Ларри Досси, доктор медицины 23 страница

сон был мечтателем-миротворцем, основателем Лиги Наций, полной противоположностью махинатору-торговцу от политики из штата Одинокой Звезды. Этот страх Джонсона показаться слабым способствовал дальнейшему засасыванию страны в трясину Вьетнама, испортил национальную программу и в конце концов сделал политически немощным. Возможно, его участь — это иллюстрация психологической пословицы, гласящей: тень, которую отрицают, проектируется вовне как судьба.

Тень Джонсона предстала идеалистом-инвалидом, а вот теневые образы женщины по имени Клаудиа были деспотически нацистскими. Она встретилась с ними в таком ярком сне, что он заставил ее, ранее весьма легкомысленную особу, в возрасте пятидесяти четырех лет приступить к курсу психоанализа.

Я стою перед двумя нацистами-исполинами, мужчиной и женщиной. Они выглядят словно персонажи из старой комедийной передачи — полевой командир полковник Клинк и толстая мамочка леди гестапо. Они приказывают мне выполнить список задач, пока они не вернутся со своего задания. Я в ужасе, потому что они убьют меня, если я не закончу.

Я сижу, парализованная страхом. Ко мне подходит молодая женщина, чтобы помочь. Кажется, ее переполняют любовь и веселье. Мы садимся, чтобы изучить список приказов, который теперь, когда мы смотрим на него, превращается в список, озаглавленный «Двенадцать вещей, которые я люблю делать»; их нужно выполнить как игру «охота за мусором» [15]. Она переходит прямо к номеру три, цветному рисунку, чему-то вроде сердца и пары грудей, и говорит: «Вот отсюда мы и начнем».

Устрашающие фигуры наци в сне Клаудии — «они были громадными, три метра ростом» — не так уж угрожающи, как показалось сначала. Они даже слегка комичны, несмотря на их власть над жизнью и смертью спящего. Далее сон вводит спасительницу, женщину, которая проникает за ограждение диктаторского комплекса. Она представляет силу, способную освободить заключенное «Я» через эрос, вскармливание и могущество сердца. Оказывается, нацисты, по иронии сна, приказали Клаудии играть: иногда наша тень должна посадить нас в тюрьму и даже угрожает наказанием, чтобы подтолкнуть к хотя бы слабому проявлению живого начала.

Она проснулась ошеломленная, осознав, насколько ее жизнь с детства была пронизана чувством робости (с определенной точки зрения пара наци представляет собой ее родителей) и насколько она ощущала себя заложником своей потребности нравиться другим. «Мудрость этого простого сна оглушила меня», — сказала Клаудиа. Он поставил перед ней новую программу — охоту за сокровищами, которая поможет ей, даже заставит ее отдавать предпочтение тому, что она по-настоящему любит, и делать это от всего сердца: «Тогда я все время маниакально составляла списки, пыталась действовать мужским, рационалистическим способом, но это было неэффективно. Символ груди/сердца, на который показала девушка, смутил меня, он был таким грубым и прямым. Сон говорил: «Живи свою жизнь иначе. Сделай это или умри». Вскоре она начала терапию, затем оставила работу, «дав себе год, чтобы перейти на другую сторону, позволить себе быть спонтанной и жестокой — сходить с ума в своем доме, не ложиться всю ночь, спать весь день, не дочитывать книги, не работать». К концу этого весьма беспорядочного года она завершила свое обучение и стала терапевтом.

Сон Клаудии показывает, что тень почти всегда имеет что-то характерное — тайную родинку, если угодно, — наводящее на мысль, что она не безысходное зло. Но мы легко можем этого не заметить, когда сон бросает нам вызов — учиться под вражеским огнем. Добро тоже может быть безжалостным; жизнь жестока, если мы отказываемся ухватиться обеими руками за ее дар; правда становится безобразной, когда ее осмеивают. Теневые сны побуждают нас к пониманию, используя для этого противоборство и кризис, подталкивают нас заглянуть за их злобные маски, даже если они угрожают самому нашему чувству «Я».

Теневые учителя

Поскольку трансформация часто требует нашего отказа от представления о самих себе, неудивительно, что наши теневые учителя порой безобразны, стары, бедны и немощны. Эти фигуры лишены всего того, что Эго считает дорогим. Они — антитезис нашей идеализированной личности. И наряду с этим воплощают ту мудрость, находящуюся за пределами поверхностных проявлений.

Одна знакомая прислала мне рассказ о своем ярком кошмаре про древнюю старуху, которая очень напутала ее. В своем сне Хлоэ пробивается через глубокие снежные заносы и завывающие ветры, что288

бы добраться до школы, где у нее встреча с «большим авторитетным персонажем мужского пола». Она прорывается через буран к старому школьному зданию, которое смутно виднеется — «черно-синее в лунном свете, похожее на готическое строение». Но внутри зловещего здания нет прибежища, оно оказывается полно снега и увешано большими сосульками. Она пытается, повинуясь долгу, вскарабкаться на огромную лестницу, но затем, измученная, ложится на ступеньки в позе эмбриона.

Я просто свернулась в клубочек со стоном: «Я не могу этого сделать. Не могу продолжать». Потом, взглянув вверх, я вижу темную фигуру, спускающуюся по ступенькам надо мной, почти скрытую тенью. Это очень старая сгорбленная женщина, старуха, похожая на ведьму, у нее длинный заостренный фальшивый нос, привязанный на веревочке вокруг головы. Она начинает качаться вперед-назад, словно слепая, пытаясь сложенным зонтиком что-то отыскать в воздухе перед собой. Кажется, она пытается заточить меня. Я изо всех сил пытаюсь закричать или пошевелиться, или поймать зонтик, но я парализована страхом. Я знаю: когда зонтик уткнется в меня, я умру.

Она проснулась, «сидя в кровати, крича во весь голос, трясясь, слезы текли по моему лицу, и — самое худшее! — я могла еще видеть эту фигуру. Она таяла перед моими глазами еще секунду или две». Ужас не покидал Хлоэ несколько дней.

Хлоэ прошла через сильнейший личный кризис. Поздно сформировавшийся ученый, докторант в любимой отрасли, она была допущена на одну из ведущих в стране кафедр, где работали лучшие в ее науке авторитеты. Но после многих лет тяжелых преподавательских нагрузок, низкооплачиваемых командировок и растущего долга обучение стало казаться бесплодным. Академическое давление было неослабным. Рынок труда для доктора философии в ее отрасли был безнадежно мал. Здоровье оказалось подорвано. У нее преждевременно началась менопауза — возможно, как она подозревала, из-за абсолютного, смертельного стресса.

Сон наглядно изобразил то, чем стала для нее школа — лишенный солнца мир, где вся жизнь заморожена, и то самое место, которое она некогда рассматривала как убежище, столь же холодно, как и мир снаружи. Во сне Хлоэ сделала все, на что была способна. Ее отказ продолжать — инфантильный, регрессивный, но тем не менее это отказ. Она ожидала, что ее выбранит уполномоченный мужчина, но вместо этого на сцене драматически появляется яркий женский символ — прямо к ней выходит мифическая ведьма. Неожиданное внимание теневых образов, типично интимное и глубоко личное — здесь ее даже ведет радар! Слепая ведьма может легко ориентироваться в теневом мире, потому что она — его жительница.

Однако устрашающая фигура содержит нам некоторые подсказки, намекающие на то, что ее природа не столь дурна, как кажется. Старуха одета в маскарадный костюм, и это настолько явно, что даже видны завязки ее фальшивого носа: она одновременно настоящая ведьма и ряженая на празднике Хэллоуин: маскарадный костюм, судя по его эфемерности, может быть легко снят. Вместо палки, как у слепых, у нее зонтик — она больше похожа на Мэри Поппинс, этого эмиссара магии и возможности, чем на зловещую Гекату.

Язык сна оставляет некоторые сомнения относительно ее роли: слово «зонтик» (umbrella) происходит от латинского umbra, что значит «полумрак», «тень». Вместо home in (нацеливаться) наша героиня написала hone in (наточить, заострить, сделать лезвие острым с помощью трения о твердую поверхность) — подходящая метафора для тени. (Вспоминается лозунг боевых искусств: «Мой враг — это точильный камень, о который я точу свой дух».) Старая женщина ищет в воздухе, словно что-то жаждет истинного кислорода жизни. Ведьма —древняя эмблема сверхъестественной силы женщины. Она качается вперед-назад, каламбур, подразумевающий переплетение разнообразных нитей в процессе ткачества. Возможно, это сама судьба Хлоэ ткется: возможно, она, отупевшая от работы, точится для новой участи своим таинственным противником — тем, кто утыкается в нее и может стать глубинным проводником спасения.

Хлоэ сказала мне, что слишком испугана — в прямом смысле этого слова, — чтобы когда-нибудь исследовать этот образ. (Наши теневые образы так пугающи, пишет один психоаналитик, «потому что Эго настолько прочно... они должны быть пугающими, чтобы заставить разбираться в их достоинствах»⁸.) Шесть месяцев спустя я увидел во сне, что жилье Хлоэ пусто и заколочено досками, словно предназначено для сноса. Как обычно после яркого сна я позвонил ей и выяснил, что она отважилась на трудный, решительный шаг — покинуть школу Она как раз переезжала в Нью-Йорк, чтобы вернуться к своему призванию поэта. В ее голосе звучало счастье, которого она не испытывала уже долгие годы. Безусловно, ее сон положил конец той жизни, которую она вела; Хлоэ должна была отказаться от нее или потерпеть страшное крушение.

Однако и это типично для тени, зловещее предостережение содержало, таким образом, семена новой жизни. Старуха — это символ трудно дающегося знания. Слепую не может ввести в заблуждение внешний вид. Будучи уродливой, она оставила в прошлом заботу о том, что другие думают о ней. Она — вестник второй половины жизни, когда многие люди добиваются чистоты своего призвания, состояния memento mori, перестав растрачивать драгоценное время на воспоминания о прошлом.

Встреча Хлоэ с этой архетипической фигурой напомнила мне буддийскую историю, ясно показывающую двойственную природу тени — мучителя и одновременно катализатора изменений. Духовная биография тибетского мудреца Наропы⁹ начинается также в университетском городке, в самом большом в Индии университете На- ланда, когда-то он занимал должность главного пандита. Однажды Наропа сидел под деревом, углубившись в книгу духовного содержания, когда внезапно ужасающая тень упала на страницу.

Он поднял глаза и увидел перед собой отталкивающее существо, ведьму с тридцатью семью уродливыми чертами: хромую, горбатую, глаза красные и глубоко ввалившиеся, нос кривой и воспаленный, лицо с паутиной морщин и пегой желто-белой бородой. Эта кошмарная любопытная старуха поинтересовалась, понял ли Наропа слова или смысл текста, который читал. Наропа ответил: «Слова, — ведьма улыбнулась. Но тогда он добавил: — Я смысл», — она зарыдала и заскрежетала зубами, обзывая ученого отвратительным лжецом. С криком ярости она хлопнула в ладоши и исчезла.

Наропа был ошеломлен, однако подавил свое отвращение, чтобы поразмышлять над внешним видом этой призрачной фигуры. Он понял, что тридцать семь уродств старухи представляют тридцать семь признаков страдания Сансары и тридцать семь нечистых субстанций, которые характеризуют недолговечное физическое тело. И одновременно эти же самые черты — тридцать семь путей [физического тела] и тридцать семь видов творческих возможностей. (Здесь мы снова видим архетипическую функцию тени — показать не только наши ограничения, но и наши скрытые возможности и подтолкнуть нас к мысли, что они таинственно связаны.)

Видение изменило жизнь Наропы. Он решил оставить университет, чтобы искать гуру. Но вместо того чтобы обрести просветление, в пути стал свидетелем ряда ужасающих сцен, которые поставили под сомнение все его священные принципы. В течение одного дня от него потребовали убить из лука оленя; сварить живую рыбу; помочь человеку, который посадил на кол своего отца. Каждый раз после того, как он добродетельно отказывался сделать это, обнаруживался тайный символизм запретной сцены. Жестокий охотник, сказали ему, был в действительности убийцей эгоцентричной позиции «да—нет» — убегающего оленя; трепещущая рыба, которую от него потребовали сварить, оказалась рыбой образующих привычки мыслей; кол был всажен в сердце отца иллюзии.

В конце концов, пребывая на грани самоубийства, Наропа встретил неистового гуру Тилопу («темный человек с налитыми кровью глазами навыкате»), который объяснил, что кошмарные фигуры и события лишь обучающие лики наставника. «Мы никогда не стояли в стороне, но были подобны телу и его тени, — сказал он, добавив, что его ужасные черты созданы собственной нечистотой Наропы: «Так что ты не узнал меня». Пугающие призраки зла в действительности приглашали поднять внешние покровы суждения и увидеть в глубине тело целостности.

Эти два рассказа учат нас, что духовные уроки — в снах, как и в жизни — часто принимают устрашающее обличье тени. Я говорил с художником, чей интерес к духовности был случайным и отрывочным, пока он не увидел сон, повергший его в замешательство.

Я карабкаюсь по серпантинообразной тропинке на гору, Тропинка очень узкая, и я должен изо всех сил цепляться за скалу, Я поворачиваю вдоль склона, и там — йогин со спутанными волосами, в набедренной повязке, грязный, дурно пахнущий, как будто выросший из скалы. Мой путь проходит в дюйме от него, практически по нему. Я добираюсь до точки, где мы оказываемся нос к носу. Тогда его закрытые глаза распахиваются. Я в ужасе, он собирается поцеловать меня в губы, взасос. Ну и ну, я бы скорее спрыгнул со скалы!

Его сон — выразительная метафора для крутых отрезков духовного пути, часто изображаемых серпантином, спиралью, потому что эти восхождения никогда не бывают прямыми; они извилисты и узки, они вынуждают нас делать за раз только один шаг. Зачастую мы думаем, что скорее умрем, чем примем свою собственную тень, даже если она несет нам дар мудрости. Глаза учителя из сна широко открыты, потому что он достиг состояния пробужденности. Он подобен скале и не может быть поколеблен поверхностными суждениями. Его взгляда и его присутствия — и его объятия — больше не избежать. Раз мы на пути, единственное направление — вверх. Противостояние с подобной фигурой, которую один психолог называет невыносимым образом, может сломать Эго как прутик. Однако потребность посмотреть в лицо нашим самым страшным демонам — нередко переносимая на учителя (психоанализ называет негативным катексисом) — существует во всех духовных преданиях. Это необходимый этап для каждого ищущего истинной святости, а не просто дешевой и легкой праведности.

Сострадание и тень

Встреча с тенью ведет нас к высшей мудрости и более глубокому состраданию. Одним из первых препятствий, с которым столкнулся в своем путешествии Наропа, была прокаженная женщина без кистей рук и ступней, которой он высокомерно приказал сойти с дороги. Когда та взмолилась, что не может двигаться, он зажал нос от отвращения и перепрыгнул через нее, хотя, как саркастически замечает текст, «он был полон сострадания». Тогда прокаженная женщина поднялась в радужном ореоле в воздух и выбранила его за то, что он не увидел: она тоже принадлежит к Первоначалу. Раскаявшись, Наропа дал обет смиренно раскрывать свое сердце каждому, кого увидит, но скоро на узкой дороге встретил «вонючую суку, кишащую паразитами». Он опять зажал нос и перепрыгнул через страдающее животное, чтобы снова увидеть, как оно поднимается ввысь в ослепительной радуге, воя: «Все живые существа по природе чьи-то предки... Как найдешь ты гуру, чтобы принял тебя/Если ты презираешь других?»¹⁰ Быть добрым к другим просто, когда они привлекательны, но теневые образы часто находятся за пределами того, что мы, по нашему разумению, в состоянии вынести. Исцеляющие сновидения говорят нам вполне определенно: ты тоже такой — презренный, больной, помешанный, враждебный. Через принятие тени две половинки наших сердец соединяются.

С определенной точки зрения зло внешнего мира тоже из отказа, отрицания превращается в принятие тени. Фрейд проницательно замечает: «Эго выталкивает во внешний мир все то, что существует внутри него самого и что заставляет его страдать». От ссор в семье к сектантским войнам — как представляется, этот принцип действительно существует. Я вспоминаю тот восторг, когда в конце 1980-х, после распада «Империи зла», советский министр иностранных дел Эдуард Шеварднадзе заявил, демонстрируя психологическую проницательность: «Мы лишаем вас, американцев, врага. Что вы теперь будете сами с собой делать?» Это были две нации, чьи теневые проекции вели к накоплению предельно теневого оружия: такого, которое, будучи примененным, одновременно убьет и их самих. Иногда войны, пронесшиеся над нашей планетой, кажутся неловкими, уродливыми

попытками прийти к соглашению с тенью. Наши проекции врага сами сходят на нет в приступе безумия. Более того, когда дым рассеивается, завязки, которые удерживали демоническую маску противника, непостижимым образом оказываются разорваны. Пробуждение от общего кошмара делает неразлучными друзьями самых ожесточенных врагов. Они стали в конце концов достаточно близки — достаточно близки, чтобы убить, достаточно близки, чтобы прикоснуться, достаточно близки, чтобы увидеть, что презренная тень как-никак — всего лишь человеческая.

Прикосновение зла

Техники внутренней работы предлагают нам гораздо менее разрушительные способы приблизиться к собственной тени, однако зачастую и подумать страшно, чтобы прикоснуться к ней — даже во сне — и подставить себя ее прикосновению. Это воспринимается не как утверждение жизни, а как нечто противоположное. Сны духовного посвящения часто изображают кровь и смерть, потому что так воспринимается задача интегрирования тени —- это не меньше чем расчленение, хотя бы и того аспекта самого себя, который мы переросли¹¹.

Филлис, преуспевающая женщина, руководитель корпорации, интересовалась мистицизмом постольку-поскольку, пока ей не приснился испугавший ее исцеляющий сон.

Я в подземелье, похожем на катакомбы, лежу на операционном столе. Огромное черное существо стоит надо мной. Это человек-птица, на нем пелерина со множеством символов. Существо делает мне операцию, причем я полностью нахожусь в сознании. Оно проводит надрез у моего пупка, достает оттуда что-то, похожее на сетку, и показывает мне. Затем прикасается ко мне; боли нет. Я смотрю вниз и вижу рубец там, где сделан разрез.

«Это выглядело таким реальным, — рассказывала она мне, — что когда я проснулась, то посмотрела на живот, чтобы удостовериться, что там на самом деле нет рубца! Позже я поняла, что вся моя жизнь до этого момента была организована по сетке, где все — работа, отношения, мысли, чувства—разложено в аккуратные надписанные ячейки. Я смирилась с тенденцией общества ценить лишь рациональное».

В ее сне эта точка зрения была действительно удалена из плоти Филлис торжественным обрядом. Ее терапевт встревожился, решив, что такой «сон из преисподней» может предупреждать о кризисе здоровья или угрозе ее личности. Но Филлис была убеждена, что это «посвящение из подземелий моей души. Я не знала, что оно означает, но чувствовала, что это свято». Человек-птица, классический посредник между мирами, делает что-то вроде кесарева сечения; она должна быть рассечена, раскрыта, чтобы дать рождение новому осознанию. Она считает свой сон рубежом, началом глубоких изменений в сознании, заставивших ее в конце концов оставить корпоративный мир. Сейчас Филлис работает психологом в Вашингтоне (Колумбия) и пользуется успехом у клиентов высшего корпоративного, правительственного, звена и военных кругов, ищущих доступ к своей внутренней жизни. Она сама стала той полуптицей, которая сводит вместе высшее и низшее во имя исцеления.

Встреча с тенью часто бывает кровавой, потому что она срывает покровы с избалованного идеального «Я». Наружная маска, часто обозначаемая во сне самим нашим телом, должна быть разорвана на кусочки, чтобы внутренние силы могли выйти. Чен Ман-Чинь, наш современник, создатель боевого искусства тайцзицюань, увидел однажды сон, будто его руки ампутированы. После этого сна он стал непобедимым — казалось, он выполняет свои «броски», даже не дотрагиваясь до противника¹². Подход, о котором говорят эзотерические традиции, всегда один и тот же — трудное, мучительное подчинение процессу смерти и воссоздания. В арабской Книге Остан сказано, что стремящийся к духовному знанию в конце концов оказывается лицом к лицу с разящей тенью, символически известной под именем Князя Андалусии. И ищущий «не имеет против него никакого оружия кроме смирения, никаких пуль кроме знания, никакого щита кроме понимания». Если он владеет тремя этими оружиями, которые фактически раскрывают его для собственной тени, Князь умрет, затем снова оживет и одарит ищущего великим могуществом¹³. Один психолог предлагает следующий девиз для тех, кто встретился с тенью: «Ничто не может лишить вас жизни; ничто не намеревается вас уничтожить, хотя и произносятся те же самые слова. Подразумеваются ваши конечные цели, а не ваш конец; в результате — ваше просветление и обретение космоса»¹⁴.

Сострадание дьяволу

Трудно, однако, вспомнить о просветлении, когда сталкиваешься лицом к лицу со зловещей тьмой. Это божество, в тибетской мифологии известное как махакала, обычно изображается в виде черного как смоль демона, с клыками и горящими глазами, попирающего обнаженные человеческие тела и увешанного гирляндами отрубленных голов. Он во всем очень напоминает наше представление о дьяволе. (В самом деле, устрашенные раннехристианские миссионеры полагали, что этот образ в религиозных росписях представляет самого сатану.) Тем не менее его считают покровителем священной дхармы, который «пьет горячую кровь Эго». Тела, по которым он шагает, символизируют его полную победу над ничтожным «Я».

Этот принцип махакалы проявляется в наших снах как тень, которая говорит, иногда с леденящей кровь жестокостью, от имени истин, скрытых за стремлением Эго успокаиваться самообманом. Теолог Джон Сенфорд обращает внимание на следующее: хотя дьявол зовется в Новом Завете Отцом лжи, в действительности «тень никогда не лжет; это Эго лжет относительно своих реальных побуждений».

Тем не менее иногда мы видим теневые сны — такие грязные и липкие, что кажется, мы встретили самого дьявола. Присутствует осязаемая аура — происходит что-то нечистое, — также хорошо различимая, как запах серы или вкус золы. Однако персонаж, который сон называет дьяволом, часто парадоксален: он и наводит ужас своим присутствием и оказывается глашатаем истины — как в этом поразительном сне, который рассказала мне писательница Катарина Рамсленд.

Мне поручено присмотреть за фермой. Моя главная задача — наблюдать за одной из коров, которая любит выкидывать всякие штуки. Я выглядываю в окно и вижу, что она гоняется за другими коровами и кусает их. Я решаю попытаться усмирить их и вдруг замечаю странного человека, идущего к дому. Я открываю дверь и за его плечом вижу короткого, толстого, черного, взъерошенного быка, покрытого шерстью, который стоит и смотрит на меня человеческими глазами, подняв одно копыто в приветствии. Мужчина говорит: «Дьявол одобряет вас». Странно, его утверждение не пугает меня. Наоборот, я чувствую освобождение. Человек входит и закрывает за собой дверь. Он, кажется, встревожен. И говорит: «Я должен был больше времени беседовать с проповедником». Но я отвечаю ему: «Я всегда знаю наперед все, что скажет проповедник, и это никогда не относится ко мне». Сон кончается на том, что я интересуюсь, дьявол одобряет мое поведение или мою сущность? То есть была ли я осуждена заранее, еще до того, как сделала что-то не так? Я испытываю смутно сладострастное чувство, где-то между свободой и беспокойством. Что нам делать с этим персонажем? Средневековая Церковь, а возможно, и современная, сказала бы, что душе Катарины угрожает Князь Тьмы и она должна и в самом деле побеседовать с проповедником. Но этот образ в известном смысле имеет больше общего с языческим божеством, чем с источником всякого зла. Это как-никак Зевс, принявший вид быка, чтобы посетить людей — прежде всего женщин — и оплодотворить их божественным семенем. Катарина удивилась тому, что дьявол «улыбался и подавал приветственные знаки, очень спокойно и доверительно. Я чувствовала: меня принимают, как будто я была по своей истинной природе его частью». Переживание встревожило и взволновало ее. Она послала описание своего сна друзьям, спрашивая их мнение об этой странной встрече. Должна ли она бояться за свою душу?

Но чем больше она изучала свой сон, тем больше он представал перед ней соблазном сбросить внутренние кандалы. Катарина всегда осуждала свои собственные дикие и дьявольские части, однако здесь она получила официальное разрешение, так сказать, выкинуть штуку, брыкнуться, как корова, которую она предполагала усмирить. Ей позволили исследовать ее плохую девочку, эротичную, грешную, томимую желанием. И действительно, дьявол часто символизирует чувственное и плотское. Когда мы уступаем нашим высшим влечениям — некогда божественной функции полукозлиного римского бога вина и песен Пана, которого Церковь превратила в дьявола с рогами, — мы заявляем с тайной улыбкой удовольствия: «Дьявол заставил меня это сделать». Тень говорит от имени тела и не позволит отвергнуть его во имя благочестия или сухого, выхолощенного добра.

Сон, как сказала Катари'на, «дал мне смелость быть тем, кто я есть. Он изменил мой образ действия — как я добивалась дружбы, как оказывала знаки внимания. Теперь менее вероятно, что я откажусь от своей целостности лишь ради того, чтобы заполучить парня». Это было началом конца ее замужества: «Мой экс-муж стал фундаменталистом, так что я отрезала эту часть от себя прочь, сделав вид, что ее не существует. И теперь некуда было бежать: дьявол знал меня, куда бы я ни направилась. И почему-то это было хорошо». Ее новоприоб- ретенная способность принимать противоречия своей собственной природы затронула психотерапевтическую практику, которую она вела в дополнение к своей писательской карьере. «Я стала кем-то вроде терапевта темной стороны, — говорит она. — Люди мне признаются в таких вещах, о которых они никому не рассказывают, потому что они чувствуют, что я не стану их осуждать».

Наши сны, как представляется, развивают теологию, допускающую более тонкое взаимодействие между тьмой и светом, сродни тому, что вдохновило строителей собора Парижской Богоматери поместить на нем демоноподобные горгульи, хмурящиеся и скалящиеся с самой крыши дома Бога. Юнг замечает, что некоторые ранние отцы Церкви полагали: «Бог управляет миром правой и левой рукой, правая рука — Христос, левая — Сатана»¹⁵. Ученый Харолд Блум подчеркивает: «Сатана в Библии — это не имя собственное, оно обозначает должностное лицо, сатану, который есть судебный титул, аналогично нашему исполнительному прокурору... Он — официальный противник». Тень защищает целостную правду и ничего кроме; в суде снов нет возможности сослаться на пятую поправку к Конституции США, Конечно, может, и существует в мире объективное зло, но не является ли большая его часть следствием нашего отказа свидетельствовать о наших собственных личных демонах?

Отдайте дьяволу то, что ему причитается

В фильме Казанзакиса Последнее искушение Христа мать Иисуса из Назарета спрашивает своего сына о его видениях: «Ты уверен, что это Бог? Ты уверен, что это не дьявол? Если это дьявол, он должен быть изгнан».

«Но если это Бог? — отзывается сын. — Ты не можешь изгнать Бога».

Это вопрос, поставленный исцеляющим сновидением перед каждым, кто желает проникнуть за поверхность вещей. Те, кто решается смело посмотреть в лицо своим теневым снам, иногда оказываются перед почти теологическими затруднениями. Что есть зло? Внешнее ли оно, безжалостное, безысходное? Или внутреннее, непостоянное, раненая часть нас самих, к которой мы никогда не осмеливаемся прикоснуться? Может ли дьявол, кто бы он ни был, спастись? Исцеляющий сон всегда подталкивает нас, притягивает и даже страхом побуждает к более полному принятию жизни — жизни, которая может быть прочувствована только вне тисков «да—нет». Суфийский мудрец Раби однажды увидел бегунью, несшую огонь в одной руке и воду в другой. Когда он спросил ее о смысле подобных действий, то отозвалась: «Я собираюсь зажечь огонь в Раю и вылить воду в Ад, чтобы обе завесы исчезли». Чтобы чувствовать себя уверенно, мы зачастую не даем себе труда понять то, что теневой сон пытается показать нам. Мы отказываемся снова и снова от отношений, которые он предлагает между профанным и сакральным, отказываемся открыто взгля298

нуть на трудный вопрос, поставленный даосским мудрецом Jiao Цзы: «Насколько велико расстояние между добром и злом?»

Даосы, которые выше всего ставят добродетели низкого, темного и маленького, придумали символ инь-ян, чтобы показать, как вселенная постоянно возрождается и восстанавливает равновесие через действие противоположных сил. В этом рисунке черное и белое находятся в динамических отношениях, взаимопроникая друг в друга. Подобным же образом путь тени требует принятия противоположных точек зрения, пока не возникнет некий высший синтез. Это требует необычной смелости и дисциплины. И/и — намного более перспективная оппозиция, чем или/или. Роберт Джонсон пишет: «Остаться верным парадоксу означает заслужить право на единство». Это установка, для которой индусская мифология нашла прекрасный образ: известно, что нектар бессмертия, амрита, сбивается из безбрежного океана с помощью хитроумной ручки. На верхнем конце работают дэвы, небесные боги; под землей усердно трудятся наги, подземные змеи-демоны. Только благодаря и тем и другим, изо всех сил толкающим великую рукоятку в противоположных направлениях, она поворачивается, и эликсир, исцеляющий все раны, бесконечно восполняется.

Дата добавления: 2015-10-02