавного, в рамки законов, которые и он не должен нарушать. Записка Гурьева, в сущности, совпадала с содержанием записки Кочубея. В письме Куракина предлагалось повысить ответственность чиновников и усилить контроль над ними.

Наряду с В. П. Кочубеем, Д. А. Гурьевым, государственными деятелями, в той или иной мере сознававшими необходимость преобразований, представил записку и известный абсолютно другими взглядами А. А. Аракчеев. Его записка, датируемая 1814 или 1815 г., называлась «О Министерском комитете»¹⁷. Идея, положенная в основу записки Аракчеева, несла в себе на первый взгляд рациональное зерно. Желая упорядочить деятельность министерств и устранить разобщенность в их действиях, он предлагал наделить исключительными полномочиями председателя Комитета министров, которого, кстати сказать, именовал президентом. Это позволяло, по его замыслу, предотвратить децентрализацию, возникающую из-за того, что император

не успевал следить за деятельностью всех министерств, а также превращало главу Комитета министров в эффективного посредника между императором и министерствами – высшими органами исполнительной власти. Александр I приказал записку Аракчеева оставить «без действий». Как резонно полагает А. В. Предтеченский, он поступил так «потому, что она имела в виду создание официальной должности с такими правами, которые могли быть присущи только монарху»¹⁸. В том же 1815 г, проект реформы государственного аппарата был предложен председателем Государственного совета и Комитета министров кн. Н. И. Салтыковым¹⁹. По существу ничуть не посягая на принцип самодержавного правления и существующую бюрократическую систему, Салтыков осуждал главным образом хаос, возникавший в государственном аппарате во время частых заграничных отлучек императора. В составленном им проекте манифеста, изменявшего статус Сената, Салтыков наделял Сенат правами, превращающими его в учреждение, заменяющее императора в его отсутствие. Наряду с проектом манифеста Салтыков прилагал к своему проекту реформ также и проект рескрипта к министру юстиции.

Записка Аракчеева и проект Салтыкова, как видим, не посягали на прерогативы самодержавной власти. Тем не менее в этом документе Аракчеева витала тень «визирства», а в проекте Салтыкова можно было усмотреть нечто общее с проектами начала XIX в., в которых был намек на то, что реформированный Сенат как-то ограничит права самодержца.

Александр I после окончания войны, видимо, полагал необходимым публично подчеркнуть, что принцип самодержавной власти незыблем. Он решил использовать ореол победы над наполеоновской Францией как подтверждение торжества российского самодержавия над ее смертельным врагом — революцией. В «Манифесте высоко монаршей признательности к народу за оказанные в продолжение войны подвиги», опубликованном 1 января 1816 г., Александр I, обличая поверженного Наполеона I и рассуждая о причинах, приведших к войне 1812 г., напомнил о Французской революции 1789 г. Революция, утверждал он, повинна в том, что французский народ, «поправ веру, престол, законы и человечество, впадает в раздор, безначалие, в неистовство, грабит, казнит, терзает самого себя... оскверненный убийством верховных властей своих и всего, что было в нем лучшего и почтеннейшего, избирает себе в начальники, потом в цари простолюдина, чужеземца»²⁰.

За несколько дней до издания этого манифеста, 24 декабря 1815 г., в связи с болезнью председателя Комитета министров Н. И. Салтыкова Александром I «для доклада и надзора по делам комитета» был назначен А. А Аракчеев. Вскоре, в 1816 г., он получил еще и право док-ладов по делам Государственного совета. Усиление влияния Аракчеева имело тем большее значение, что именно с его мнением чаше всего соглашался Александр I. Правда, Аракчеев еще не достиг положения всесильного временщика. В ближайшем окружении Александра I не утратили своих позиций князь П. М, Волконский и князь А Н. Голицын. Независимо держался министр финансов Д. А. Гурьев. Свою линию проводил О. П. Козодавлев. Сначала он был товарищем министра, а в 1810 г. стал министром внутренних дел. Его министерство имело в

своей компетенции широкий круг вопросов. Практически Козодавлев держал в своих руках нити, посредством которых претворял в жизнь экономическую политику правительства. Экономического процветания России, считал он, можно достигнуть лишь при условии развития промышленности, поддерживаемой правительством. Он был противником стеснения частного предпринимательства. В правительстве Александра I Козодавлев выступал с последовательной программой протекционизма²¹. В своей практической деятельности он старался не приказывать и предписывать, а только указывать, избегал мелочной опеки в делах, касающихся как промышленности, так и торговли. В эти годы в его министерстве главное место занимали Департамент хозяйственный и Департамент мануфактур и внутренней торговли. Первый был нацелен на изыскание мер, которые могли способствовать развитию всех отраслей сельского хозяйства. В обязанности Министерства входили сбор статистических данных, выделение денежных средств фабрикантам, обобщение и использование сведений об изобретениях, привлечение иностранцев к торговой и промышленной деятельности в России. Козодавлев и министр финансов Гурьев, преодолевая трудности, возникавшие из-за сословных ограничений и крепостнических порядков, в 1818 г. внесли в Комитет министров проект закона о праве всех казенных, удельных, помещичьих крестьян и свободных хлебопашцев основывать фабрики и заводы и добились его утверждения. В том же году получил силу закона проект Козодавлева, согласно которому поставка рекрутов из числа мастеровых людей заменялась денежным сбором²².Так в деятельности высших правительственных лиц переплетались прогрессивные и консервативные тенденции. Свидетельством усиления реакции были начавшаяся в 1816 г. подготовка к созданию военных поселений и назначение кн. А. Н. Голицына министром народного просвещения.

Иной характер носило утверждение 23 мая 1816 г. нового положения об эстляндских крестьянах, последовавшее в ответ на заявление местного дворянства о его готовности освободить крестьян. 25 августа 1817 г. вышел аналогичный указ в отношении Курляндии, а 26 марта 1819 г. – Лифляндии. Отмена крепостного права в прибалтийских губерниях облегчалась тем, что оно там присутствовало в смягченном виде, а крестьяне в 1804 г. получили некоторые права. К тому же крестьяне, обретая личную свободу, ущемлялись в экономических правах (главное — они лишались земли, переходившей в личную собственность помещиков). Эти указы по-разному оценивались в исторической литературе. В последнее время высказывается заслуживающее внимания мнение, что они являли собой «принципиально новый этап в истории крестьянского вопроса в России», поскольку в 1816 г. «самодержавие публично, не на словах, а на деле продемонстрировало свою готовность при определенных условиях пойти на конкретные меры по освобождению крепостных крестьян»²³.

В это же время Александру I было представлено несколько проектов и записок с предложением различных вариантов освобождения крестьян. Одна из первых – составленная П. Д. Киселевым и датируемая 1816 г. записка «О постепенном уничтожении рабства в России»²⁴. Киселев, 28-летний флигель-адъютант, отличившийся на войне,

наделенный недюжинными способностями, хотя и не имел систематического образования, приобрел немало конкретных знаний. Он был близок с многими образованными людьми, как консерваторами (Н. М. Карамзин), так и с будущими деятелями тайных обществ, такими как С. Г. Волконский и П. И. Пестель. В записке Киселева Теоретические обоснования необходимости отмены крепостного права, выдержанные в духе просветительских идей XVIII в., сочетались с практическими соображениями о том, что «успехи просвещения и политическое сближение... с Европою, усиливая час от часу брожение умов, указывают правительству на необходимость предупредить те могущие последовать требования, которым отказать будет трудно или невозможно, кровью обагренная революция французская о чем свидетельствует». Конкретные меры, предложенные Киселевым, предусматривали расширение числа сословий, обладающих правом приобретения имений вместе с крепостными при условии, что законодательно будут определены права новых владельцев и обязанности крестьян. Законодательно должно было быть установлено число дворовых и крестьян, необходимых их владельцу для обработки земли. Оказавшихся лишними крестьян правительству предлагалось постепенно выкупать и переводить в разряд «вольных хлебопашцев». В туже категорию должны были переходить и крестьяне при разрешении дворянам учреждать майораты. От крепостной зависимости предлагалось освобождать крестьян в случае создания в поместьях фабрик.

Записка Киселева, как видим, была скорее лишь напоминанием о необходимости готовиться к отмене крепостного права. Тем не менее она весьма симптоматична. До сих пор даже сторонники отмены крепостного права, такие как Сперанский, не смели открыто писать об этом в записках и проектах, представляемых Александру I.

Записку Киселева Александр I оставил без последствий. По смыслу содержавшихся в ней предложений к ней были близки записка адмирала Н. С. Мордвинова (1816)²⁵ и Е. Ф. Канкрина (1818)²⁶, в годы войны генерал-интенданта, человека консервативного, известного своей честностью. Возможно, что приложением к проекту Мордвинова, своего рода исторической справкой, была записка Наумова (1816 или1817 г.)²⁷. Характерная черта этих проектов – осторожность предложений, соседствующая с сознанием настоятельной необходимости приступить к отмене крепостного права. Так, Канкрин предложение об освобождении крестьян сопровождал сравнением России с вулканом, но одновременно считал, что опасно сразу отпустить их на волю.

Закономерен вопрос: были ли записки, подаваемые Александру I, инспирированы им или написаны без его ведома? Скорее всего, и то и другое. К числу записок, составленных по поручению Александра I, с наибольшей вероятностью можно отнести проект, подготовленный в 1818 г. Аракчеевым²⁸. Такого мнения придерживаются почти все историки. В свете их рассуждений привлечение Аракчеева к составлению записки об отмене крепостного права не выглядит парадоксом. В начале ее были сформулированы принципы, ранее уже изложенные в законе о вольных хлебопашцах, а впоследствии использованные при проведении реформы 1861 г. Подчеркивалось, что «проект сей не заключал в себе никаких мер, стеснительных для

помещиков, и особенно чтобы меры сии не представляли ничего насильственного в исполнении со стороны правительства». Меры, предусмотренные в проекте, должны были отвечать «выгодам помещиков» и возбуждать в них самих «желание содействовать правительству в уничтожении крепостного состояния людей в России»²⁹.

Реально проект Аракчеева предусматривал приобретение казной помещичьих имений в широких масштабах и «по добровольно условленным ценам с помещиками», а также на основании «особенных правил». Ожидалось, что помещики начнут продавать имения из соображений экономических, в основе которых будет желание избавиться от долгов и вести хозяйство более рационально, прибегая к наемному труду или к передаче земли в аренду. Проект содержал не только расчеты необходимых средств, но и ответ оппонентам, считавшим, что компенсации помещикам окажутся непосильными для государственной казны³⁰.

С. В. Мироненко делает попытку оценить реальные возможности осуществления проекта Аракчеева и приходит к выводу, что «однозначного ответа дать нельзя». В обстановке упадка помещичьего хозяйства после войны 1812 г. с публичных торгов продавались десятки тысяч крестьян. С. В. Мироненко полагает, что предложенная в проекте Аракчеева сумма 5 млн руб. в год для выкупа крестьян была составлена исходя из количества крепостных, ежегодно объявляемых к продаже за долги, поэтому в первые несколько лет такого рода выкуп был бы возможен, но впоследствии дело бы вновь застопорилось, поскольку никаких мер для принуждения помещиков проект не предусматривал³¹.

В записке анонимного автора есть упоминание о том, что сделанное Аракчеевым предложение «удостоилось, сколько известно, высочайшего одобрения государя и, конечно, восприняло бы со временем свое действие, если бы не воспрепятствовали тому многие политические обстоятельства, и особенно возникшие тогда смуты в некоторых государствах Южной Европы, увлеченных идеями неумеренного либерализма, и особенно если бы несчастная история Семеновского полка в отсутствие государя не произвела, наконец, конечного изменения в мыслях его и намерениях»³².

Косвенным подтверждением того, что предложенный Аракчеевым вариант освобождения крестьян сопоставлялся с другими предложениями, может служить и то, что в бумагах Аракчеева сохранился также относящийся к 1818 г. проект А. Ф. Малиновского³³. Этот проект предусматривал освободить крестьян без земли. По мысли Малиновского, следовало объявить свободными всех крестьянских детей, которые родились после 1812 г. и впредь будут рождаться, основной же массе крестьяне согласно этому проекту по-прежнему оставались бы в положении крепостных. Полное освобождение крестьян наступало лишь после того, как вымерли бы последние крепостные. На фоне проекта Малиновского проект Аракчеева выглядел более реалистическим и рациональным.

Кроме проекта Малиновского в руках Аракчеева побывала и записка без подписи и даты с карандашной пометой «Крюкова 1818».Из другой карандашной пометы, сделанной рукой Аракчеева, явствует что записка эта «отдана» «для хранения, 17 ноября 1818». Записка интересна тем, что составитель, обращаясь к Александру I, призывал

его освободить крестьян, напоминая о подвиге, совершенном русским народом в 1812–1814 гг. В «Записке» Крюкова предлагалось освободить крестьян, наделив их землей из расчета 3 десятины на одну душу. За это с крестьян полагалось брать ежегодный выкуп в пользу помещика по 5 руб. с десятины, «да за усадьбу, огороды и выгоны по 5 руб. с души». Крестьяне должны были также выполнять ряд обязанностей в пользу помещика³⁴. В проекте Крюкова защищались помещичьи интересы, но вместе с тем и со стороны помещиков предусматривались серьезные уступки³⁵.

Можно полагать, что записки Малиновского и Крюкова оказались у Аракчеева как у лица, которому доверено готовить проект по крестьянскому вопросу повелением императора. Правомерна гипотеза С. В. Мироненко, согласно которой проект Аракчеева не было осуществлен из-за отсутствия денег для проведения выкупной операции, в связи с чем для обсуждения вопроса о реализации проекта был привлечен министр финансов Д. А. Гурьев и в секретном порядке создан особый Комитет³⁶.

В последнее время были обнаружены ранее неизвестные записки, благодаря чему можно более полно представить, что же являл собой проект Д. А. Гурьева, ставший предметом обсуждения в первом секретном Комитете, учрежденном для разрешения крестьянского вопроса³⁷. С. В. Мироненко привел свидетельства существования этого комитета, проанализировал подготовленные примерно в 1818–1819 гг. записки, предлагавшие возможные пути для разрешения крестьянского вопроса. М. А. Балугьянский, внесший основной вклад в составление этих записок, идеальным считал наделение русских крестьян такими же правами, какие имели крестьяне в Англии и в Австрии. Первыми шагами в этом направлении должны были стать, по его мнению, предпринятые по инициативе правительства изменения крестьянских повинностей, таких как «ревизия, рекрутство, поголовная подать, земские повинности». М. А. Балугьянский подготовил проекты, которые «всем своим существом... были направлены на то, чтобы ликвидировать крепостничество в России и создать условия для развития капитализма», но при этом отличались «полной утопичностью», поскольку в них не была учтена сложная эволюция Англии и Австрии, взятых заобразец³⁸. Тем не менее проекты Балугьянского симптоматичны в том смысле, что показывают тенденцию к ликвидации архаических порядков, существовавших в России, попытку достигнуть уровня экономических и социальных отношении наиболее развитых европейских стран.

В 1815–1820 гг. Александра I все больше занимали внешнеполитические дела, особенно участие в деятельности Священного союза. Он был непременным участником всех его конгрессов. Весьма показательно, что о восстании в лейб-гвардии Семеновском полку, начавшемся в Петербурге 16 октября 1820 г., император узнал 23 октября, находясь по случаю очередного конгресса Священного союза в силезском городе Троппау. «Семеновская история» усиливает тревогу Александра I. 1820 год ознаменовался волной революционных выступлений в Западной Европе, особенно сильных в Испании, Неаполе и Португалии. Угроза революции – одна из причин того, что Александр I все более склонялся к реакции. Для сторонников

реформ эволюция взглядов императора была тем более неожиданна, поскольку в начале 1819 г. – пусть небольшой круг лиц – знал о его намерении выполнить обещания, содержавшиеся в его варшавской речи, и начать работу над конституцией для России.

Главную роль в составлении конституционного проекта должен был играть Н. Н. Новосильцев, Его ближайшими помощниками были образованный французский юрист П. И. Перщар-Дешан и. А. Вяземский. Работа над проектом, начатая в строгом секрете варшавской канцелярии Н. Н. Новосильцева, продолжалась на всем протяжении 1819 г., то прерываясь, то возобновляясь³⁹.

В октябре 1819 г. прусскому консулу в Варшаве Шмидту удалось получить копию документа, озаглавленного «Precis de la charte constitutiopelle pour L'Empire Russe» («Краткое изложение основ конституционной хартии Российской империи»). Этот небольшой по объему документ содержал ряд важных положений. В нем определялись обязанности и права императора, на которого возлагалась исполнительная власть. Объявленный главой церкви и государства император возглавлял вооруженные силы, получал право объявлять войну и заключать договоры, производить назначения на все должности в империи. Наряду с формулировкой, гласившей, что «верховная власть неделима и принадлежит монарху», в главе, посвященной законодательству, не было указания на прерогативы императора, а говорилось о том, что законодательная власть передается общероссийскому Сейму, т. е. парламенту, состоящему из двух палат: верхней – Сената и нижней – палаты депутатов. Сенаторы назначались императором, а депутаты избирались. Создание представительного законодательного учреждения на фоне регламентации прав монарха внесло бы принципиальные изменения в государственное устройство России. Впрочем, сохранялась возможность расширительного толкования прерогатив императора, за которым, помимо вышеназванных, сохранялось право окончательного выбора депутатов из числа избранных кандидатов и право помилования. Последнее означало вторжение императора, носителя исполнительной власти, в функционирование судебной системы, поскольку давало ему право принимать жалобы на судебные решения. Против этого в свое время решительно выступал М. М. Сперанский.

В других разделах, наоборот, можно видеть сходство с проектами М. М. Сперанского. Так, в разделе о законодательстве предусматривались три категории законодательных актов: 1 – законы, основанные на незыблемых принципах; 2 – положения, уставы и регламенты о порядке и управлении государством; 3 – указы, декреты, распоряжения, предписания по частным делам и случайным вопросам. Как отмечалось в исторической литературе, эти формулировки близки к тому, что предлагал Сперанский в своих проектах. Не только это, но и мысли о создании парламента, а также провозглашение равенства всех граждан перед законом свидетельствовали о том, что проект ориентирован на те западноевропейские государства, в которых устранены если не все, то многие сословные ограничения и происходила эволюция от феодальных к новым, капиталистическим отношениям. В «Кратком изложении основ» было еще одно новшество: попытка преобразовать структуру государства на принципах

федеративного устройства путем создания 10 наместничеств, включающих в себя по несколько губерний.

В духе «Краткого изложения основ» и был составлен, а затем отослан в Петербург Александру I проект конституции. Осенью 1820 г. Александр I посетил Варшаву, где, по-видимому, была завершена под-готовка окончательного текста проекта конституции, составленного в двух экземплярах – на французском и на русском языках.

Конституционный проект первоначально был озаглавлен как «La charte constitutiopelle de L'Empire de Russie» («Конституционная хартия Российской империи»). Затем Александр I решил дать документу название «Государственная уставная Грамота Российской империи»40.Из названия исчезло слово «конституционная». Его не было и в тексте документа. Но по сути «Уставная грамота» предусматривала превращение России в конституционную монархию.

Это достигалось провозглашением народного представительства в форме двухпалатного парламента – Государственного сейма (Государственной Думы), составленного «из государя и двух палат» (Сената и Посольской палаты). В Посольскую палату входили «земские послы и депутаты окружных городских обществ». Предусматривались и наместнические сеймы, которые вместе с общероссийским Сеймом должны были содействовать императору в его законодательной деятельности. Как видим, права сеймов изложены с большой осторожностью. Скорее всего, это следствие поправок и уточнений, сделанных по прибытии Александра I в Варшаву. Смысл же этих поправок можно усмотреть в намерении сочетать создание представительных учреждений с сохранением за монархом статуса самодержца.

Попытка ввести в России государственный строй, представляющий собой симбиоз западноевропейского парламентаризма и неограниченной монархии, была именно тем камнем преткновения, который мешал претворить в жизнь планы теоретиков «истинной монархии». Малейшие уступки при распределении функций власти, сделанные в пользу представительных учреждений, неизбежно вели к постепенной ликвидации самодержавной власти. Шагами, пусть первыми и незначительными, в сторону ослабления позиций самодержавия могло стать предоставление Государственному сейму прав в области законодательства. В частности, имелось в виду, что ни один закон не может быть издан, минуя Сейм и без его утверждения. Сохранению прерогатив императора способствовало предоставленное ему право законодательной инициативы. Система выборов депутатов, изложенная в «Уставной грамоте», существенно расширяла круг участвующих в них социальных слоев. Так, в Посольскую палату в качестве кандидатов, помимо дворян, могли пройти и представители городских обществ.

В руках императора сохранялась бы исполнительная власть, он провозглашался ее главой, и ему подчинялись преобразованный Государственный совет и министерства. Государственный совет должен был состоять из Правительственного совета (Кабинета министров) и Общего собрания совета. Здесь мы также сталкиваемся с возвратом к идеям Сперанского, предполагавшего значительное расширение роли Государственного совета в системе центрального управления.

Элементы именно конституционного характера содержались в специальных главах «Уставной грамоты», провозглашающих гражданские свободы: свободу слова, вероисповедания, равенство всех жителей России перед законом, неприкосновенность личности, свободу печати. С социальной точки зрения важным было введение понятия частной собственности, что намечало тенденцию к сближению с понятиями буржуазного права.

Новым в проекте конституции было намерение стать на путь федеративного устройства. Учреждение не только Государственного сейма, но и сейма в каждом наместничестве могло иметь благоприятные для страны последствия, поскольку тенденция к децентрализации способствовала бы развитию хозяйства в отдельных областях России. «Уставная грамота» 1820 г. вызывала ассоциации с «Грамотой российского народа» 1801 г. Оба проекта, с одной стороны, предполагали ряд важных перемен, особенно в области предоставления прав гражданам России, с другой – предполагали сохранить самодержавие и крепостное право. Хотя «Уставная грамота», пожалуй, была более радикальной по своему содержанию, она принципиально отличалась от конституций некоторых европейских стран, основополагающим положением которых был суверенитет народа. Наряду с сохранением дворянских привилегий она, что тоже важно, полностью умалчивала о крепостном праве. «Уставная грамота», в случае ее утверждения Александром I, в конечном счете могла бы способствовать эволюции русского самодержавия в сторону конституционной монархии, постепенному возникновению в России представительных учреждений, напоминающих парламенты европейского типа.

В 1820 г. казалось, что публикация «Уставной грамоты» вполне реальна. Был даже подготовлен «Опыт введения в Грамоту», который, будучи опубликованным в виде манифеста, возвестил бы о том, что Александр I дарует российским подданным конституцию.

Однако «Уставная грамота» так и осталась лежать в канцелярии. Н. Новосильцева. 1820 год не стал годом провозглашения в России конституции.

В исторической литературе конца XX столетия высказывалось мнение, будто Александр 1 не осуществил свои реформаторские планы, встретив сопротивление подавляющей части дворянства⁴¹. Несмотря на, что большая часть дворян, по-видимому, действительно была против реформ, все же настроения в этой среде общества были неоднородны. К тому же, и это весьма важно, Александр I сам не был достаточно решителен в проведении реформаторского курса. С одной стороны, он ждал, что само дворянство проявит инициативу в проведении реформ, и бывал крайне недоволен, когда его надежды не оправдывались⁴². С другой стороны, Александр I не использовал и те случаи, когда такая инициатива проявлялась, как это было с попыткой группы влиятельных лиц создать в 1820 г. вольное общество помещиков, поставивших своей целью подготовить условия для отмены крепостного права⁴³, или (в том же году) когда в Государственном совете обсуждался Проект закона о непродаже крестьян без земли⁴⁴. Непоследовательность Александра I проявлялась не раз, когда ему приходилось заниматься сложными государственными проблемами. Он так и не оформил

должным образом отказ великого князя Константина Павловича от права на престол в пользу великого князя Николая Павловича. Это важное решение держалось в тайне и носило характер скорее семейного договора. Не заботился Александр I и о том, чтобы Николай Павлович должным образом был подготовлен к вступлению на престол. В эти годы он сам порой поговаривал об отречении от престола. Не су-мел Александр I в должной мере воспользоваться и тем, что ряд государственных деятелей, критически воспринимавших ситуацию в стране, готовы были к сотрудничеству в деле проведения реформ, если быв этом направлении решительно действовал сам император⁴⁵. В значительной мере доверив текущие дела Аракчееву, оставляя в его руках всю полноту власти на время своего отсутствия в Петербурге, он в последние годы царствования уступал Аракчееву и при назначении высших должностных лиц в империи⁴⁶.

Александр I проявлял непоследовательность и при решении других проблем. Расширение границ России заставляло задумываться над юридическим статусом присоединяемых земель, улаживать конфликты с местной знатью и подавлять открытые восстания. Непросто утверждалась власть России в Грузии, хотя грузины исповедовали православие. Еще больше трудностей встречало правительство на Северном Кавказе, населенном мусульманами. Были урезаны права, ранее предоставленные Финляндии. Так, после 1809 г. Сейм не созывался, а в 1816 г. главный исполнительный орган, Правительственный совет, был преобразован в Императорский Финляндский совет. Это должно было подчеркнуть подчинение Великого княжества Финляндского власти Российской империи.

Включение в состав Российской империи по Бухарестскому договору 28 мая 1812 г. части молдо-валашского региона (территория между Днестром и Прутом), которая называлась Бессарабией, удовлетворив имперские амбиции, в то же время породило массу проблем сточки зрения правовой, социальной и политической адаптации ново-приобретенной окраины. Правовая жизнь определялась здесь своеобразным конгломератом норм, писаных законов и устных обычаев весьма пестрого происхождения. Источниками для бессарабского права (как уголовного, так и гражданского) являлись старые земские обычаи, нигде не записанные, наряду с которыми в ходу были отдельные предписания древних византийских правовых сборников (например, знаменитого «Шестикнижия» Константина Арменопула XIV в.), навязываемые населению греко-фанариотскими чиновниками и отнюдь не всегда соответствующие его правовому сознанию. Административное право практически отсутствовало, права и обязанности местной администрации не были определены ни одним законом, в местечках царил полнейший произвол. Нормы уголовного права были крайне не-многочисленны, среди них превалировал молдавский закон, в некоторых случаях он оказывался суровее русского, и местные власти в Бессарабии колебались, например, приводить ли в исполнение по приговорам кишиневского суда смертную казнь, которую в России в это время применяли в исключительных случаях⁴⁷.

Необходимость правовых реформ осознавалась всеми. Практически сразу начались подготовительные работы по созданию проекта Гражданского уложения для Бессарабии.

У истоков нового кодекса стоял статс-секретарь И. А. Каподистрия (1776–1831), имевший от императора поручение «курировать» бессарабские дела. Ясно, что общественно-политические взгляды этого государственного деятеля, греческого патриота на русской государыне иной службе, повлияли на ведение кодификационных работ в Бессарабии. Сторонник сохранения национальной самобытности и самоуправления новой провинции, Каподистрия мечтал о том, чтобы бессарабский эксперимент стал для всех очевидным доказательством того, что сохранение местных и национальных особенностей за Бессарабией могло не только сделать ее полезной империи, но и обеспечить ей процветание⁴⁸. Правда, учрежденная в 1817 г. по инициативе наместника Бахметьева комиссия из местных бояр с целью составления Уложения не достигла успеха, хотя в конце 1819 г. и отправила в Петербург первый проект Уложения. Будучи по большей части более или менее верным воспроизведением недавно изданного для Молдавии кодекса Каллимаха (отчасти также со ссылками на валашский кодекс Ипсиланти и изредка – Шестикнижие Арменопула), проект вызвал нарекания Александра I: деление обывателей на свободных и невольных, объясняемое существованием в Бессарабии небольшого числа дворовых цыган, он нашел нежелательным, поскольку это могло вызвать предположение о существовании рабства в новоприсоединенной области; правила о расторжении браков император посчитал противоречащими учению православной церкви; наконец, указал на целесообразность замены правил об опеке, изложенных в этом проекте по римскому образцу, общерусским законом об опеке. Проект был возвращен на доработку присланному в Кишинев графом Каподистрией для этой работы юристу со специальным западноевропейским образованием, выпускнику парижской Ecole de droit Петру Манеге (1782 – после 1840)⁴⁹. Но и второй проект кодекса, представленный в марте 1822 г. Министерству внутренних дел, в ведение которого перешло тогда управление бессарабскими делами, не был сочтен удовлетворительным. Министерство, основываясь на том, что источником бессарабского кодекса должны быть древние институты страны, для которой он предназначен, потребовало от редакторов приведения текста законов, послуживших для них образцом, с тем чтобы они давали отчет о тех мотивах, по которым в некоторых случаях меняли древние законы или целиком заменяли их новыми. Исходя из этого, министерство обязало редакторов расположить материал по трем категориям: законы древние, законы измененные, законы новые.

Дальнейшая разработка, порученная также Манеге главой ведомства Министерства внутренних дел графом В. П. Кочубеем в 1822 г., длилась около трех лет и была окончательно завершена в 1825 г., причем в последней стадии бессарабских кодификационных работ принял участие небезызвестный в истории российской дипломатии барон (впоследствии граф) Ф. И. Бруннов (1797–1875), заслуживший в свое время, как и Манега, внимание Каподистрии и также получивший юридическое образование на Западе, в Лейпцигском университете⁵⁰. По признанию самого

Бруннова (письмо к начальнику II отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии графу Д. Н. Блудову от 8 февраля 1824 г.), его роль в составлении кодекса была весьма скромной: он помогал Манеге учесть при редактировании текста требования, полученные из Петербурга, но кодификационная работа сама по себе принадлежит Манеге, как это охотно подчеркивал Бруннов⁵¹.

Законченная в 1825 г. работа на французском языке, озаглавленная «Projet de Code Civil pour la Bessarabie», была своевременно отправлена в Петербург, где ее ждало, однако, забвение. Дело в том, что именно в это время отношение центральной власти к бессарабскому самоуправлению стало меняться. Вскоре на Бессарабскую область был распространен общерусский порядок управления губернией, и о кодификации бессарабского права перестали говорить в ожидании общерусского гражданского Уложения, которое призвано было заменить jus particulare на этой окраине⁵².

Структура работы, включающей в себя три книги (I том — о лицах, II том — об имуществах и III том — об обязательствах), явно заимствована из кодекса Наполеона, что можно сказать и о целом ряде разделов Уложения. Составитель считал французский кодекс более правильным и точным выразителем соответствующей нормы римского происхождения, и это могло служить в глазах Манеги, считавшего римское право коренным источником для Бессарабии, достойным оправданием для таких заимствований, из которых не все, впрочем, снабжены соответствующими ссылками⁵³. Предполагалась еще четвертая книга, предназначавшаяся для гражданского судопроизводства, но она не была закончена Манегой.

Уложению должно было предшествовать предисловие, составленное также по примеру французского кодекса.

Основным достоинством проекта Уложения провозглашалось то, что он зиждется на древнем законодательстве. Важно, однако, подчеркнуть, что почти все это «древнее законодательство» отождествлялось Манегой с понятием «римское право», ибо, несмотря на скудость законов в Бессарабии (равно, впрочем, как и в сопредельных с нею княжествах Молдавском и Валашском), они являются «богатыми наследницами всех законохранилищ, бывших в Риме и в Византии» (I, л. 254), и прежде всего Corpus Juris Civilis Юстиниана. Исходя из этой предвзятой и исторически неправильной точки зрения о рецепции в Молдавии всей совокупности римского права, о своеобразном правовом континуитете этого региона (древней Дакии)с Римом, составители Уложения провозгласили своим общим принципом то, что в русской Бессарабии, как бывшей части Молдавии, основаниями для кодификации должны служить римские компиляции как вековой источник действовавшего там права (I, л. 256 об.).

Интенсивное использование французского кодекса также оправдывалось составителями тем, что «оный, будучи основан большей частью на началах римского права, по многим отношениям ближе других подходит к учреждениям Бессарабской области» (I, л. 261–261 об.). Проект Манеги после 1826 г. (указ Сената от 14 декабря1826 г.), т. е. во время некоторого оживления общих кодификационных работ империи, был все же в значительной части переведен на русский

язык, но эти три рукописных тома русского перевода Уложения⁵⁴ разделили участь оригинала.

В Бессарабии, таким образом, все осталось по-прежнему. Суды по бессарабским делам, постоянно усматривая в местных источниках мнимые пробелы и кажущиеся противоречия, старались как можно чаще применять общерусский гражданский кодекс и, как отмечал Л. А. Кассо, мало сделали вследствие этого для развития местного бессарабского права в течение всего XIX в., пока в начале XX столетия Кассационный департамент Сената не открыл для них новой дороги, «сделав возможным при применении бессарабского права обращение к Corpus Juris civilis как к заветному хранилищу истинного духа римского права, к которому прибегал и Манега, когда на полях своего проекта выписывал фрагменты из Дигестов или Кодекса»⁵⁵. Конечно, проект Манеги, получи он силу закона, по своему сравнительно высокому юридическому уровню был бы и в русском переводе на первых порах малопонятным для российских судей не только в низшей, но и в высшей инстанции уже потому, считал Кассо, что большинство из них не имели специального образования. Но постепенно, благодаря своему догматическому, отчасти даже дидактическому характеру, он дополнил бы их подготовку, заставил бы судей выражать свое мнение более научным слогом и в общем содействовал бы усовершенствованию судебной практики, как это высказывал сам Манега в своем Discours preliminaire⁵⁶. Однако этому не суждено было случиться.

Во внутренней политике России в последние годы царствования Александра I усилились реакционные тенденции. Казалось, что с надеждами на преобразования покончено.

Однако появлялись и проекты, предусматривавшие реформы. В 1824 г. проект постепенной отмены крепостного права предложил Н. Н. Муравьев⁵⁷. В том же году проект, предусматривающий существенные перемены в положении крепостных крестьян, представил Д. А. Гурьев⁵⁸. Отправляясь в свое последнее путешествие 1 сентября 1825 г., перед самым отъездом из Петербурга в Таганрог, Александр I, по свидетельству Н. М. Карамзина, обещал непременно дать «коренные законы России»⁵⁹. Генерал И. О. Витт вспоминал, что по прибытии в Таганрог император говорил о планах разделить Россию на наместничества, перенести столицу в Киев⁶⁰.

Разрыв между правительством и теми, кто был готов принять реформы, своеобразно сказывался и на эволюции, которую проделали тайные общества. С одной стороны, радикальные силы шли к тому, чтобы стать на путь революционного переворота. С другой стороны, порой среди сторонников крайних мер начинались колебания, подобные тем, какие, по свидетельству Н. И. Лорера, были у П. И. Пестеля в ноябре 1825 г.⁶¹

О разнообразии взглядов в рядах тайных обществ свидетельствуют проекты конституций. На смену умеренно либеральным проектам, которые составляли братья С. И. и Н. И. Тургеневы, пришли проекты Н. М. Муравьева и П. И. Пестеля. Но и они в какой-то мере перекликались с отдельными положениями тех проектов, что составлялись сторонниками реформ в правительственном лагере.

Г В. Вернадский, внимательно изучавший и «Уставную грамоту», и «Конституцию» Н. М. Муравьева, полагал, что проект Муравьева являл собой дальнейшее развитие основных положений «Уставной грамоты»⁶².Точку зрения Г. В. Вернадского оспаривали Н. М. Дружинин и С. С. Ланда⁶³. Оставляя в стороне подробный разбор этой полемики, обратим внимание на то, что и правительство, и члены тайных обществ сознавали необходимость перемен и обдумывали планы преобразований. При этом правительство упорно затягивало решение вопроса о реальной подготовке реформ, а тем временем составленные в тайных обществах конституционные проекты принимали все более радикальные черты.

Как «Конституция» Муравьева, так и «Русская правда» Пестеля безоговорочно предусматривали отмену крепостного права, уничтожение сословий. Муравьев предусматривал введение в России конституционной монархии. Однако наследственный император, представлявший исполнительную власть, оказывался в положении высшего государственного служащего с определенным жалованием (8 млн руб. в год). Практически он не имел законодательной власти. Ему предоставлялось лишь право отсрочить введение закона, возвратив законопроект для вторичного рассмотрения в Народное вече, двухпалатный парламент, которому и принадлежала законодательная власть. Для избирателей предусматривался довольно высокий имущественный ценз: 500 руб. серебром. Еще более высоким он был для тех, кого избирали бы на общественные должности: для избрания областным судьей – 15 тыс. руб. серебром, а членам Верховной думы Верхней палаты Народного веча – 60 тыс. руб. Тем не менее, по замыслу Муравьева, облик государственной власти должен был измениться коренным образом. Еще дальше шел Пестель, предлагавший покончить с монархией и превратить Россию в республику с однопалатным парламентом, имевшим, как и у Муравьева, название Народного веча. Исполнительная власть возлагалась на Державную думу, избираемую Народным вечем из пяти лиц. Члена Державной думы избирали на пять лет. При этом ежегодно один новый член Думы избирался в нее, а один, чей пятилетний срок истек, покидал. Президентом ежегодно становился тот, у кого истекал последний, пятый, год срока. В представлении Пестеля, таким путем можно было осуществить власть народа. «Народ российский не есть принадлежность или собственность какого-либо лица или семейства. Напротив того, правительство есть принадлежность народа, и оно учреждено для блага народного, а не народ существует для блага правительства».

Первостепенное значение имело решение крестьянского вопроса. Согласно последнему варианту «Конституции» Муравьева, крестьяне получали приусадебную землю и по 2 десятины пахотной земли на двор. Пестель предлагал в каждой волости разделить землю на две половины. Одна была бы общественной собственностью, другая – частной. Из первой мог получить надел каждый, кто пожелает заниматься земледелием. Крупнейшие помещичьи имения подлежали конфискации, но частично помещичье землевладение сохранялось. Общественную землю нельзя было ни продавать, ни закладывать. Она должна была обеспечивать необходимый продукт. Частная же должна была способствовать «изобилию». В отличие от Муравьева, вводившего высокий ценз, Пестель полагал наделить политическими правами

граждан России «без всякого изъятия», Каждый мог избирать и быть избранным. По-разному решая проблему государственного устройства (Муравьев – по федеративному принципу, Пестель – путем создания иного государства), оба автора конституционных проектов имели в виду ломку существующей системы. Чем чаще Александр I делал шаги, свидетельствовавшие о его колебаниях в проведении преобразований, чем больше он засекречивал планы реформ, чем сильнее становились в его окружении реакционеры и консерваторы, тем быстрее в русском обществе распространялись настроения, так или иначе порожденные деятельностью тайных обществ. Особенно это чувствовалось в Петербурге. Многое из того, что делалось и говорилось на собраниях членов тайных обществ, становилось достоянием широкого круга петербургского общества. А. И. Кошелев писал: «Смутно вспоминаю я о либеральных толках, бывших в 1818–1822 годах, особенно между военными, возвратившимися из Франции после событий 1812–1815 годов; но очень положительно и ясно сохранились в моей памяти жалобы на слабость императора Александра I в его отношениях к Меттерниху и Аракчееву. И старики, и люди зрелого возраста, и в особенности молодежь, словом чуть-чуть не все, беспрестанно и без умолка осуждали действия правительства, и одни опасались революции, а другие пламенно ее желали и на нее полагали все надежды. Неудовольствие было сильное и всеобщее. Никогда не забуду одного вечера, проведенного мною, 18-тилетним юношею, у внучатого моего брата Мих. Мих. Нарышкина; это было в феврале или марте 1825 года. На этом вечере были: Рылеев, князь Оболенский, Пущин и некоторые другие, впоследствии сосланные в Сибирь. Рылеев читал свои патриотические думы, а все свободно говорили о необходимости d'en finir avec се gouvernement»⁶⁴.

Пока в петербургских гостиных «свободно говорили» нелестные слова о правительстве, подошел к концу 1825 год. Впавший в меланхолию император пребывал в Таганроге после поездки в Крым – одного из путешествий, от которых, по словам А. Е. Преснякова, оставалось «впечатление погони за новыми впечатлениями, за отдыхом от правительственных дел, за тревожным уклонением от запросов власти, потерявшей для ее носителей личный смысл с крушением прежних планов и внешней, и внутренней политики»⁶⁵. Алёксандр I считал, что без него дела огромной империи крепко держит в своих руках А. А. Аракчеев. Но тут и у Аракчеева начались неприятности: крестьяне с. Грузина убили ненавидимую ими любовницу графа Н. Ф. Минкину. Аракчеев был потрясен, отошел от дел. Одним из последствий этого стала задержка с доставкой Александру I секретных сведений о тайных обществах.

5 ноября Александр I написал императрице-матери письмо, где сообщал о своей болезни. Оно оказалось последним его письмом.17 ноября в Петербург стали поступать тревожные вести. 19 ноября (1 декабря) 1825 г. Александр I скончался в Таганроге, 25 ноября в Варшаве Константин Павлович, получив известие о смерти императора, заявил, что отказывается от права на престол в пользу брата вел. кн. Николая Павловича. А Николай Павлович 27 ноября, получив известие о кончине Александра I, присягнул Константину, привел к

присяге всех находящихся в Зимнем дворце военных и гражданских сановников, после чего распорядился привести к присяге дворцовые караулы, гвардию и петербургский гарнизон. Началось междуцарствие, затянувшееся до 12 декабря и лишний раз продемонстрировавшее несовершенство самодержавной формы правления.

13 декабря Николай Павлович подписал манифест о своем вступлении на престол, пометив его 12 декабря, т. е. днем разрешения династического кризиса. На 14 декабря была назначена, как тогда говорили, «переприсяга». К этому же моменту приурочили свое выступление и члены Северного общества. Восстание 14 декабря не только омрачило, но и лишило торжественности акт вступления на престол Николая I.

Революционный характер событий 14 декабря 1825 г. подтверждал документ, найденный при обыске в бумагах С. П. Трубецкого, в следственных показаниях иногда именовавшийся как «Манифест к русскому народу». Манифест, написанный рукой Трубецкого (что они признал), известен был другим участникам восстания. В манифесте провозглашалось «уничтожение бывшего правления», «учреждение временного до установления постоянного выборными».

Программа преобразований, изложенная в «Манифесте к русскому народу», включала: свободу печати и уничтожение цензуры, отмену крепостного права, равенство всех сословий перед законом, гласность судов, «сложение подушных податей и недоимок по оным», уничтожение монополий на соль, на продажу горячего вина.

Заявляя об учреждении «правления из 2-х или 3-х лиц», «которому подчиняют все части высшего управления», «словом, всю верховную исполнительную власть», составители манифеста тут же пояснили, что этому правлению «отнюдь» не подчиняют власть «законодательную» и «судную», т. е. проводят в жизнь принцип разделения властей.

«Временное правление» должно было осуществить уравнение прав всех сословий, образовать местные «правления», «судную часть с присяжными». Ему вменялось также провести уничтожение постоянной армии, вместо которой создать «внутреннюю народную стражу», «уравнение воинской повинности между всеми сословиями». После этого предполагалось упразднение рекрутства и военных поселений и сокращение срока службы для нижних чинов. Последний пункт манифеста предусматривал «учреждение порядка избрания выборных в палату представителей народных, кои долженствуют утвердить на будущее время имеющий существовать порядок правления и государственное законоположение»⁶⁶.

Александр I, желавший провести реформы, но без конца колебавшийся в осуществлении их на практике, способствовал резкому обострению политического кризиса в России. 14 декабря 1825 г. показало, что в России есть силы, которые не надеялись на проведение реформ императором и были готовы добиваться преобразовании революционным путем.

¹ Цит. по: Дружинин. Н. М. Историческое значение Отечественной войны 1812 года // Дружинин Н. М. Избранные труды: Внешняя политика России. История Москвы. Музейное дело. М., 1988. С. 90.

² Цит. по: Вел. кн. Николай Михайлович. Император Александр I: Опыт исторического исследования. 2-е изд. СПб., 1914. Т. 1. С. 399.

³ Предтеченский А. В. Очерки общественно-политической истории России в первой четверти XIX века. Л., 1957. С. 323.

⁴ Дружинин Я. М. Декабрист Никита Муравьев // Дружинин Н. М. Избранные труды: Революционное движение в России XIX в. М., 1985. С. 619.

⁵ Внешняя политика России XIX — начала XX века. Сер. 1: 1801—1815. М.,1972. Т. 8: Май 1814 - ноябрь 1815 г. С. 145-146.

⁶ Конституционная хартия 1815 года и некоторые другие акты бывшего Царства Польского. СПб., 1907. С. 14-16.

⁷ Внешняя политика России XIX — начала XX вв. С. 112—113.

⁸ Там же. С. 636.

⁹ См.: Мироненко С. В. Самодержавие и реформы: Политическая борьба в России в начале XIX в. М., 1989. С. 155-156.

¹⁰ ПС31. Т. 33. № 25842.

¹¹ Вернадский Г. В. Государственная уставная грамота Российской империи1820 года: Историко-юридический очерк. Прага, 1925. (Литография). С. 147. Цит. по: Ланда С. С. Дух революционных преобразований: Из истории формирования идеологии и политической организации декабристов. 1816—1825. М., 1975. С. 349.

¹² Московские ведомости. 1818. № 29; Северная почта. 1818. N° 26.

¹³ Цит. по: Шильдер Н. К. Император Александр I: Его жизнь и царствование. СПб., 1898. Т. 4. С. 92.

¹⁴ Бумаги Комитета, учрежденного высочайшим рескриптом 6 дек. 1826 г. //Сб. РИО. 1894. Т. 90. С. 5-26.

¹⁵ Там же. С. 39-107.

¹⁶ РГИА. ф. 1409. Д. 1750.

¹⁷ Бумаги Комитета... С. 123—125.

¹⁸ Предтеченский А. В. Очерки общественно-политической истории России... С. 370.

¹⁹ Сборник исторических материалов, извлеченных из Архива собственной его императорского величества канцелярии / Под ред. Н. Дубровина. СПб.,1895. Вып. 7. С. 217-228.

²⁰ ПС31. Т. 33. № 26059.

²¹ Предтеченский А. В. Очерки общественно-политической истории России... С. 295-296.

²² Там же. С. 308.

²³ Мироненко С. В. Самодержавие и реформы... С. 77—78.

Дата добавления: 2015-07-10