Глава 13. Преодоление.

Я возвращаюсь в свои комнаты после того, как два часа убеждал своего злейшего врага в том, что вполне могу позаботиться о его крестнике. Конечно, на моей стороне были Волшебный Эквивалент Купидона и, что более удивительно, Самый Гениальный Оборотень. Я был вынужден признать, что Люпин вполне может быть самым умным из всех нас.

Еще одна причина, чтобы ненавидеть сам факт его существования.

Я замираю, когда вижу ЕГО, свернувшегося в кресле, закрывшего лицо руками. Его колотит. Похоже, до него дошло. Я подавляю желание развернуться, отправиться прямиком в кабинет Дамблдора и сказать Блэку, что я не могу с этим справиться.

— Гарри, — неловко говорю я.

Он всхлипывает. Я подхожу ближе, сжимаясь от сочувствия и страха, и опускаюсь на колени перед креслом. За годы я овладел разными вариантами общения с людьми - манипулирование, принуждение, запугивание, - но боюсь, что потерял способность успокаивать.

— Гарри, — повторяю я более громко и тянусь к его плечу.

Он сбрасывает мою руку и вжимается в кресло.

Я пытаюсь придумать, что можно сказать, чтобы улучшить ситуацию. Но она не станет лучше. Это важно. Изменилась его суть.

По крайней мере, для него.

Я сажусь на краешек стула. Он свернулся в клубок. Я пытаюсь убрать его руки с лица, но он кричит. — Прекрати! Не прикасайся ко мне! Как…

Слова прерываются очередным всхлипом. Я поднимаюсь и вижу, как он пытается вжаться в спинку кресла. Он глядит на меня красными распухшими глазами. — Ты давно знаешь? — выдавливает он.

Я расправляю плечи, защищаясь от обвинения в его глазах. — Достаточно давно, чтобы не обращать на это внимания. — У меня такое ощущение, как будто этот разговор уже происходил.

— Как давно? — настаивает он и шмыгает носом.

— С тех пор, как начал учить тебя аппарированию.

Он съеживается и хрипит. — И ты… как ты мог ко мне прикасаться? Ты же знал… Как? — он вздрагивает.

Я смотрю на него, потрясенный его ненавистью к себе. Я должен что-то сказать. Я должен сказать ему, что мне все равно, чья душа в него вселилась. Я должен его убедить. Успокоить.

— Пойдем, — я протягиваю ему руку. Он смотрит на нее, не веря моему великодушию. Его невеселый смех снова превращается в рыдания, и он опускает голову.

Я стискиваю зубы, удерживая остатки своего терпения. Вот она, та причина, по которой я не пытаюсь успокаивать людей. Меня очень, очень раздражает, когда мои усилия оказываются напрасными. — Слушай, ты можешь сидеть здесь, задыхаясь от ненависти к себе, а можешь пойти и прилечь со мной.

Он поднимает голову, потрясенно глядя на меня. Он снова шмыгает носом и недоверчиво смеется. — Ты что, спятил?

Я смотрю на него так, чтобы ему стало ясно, что я вполне серьезен, и если кто-то здесь и спятил, так это он. Я снова протягиваю ему руку. Он смотрит на нее с подозрением, потом переводит взгляд на меня. Он вытирает слезы ладонью. Я не дышу. На мгновение мне начинает казаться, что это сработает. Но он снова кривится и отворачивается, уткнувшись лицом в спинку кресла.

Я разочарованно вздыхаю.

Я попробовал доброту. Я попробовал настойчивость. Теперь я сделаю все по-своему.

— Отлично. Проведи весь остаток жизни в ненависти к себе. Если ты ждешь, что я присоединюсь к хору, поющему "Ах, этот бедный мальчик", ты глубоко заблуждаешься. Я согласен, это ужасно. Но у тебя есть выбор, не так ли? Принять это или убить себя. А если твоя смерть вызовет вечные неприятности, так это не твоя проблема. Ты ничего не обязан волшебному миру. — Он и правда не обязан. Но я надеюсь, что он сам так не считает.

Он не смотрит на меня, но прекращает всхлипывать. Это обнадеживает. Когда ничего не помогает, нужно сменить жалкую беспомощность на праведный гнев. Это вытянет из глубин жалости к себе гораздо быстрее.

— А теперь прошу простить меня, я собираюсь принять душ и лечь спать. Последние три дня были самыми несчастливыми в моей жизни, и я хотел бы забыть о них, чтобы справиться с тем, что мне еще предстоит.

Я замолкаю на мгновение, ожидая какой-то реакции. Гнев. Негодование. Что угодно. Я не получаю ничего и молча ухожу в свою спальню. Я замечаю, что он не навел порядок, и не забываю покоситься на воронку на полу. Я все еще не понимаю, как можно освободить столько энергии за одну ночь. Усиление магических способностей после этого закономерно. Но такого я не ожидал. Думаю, что Дамблдор имел отношение к этому, но когда я его об этом спросил, он глупо улыбнулся и предложил мне чаю. Я иду в ванную. Что-то хрустит под ногами.

Осколки стекла.

Чтоб Волдеморт сдох тысячу раз медленной смертью.

А может быть и нет. Я навожу порядок и раздеваюсь. Горячие струйки воды бьют по моим мышцам, которые настойчиво напоминают мне, что я постарел. Я прислоняюсь к стене и пытаюсь понять, как Дамблдору снова удалось уйти от разговора о силе Поттера. Он замечательно умеет делать это так, что я даже не успеваю понять, что меня одурачили. Полезное умение. У меня никак не хватает терпения этому научиться. Мне проще попросить кого-нибудь убираться и не совать нос в чужие дела. Не так красноречиво, но эффективно. Чаще всего.

Я пытаюсь думать о том, что завтра мы встречаемся, чтобы обсудить дальнейшую судьбу Поттера. Где он должен будет выбрать — вернуться "домой" или остаться со мной. Если он решит уехать, тем лучше. Но, как прекрасно знает старый мерзавец, я буду здесь, если он решит остаться.

Я набираю в ладонь шампунь и начинаю мыть голову. Уход за телом. Скучное занятие. Мир может катиться к черту, а мы все еще должны тратить время на умывание.

Я слышу, как открывается занавеска, и открываю глаза. Я подавляю абсурдное желание чем-нибудь прикрыться. Это действительно смешно, учитывая, сколько времени я провел обнаженным рядом с мальчиком, который сейчас глядит на меня красными заплаканными глазами.

Мой свирепый взгляд в сочетании с шапкой мыльной пены у меня на голове абсолютно бесполезен. Он делает шаг и прижимается ко мне, обнимая за плечи. Я испуганно отступаю, потом сдаюсь и обнимаю его.

— Ты бесчувственный мерзавец, — говорит он.

— Это часть моего имиджа, — вздыхаю я и зарываюсь лицом в его мокрые волосы.

***

Мы вшестером сидим в кабинете Дамблдора, слушая тяжелое дыхание старика, пока он рассматривает нас. Не понимаю, что здесь делает Люпин. Как будто знание о секрете сделало его членом тайного общества.

Поттер сидит справа от меня, не глядя ни на кого и пощипывая ткань своих джинсов. МакГонагалл сидит слева от меня, прямая и величественная, отделяя меня от человека, который без сомнения хотел бы оторвать мне голову за то, что мне поручили заботиться о мальчике летом.

Все мы выжидающе смотрим на Дамблдора, который тяжело вздыхает. — Минерва, я думаю, что мы могли бы попить чаю. — Все разочарованно выдыхают.

Если МакГонагалл и кажется странной просьба о чае, она не показывает вида. Она делает движение палочкой, и перед стариком появляется чайный сервиз. На его лице возникает выражение огромного облегчения, когда он начинает наполнять чашки — каплю за каплей, черт бы его побрал. Когда он заканчивает шестую чашку, я готов прыгнуть через стол и задушить его. Он становится все более раздражающим, приближаясь к смерти.

Как только каждый получает свою чашку, он говорит. — Думаю, что лучше всего для Гарри будет продолжить обучение по обычной программе. — Он улыбается.

МакГонагалл раздраженно отвечает. — Альбус, в данных обстоятельствах я…

— Что ты говоришь, Гарри? — перебивает он разъяренную женщину.

ОН выглядит удивленным, что кто-то обратил на него внимание, и немного разочарованным, что его попытки остаться незамеченным не принесли плодов.

— Мне все равно, — говорит он, пожимая плечами, и снова возвращается к попытке разобрать свои брюки по ниточкам.

Я не могу определиться, веселиться мне или чувствовать раздражение.

МакГонагалл встает и свирепо смотрит на Дамблдора, прежде чем перевести смягчившийся взгляд на Поттера. Она ставит чайную чашку в центр нашего полукруга. — Мистер Поттер, пожалуйста, поднимите в воздух эту чашку.

Он хмурит брови и достает палочку. Он бросает на меня неуверенный взгляд, и я еле сдерживаюсь, чтобы не спрятаться под стулом от одной мысли об этом. Он вздыхает и концентрируется. — Wingardium Leviosa.

Хотя он едва прошептал слова, чашка летит в потолок и разбивается. МакГонагалл заставляет осколки замереть в воздухе, прежде чем они свалятся нам на головы. Все остальные осторожно выглядывают из-за поднятых над головой рук.

Дамблдор весело смеется. Он точно выжил из ума.

После того, как осколки тщательно собраны, МакГонагалл садится с довольным выражением лица. Поттер убирает палочку в карман, отчаянно краснея и шепча извинения.

— Возможно, несколько дополнительных занятий, — предлагает Дамблдор. — Всем студентам требуется время, чтобы привыкнуть к свое новой силе.

— Привыкнуть? Альбус!

— Дай ему несколько дней, Минерва. Все устроится.

— Сэр, — тихо говорит Поттер. — Может быть… может быть, она права. Я правда могу кому-нибудь навредить. — Он сосредоточенно кусает губы.

— Ерунда, Гарри. Через некоторое время все наладится. — Его уверенный тон меня настораживает. Если бы у старика хватило сил подмигивать, он бы так и сделал. Странно. Он не встречается со мной взглядом, и смотрит на остальных. — Конечно, может понадобиться дополнительная подготовка. Думаю, что обычная программа не может предложить всего, что нужно Гарри.

Справа от себя я отчетливо слышу скрежет зубов. Однако его лицо спокойно. Угрюмое, но спокойное.

Люпин откашливается. — Я могу работать с Гарри вне класса. То есть если он этого захочет.

Он никак не реагирует. Его челюсть упорно двигается.

— И я могу, — предлагает МакГонагалл. — Но боюсь, что между занятиями и квиддичем него не останется времени…

— Я ушел из команды, — говорит он и продолжает скрипеть зубами, не обращая внимания на воцарившуюся тишину.

— Гарри, ты… — Блэк замолкает, встретившись взглядом с холодными зелеными глазами.

Я сам начинаю скрипеть зубами. Может быть, когда-нибудь я буду аплодировать ему за то, что он наконец понял, что это чертов спорт есть пустая потеря времени, но сейчас его решение продиктовано скорее покорностью судьбе. Но я молчу. Это его выбор.

МакГонагалл вздыхает и говорит. Конечно, мистер Поттер, мы не можем обязывать вас оставаться в команде, но я не вижу никаких причин…

— Слушайте, это не важно, ладно? — он встает. — Все не важно.

Он быстро выходит, и я слышу его сердитые шаги в коридоре.

Дамблдор опускает голову на руки и грустно смотрит в свой чай. В комнате повисает напряженная тишина. Через минуту он берет со стола кусок пергамента, смотрит на него, проводит пальцем и говорит — Он вернулся в темницы.

— Мы не должны были говорить ему, — бормочет Блэк, опуская голову и взъерошивая волосы.

— Ты ничего не сказал, Северус.

Я долго смотрю на старика, не зная, что ответить. Я ничего не сказал. Мне нечего к этому добавить. Я поднимаюсь. — Я согласен с мальчиком. Это все не важно. Вы хотите взвалить на него ответственность, с которой он не справится. Это слишком много, Альбус.

Гнев, кипящий во мне, не слышен в моем голосе. Вслед за Поттером я иду к двери.

Пусть они сами решают судьбу мальчика. Моя обязанность сделать его существование переносимым.

***

— Они ждут, что я его убью, да?

Его голос доносится откуда-то издалека, когда я вхожу в комнаты. Я иду на звук и обнаруживаю его свернувшимся на кровати. Я скидываю ботинки и ложусь рядом. — Не важно, чего они ждут.

— Но как они могут ожидать от меня…

—Я думаю, что Дамблдор вбил себе в голову, что только ты имеешь право это сделать, — говорю я, чувствуя нелепость того, что я должен объяснять логику старика. Я и свою-то понять не могу.

Я слышу прерывистый вздох и смотрю на него. Его лицо мокрое.

Но он хотя бы перестал кривиться. Я вижу, как по его носу ползет капля, за ней другая, они сливаются и падают в увеличивающуюся лужицу на подушке. За ними уже следует новая, зависнув на мгновение перед падением.

Поддавшись какому-то странному порыву, я протягиваю руку и вытираю ее. Он открывает глаза.

Я чувствую себя полным идиотом.

— Я не хочу умирать, — шепчет он.

Я поворачиваюсь на спину и начинаю разглядывать потолок, пытаясь совладать с ужасной тяжестью в груди. У меня перехватывает дыхание, и я не в силах что-то сказать. На меня наваливается тяжесть несправедливости. Он не хочет умирать. И он не должен. Он даже думать об этом не должен. Он должен быть молодым и понятия не иметь о том, что что-то может ему навредить. И это не честно, что он должен съеживаться на кровати, размышляя о вещах, гораздо более серьезных, чем думают нормальные семнадцатилетние мальчики.

О чем думают нормальные семнадцатилетние мальчики?

Секс и квиддич. Я так думаю, но не уверен. Я никогда не был нормальным семнадцатилетним мальчиком.

В семнадцать лет у меня была своя цель. Я хотел умереть.

Он не хочет.

— Так и не надо, — шепчу я, закрывая глаза.

Он хмыкает в ответ и придвигается ближе ко мне. Он медленно протягивает руку и кладет ко мне на грудь. Я чувствую, как колотится мое сердце.

— Все нормально?

Я понимаю, что его вопрос касается меня и его, и это кажется мне глупым. Я накрываю его руку своей и пытаюсь вспомнить, почему это когда-то могло быть не нормальным.

— А что ты думаешь?

— О чем? — спрашиваю я.

— Ты думаешь, это должен быть я?

Я думаю. Если согласиться с Дамблдором, то он заслужил честь избавить мир от этого чудовища. После всего, что этот зверь сделал с его жизнью, Гарри заслужил право на месть. Но я не думаю, что мальчик готов принять ту же позицию. И он не готов к ответственности, которая свалится на него с этим заданием. Если он проиграет…

Если он победит…

— Просто радуйся тому, что ты не должен принимать решение прямо сейчас, — говорю я. Надейся, что ему никогда не придется его делать — вторит мой внутренний голос.

Он фыркает и прижимается ко мне еще сильнее, так, что я чувствую движения его груди при каждом вздохе. Его губы касаются моего плеча, теплые даже через ткань.

— Спасибо, — говорит он.

Я забываю спросить, за что он меня благодарит.

Воспоминания о кошмаре его совершеннолетия были заботливо подавлены памятью, и страхи побеждены радостью от того, что он все еще жив. Теперь я вспомнил, почему все это прекратилось в первый раз. Я вспомнил, почему он ушел, и, что более важно, почему я обещал себе больше никогда не попадать в это положение.

Это положение: удобно расположившись в кресле, он свернулся у моих ног, как большая кошка, положив подбородок и руки мне на колени. Я глажу его по голове. Теперь даже мысль о том, что я мог видеть его с другим мальчиком, кажется нелепой. Даже более нелепой, чем мысль о том, был ли он еще с кем-нибудь. Глупо ревновать из-за этого. Это не важно.

По крайней мере, это не должно быть важно.

В этом нет смысла. Меня не так волнует то, что он должен умереть и, как говориться, прорасти к нам травой, но он должен был как-то реально позаботиться о маленьком негоднике, который настолько усложнил мою жизнь.

Я улыбаюсь над нелепой мыслью и трясу головой.

— Над чем ты улыбаешься? — спрашивает он, и его губы растягиваются, как будто только ждут повода, чтобы улыбнуться.

— Это не улыбка, мистер Поттер. Это гримаса боли.

Он фыркает и кладет голову на прежнее место. Я продолжаю теребить его волосы.

— Ты такой странный, — вздыхает он. — И это часть твоего имиджа. — Он смеется и поднимается. — Я собираюсь принять душ. — Он потягивается.

Я прикидываю, было ли это предложением, и тут же выкидываю эту мысль из головы. Неважно, я бы все равно его не принял. Хотя у меня есть почти письменное разрешение директора.

Нынешнего директора, напоминаю я себе, и острая боль пронзает желудок. Вечно сующий нос не в свое дело старый мерзавец. Кто его просил заботиться о моей душе?

Проблема романтиков в том, что они и правда верят, что любовь сильнее всего на свете. Что ради нее стоит жить и умирать. Что любовь отличает пустую жизнь от полноценной.

Чушь. Они забывают о том, что из-за нее люди сходят с ума. Они живут ради этого жалкого чувства, а потом, когда его теряют, высыхают и умирают в мучениях. В пустоте.

Это привязанность. Глупая привязанность к кому-то. Когда человек к кому-то привязан, он теряет свою свободу. Мы даем другому человеку возможность разрушить мир, так заботливо создаваемый нами вокруг него. А когда центр мира исчезает, реальность превращается в хаос.

Трудно строить свой мир вокруг непостоянного чувства. Мне хватает холодной горечи. Зависимость, несчастье… Одиночество легко поддерживать, пока не появляются назойливые дураки с благими намерениями.

Или нуждающиеся в заботе мальчики с душой монстра.

Черт.

Я пристально смотрю в огонь, пытаясь смириться с тем фактом, что пока мальчик жив, моя жизнь никогда не будет спокойной. И игнорирую тот факт, что я не спешу изменить это. Тут до меня доходит, что я подозрительно долго не слышу шума воды. Вообще ничего не слышу, если сказать точнее. Я пытаюсь выбросить из головы беспокойство по этому поводу. Он может просто ничего не делать. Или заниматься вещами, которыми его сверстники занимаются в ванной — мастурбировать или ковырять прыщи. Мысль о первом намного приятнее.

Я пытаюсь не обращать внимания, но с каждой секундой беспокойство растет, пока у меня не появляется ощущение, что мои внутренности набиты флоббер-червями. Я поднимаюсь.

Покой, ага — думаю я, пока иду в ванную. Я стучу в дверь.

Тишина.

Я пытаюсь открыть ее, но что-то мешает… тело.

— Поттер?

Тишина.

— Гарри?!

— Черт. — Стон.

Я чуть не падаю от смеси облегчения, паники и возбуждения. — Какого хрена… — кричу я и замолкаю от растущего гнева и страха. Я поддаюсь импульсу и падаю на пол, обхватив голову руками. Я слишком стар для этого.

Он выползает из-за двери, раздетый до пояса, брюки до половины сняты. Он отпинывает их в сторону и садится рядом со мной, выглядя таким же обалдевшим и сумасшедшим, каким я себя чувствую.

— Что случилось? — спрашиваю я, как только мне дается вернуть желудок на место.

Он качает головой. — Я не знаю Я… мне было больно. — Он тянется рукой к груди. — Потом как будто у меня взорвалось сердце, и я упал. — Он смотрит на меня выжидающе, как будто у меня может найтись ответ. У меня его нет.

— Ты в порядке? — спрашивает он со смущенной улыбкой. Он убирает волосы с моего лица, задевая меня пальцами по щеке.

— Ты меня когда-нибудь убьешь, — бормочу я, успешно подавляя желание прижать его к себе и держать, пока я не успокоюсь, что он жив и будет жить всегда.

Увы…

— А ты в порядке? — спрашиваю я.

Он кивает. — Это было странно. — Он почесывает грудь, кожа краснеет, и он убирает руку. Я вижу… что-то…

— Что это? — я наклоняюсь, чтобы разглядеть проступающий на раздраженной коже рисунок.

— Что? — он опускает взгляд.

— Звезда, — отвечаю я. В центре его груди. Рисунок быстро угасает, и кожа возвращается к нормальному виду.

— Здесь началась боль, — говорит он. — Как будто меня кто-то ущипнул. — Его голос хрипит от паники.

Я замираю. — Сейчас ты что-нибудь чувствуешь?

— Немного пощипывает, — он сгибает пальцы.

И вдруг все встает на свои места. Я прислоняюсь к стене и поджимаю колени к груди.

— Мы скажем Дамблдору?

Чай. Его уверенность, что все образуется. Как мальчику удалось освободить столько энергии всего за двадцать часов.

— Северус?

*Все, что я мог дать мальчику, я дал*

Ублюдок. Сумасшедший, старый, невыносимый…

— Северус, мы должны сказать директору, — настаивает он.

Я опускаю голову на колени и смеюсь.

Он ушел.

— Он уже знает.

Глава 14. Силы.

Дамблдор умер, а мир все еще существует.

Чудеса вечны.

Конечно, насколько – вряд ли кто-то может догадаться. Где-то в Британии Волдеморт широко ухмыльнулся. Остальные пребывают в оцепенении и онемении, пытаясь не развалиться на кусочки под давлением всего того, о чем мы предпочитаем не говорить.

А может быть, все это касается только меня.

Остальные собираются идти на поминовение. Уникальное событие. Чествование одного из величайших колдунов из когда-либо живших на свете. То, что этот человек умер, практически превратившись в сквиба, не так забавно, как могло бы быть.

- Я пойду.

- Гарри, я знаю, как сильно ты этого хочешь, и я действительно тебя понимаю. Но это не…

- Я пойду.

- Это не безопасно.

Я не вмешиваюсь в борьбу между упрямым подростком и его крестным. Я благодарен тому (кем бы он ни был), кто решил сделать меня геем и, следовательно, особью, не склонной к воспроизводству.

- Сириус, меня не хрена не волнует безопасно это или нет. Я просто пойду на эту проклятую погребальную церемонию.

- Снейп! Скажи что-нибудь.

Я перевожу на него взгляд. – Нет. – И я снова продолжаю смотреть на огонь.

- Спасибо, - раздраженно бросает Блэк.

Я киваю в знак ответной благодарности, желая только одного – чтобы эти двое оставили меня наедине с моим горем. Главное, чтобы убрался Блэк. Сам мальчик превратился в такую же часть этих комнат, как и камин, в который я смотрю, не отрываясь. Он не причиняет мне беспокойства.

Блэк тяжело вздыхает от своего поражения, но все же предпринимает последнюю попытку уговорить настырного мальчишку. – Дамблдор ни за что не разрешил бы этого.

- Дамблдор ни за что не позволил бы тебе войти сюда.

Я даже слегка улыбаюсь от гордости. Нахальный паршивец. Конечно, я никогда не позволил бы этому ублюдку переступить мой порог, если бы не настойчивое требование МакГонагалл.

- Прекрасно. Но в толпу ты не полезешь. Ты будешь стоять в стороне, но так, чтобы я все время тебя видел. И…, - он замолкает. – Боже, я становлюсь похожим на свою мать.

Гарри фыркает. – Пойдем, мамочка, - говорит он, и берет его за руку. – Ты уверен, что не хочешь пойти? – спрашивает он меня.

Я раздраженно ворчу в ответ. Он грустно улыбается, и они поворачиваются к двери.

Я смотрю, как они выходят, стараясь заглушить ноющую тревогу. Блэк абсолютно прав, хотя я и не захотел открыто с ним соглашаться. Это глупый риск – позволить ему пойти в такое людное место. Но я не захотел его останавливать. Он может поступать так, как ему нравиться. Он заслужил это право.

И в любом случае, нет ничего хорошего в том, чтобы держать его здесь. Куда бы он ни пошел, и какие бы меры безопасности мы не предпринимали, он все равно под угрозой. Постоянно.

Конечно, послать его в толпу людей, каждый из которых может быть его врагом, равносильно тому, чтобы заставить его крутиться перед глазами Волдеморта, повесив на шею табличку с надписью «Прокляни меня». Один человек. Нужен только один человек, которому нужно только достать палочку и сказать два слова, чтобы погрузить мир в вечный ужас. Не говоря уже о том, что жертва, принесенная человеком, которого сегодня оплакивают, станет напрасной.

Не удивительно, если МакГонагалл знала, что сделал Дамблдор. Это объясняет, почему она упорно настаивала на том, чтобы мальчик занимался отдельно от остальных студентов. И научился пользоваться той огромной мощью, которая теперь у него в распоряжении. Как и предсказывал Дамблдор, все само становится по своим местам. Сейчас он уже может выполнить несложные заклинания почти без сопутствующих разрушений. Еще немного практики, и это тоже пройдет.

Я хотел бы знать, планировал ли старик все это. Он всегда все планировал. Я полагаю, ему нужно было найти заклинание. Или создать его. Тут до меня доходит, что магия, использованная им для этого, должна быть очень похожа на ту, с помощью которой создается Знак Мрака. Но вот дальнейшее воздействие может быть совсем другим.

Вместе со Знаком Мрака энергия не передается. Наоборот, сила помеченных колдунов доступна Волдеморту, хотя он и не может забрать ее полностью. К счастью для нас. Нам не доступна никакая часть его мощи. Мне кажется, что процесс, с помощью которого Дамблдор ускорил освобождение энергии мальчика, впечатав магию в рисунок на его коже. Я вздрагиваю при воспоминании о боли, которая сопровождает этот процесс. Но как Дамблдор ухитрился передать ему свою собственную силу, я не имею никакого представления.

Это объясняет состояние, в котором я его нашел. Я думаю, что боль должна быть не меньше, чем при отделении души от тела.

И Гарри не расспрашивал меня об этом подарке.

Гарри Поттер, вечная жертва человеческого великодушия. Сегодня мы оплакиваем еще одного человека, пожертвовавшего своей жизнью, чтобы сохранить жизнь мальчика. Конечно, он ничего не знает о том, насколько многим обязан Альбусу. Он знает только то, что высвобождение магии было ускорено, чтобы он остался недосягаемым для Волдеморта. Он знает, что Дамблдор вложил часть своей энергии в метку. Другими словами, он знает достаточно для того, чтобы чувствовать себя в чем-то ответственным за смерть директора. Я не собираюсь быть тем человеком, который обременит его остальной информацией.

Даже если не принимать во внимание то, что, по-моему, с мальчика и так достаточно, у Дамблдора были причины не рассказывать об этом никому. Пока мальчик и сам не знает, насколько увеличилась его мощь, Волдеморт тоже не сможет узнать об этом. И если придет время, когда им придется встретиться в последней битве, я полагаю, Волдеморта будет ожидать весьма неприятный сюрприз.

Это если он не успеет первым удивить Гарри.

Мой желудок снова сводит от ужаса.

Я повторяю себе, что он там с Блэком и Люпином.

Не сказал бы, что это меня успокаивает.

*******

Мы стоим с краю – Люпин слева от меня, Сириус справа. Никто из них не слушает, что говорит старый колдун, который стоит в центре.

Я никогда не был на поминальных церемониях, но представлял я их себе по-другому. Во-первых, на кладбище. И мне казалось, что там же должно лежать тело. И могильный камень, на котором написано - Альбус Дамблдор, с такого-то года до 12 августа 1997; покойся с миром. Вместо того чтобы поставить там гроб с телом, они принесли дерево — что угнетает значительно меньше.

Толпа покачивается, потому что люди переминаются с ноги на ногу, изо всех сил стараясь терпеливо стоять, пока старик продолжает говорить речь, которую я перестал слушать полчаса назад. Полуденное солнце безжалостно жжет колдунов, одетых в траурные черные мантии.

Я решил, что не хотел бы никаких поминальных церемоний, когда умру. Я не хотел бы, чтобы какие-то парни из международной федерации, или откуда бы они не были, представляли мою жизнь как ряд разных достижений.
Он был Мальчиком Который Выжил. Потом он был Мальчиком Который Умер. А еще он был Самым Молодым Ловцом Столетия и Хранителем проклятой души Того-Кто-Не-Должен-Быть-Упомянут.

Думаю, нет.

Толпа неожиданно приходит в движение, и я отступаю назад. Сириус и Ремус хватают меня за руку. – Что сейчас будет? – Шепчу я краем рта.

- Благодарственная церемония, - шипит Сириус.

- Что? – ответ мне не помогает.

В полной тишине все становятся кругами вокруг молодого деревца. Я, как и все, держу голову склоненной, но чувствую себя немного глупо. Я думаю, что остальные могут молиться, но я не уверен, молятся ли колдуны. Я смутно помню, что Дурслеи ходили в церковь, но они никогда не брали меня с собой. Не скажу, что я об этом жалел. Я помню, что Дадли для этого втискивали в неудобный на вид костюм и как следует приглаживали ему волосы.

Мои мысли прерывает дрожь, пробежавшая по моему телу. Воздух дрожит от сосредоточения магии. Я слегка приподнимаю голову, изучая людей, стоящих вокруг меня. Некоторые стоят молча, с закрытыми глазами. Другие шевелят губами, шепча какие-то слова.

В воздухе возникает скрипучий звук, который нарастает, как ветер, хотя воздух остается таким же неподвижным и горячим. На нас падает огромная тень, как будто солнце закрыла большая грозовая туча. Я поднимаю взгляд и удивленно вытаращиваю глаза при виде дерева, разрастающегося над толпой. Оно раскидывает свои ветви, становясь все выше и выше. На его серых ветвях распускаются над нашими головами серебристо-зеленые листья, закрывая толпу от солнечного света.

Мне приходит в голову, что все могли молиться, чтобы появилась тень. Но, скорее всего, нет.

Постепенно, он круга отделяются небольшие группы людей, которые отходят к краю, продолжая что-то шептать. Остальные продолжают делать то, что делали до этого. Я догадываюсь, что они как-то заставляют дерево расти. Люпин берет меня за руку, и я делаю шаг назад. В это время кто-то берет за руку Сириуса, снова замыкая круг.

- Что это? – спрашиваю я, придвигаясь ближе к Люпину, чтобы не мешать Сириусу, который, как мне кажется, еще не закончил.

- Благодарственная церемония.

- Да, но… Что вы делаете? – Я морщу нос, чувствуя себя ужасным невежей. Кажется, предполагается, что об этом я должен знать.

Удивленный взгляд на его лице подтверждает мои мысли. – О, - он хмурит брови, - ладно, как бы это… ты думаешь обо всем, что связано у тебя с человеком, с которым ты прощаешься. Обо всем, что он сделал, чтобы помочь тебе и обо всем хорошем, что он принес в твою жизнь. И ты благодаришь его за это.

- А дерево?

Растет. Оно называется Благодарственное Дерево. Что-то вроде памятника человеку. Всему доброму, что он совершил в жизни. Тому, насколько мы благодарны судьбе за то, что знали его. – Он отводит глаза и грустно вздыхает.

- О. – Я поднимаю голову и отступаю назад, чтобы видеть эту штуку целиком. Оно продолжает расти, хотя медленнее, потому что круги становятся меньше. Я думаю о том, что мне стоит вернуться назад и присоединиться к остальным, раз теперь я знаю, что делать. Но как только я решаю это сделать, Сириус выходит из круга.

Люпин хлопает меня по плечу. – Я сейчас вернусь, - говорит он, кивнув Сириусу перед тем, как подойти поговорить к какой-то небольшой группе людей. Сириус начинает пробираться ко мне, когда вежливую тишину нарушает голос полной пожилой ведьмы, - Сириус Блэк! – Он поворачивается и оказывается заключенным в ее объятия.

- Здравствуйте, миссис Бартелби, - слышу я его слова.

- Ах! Сириус! – Она чмокает его в щеку и улыбается. – Ах! – она снова прижимает его к себе, из-за чего он даже немного теряет равновесие.

Я снова смотрю на дерево, жалея, что не знал, что должен был благодарить его. Плохо, что никто не догадался рассказать мне обо всем заранее. Я не думаю, что в Хогварце нашлось бы достаточно места для того, чтобы вместить всю мою благодарность. Я молча извиняюсь перед ним и оглядываюсь вокруг, ища, где бы присесть. Я замечаю в стороне от толпы дерево, которое достаточно близко, чтобы Сириус мог видеть меня, и направляюсь к нему.

- Гарри? – говорит Сириус.

- Я буду здесь.

Он кивает.

- Это …, - слышу я удивленный шепот женщины. Потом причитания продолжаются. – Ах!

Сидя в прохладной тени, я могу спокойно любоваться деревом Дамблдора. Я не помню, чтобы когда-нибудь видел такое большое. Я думаю, таких вообще не бывает.

Я должен был поблагодарить его, когда он был жив. Я чувствую себя ужасно виноватым за то, как глупо я вел себя в последний раз, когда я его видел. Я был очень расстроен. Но после всего того, что он сделал для меня, я не имел права так ужасно вести себя по отношению к нему.

И все равно, какая-то часть меня считает, что это он во всем виноват. Если бы меня не привезли сюда, ничего из этого не произошло бы. Я бы жил нормальной жизнью. Довольно жалкой жизнью с Дурслеями. Но, тем не менее, нормальной.

Но это тоже не так. Все равно у меня была бы душа Волдеморта. Волдеморт мог бы уже давно убить меня. И какая-то презренная часть меня задумывается, действительно ли это настолько плохо.

Я тереблю траву под ногами, ненавидя себя за подобные мысли. Потом я поднимаю голову и вижу, как Сириус беспомощно глядит на меня через плечо. Три пожилые ведьмы окружили его, и теперь то бурно жестикулируют, то сочувственно похлопывают его по плечам. Сириус виновато улыбается мне и снова поворачивается к ним.

Я слышу сзади звук шагов.

- Мистер Поттер. – От этого ровного холодного голоса, у меня по спине пробегают мурашки. Я вскакиваю, и вижу, как он выходит из-за дерева. Драко идет следом, презрительно усмехаясь. Я стараюсь не показать своего страха, сжимаю зубы и смотрю Люциусу Малфою прямо в глаза.

- Что вы здесь делаете? – Я заставляю свой голос звучать спокойно. Я готов вылезти вон из кожи, чтобы у меня это получилось. Сириус все еще разговаривает с теми женщинами. Через несколько секунд он снова повернется, чтобы посмотреть на меня. Через несколько секунд он увидит. Или Люпин. Хоть кто-нибудь.

- Я не мог упустить возможность заплатить дань уважения к покойному, великому Альбусу Дамблдору, - говорит он с притворной улыбкой.

Его голос проникает мне под кожу, заставляя болеть шрамы, о которых я давно заставил себя забыть. Вдруг мне кажется, что опять чувствую его горячее тошнотворное дыхание на своей шее и слышу, как он шипит мне в ухо. Я хочу отступить назад, но мне мешает дерево. Мои ногти беспомощно царапают кору.

Сейчас он повернется. Он увидит.

- О, дорогой мой, - тяжело вздыхает он. – Что же это ты опять с собой сделал? – Рука в черной кожаной перчатке тянется ко мне. Его пальцы прикасаются к моему подбородку, поднимая его и отводя в сторону, а другой рукой он проводит вдоль неровного шрама на моей шее.

Я хочу закричать, но не могу раскрыть рот, и не могу убежать, и если только он повернется….

Я зажмуриваюсь и прижимаюсь затылком к грубой коре дерева.

- У тебя есть привычка заполучать шрамы в самых неподходящих местах.

- Если ты еще раз до него дотронешься, я убью тебя, – рычание Северуса пробивается сквозь охватившую меня панику, и я чувствую боль в легких, когда снова начинаю дышать. Я все еще не открываю глаза, потому что не хочу видеть его. Его бледное лицо и ядовитую усмешку. Его глаза, которые скользят по мне, вспоминая.

Вспоминая...

Я хочу домой. Я хочу, чтобы Северус отвел меня домой.

****

Я стою, ненавидя себя за то, что подошел к двери, ведущей в этот коридор. Каждый новый шаг по направлению к западному внутреннему двору, в котором проходит церемония с деревом, вызывает у меня все большее и большее отвращение к себе. Но я не виноват. Защищать этого негодника стало второй натурой, несмотря на бесполезность этого занятия.

Я должен подчиниться моим инстинктам. Я вздрагиваю при мысли о том, что случилось в прошлый раз, когда я их проигнорировал. Что-то не так. А если все нормально, и я просто стал ярко выраженным параноиком, я устрою себе мысленную порку по полной программе.

Между тем я останавливаюсь и незаметно наблюдаю за происходящим из-за угла. Лишняя пара глаз не повредит. И никто не узнает, на какие идиотские поступки я теперь способен.

- Северус!

Вот черт.

- Минерва, - рявкаю я в ответ и иду дальше.

Она идет за мной по пятам. – Я думала, что ты не собираешься появляться на…как ты это назвал? Совместное рыдание?

- Минерва, я понимаю, что как новый директор ты должна взять на себя обязанности Альбуса. Но стоит ли тебе принимать на себя роль вечной занозы в моей заднице? – Я не останавливаюсь, когда она замирает на месте, и не оборачиваюсь, чтобы увидеть эффект, произведенный своим заявлением.

- Снейп! – Я прекрасно ее слышу, но все равно не останавливаюсь. – Северус Хейви Снейп, прекрати это немедленно.

Как насчет использования второго имени, чтобы заставить дрожать от страха ребенка, который все еще жив внутри тебя? Я резко поворачиваюсь, раздраженно подняв брови. Мне нужны все остатки моего чувства собственного достоинства, чтобы не сжаться под ее разъяренным взглядом.

- Тебе может быть удавалось одурачить Альбуса, но я еще не в том возрасте, чтобы считать забавным твое вздорное поведение. Тебе придется разговаривать со мной с тем уважением, которого я заслуживаю.

Я несколько секунд смотрю на нее, и мне уже мучительно не хватает Дамблдора. Хотя он часто меня раздражал, он, по крайней мере, умел отличить неуважение от поведения человека, которому не дают заниматься срочным делом. Наконец я тяжело вздыхаю. - Поттер настоял на том, чтобы пойти на поминальную церемонию, - объясняю я.

Ее пристальный взгляд остается таким же твердым и презрительным, но в нем мелькает искра удивления. Она кивает.

- Могу я идти? – я ничего не могу сделать со своим язвительным тоном.

Она улыбается. Я хотел бы наложить на нее проклятие.

Но я довольствуюсь тем, что бормочу проклятия себе под нос. Будь проклят этот мальчишка за то, что заставил принимать свою жизнь близко к сердцу. И главное, будь проклят Альбус Дамблдор за то, что умер, а меня оставил разбираться со всем этим.

Я дохожу до внутреннего дворика и встаю за колонной. Я вижу сотни людей в траурной одежде, которые размазывают по лицу слезы, рыдая, и говоря, что мир не будет таким, как раньше, без него. Какой-то тихий голос внушает мне, что нужно вернуться в подземелья. К счастью своему, я пропустил Благодарственную Церемонию, результат которой сейчас возвышается надо всеми. Толпа уже разбилась на группы, все разговаривают и беспрестанно льют слезы. Целый хор хлюпающих носом.

Этого достаточно, чтобы заставить меня скрыться в надежном убежище.

Но у меня есть цель.

Я осматриваю толпу, но по краям ее не замечаю ни Поттера, ни Блэка. Люпина я вижу, он разговаривает с Синистрой. Наконец я нахожу Блэка, который, как мне кажется, неохотно, разговаривает с несколькими незнакомыми мне хныкающими ведьмами.

Его рядом нет.

Я продолжаю высматривать его, уже начиная паниковать. Наконец я замечаю Драко, стоящего с двумя своими головорезами. Он смотрит с таким высокомерием и отвращением, на какое способны только Малфои. Он оглядывается через плечо, и я замечаю направление его взгляда.

И кровь застывает у меня в жилах.

Он стоит, стараясь сохранять спокойствие на лице, хотя его поза говорит об отчаянном желании слиться с деревом, к которому он прижался спиной. Перед ним, на безопасном расстоянии стоит Люциус. Он поднимает руку в перчатке и Гарри зажмуривает глаза.

- У тебя есть привычка заполучать шрамы в самых неподходящих местах, - со злобой в голосе урчит он, когда я появляюсь у него за спиной. Моя палочка уже у меня в руке, и на языке вертится тысяча проклятий.

- Если ты еще раз до него дотронешься, я убью тебя. – Спокойно произношу я прямо у него над ухом.

При звуке моего голоса он вздрагивает и быстро разворачивается. За то время, пока я заканчиваю свою угрозу, он успевает успокоиться. Его лицо перекашивает неприятная улыбочка. – Северус, - говорит он, отступая на шаг назад. – А я думал, что ты не любишь общественных мероприятий. Но конечно, директор, какая ужасная потеря, не правда ли? – Зловещая ухмылка. – Кто же теперь защитит мальчика? – Он оборачивается, оглядывая сверху до низу Гарри, который все еще стоит с закрытыми глазами прижавшись к дереву. Мальчик вздрагивает, как будто физически ощущая скользящий по нему взгляд.

Мои пальцы сжимаются вокруг палочки, и я снова перевожу взгляд на Люциуса. Холодная ярость, которой я не чувствовал уже много лет, смешивается со жгучим собственническим инстинктом. Я могу убить его. Сказать два слова и закончить жизнь чертового ублюдка, глазом не моргнув. Я обнажаю зубы в кровожадной усмешке.

- Гарри! – Озабоченный голос бестолкового оборотня.

- Дерьмо! – Виноватый лай никудышной сторожевой собаки.

Люциус наклоняет голову. – Северус, мистер Поттер, всегда рад увидеться. – Он идет к сыну, Люпин рычит что-то в его сторону, но я не успеваю разобрать что, потому что он уже спешит к Гарри, который все еще продолжает стоять, как примерзший к дереву.

Я поворачиваюсь и смотрю на него.

- С тобой все в порядке? Где Сириус? – говорит Люпин, и отводит руку, потому что Гарри отшатывается от нее.

Я оглядываюсь через плечо и вижу Блэка, поглощенного односторонней перепалкой с Пожирателем Смерти, который от души развлекается при этом.

Гриффиндорцы. Они никогда не смогут понять, что нам нравится видеть их взбешенными.

Я поворачиваюсь назад и замечаю, что его силы начинают иссякать. Он согнул колени, и кажется, что ему тяжело выдерживать собственный вес.

- Поттер, - жестко говорю я, вызывая его из кошмара, в котором он пребывает.

Он открывает глаза, и его взгляд сосредотачивается на мне. Он хватается за последние остатки контроля над собой, кивает мне и отрывает себя от дерева.

- Извини меня, Гарри, я…

Он уходит, не оборачиваясь. Я понимаю, что это не каприз и не упрямство. Он старается удержаться на ногах достаточно долго для того, чтобы зайти в замок. Он идет как будто в трансе.

- Гарри! – Пронзительные голоса двух взволнованных приятелей Поттера.

Поттер колеблется какое-то мгновение, и потом бросается бежать к входу. Его друзья замирают и смотрят ему вслед с одинаковым удивленным видом.

- Поговори с ними, - бормочу я Люпину перед тем, как пойти за ним.

*****

Войдя в свои комнаты, я обновляю охранные заклинания и активизирую маскирующие чары, чтобы никто не мог нас найти. Я сажусь на кровать рядом со скорчившимся на ней мальчиком. Он лежит спиной ко мне. Я снимаю ботинки, ложусь лицом к нему и осторожно прикасаюсь к его плечу.

- Сириус будет беспокоиться, - говорит он, шмыгая носом.

- Он увидится с тобой первого сентября, - раздраженно бормочу я.

- Мне не нужно было туда ходить. Извини.

- Я думал, что ты уже научился не извиняться за то, в чем ты не виноват. Ты имел полное право туда пойти. – Он имел это право. Я только хотел бы, чтобы он им не пользовался.

- Он мог меня убить. Я был таким эгоистом…

- Ох, да перестань наконец, - рявкаю я, переворачиваясь на спину. – Теперь ты решил стать страдальцем за человечество. Никто не ожидает, что ты проведешь всю жизнь, трясясь от страха. – Я выпускаю долгий, разочарованный вздох. – Черт, - бормочу я себе под нос, стараясь сдержать гнев, который все равно нельзя будет направить по назначению.

- Мне все время снится этот сон, - тихо говорит он. – Что я в Тайной Комнате и сражаюсь с Волдемортом. Сначала все идет хорошо, но потом я спотыкаюсь и роняю палочку. – Он всхлипывает. – И я просто сижу там. Беспомощный. И просыпаюсь в том момент, когда вижу зеленую вспышку.

У меня пересохло горло. – Это вполне нормально….

- Нет. Нет, это не нормально. Я как застыл, Северус. Я даже не подумал о своей палочке. Я просто стоял как пристукнутый испуганный маленький ребенок и …

- Ты не должен все время быть героем. – Я сжимаю зубы. Теперь мне хочется, чтобы я все-таки убил ублюдка. Я думаю, что Азкабан – справедливая цена за удовлетворение, которое я мог почувствовать, видя страх в его глазах, когда в него попадет проклятие.

- Я всегда теряю палочку, - тупо повторяет он.

- Это всего лишь сон, - у меня не получается полностью убрать раздражение из голоса.

- Нет. Я имею в виду, что это происходит каждый раз. Каждый раз, когда я сталкиваюсь с ним. Я теряю свою палочку. Или ее у меня просто нет. И что я должен делать, если у меня нет палочки? Или если я застыл?

Какая-то незначительная часть меня находит юмор в том факте, что самый могущественный колдун в мире боится потерять свою палочку. Он и сам должен был обладать очень значительной силой. А дополнительный подарок Дамблдора, который был, по меньшей мере, раза в три сильнее меня, делает его живым божеством. Или сделал бы, если не одно маленькое слабое место – его душа.

- Где твоя палочка?

- Что?

- Твоя палочка. Где она? – Я сажусь.

- Воткнулась мне в бок, - говорит он, ворочаясь, и достает палочку.

Я беру ее, иду на другой конец комнаты и кладу палочку на чайный столик рядом с креслом. Я надеялся, что мне не придется с ним заниматься. Я надеялся, что проведу остаток его жизни, ограничившись ролью персонального утешителя и вынужденного компаньона – это, само по себе, заняло бы полный рабочий день. Я собирался быть с ним, чтобы помочь ему остаться человеком. – Возьми ее, - коротко командую я.

- Что?

- Возьми ее. Сосредоточься и заставь ее подлететь к себе.

Он хмурится. – Accio…

- Не суетись с заклинаниями, Поттер. Магия должна исходить от тебя. Не от слов, не из палочки, а от тебя.

Он скептически смотрит на меня и снова старается сосредоточиться. Я, затаив дыхание, жду, сработает ли это. Силы для этого у него достаточно.
После длительной попытки он снова падает на кровать. – Я не могу.

Я резко выдыхаю. – Нет, ты просто не можешь делать это правильно. Продолжай.

А я между тем буду сидеть в кресле и стараться не думать о том, что учу его как эффективнее убить самого себя.

****

Я подношу бокал к губам только для того, чтобы обнаружить, что он исчез еще до того, как я успел сделать глоток. Мои руки держат пустоту. Я поворачиваюсь и вижу, как он хихикает в бокал. Я бросаю на него свой фирменный взгляд Это-не-смешно. Он допивает скотч и с ухмылкой возвращает мне стакан.

- А зачем тогда все пользуются палочками?

- Не все такие упорные как наш семнадцатилетний супергерой, - сухо объясняю я.

- Но все могут обходиться без нее, правда? Если потренируются.

- Нет, - говорю я, но воздерживаюсь от объяснений. Большинство из нас способно научиться очень эффектно открывать и закрывать дверь. Но даже это требует нескольких лет практики. Я пробовал.

Той силы, которая имеется в его распоряжении, более чем достаточно для того, чтобы делать это без признаков усталости. Я отчаянно стараюсь не завидовать.

- Так ты собираешься объяснить мне что-нибудь?

- Предпочел бы этого не делать, - отвечаю я и снова наполняю бокал.

- Почему? – спрашивает он.

- Потому что не знаю как, - вру я.

- Тогда откуда ты знаешь…

- Каждый способен делать что-то без палочки. Я не понимаю, почему у тебя это получается настолько легко. А еще я не понимаю, почему ты раздражаешь меня бессмысленными вопросами. – Я скрещиваю ноги и хмурюсь.

- Извини. – Он опускает руки на колени и смотрит на пол.

- И мне кажется, что будет лучше, если ты не будешь ни перед кем рисоваться.

- Я не рисуюсь!

- Это оружие, Поттер. И его лучше держать в тайне.

- Хорошо! Боже! Я же только спросил…ладно. Только перестань называть меня так! – Сердито говорит он, встает и топает к кровати. К моей кровати. Злится он только несколько секунд, а потом говорит со вздохом. – Извини. Спасибо за то, что помог мне. И там тоже. На поминальной церемонии. Спасибо.

- Если ты еще раз возьмешь мой скотч, я растворю тебе кости на руках, - говорю я.

Он смеется. – Если бы ты предложил мне стакан, мне не пришлось бы брать его без спроса.

- И с каких это пор тебе стало нужно приглашение? Ты уже чувствуешь себя как дома в моей кровати, так что, думаю, мой бар будет логичным продолжением, - ухмыляюсь я. Потом я поднимаю бокал к губам. И он исчезает. Опять.

Я слышу, как он хихикает у меня на кровати. Я встаю, поднимаю палочку.

И он забирает ее.

- Это не смешно, — я начинаю сердиться.

Он ухмыляется как ребенок, которому в наследство досталась фабрика шоколадных лягушек. Я от всего сердца проклинаю Дамблдора. А потом проклинаю улыбку, которая пытается появиться у меня на губах. Это не смешно.

- Отдай мне мою палочку, кошмарный ребенок.

Он улыбается. – Нет.

- Поттер

- Не называй меня так.

Я сердито смотрю на него и сжимаю губы от разочарования. – Очень хорошо, замечательно, ты великий и могущественный колдун. Отдай мне мою чертову палочку.

- Подойди и возьми свою чертову палочку.

Я поднимаю бровь. От взгляда на лицо мальчишки у меня нервно сжимается желудок. Я с притворным раздражением иду к кровати. – Если ты пытаешься меня соблазнить, должен напомнить, что давно вышел из того возраста, когда на меня может подействовать подобное ребячество.

Он смеется. – Может быть я просто хочу, чтобы ты лег рядом со мной. Потому что, если бы я захотел тебя соблазнить, я бы не дал тебе возможности со мной спорить. – Он двигается в изголовье кровати и с умоляющим видом хлопает ладонью рядом с собой. – Так удобнее, - говорит он.

- Мне было вполне удобно там, где я был, - ворчу я, но все же опускаюсь рядом с ним, откидываясь на подушки. Он протягивает мне мою палочку, и я хмурюсь перед тем, как положить ее в стол. Я протягиваю руку за стаканом. В ней появляется стакан, но пустой.

- Это в высшей степени раздражает, - говорю я. Он хихикает, потом подзывает бутылку, наливает мне стакан и доливает свой.

- Это просто забавно, - говорит он.

Он должен устать. Он должен был тратить массу усилий на то, чтобы сконцентрироваться на любом из этих трюков. Я просто надеялся, что он будет в достаточной степени связан со своей палочкой, чтобы при случае не раздумывая призвать ее. Но за несколько часов он достиг совершенства в искусстве, которым владело, может быть, всего несколько человек. Я ничего не мог с собой поделать — я ему завидую. Его силе. И в то же время жалею его, потому что знаю, для чего, в конце концов, ему придется использовать эти способности.

Дамблдор не мог его защитить, но был практически уверен, что он выиграет сражение с Волдемортом. Какая-то часть меня продолжает надеяться на то, что мне никогда не придется проверять его способности. Я должен сознаться, что предпочел бы, чтобы Волдеморта уничтожил кто-нибудь другой, а мальчик умер внезапно и без страха. Другая моя часть знает, что так не получится.

Он опускает голову мне на плечо и довольно урчит. Через какое-то время он фыркает.

- Что еще?

- Я просто…Я подумал, что мог бы так сидеть рядом с тобой всю оставшуюся жизнь. А потом понял, что это вполне возможно. – Он снова фыркает.

Это не смешно.

Я молча допиваю то, что осталось в моем стакане. Я провел много времени, пытаясь выкинуть из головы эту информацию, и у меня это почти получилось. А теперь он настойчиво тащит этот факт в настоящее, где он будет мучить меня и разрушать тот покой, в который я заставил себя поверить.

- По крайней мере, если я скажу тебе, что всегда буду тебя любить, ты должен будешь поверить, что это правда, - смеется он.

- Прекрати, - я встаю и ставлю бокал на ночной столик.

- Северус?

- Отвяжись, - рычу я и иду в ванную, где собираюсь принимать душ и проклинать себя за свои эмоции. Я сердито захлопываю за собой дверь. Из-за двери доносятся его извинения.

***

Я просыпаюсь от уютного ощущения, что меня кто-то обнимает, и только после того, как сознание слегка просветляется от сна, мне приходит в голову, что это странно.

Я открываю глаза.

Он улыбается.

Все еще не проснувшись окончательно, я улыбаюсь в ответ. Через мгновение, до меня доходит, что я был должен рассердиться.

- Что…

Мне не дает продолжить фразу прикосновение губ. Мягких и знакомых. Он слегка отстраняется, чтобы посмотреть мне в глаза и дать мне шанс протестовать. Который я бы охотно использовал, если бы мои губы не дрожали при мысли о его легком прикосновении. Я восстанавливаю контроль как раз вовремя для того, чтобы снова быть остановленным, на этот раз решительней. Его язык легко скользит по моим губам, и мой рот полностью отказывается мне подчиняться, отвечая на поцелуй. Его руки скользят по моему телу. Я, как всегда, не могу придумать подходящей причины, чтобы остановить его.

Мой разум еще затуманен сном, но мое тело быстро просыпается под его прикосновениями. Его руки борются с моей ночной рубашкой, и я приподнимаю бедра, чтобы помочь ему. Я обнимаю его за шею. Какая-то часть меня понимает, что если он оторвется от меня настолько, чтобы я успел осознать, что я делаю, я остановлюсь.

Он тоже это знает. Если бы я захотел тебя соблазнить, я бы не дал тебе возможности со мной спорить. Его руки нигде не задерживаются надолго, стараясь отвлекать меня быстрыми, вызывающими вспышки удовольствия прикосновениями, и тут же находя новую цель. Это не изучающие прикосновения, и вроде бы ни на чем не настаивающие, он как будто старается записать в памяти каждый дюйм. Медленный, но постоянный, поиск пути. Возвращение на знакомые тропинки.

Он перекатывается и разрывает поцелуй только для того, чтобы снять через голову рубашку своей пижамы. Он подтягивает вверх мою ночную рубашку, подталкивая меня сделать то же самое. На какой-то тревожный момент наши глаза встречаются, и все происходящее становится мучительно реальным. Он не отводит глаз и продолжает поглаживать мою грудь, потом берет мою руку и подносит ее к губам.

Я отвожу взгляд. – Гарри… - Это нужно остановить. Этого не должно произойти. Этого не должно произойти еще раз.

- Северус, - выдыхает он и наклоняется ко мне, удерживая мою голову руками. – Будь со мной, - шепчет он, и, не закрывая глаз, зажимает мою нижнюю губу между своими. – Пожалуйста.

Глядя на него, я понимаю, что моя капитуляция неизбежна. Даже если бы у меня нашлась сила воли продолжить бороться с ним, желания делать это у меня нет. Маленькая вечно ноющая тварь где-то у меня внутри напоминает мне, чем это угрожает. Он может стать слишком близок мне. И тут же ее заглушает внутренний голос, указывающий мне, что уже слишком поздно. Кроме того, у мальчика нет времени на то, чтобы бороться с моим сопротивлением.

Лови момент, снова то же самое.

Мои руки скользят по его телу, пальцы поглаживают кожу и ощущают рубцы от шрамов, которые ясно остались в моей памяти. Он закрывает глаза, и исчезает из поля зрения, уткнувшись в мою шею. Он глубоко вдыхает, его губы осторожно прижимают кожу, целуя ее, прикусывая, поглаживая кончиком языка. Я вздрагиваю и прижимаю к себе его голову, целуя его и снова открывая для себя не совсем забытый ритм наших движений.

Я переворачиваю его, потянув пояс его пижамных штанов. Он помогает мне движениями бедер, стараясь одновременно освободить меня от трусов. Я неохотно отрываюсь от него, чтобы закончить эту работу. Отпихнув трусы и одеяло на край кровати, я снова откидываюсь на подушку и смотрю, как он делает то же самое.

Он наклоняет голову, прижимаясь своим лбом к моему. Я чувствую вес его бедер на своих боках. Я вдыхаю каждый его выдох, пока у меня не начинает кружиться голова и мне не начинает казаться, что я задыхаюсь. Но мне не хочется отворачиваться.

- Я всегда буду любить тебя, ты знаешь, - настойчиво говорит он.

- Перестань, - тихо прошу я, стараясь не поддаваться желанию просто сцеловать это обещание с его губ.

Что-то так и остается невысказанным. Он заставляет меня лечь на спину и вытянуться под ним, а сам садится мне на бедра. Только после этого я открываю глаза, чтобы увидеть, что он тоже смотрит на меня. Он держит баночку с любрикантом, и я не помню, чтобы он искал ее в ночном столике. Я решаю, что все это не имеет никакого значения, когда чувствую, как он наносит его на мой член. Его лицо искривляется от боли, когда он сжимается вокруг меня. Его тело сопротивляется ему, но он продолжает опускаться, и как бы я не хотел посоветовать ему делать это медленней, меня заставляет онеметь слегка болезненное и совершенно неповторимое ощущение. Единственная осознанная мысль, которая появляется у меня - «боже, как я соскучился по тебе».

К счастью, я не способен облечь эту мысль в слова.

- Я соскучился по тебе, - говорит он вместо меня, задыхаясь, и наклоняется, чтобы поцеловать меня. Мое согласие вырывается из горла неясным звуком. Он двигает бедрами, впуская меня еще глубже, до тех пор, пока у меня не возникает абсурдной мысли, что я могу исчезнуть.

Его дыхание сбивается, и я чувствую, как он дрожит. Я открываю глаза, немного испугавшись этого. Мы просто не двигались так, чтобы это вызвало у него такую сильную реакцию. Он надо мной, слегка закусил губу, а его глаза зажмурены. Ладонями он упирается мне в грудь, слегка надавливая на нее, когда он поднимается. Он прекрасен. И все еще слишком молод для того, чтобы выглядеть настолько восхитительным. Теперь он скользит легче, поглощая меня с каждым вздохом и освобождая снова.

Я обхватываю рукой его напряженный член, который пока оставался без внимания, но он останавливает меня. – Я просто хочу чувствовать тебя.

Его слова вызывают необъяснимый страх. Я открываю рот, чтобы настаивать, но он тянет меня вверх, заставляя сесть, и обнимает за шею. Мы двигаемся только для того, чтобы чувствовать друг друга. Для того, чтобы чувства затопили нас, этого недостаточно. Где-то в окрестностях моего живота зарождается чувство, которое заполняет и опустошает меня одновременно, заставляет меня задыхаться, хотя и не могу сказать, что это. Я просто не могу дышать. Он снова прижимается ко мне лбом, а его руки закрывают весь мир от моего бокового зрения.

- Будь со мной, - задыхаясь, говорит он. – Просто будь со мной.

Я выполняю его просьбу настолько долго, насколько могу, больше из-за ослабляющей меня настойчивости, чем от желания быть настолько близко. Понемногу медленные круговые движения сводят меня с ума, и мое возбуждение чуть было не сменяется чем-то вроде паники. Я отрываю его от себя, чтобы освободиться, чтобы получить свободу движений. Но я все погружен в него. Он все еще держит меня.

Я вырываюсь из его настойчивых объятий, снова откидываясь назад. Его
руки упираются мне в грудь. Он приподнимается, выглядя немного испуганно, но через миг его лицо расслабляется. Он опускает голову, наклоняясь к моему лицу для еще одного поцелуя, потом падает на бок и перекатывается на спину. Он увлекает меня за собой. Я поднимаю его ноги себе на плечи.

Я снова могу дышать, и мои бедра двигаются независимо от меня, и независимо от него, как будто в отчаянном желании сбежать от всего от этого, и от него, и особенно от его проклятой сентиментальности. Он смотрит на меня со слегка обезумевшей улыбкой, его колени упираются ему в плечи. Я так и не понимаю, чему он улыбается, но не могу не увеличивать темп. Мое дыхание все учащается и вскоре мне кажется, что я хочу только того, чтобы причинить ему боль.

Эти мысли вызывают новую волну страха, которая только толкает меня вперед. Я с силой вхожу в него. Каждый вдох, который я не могу сделать до конца, усиливает мое желание и сжимающая меня теснота сокрушает меня. Безумие охватывает меня и приводит на грань, и я кончаю с долгим стоном, уронив голову на подушку рядом с его головой. Я отчаянно сжимаю его, подчиняясь заливающей меня волне наслаждения.

Его ноги расслабленно опускаются, и я приподнимаюсь на локте. Его член вздрагивает между нами. Не удовлетворенный.

- Спасибо, - шепчет он, целуя мое плечо.

Я ненавижу его. За то, что он живет. За то, что он должен умереть.

Я просовываю под него руку, чтобы обнять, и жду, пока сила чувства, которое сейчас владеет мной, ослабеет. На какой-то момент я пугаюсь, что этого никогда не случиться. Я сжимаю руки, прижимая то ли его к себе, то ли себя к нему. Я думаю, это не имеет значения.

Раньше или позже, мне придется позволить ему уйти.

Глава 15. Обычные дела.

— Гарри, пора.

Я осторожно трясу его за плечо. Он пытается делать вид, что спит, но громкое всхлипывание его выдает. Я машинально сжимаю его плечо в попытке успокоить. Если я не буду осторожен, это может превратиться в привычку.

— Гарри, — снова начинаю я.

— Я не могу, — шепчет он. Я не могу просто войти туда и сделать вид, что меня все это волнует.

Я не могу винить его в этом. Я чувствую то же самое каждый чертов год. Конечно, если я скажу это ему, это его вряд ли утешит. — Глупости. Ты хороший актер. Могу сказать, что ты учился у мастера.

Он фыркает и переворачивается на спину с глухим стоном. — Все кажется таким бессмысленным, — говорит он, потирая глаза.

Дата добавления: 2015-07-07