Ларри Досси, доктор медицины 24 страница

Мудрец Абу Саид аль-Каррас, возможно, резюмировал это самым изящным способом. Когда его спросили: «Благодаря чему вы познали Бога?» — он сразу отвечал: «Благодаря тому факту, что Он соединяет противоположности». Исцеляющие сновидения размывают границы между тенью и Эго, «Я» и другим, между добром и злом — даже иногда, как мы увидим далее, между снами и реальностью.

Глава 11

ДОМ СНОВИДЕНИЙ: исцеление разлома между двумя мирами

Я не знаю, как провести различие между нашей бодрствующей жизнью и сном. Разве не всегда мы живем той жизнью, которой воображаем, что живем?

Торо

Они дразнят меня, говоря, что это был только сон. Но имеет ли значение то, был ли это сон или явь, если сон позволил узнать мне правду?

Достоевский

Наступило в моей жизни время — несколько месяцев, быть может, хотя оно переживалось как бесконечное, — когда сны и явь подошли друг к другу ближе, чем я мог когда-либо себе представить. Образы, настроения и веления души бесцеремонно вторгались в бодрствующую жизнь. Обычные события озарялись сокровенным смыслом. Буквальное становилось символическим, символическое буквальным: я чувствовал себя как человек из притчи, который видит в сумерках на дороге палку, принимает ее за змею и, преследуемый своими собственными умственными проекциями, падает, сраженный от сердечного приступа. Я больше не знал, мучают ли меня мои собственные фантазмы, или это проблеснул совершенно иной вид реальности. Казалось, будто я, как в волшебных сказаниях, съел пищу невидимого мира и стал его невольником.

Я разговаривал об этом со своей знакомой по имени Сильвия (она креолка), как только представлялся шанс. Если вспомнить, как мало подобные проблемы обсуждаются в русле западной культуры, это было для меня поддержкой. «Индейцы не делают большой разницы между тем, что есть явь и что есть сон, — однажды сказала она мне за чашкой кофе. — Все реально». Ее «дедушки» являются ей не только во сне, сообщила мне она по секрету, но и во время бодрствования: «Один просто вырисовывается силуэтом в свете дня. Я могу видеть сквозь него. Словно цветная тень». «Полупрозрачный», — предположил я. Она кивнула, потом вдруг спохватилась, как абсурдно может выглядеть наш разговор, подсчет ангелов на булавочной головке: «Один человек как- то сказал мне, что я личность в пограничном состоянии», — серьезно произнесла Сильвия, затем разразилась взрывом смеха.

Я тоже засмеялся, немного неуверенно. Мои собственные, менее драматичные переживания иногда пугали меня своим безумием. «Вот смотри: индейцы не делают такого уж большого различия между реальным и нереальным, — сказала она, пододвигая к себе мою салфетку и чертя на ней круг. Скажем, это бодрствующий мир». Она нарисовала второй круг, пересекающийся с первым: «А это спящий». Затем Сильвия заштриховала область пересечения: «Подобно тому как эта область принадлежит в одно и то же время обоим кругам, говорят наши старшие, мы можем существовать в разных измерениях одновременно».

«Это трудно объяснить, — добавила она, чуть нахмурив брови. На минутку задумалась. — Похоже на это, — и она переплела пальцы, отрешенно рассматривая их. — Реальность и сон просто... перекрываются».

Я был зачарован этим межкультурным экскурсом по ту сторону нашего застывшего дуализма бодрствования и сна. Наши языковые клише допускали лишь два варианта — субъективное (в, здесь) и объективное (вне, там). Но было что-то между. Чертеж на салфетке Сильвии похож на диаграмму Венна, которая изучается в курсе геометрии, где заштрихованная зона, принадлежащая обеим областям и ни одной из них, названа весьма поэтически — пустым множеством. В средневековом мире та же самая фигура называлась мандорла, и мы встречаем ее в различных христианских изображениях.

Чем больше я наблюдал, тем больше обращал внимание на то, как много обществ признавали царство осознавания между бодрствованием и сном — не просто признавали, но культивировали это состояние, как в этом индусском тантрическом тексте X века: «Чтобы обрести непрерывность сознания, свободное от провалов в бессознательные состояния, ты должен удерживать себя у места соединения всех состояний, устанавливающего связи между сном [как процессом. — Прим. пер.}, видением сна и бодрствованием: полудрема или Четвертое Состояние».

Современных западных упоминаний об этом четвертом состоянии осознавания мало; мы склонны связывать их с теорией и практикой искусства. Немецкий поэт-романгик XVIII столетия Новалис провозгласил: «Спать и одновременно не спать: этот синтез — действие гения, который оба вида деятельности взаимно усилил»'. Французский поэт Андре Бретон в Манифесте сюрреализма требовал «грядущего разрешения двух этих состояний, столь, как кажется, несовместимых — сна и яви, — в род абсолютной реальности, или сверхреальности»². Хотя Бретон был бы слегка расстроен, узнав, что его идея свелась сегодня к обозначению эстетики причудливости, а отнюдь не стала революционным способом восприятия, который он провозгласил, все же иногда мы пользуемся словом «сюрреалистический» для описания мгновений жизни, в которые настолько трудно поверить, что представляется, будто мы одновременно и спим и бодрствуем. Когда реальность, кажется, ведет себя с пластичностью воображения, мы не можем отделаться от чувства, что и бодрствуем, и спим в одно и то же время.

У нас отсутствует терминология для этого опыта четвертого состояния, однако другие культуры не только называют, но и ищут его. Зулусы упоминают Дом сновидений (Индлу Емафуфа — Indlu Yemaphupha), период во время шаманского посвящения, когда мир снов настойчиво утверждает свои права в мире бодрствования, и оба, кажется, все больше и больше перемешиваются. Американский писатель Джеймс Холл так описывает одно из своих переживаний, когда он однажды сидел у реки; в то время он проходил обучение на зулусского сангому.

Для меня бодрствование и сон слились. Я пристально смотрел на скалу. Микроскопическое вдруг увеличилось, и я увидел гранулы камня, мощно и непрерывно выбиваемые силой выветривания. Шум был ужасный, кошмарный... Затем последовали повторяющиеся видения, которые накладывались на блики солнца в проносящихся мимо водяных струях. Это были видения потока воды, бушевавшей в этой узкой долине, приливной волны между отвесными каменными утесами, засасывающей и губящей меня, [хотя] я знал, что я еще на скале. Я был не столько испуган, сколько озадачен и расстроен... слышал отрывки музыки и пения, которых в действительности не было, и взглядывал на видения, которые исчезли, как только я осознал, что фигура, движущаяся у дерева, физически не существует...³

Это — пронзительное видение мира, и рассмотренного в мельчайших подробностях, и одновременно густо покрытого образами, которые добавляют ему смысла и таинственности. В моих попытках исследовать это у меня возникло ощущение, будто я пытаюсь восстановить утраченный способ зрения, черпая из моих собственных переживаний и переживаний других, а также сообщений мистиков, ученых, антропологов и поэтов и намеков-свидетельств представителей традиционных культур. Кажется, даже тем, кто одарен «вторым зрением», не хватает слов, как будто они пытаются описать Целостность через туннельное представление об общественных условиях.

66-летний австралийский шаман Питьянтъятъяры Курунпа Мал- па (Боб Рэндел) был отправлен в пансион, когда ему исполнилось семь, один из 45 ООО туземных детей, увезенных правительством из родных мест в попытке истребить их культуру Когда он вернулся, то стал увлеченно учиться у старших, тех, кто еще следовал древним обычаям. Он описывает, как через пост и лишение сна молодежь посвящали в особую форму зрения. «Старшие поют и рассказывают истории, вводят вас в это состояние, — говорит он, — и затем вы понимаете, что вы и там, и там, в мире снов и в этом мире, сначала пятьдесят на пятьдесят, потом, возможно, восемьдесят на двадцать».

Он продолжал: «Я проделал это в Арумланде. Мы не ложились допоздна, оставаясь вокруг костра, и один человек сказал, что покажет мне духов. Он приказал смотреть на деревья, не прямо, но чуть правее. Тогда я увидел их — народ духов! Они выглядели прямо как настоящие люди, счастливые люди». Хотя это более походит на галлюцинацию, вызванную усталостью и низким уровнем глюкозы в крови — когда наш измученный мозг, с его привычкой моделировать, может увидеть лицо в глазах-фарах и рте-радиаторе автомобиля, — Курунпа настаивает, что «их заставила показаться песня. Идите к прекрасным скалам, разыщите их, и они расскажут вам важные вещи».

Нити этого скрытого мира, говорит он, постепенно вплетаются в привычную ткань жизни. Он описывает дневные сновидения, которые случаются «прямо на краю» нормального восприятия, много раз за день. «Они очень неустойчивы, — добавляет он, — как бабочка, которая на минутку опускается на ваш палец. Но если вы можете разглядеть их, ваша жизнь полностью изменяется. Даже если вы не придаете им значения, они все равно приходят. Любовь всегда вокруг вас. Она не отступит». Курунпа вздыхает и мягко улыбается, интересуясь, понимаю ли я. «Другая жизнь прямо рядом с нами, — говорит он, легонько ударяя для выразительности мою руку. — Если вы посмотрите, она покажется сама. Каждое мгновение мы наступаем на три или четыре других следа — если только можем видеть».

Конечно, большинство из нас заявят, что мы уже видим, вопреки упорным возражениям мистиков и когнитологов. Хотя мы и чувствуем, что пробуждены к восприятию нашего окружающему, наш аппарат восприятия действует, выражаясь словами философа Анри Бергсона, как редукционный клапан, подсознательно фильтрующий наш опыт и автоматически вычищающий то, что кажется чуждым. Есть моменты, однако, когда эти ментальные вожжи ослабляются и мир прорывается, вибрируя с новой выразительностью. Поэт Уильям Блейк писал: «Если стези восприятия чисты, человек может видеть все как оно есть, безграничным». Для обычного человека, замечает он, солнце подобно пылающей золотой монете; но для него самого солнце — Небесный Хозяин, поющий: Свят, Свят, Свят. Этот способ видения, сводящий внутреннюю и внешнюю реальности воедино, Блейк называет двойным зрением.

Нас научили верить, что все это личные владения мистиков. Но, как замечает Джеймейк Хигуотер, полунегр, полуиндеец, автор Древнего разума, «нет абсолютно ничего мистического в той идее, что все, что случается с нами, все, о чем мы думаем, что себе представляем, воображаем, ощущаем, наблюдаем, видим во сне и постигаем интуитивно, это реальная и необходимая часть нашей жизни»⁴. Один индеец как-то сказал Хигуотеру:

«Ты должен учиться смотреть на мир дважды. Сначала ты должен свести глаза перед собой, так что увидишь каждую капельку дождя на траве, увидишь дымку, поднимающуюся от муравейника в сол- ■ нечном свете. Ничто не избежит твоего внимания. Но ты должен учиться смотреть заново, на самом пределе видимого глазом. И ты должен смотреть размыто, если хочешь увидеть вещи, которые размыты — видения, туман и облачных людей. Ты должен учиться смотреть на мир два раза, если хочешь видеть все то, что надо видеть»⁵.

Двойное зрение — это не несфокусированное, не невнимательное зрение, оно требует фокусировки особого качества, внимания особыми средствами, хотя западные философы большей частью не придавали ему значения или даже его отрицали. «[Мы] никогда не сможем связать, соединить наши сновидения... и остальную часть нашей жизни», — заявил Декарт, вторя древнегреческому философу Гераклиту, который установил железные границы между объективной реальностью (бодрствование, всеобщее) и субъективной (сон, личное). Однако Сократ в Диалогах возражал против этой четкой погра304

ничной линии — он считал, что никогда нельзя сказать с определенностью, «спим ли мы, и наши мысли — это сон, или мы бодрствуем и разговариваем друг с другом в состоянии бодрствования». Другим философом, увлеченным идеей равноценности бодрствования и сна, был Фридрих Ницше, который в Сумерках дня провокационно утверждал, что оба суть лишь вариации на одну тему:

«Реальная жизнь не имеет свободы интерпретации, которой обладает жизнь во сне; она менее поэтична и менее непринужденна — но мне необходимо показать: наши инстинкты, когда мы бодрствуем, не интерпретируют ли подобным же образом лишь раздражения наших нервов?.. И нет реального, сущностного различия между бодрствованием и сном?., и все наше так называемое сознание — более или менее фантастический комментарий к неизвестному тексту, тексту, который, возможно, непознаваем, однако который можно почувствовать?» ⁶

Эти наблюдения Ницше предвосхитили работы современных когнитивных психологов, утверждающих, что сознание, бодрствующее ли, спящее ли, порождается сходными неврологическими механизмами (так называемая гипотеза о непрерывности). Я полагаю, что бодрствую, потому что ощущаю, как мои пальцы касаются клавиш, когда я печатаю эти слова, чувствую давление стула и тихий шелест своего дыхания, слышу щебет птиц и отдаленное движение машин за окном. Но, погрузившись в яркий сон, разве мы тоже не чувствуем, не слышим, не видим и как-то иным образом не переживаем видимые события? Мозг — это своеобразный генератор виртуальной реальности, обеспечивающий нас чувствительным аппаратом, доводящим до сознания, идет ли информация из внешнего мира или из внутреннего.

Мы настаиваем, что наши восприятия в состоянии бодрствования реальны. Но насколько они объективны? Ко времени, когда мы стали осознавать его, мир «там» уже был опосредован. Мы видим предметы не прямо, но как образы на сетчатке, пропущенные снаружи внутрь через глазной хрусталик и, следовательно, являющиеся уже представлением — символом — оригинала. Наши чувственные восприятия искажены воспоминаниями, эмоциями и предубеждениями (говорящими мне, например, что узкий желто-оранжевый цилиндр на крышке стола — карандаш Тикондерога, а не морковка). Физик Илья Приго- жин пишет: «Что бы мы ни называли реальностью, она открывается перед нами только через активное истолкование, в котором мы участвуем». Не описывается ли таким же образом и мир снов?

Добавьте к нашей картине объективной жизни-бодрствования многообразие подобных сну состояний, переживаемых в течение дня, — провалы во внимании, дневные сновидения, гипнотическое поглощение музыки или телепередачи, восприятия, окрашенные гневом или желанием, или жужжанием болтовни подсознания. Недавние исследования психологии сна даже поставили под сомнение общепринятую гипотезу, что мы видим сны только во время быстрой фазы (фазы быстрого движения глаз). Сновидения связаны с согласованным функционированием различных частей мозга, даже когда быстрого движения глаз не наблюдается⁷. Вывод таков: мы можем переживать подобные сну состояния и тогда, когда не спим. Возможно, как прозорливо писал философ Людвиг Витгенштейн, «подобно бесконечно проницаемому сознанию бодрствования состояние сна не имеет структуры или неизменной природы». Насколько часто сны и бодрствование перекрываются? И как мы об этом узнаем?

Прозрачные сны

Один из типов осознавания, размывающий границу между бодрствованием и сном, — это состояние, которое исследователи называют прозрачностью. Обычно, когда мы вовлечены в действие сна, мы доверчиво полагаем, что люди, предметы и события реальны: наше сердце колотится, если нас преследует тигр; любовник из сна вызывает в нас сексуальное возбуждение. Но время от времени люди сообщают о пробуждении в своих снах и обретении заново силы сознательного действия. В этом прозрачном состоянии сон внезапно разоблачается как фикция, как декорации магического театра, где мы свободны выйти из нашей заданной роли, даже сознательно изменить сюжет и персонажей. Человек находится в мире снов, но не является его частью.

Голландский психиатр Фредерик Виллеме ван Эеден первым, в 1913 году, ввел этот термин на встрече Общества исследований в области психики, где суммировал свои выводы, сделанные на основе трехсот его собственных наблюдений-переживаний. Например, он описал пробуждение в своем сне и поставленный им там эксперимент: он взял тонкий бокал и изо всех сил ударил его кулаком, но бокал остался невредимым. Однако когда он взглянул на него снова, бокал оказался разбитым. «Он разбился как нужно, — пишет ван Эеден, — но немного опоздал, как актер, который пропустил свою реплику.. Это оставило у меня крайне любопытное впечатление, что я нахожусь в поддельном мире, сымитированном искусно, но слегка небрежно. Я взял разбитый бокал и выбросил его из окна, чтобы понаблюдать, услышу ли звук падения. Я слышал шум, как положено, и даже видел двух собак, вполне естественно убегающих прочь. Я подумал: что за умелая подделка этот забавный мир!»⁸

В обществе изучения снов идет полемика о достоинствах прозрачности, некоторые считают, что это лишь попытка Эго узурпировать бессознательное и навязать свою контролирующую программу миру снов, продиктованную прихотью. (В тот же самый спор пустился средневековый мудрец Альмоли, который отстаивал мнение, что «истинные сны — это результат не чьего-то выбора, но воли Бога», и те, кто навязывает свою собственную волю — кого он заклеймил колдунами, — видят неверные сны, потому что их содержание определяет само себя.)⁹

Один из сновидцев прозрачных снов рассказал мне, как он стал адептом управления своим миром снов, заставляя появиться по его желанию комнаты, полные красивых, доступных женщин. Но однажды, когда он развлекал себя полетом над Детройтом, сбивая шляпы у прохожих, один из выдуманных им людей вытянул руку и схватил его за ногу, обескуражив его настолько, что он проснулся. В другой раз, когда он пытался заставить все колокольни в городе его сна звонить одновременно, неожиданно на Главную улицу вышел духовой оркестр, заглушив их.

В конце концов один прозрачный сон заставил его поинтересоваться, не имеет ли мир снов целей помимо его личных? Он спросил одного из персонажей своего сна, представительного банкира с кармашком для золотых часов: «Что вы олицетворяете?», и был ошеломлен, услышав голос, загудевший с небес: «Неожиданные качества!» «Какие?» — спросил он, и голос прогремел снова: «Счастливого Жертвователя!» Этот человек вспомнил, что однажды от церковного просителя денег он слышал выражение «Господь должен быть счастливым жертвователем». Он начал спрашивать себя: «Этот Голос-Кото- рый-Знает — ну да, а кто знает? Иегова? Будда? Мое внутреннее «Я»? Духовный проводник? Больше я уже не был так уверен, что персонажи моих снов — просто пешки моего ума».

Если не считать шутливых экспериментов, сновидцы прозрачных снов говорят, что переживание пробуждения в собственном сне дает им возможность с успехом противостоять ситуациям, которые иначе испугали бы их. Осаживая, например, преследующего монстра и сознавая это, они побеждают внутренние страхи. Они перечисляют положительные моменты, которые могут быть перенесены на затруднения реальной жизни. Некоторые идут даже дальше, заявляя, что обрели новую духовную перспективу в понимании природы бодрствования, подобную той, что высказывал русский философ П. Д. Успенский: «Когда человек во сне начинает осознавать, что он спит, и то, что он видит, — это сон, он пробуждается. Точно так же и душа: когда она понимает, что вся видимая жизнь — лишь сон, она пробуждается»¹⁰.

Двадцать пять столетий назад Шакьямуни Будда объявил, что мир видимых явлений нереален, и привел множество аналогий. То, что мы принимаем за реальное, — сказал он, — подобно оптическому обману; это дрожащий свет масляной лампы; армада облаков; отражение луны в воде; город, составленный из звуков; мыльный пузырь; падающая звезда; радуга; и, конечно, сон. Многие сравнивают прозрачное сновидение с йогой сновидений тибетских буддистов, предписывающей рассматривать мир снов и мир бодрствования как умственный хлам. Как и в прозрачном сне, практикующий развивает способность достигать во сне осознания, затем учится рассеивать свои иллюзии. (Если человек во сне видит, что ему угрожает огонь, советует типичная инструкция, он должен сказать: «Кто же боится огня во сне?» — и затем превратить огонь в воду¹¹.) Однако, как правило, йога сновидений показывает картину на несколько уровней более странную — на сто восемьдесят, если быть точным, — чем западный вариант прозрачного сновидения.

«Вы должны рассматривать переживания бодрствования, будто это сон», — объяснял Дзигар Конггруль Ринпоч, разменявший третий десяток и женатый тибетский лама, когда мы сидим на крыльце его уединенной хижины, высоко вознесенной над колорадской долиной Сан Луис. «Это значит понимать, что очевидности собственного существования не имеют — не больше чем дерево во сне является настоящим деревом. Когда вы увидите, что даже настоящие вещи не застыли, вы не будете чувствовать такой привязанности или отвращения к ним; вы будете менее погружены в сансару». Он все время беспокойно менял положение своих ног, обутых в кожаные ботинки, как и его брат, монах в традиционном одеянии, — он сидел, опершись на перила и время от времени прислушивается к чему-то. У меня возникло чувство, что Дзигар лишь смиренно покоряется своей порции вопросов о придуманной экзотике тибетских сновидческих практик.

Когда речь зашла о толковании снов, Дзигар попросил его уволить от обсуждения. Конечно, могут быть основания заниматься этим (хотя, утверждал он, это не так интересно для восточного ума); но это дело для тех, кто утвердился в своем понимании, что сны — ничто. Сны, полагают буддисты, — часть той же самой шкалы дуалистичес308 кой иллюзии, что и бодрствование. «Не придавайте такого большого значения снам, — настаивал он, — особенно изумляющим. Большинство людей и так уже достаточно беспокоятся, принимая слишком всерьез свое бодрствование!» Дзигар чуть иронично улыбался. Я сталкивался с этим риторическим маневром у разных лам, год за годом: Да, у нас есть специальные сновидческие практики. Нет, работа со снами не так уж важна, она даже рассеивает внимание. Они устали от того, что западные люди хватаются за десерт, не попробовав основной еды; тем более когда поднос, еда, стол и даже само действие — обед — рассматриваются как равно лишенные существования.

Дзигар не стал говорить о своих собственных снах, кроме того, что у него было много дежа вю. С легким выдохом он признал, что «есть знаки достижения в снах, знаки того, насколько далеко вы продвинулись в своем духовном путешествии», но отвел глаза, когда я спросил, что это за знаки.

Нарушил молчание его брат. «Есть четыре типа снов достижения, — сообщил он, придя на помощь. — Первый — поглощение, сон внутри сна. Второй — влияние, укрепление способности действовать во сне произвольно. Третий — умиротворение, спокойствие, каковы бы ни были помехи. И еще есть «утверждение», когда вы делаете то, что хотите делать — превращаетесь в птицу или муху, путешествуете в разные миры и времена».

Дзигар жестко взглянул на него. Сказанного было достаточно/

Мой учитель Чогьям Трунгпа, хотя и молчал об этом предмете подобным же образом, любил цитировать девиз индийского мудреца Атиши: «Смотри на все дхармы [то есть на десять тысяч вещей этого мира] как на сны». В своем толковании Трунгпа стремится показать, насколько подобная точка зрения психологически освобождает, а не скрывает или затемняет смысл происходящего: «Девиз призывает рассматривать все, что происходит, как фантом... Вы увидите, что ваша ненависть к врагу, вашалюбовь к друзьям и все ваши установки — относительно денег, пищи и богатства — это голоса беспорядочных мыслей. Взгляд на дхармы как на сны означает, что, хотя вы думаете, будто вещи очень плотны, способ, которым вы воспринимаете их, мягок и подобен сну»¹².

На другой день мне напомнили о липкой прочности проекций нашего бодрствования. Опоздав на почту и уже отчаявшись отправить посылку экспрессом, я увидел рослого молодого человека в спортивной машине, подъезжающего к специальной парковке для инвалидов прямо напротив двери. Я почувствовал раздражение, что он нагло воспользовался этой привилегией, в то время как я с другими опаздывающими сражался за место через три ряда дальше. Он стал ядром моего раздражения. Мои мысленные стрелы пронзали его зеркало заднего вида. Когда я подходил к двери, то снова увидел его — он ковылял передо мной, сосредоточенно, опираясь на палку, усохшие ноги разительно контрастировали с накачанным телом, которое я заметил в окно его машины. Я подождал, чтобы придержать ему дверь, он горячо поблагодарил, и я еще более смутился из-за того, что было фактически галлюцинацией бодрствования — коктейль из суженного восприятия и пообтрепавшейся заносчивости. Подобные случаи психической проекции происходят с нами каждый день — многие духовные учения говорят об основополагающем принципе жизни мгновение-за-мгнове- нием. Мы называем и сортируем вещи, прежде чем действительно поймем, что видим. Я бы уберег себя от тяжкого Заблуждения, если бы помнил о «взгляде на все дхармы как на сны».

Однако до какой степени мы осмелимся принять это? К человеку, живущему в мире снов, мы склонны относиться как к субъекту, который ушел за покупками, забыв, что оставил собаку во время страшнейшей жары запертой в машине с поднятыми стеклами. Когда Да- лай ламу спросили о йоге снов, он пошутил: «Многие люди принимают свой сон за медитацию, но они делают это без всякой задней мысли». Он имел в виду, что существует разница между постижением иллюзорной природы действительности и изумленным спотыканием об нее. Несколько лам рассказывали мне, что йога снов начинается с постижения подобных сну качеств повседневной жизни — практика, известная под названием trekcho. Практикующийся, пробудившись от сна, убеждается, что только мгновения перед этим кажутся реальными, и чутко ожидает, как придет подобное же ощущение нереальности дневных переживаний.

Бодрствование ли внутри сна (прозрачный сон) или сновидение во время бодрствования (trekcho), жизнь во время сна и жизнь во время бодрствования расположены в условиях тем более равных, чем лучше преодолеваются границы того и другого. Однажды лама, сдерживая смех, рассказал мне историю великого учителя Мифама о горячем споре между Сном и Бодрствованием.

Однажды все услышали, что Бодрствование ехидно сказало:

— Ты, дорогой Сон, — ложь.

— Ты, дружище Бодрствование, — ответил Сон, — тоже вводишь в заблуждение, Ты больше! — воскликнуло Бодрствование, сильно обидевшись. — Мне снится, что я нахожусь на огромном банкете, ем, а потом просыпаюсь с пустым желудком. То же самое и ты, — томно ответил Сон. — Ты ложишься спать в своей спальне, но когда тебе снится, что тебя застиг на улице ливень, ты чувствуешь, что промок до нитки!

Они готовы были подраться, когда в их спор вмешался судья, мудро постановивший, что у каждой стороны свои достоинства.

—Не может быть, чтобы Сон был правдой, Бодрствование ложью, и наоборот, — объявил он. — Все проблемы мира возникают от того, что эти двое по ошибке считаются противниками, когда они на самом деле — на одной стороне.

Мы вернулись в загородный дом, где остановился лама, и он предложил мне сыграть в видеогонки, игру, принадлежавшую сыну его хозяина. Мы сидели на ковре, плечо к плечу, а наши машины неслись по трассе. Я пытался управлять своим цифровым водителем, объезжать причудливые препятствия, выправлять крен, уходить от зеленых светящихся бомб, летевших в меня во время соревнования — лама в красном одеянии держал джойстик с легкой спокойной улыбкой.

«Осознай, что нет различий между явлениями в снах и явлениями в переживаниях бодрствования, — шептал он, когда мои гонщики перевернулись и взорвались. — Тогда, даже если тебе снится, что твоя голова у тигра в пасти, ты по-прежнему счастлив». Но мне было трудно перестать волноваться даже в пылу странной битвы мультяшных скачек со взрывами. Адреналин гудел в моих мышцах. Я не желал быть разнесенным в клочья. Я страстно желал без препятствий нестись по прямой. Игра стала, на языке видеоигр, затягивающим окружением, слишком ясным примером того, как реально мы принимаем фантазии. Лама ловко избежал водоворота скользкой голубой бомбы-ли- пучки, которой я брызнул в его мчащуюся машину. Когда я впечатался в ярко-оранжевый барьер, он со свистом пронесся мимо финишного флажка и с апломбом чемпиона любезно совершил круг почета.

Пчела и я

Позже лама объяснил, что в снах «ментальное тело открыто и податливо», и поэтому имеет больше возможностей, чем в нормальном дневном существовании. Стирая жесткие границы между жизнью- бодрствованием и жизнью во сне, сказал он мне, «ты можешь научиться не только трансформировать свой сон, но и изменять свою явь».

Приходит на ум случай, который стал для меня слабым намеком на то, что имел в виду лама. Однажды я сидел во дворе у знакомых, наслаждаясь солнцем, когда мне на грудь приземлилась пчела. Я потратил годы, пытаясь преодолеть свое врожденное отвращение к насекомым. (Иногда я пользуюсь буддистской практикой, которая советует представить себе, что после бесчисленных жизней даже ничтожнейший клоп может однажды стать вашим отцом.) Собравшись, с некоторым усилием удерживая чувство доброжелательного любопытства, скоро я был очарован радужным блеском ее крыльев, нерегулярным дрожанием ее золотого брюшка, непрерывным качающимся движением усиков и перебиранием лапок. Она стала пчелой из сна, созданием-призраком, которое я по-настоящему никогда раньше не видел. Я забыл свой страх городского мальчишки, что она может ужалить меня своим жалом. Пчела и я стали участниками сюрреалистической интермедии. Когда моя знакомая вернулась, она тихо вскрикнула — это была большая пчела, — но я взглядом попросил ее молчать. Она неслышно подошла, и мы вместе стали наблюдать удивительное зрелище: с помощью задних лапок пчела ловко счистила свой груз, — пыльцу, — в аккуратную желтую кучку на мою грудь и спокойно улетела прочь. Если бы я смотрел на пчелу как на опасное насекомое, я бы прихлопнул ее или убил бы, заставил с сердитым жужжанием улететь, или раздразнил достаточно, чтобы она пустила в ход свое опасное жало. Вместо этого я изменил свой «бодрствующий сон» о пчеле и — более духовный вариант Гейзенбергского принципа, — восприятие изменило исход моего переживания.

Дата добавления: 2015-10-02