Ларри Досси, доктор медицины 22 страница

Однако теневые сны с их отказом преклоняться перед идеальным «Я» предлагают более глубокое знание о нас самих и о мире, в котором мы живем. Они выкапывают погребенные истины и кладут их к нашим ногам как грязные и зловонные кости. Прискорбно, что мы, пробудившись, стараемся вымести эти «дары» с глаз долой. Теневые образы в наших снах, как предположил Юнг, представляют наши не- развившиеся возможности — те части личности, которые до сих пор находятся в становлении; внутренние области, где «мы незаконченны; мы растем и изменяемся». Эти аспекты души приобретают негативный оттенок лишь потому, что от них так настойчиво отрекались.

Теневые сны заставляют нас взглянуть в лицо не только нашим собственным неразрешенным противоречиям, но и настоятельным (в полном смысле этого слова) проблемам человечества: Что нам делать с нашими ненавистью, жадностью, вожделением, скупостью? С борьбой в нашем сердце, разрываемом надвое? (Добро, что я должен бы делать, — писал Св. Павел, — не делаю; зло, что я бы не должен, — делаю».) Тень приходит к нам во сне словно темный падший ангел, требуя, чтобы мы боролись с ней за ответ. Эти сны редко спокойны и рассудительны — это жаркие утробные кошмары. Нас убивают, или мы сами — убийцы; нас преследуют стаи зверей и клыкастых монстров, к нам пристают ведьмы и воры; мы наталкиваемся на получело- веческие создания, жалко и непристойно копошащиеся в самой основе нашего существа. Мы не хотим понимать их — мы хотим забыть, что когда-либо видели их.

Люди, считающие себя духовными, часто отождествляют добро с красотой и гармонией, забывая, что существует понятие «отталкивающая правда». Образ, который Эго находит отвратительным, может стать лучшим лекарством для души. Моя знакомая по имени Морин, сорок лет занимавшаяся духовными поисками, была активным членом некой эзотерической группы. «Я изо всех сил пыталась следовать их догматам, — рассказывала она мне, — из которых следовало, что я — не- пробужденный человек, просто стихийный набор неких черт, который однажды, если все делать правильно, может обрести просветленность». После нескольких лет продвижения по этому пути поиски просветления завершились ярким сном. Один из ее учителей предстал перед ней в виде величественных часов, настолько огромных, что они заняли все пространство до небес. А когда Морин высказала желание увидеть во сне себя, к ее отвращению, «мне показали дымящееся дерьмо! Это не укрепило чувство моей собственной значимости».

Она была подавлена и обескуражена. Только месяцы спустя внезапное озарение принесло более глубокое и положительное понимание смысла этого сна: «Я осознала: мой сон говорил, что мой учитель — абсолютная машина, в то время как у меня внутри оставались ростки органической жизни». То, что поначалу казалось мрачным приговором, теперь освободило ее, Морин оставила группу и вышла на свой собственный путь. Она обнаружила в своей душе плодородный чернозем — то, что древние алхимики называли prima materia, сырое вещество, который и есть истинная основа реального роста, однако его презирают и выбрасывают в компостную кучу.

История Морин напоминает поучительную суфийскую сказку об Ибн аль-Амаде: «Однажды я нес в руках очевидную гадость. Мои спутники думали, что я делаю это, чтобы усмирить свою душу, поскольку в их глазах я был крайне высокомерен, чтобы унизиться до подобной ноши. Я сказал им в ответ, что просто понял: Бог не считает ниже своего достоинства создать эту вещь. Как же я могу счесть ниже своего достоинства нести ее?».

Но большинство из нас считают унизительным нести ту часть самих себя, которую мы считаем совершенно никчемной. Мы отвергаем ее, проецируем на других, делаем вид, что ее не существует — все что угодно, лишь бы не чувствовать ее будоражащее присутствие в нашей душе. Словно раздувшийся труп качается на поверхности реки сознания, а мы судорожно пытаемся выстроить наше алиби — Меня здесь даже не было; Я ничего с ним не делал, — несмотря на тот факт,. что его голова с еще мокрыми волосами лежит на нашей пропитанной потом подушке.

Давать показания остается нашим снам. В противоположность подчас сентиментальному тону небесных видений сны тени жестки и обжигающи — скорее Раймонд Чэндлер, чем Калиль Гибран. (Одним из наиболее обескураживающих их качеств является сарказм, в высшей степени язвительный.) Как же это получается, что исцеляющий сон, который, полагаем мы, есть истинный дар Бога, может так жестоко глумиться над нами, быть столь едким, язвящим и устыжающим? Возможно, сон издевается, потому что видит нас насквозь, проницает нашу защиту и наши искусно выстроенные рациональные объяснения. Он напоминает нашему уму притчи Иисуса, гласящие: то, что человек считает важным, Бог презирает². Его сардоническое остроумие —бесподобный способ привлечь внимание, ибо нежная кожа нашего самоуважения легко травмируется. Большинство людей хранят в памяти смертельное оскорбление или жестокое унижение еще долго после того, как прочие детали разговора поблекнут. Тень оказывает разъедающее действие на нашу память Эго, крайне восприимчивую к неуважению; это глашатай Страны снов, который выкрикивает усмиряюще дурные вести.

Уступая ее вечно провокаторскому обличью, мы, и это неудивительно, пугаемся собственной тени. Можно попытаться убежать, но это отторгнутое другое намертво прилипло к нашим подошвам. Наши теневые образы — демоны, уродцы, низшие формы жизни, дикие звери, похитители или убийцы — несут в себе качества, которые мы должны признать. Мы воспринимаем их как разрушителей, но они могут стать освободителями, устранить дисбаланс между Эго и первичными силами жизни. Без них мы были бы обречены на поверхностность, на духовное потребительство, покупающее лишь то, что хорошо смотрится в зеркале. Знаменитый аналитик Мария-Луиза фон Франц пишет: «Мы нуждаемся в тени. Тень удерживает нас на земле, напоминает о нашем несовершенстве и обогащает наш характер дополнительными чертами. В самом деле, мы были бы очень бедны, если бы были только тем, чем себя воображаем»³.

Наполненная эмоциями динамика отношений между собственным образом человека и его тенью развертывается перед нами в классической книге Доктор Джекил и мистер Хайд⁴, сюжет которой, как утверждал ее автор, Роберт Луис Стивенсон, приснился ему в ярком кошмаре. Его сказка-сон до сих пор щурится на нас из мрачных закоулков души: доктор Джекил, блестящий врач, посвятивший жизнь благородному служению человечеству, создает некий эликсир, чтобы избавить человеческую расу от зла. Но где-то вкрадывается ошибка. Выпив его однажды вечером, он превращается в своего темного двойника — мистера Хайда, внушающего ужас. Вначале Джекила удивляет открытие, что его ночные прогулки в образе Хайда странно его возбуждают — уродливый коротышка обладает импульсивностью и грубой силой, которая отсутствует у него, плотскими аппетитами, их он не осмеливается удовлетворить. Но когда Хайд присваивает из его личности все больше и больше, он пораженно обнаруживает, что его старое «Я» начинает уступать.

Хайд описан в терминах, которые сразу же дают понять, что мы имеем дело с тенью. Он — полный каталог нежелательных черт: сейчас он полон «черной, насмешливой уверенности», в следующее мгновение поглощен страхом, вожделением, яростью. Он «мертвенно- бледный и низкорослый», ибо привязан в подвале сознания и отрицает возможность здорового роста. Другие персонажи едва могут передать «неведомое доселе отвращение, ненависть и страх», которые они испытывают в его присутствии. Тень внушает ужас перед слишком долго погребенной правдой. Как однажды заметил Фрейд, атмосфера зловещего возникает из обращения к подавленному.

Один из коллег доктора Джекила клянется выследить отталкивающего коротышку, при этом он каламбурит: «Раз он мистер Хайд (то есть прячущийся), я буду мистер Сик (ищущий)». С неумышленной иронией он предполагает, что тварь «должна иметь черные секреты... по сравнению с которыми наихудшие черты бедняги Джекила подобны солнечному сиянию». Однако, как становится ясно из дневника, обнаруженного после смерти доктора Джекила, благое солнце доктора, сияющее лицо, обращенное к миру, именно потому так светло, что так темна тень, которую он отбрасывает. Самые горькие тайны дневниковых разоблачений — тайны мучающейся души. Рожденный богатым, одаренный, уважаемый и любимый, он, однако, несчастен и охвачен отчаянием, погружен в бытие, которое «на девять десятых... усилие, добродетель и контроль». Зажатый, задавленный, в рабстве у «сухости ученой жизни», он тем не менее презирает свои неисполненные желания.

Перфекционист, настолько сконцентрированный на высоких целях своих устремлений, что любая ошибка наполняет его болезненным чувством стыда, — его возвышенные усилия лишь дальше изолируют его от человеческой природы, его собственной и других людей. Живя в состоянии глубочайшей двуличности, он хватается за возможность буквально разделить свое доброе «Я» и свое дурное начало: «Если бы каждую сторону можно было переселить в самостоятельные личности, жизнь освободилась бы от всего, что непереносимо». Желание быть свободным от наших худших слабостей мало кому из нас не свойственно; и стратегия Джекила, судя по нашим разнообразным отождествлениям в сновидениях, — это стратегия, которая нам всем знакома.

Но когда Джекил выпивает «кроваво-красную жидкость» своего снадобья, его поджидает жестокий сюрприз. Вместо того чтобы успокоиться — да, моя дурная сторона надежно отделена от меня, — он ошеломлен ощущением чего-то непередаваемо нового и из-за своей абсолютной новизны невероятно приятного. Я чувствовал, что мое тело стало моложе, легче, счастливее; вместе с тем я сознавал пьянящее безумие, поток беспорядочных чувственных образов... неведомую, но не невинную свободу души... Когда я взглянул на эту уродливую иллюзию в зеркало, то осознал отсутствие антипатии, скорее приветственный порыв. Это тоже был я. Это существо казалось естественным и человечным».

Здесь Стивенсон блестяще вызывает к жизни силы, которые связаны в тени, как жидкая вода связана в кубике льда. Тень на самом деле естественна и человечна. Мистер Хайд обладает жизненной силой, энергией, чувственностью, неистовой наполненностью. Но это теневое «Я» грубо и опасно, какими обычно и предстают неассими- лированные части нашего «Я». Наши подавленные черты, которые влачились позади нашей личности в ее эволюционном путешествии, зачастую грубы и до исступления разрушительны. Тень — это образ в кривом зеркале, возмездие личины. Хайд выставляет на поругание сковывающее благочестие и удушающие сантименты Джекила, дойдя до того, что осыпает любимые священные книги доброго доктора пугающими оскорблениями и демонстративно вышвыривает в мусор портрет его отца. Это крик ярости души, которая больше не может выносить самоотрицание. В конце концов Хайд становится кровожадным. Однако Джекил не может загнать злого духа обратно в бутылку; он слишком глубоко вкусил «свободы... следовать импульсам и тайным желаниям». Путь к его старому «Я» («пожилому и неудовлетворенному доктору») закрыт. Единственный выход, как ему кажется, — самоубийство. Он не может жить со своими противоречиями — доброе «Я» должно восторжествовать или дурное «Я» окончательно захватит власть, но общих интересов у них быть не может.

Конец трагичен. Но подлинная трагедия — в ужасающей психологической наивности Джекила, в его вере в то, что он может стать безупречно добрым, подавляя свою дурную сторону, а затем, когда он больше не может отрицать ее, — его отказ от выбора и легкость, с которой он отдается ей без всякой попытки вернуть самообладание. (Сюжет иллюстрирует общий страх перед тенью: «Предложите ей ладонь, и она вырвет всю руку».)

Доктор Джекил потерпел чудовищную неудачу в осуществлении интеграции, необходимой, чтобы стать целостным, и состоящей в том, чтобы научиться жить в творческом напряжении с обеими, и с темной и со светлой сторонами (и честно спросить себя: уверены ли мы, что из них есть что). Ибо, нравится нам или нет, в нас живут противоборствующие части нашего «Я». Пытаться следовать одной, благочестиво обозначенной как «Я», и изолировать, заглушить, заклеймить как зло и прогнать с глаз (но не уничтожить, поскольку это невозможно) те части, чье существование мы осуждаем, — невыполнимо.

К счастью, лаборатория человеческой души оснащена лучше, чем подвал бедного Джекила. Для врача гораздо плодотворнее мог бы стать эксперимент по самоисцелению через усвоение некоторых качеств его скрытого Хайда — чтобы ослабить хватку долга и общественной добродетельности; принять свою сексуальность и свой страх; отказаться от требования нравственной безупречности и признать человеческую склонность ошибаться. Если мы не можем «проглотить» что- то из нашей тени, она проглотит нас. Если ею пренебречь, она станет пиявкой и в конце концов монстром, питающимся кровью нашей жизни. Это мы хорошо знаем из газет — истории о священнике, который яростно громит жадность проповедников, а впоследствии обнаруживается, что он грабит свою паству; или о сенаторе, поддерживающем разработку строгих правил морали, уличенного в неразборчивости его связей. Отрицаемая тень все больше искажается, наливается силой, абсурдно проецируется на других, в то время как ее хозяин слабеет и превращается в бледный отблеск истинного человека, полностью осуществившего себя.

Обычно мы позволяем себе оперировать лишь малой толикой нашего теневого материала. Мы можем пытаться скрыть его от окружающих; снизить его значимость насмешками; отрицать, что он вообще существует; опрометчиво решить бороться с ним до самой смерти; стараться убежать от него, мчась сквозь жизнь и надеясь, что он никогда не догонит нас (хотя он намертво прилип к нашим подошвам). Самое любопытное: все это способно помочь сделать вывод, что тень — только беспристрастный взгляд. К нашему изумлению, мы можем обнаружить, что это вовсе не чистое зло, как мы думали. Чем пристальнее мы вглядываемся, тем яснее становятся видны ее швы, и через них будет мелькать что-то вполне человеческое, лишь одетое дьяволом. Вспоминаю один свой страшный сон.

Я пытаюсь убить черного корчащегося дьявольского краба, наступая на него ногой. Если я не сумею этого сделать, он как ни в чем не бывало превратится в безвредное человеческое существо. Но его панцирь прочен. Тварь, которую мой сон также называл «клопом», ищет способы вырасти. Кровь — лучший из них; он находит тюбик с ней в холодильнике.

Я проснулся с чувством давящего ужаса — разумеется, думал я, это образ рака, болезни, подчиняющей тело своей власти. Но когда я пришел на занятия группы обсуждения снов, моя черная монохромная картинка обрела иной колорит. С мягкой ободряющей подачи других участников группы я признал, что часто чувствовал себя узником в своем собственном защитном панцире и не знал, как выбраться. («Крабы вырастают, — объявил один из группы. — Они линяют».) Моя жизнь как писателя, чувствовал я, становилась все более ограниченной и одинокой, словно жизнь викторианского писца в его каморке. (В моем дневнике снов я даже сделал описку: вместо writhing— корчащийся, написал writing — пишущий: мне причинял боль пишущий клоп). «Вы говорите, что эта тварь хотела превратиться в безвредное человеческое существо, — сказал другой. — Ну, а не значит ли это, что вы хотите этого?» В разговор вступил кто-то еще: «А разве неправда, что кровь действительно есть лучшее? Вы что, предпочли бы быть бескровным?» Человек, который был погружен в изучение словаря, пока мы беседовали, вдруг улыбнулся. «А вы знали, — спросил он, — что старое значение слова writhe, «корчиться», это — «неверно истолковывать». Было откровением рассматривать сон со свежей, благоприятной точки зрения — с той, где мой дьявол оказывался, как Хайд Дже- кила, игнорируемым мною выражением собственного растоптанного, но ширящегося желания более полного бытия. Возможно, мне необходимо было предложить моей неверно трактуемой тени чуточку крови своей жизни (пока бесполезно засунутой на полку холодильника).

В тибетском ритуале chdd исполнитель заклинает самых ужасающих демонов, каких он только может представить, и символически предлагает им свое тело — руки, ноги, голову и окровавленное сердце, чтобы освободить себя от дуалистических иллюзий добра и зла, Себя и Другого. Мы даже мечтать не можем, чтобы пойти так далеко! Но всегда есть что-то, что мы можем предложить нашим неистовым демонам — если не руку, то пусть хотя бы самый кончик пальца, — и посмотреть, что случится. Психолог Роберт Джонсон советует провести короткий ритуал, поскольку бессознательное едва ли может различать реальные и символические действия — нарисовать, станцевать, изваять или написать рассказ, чтобы познакомиться с тенью; сжечь или зарыть в землю что-нибудь. Он называет эту технику ремонтом тени.

Джонсон описывает, как однажды, когда он пожаловался на хрог ническое утомление перед своими лекциями, один из его друзей дал ему странный совет: пойти в туалет прямо перед занятием, свернуть влажное полотенце и изо всех сил швырнуть его на пол, издав при этом вопль. Даже этот маленький акт уважения к собственной тени, говорит Джонсон, подействовал как легкое чудо: «Когда я вышел на трибуну, в моих глазах был огонь. Я обрел энергию, выдержку и голос. И прочитал дружелюбную, хорошо продуманную лекцию. Тень поддерживала, а не подавляла меня»⁵.

Когда тень ишет контактов с нами, мы обычно отвечаем испугом. Мы обращаемся с ней как с изгоем, выпрашивающим подаяние, как с убийцей, преследующим нас, вором в нашем доме — словно она чего-то хочет от нас, возможно даже нашу жизнь. В действительности же это мы нуждаемся в том, чтобы взять кое-что от нее; она приходит к нам в беспощадном сострадании, чтобы мы воспользовались ею, потому что нуждаемся в ней. Если мы даем нашим демонам немножечко пищи, то обнаруживаем, что происходит что-то очень необычное — они перестают нападать на нас. Возможно, они насытятся уже тогда, когда мы просто признаем их существование — и тем самым признаем самих себя, ибо дадим пищу своей собственной душе.

Убийцы из снов

Однажды я спросил милого тибетского ламу, какой фильм его любимый.

— Какой фильм? — спросил молодой лама, который говорил на хорошем разговорном английском. — Старый, новый? Французский, американский?

— Новый, — ответил я. — Американский.

— Прирожденные убийцы, — сразу ответил он, наслаждаясь моим удивлением. — Я влюбился в этот фильм! Он напомнил мне ту страсть, агрессивность и невежество, которые были и во мне тоже. В другой жизни, при других обстоятельствах, может быть, я был бы этим убийцей.

Передо мной был человек, находящийся в контакте со своими теневыми чертами характера и, что не случайно, один из самых живых и полных сочувствия людей, которых я когда-либо встречал.

Для большинства из нас, однако, естественно воспринимать свою тень как врага, ибо она, кажется, жаждет нашей кровавой погибели. Доктор Якоб Зигельбойм, выдающийся онколог Калифорнийского университета (Лос-Анджелес), долго обещал рассказать мне о разрушительном сне, который приснился ему, когда ему самому поставили диагноз «рак». Но когда бы я его ни спрашивал, он не решался рассказывать; это было неподходящее время; это было слишком личным; он еще над этим работает. Годы спустя после выздоровления Якоб поделился со мной своим кошмаром, который, как он мне написал, «заявил о преобразующей силе такой мощи, что я не мог ее обуздать, но чувствую: она была исцеляющей». Я привожу этот сон ниже, лишь слегка сократив, исключив еще неизданные воспоминания — важное свидетельство, как наша тень нас безжалостно преследует.

Я вышел из дома и сел в машину, стоявшую в открытом гараже. Когда я собирался выехать, белокурый голубоглазый мужчина атлетического телосложения открыл пассажирскую дверь и сел рядом со мной. Я вздрогнул. Я никогда не видел этого человека раньше. Что- то в нем меня пугало.

Мы ехали в консульство или посольство, где мне нужно было получить важные документы. В одном из учреждений, пока я ждал, мужчина вытащил из-под полы своего пиджака пулемет и объявил служащих заложниками, требуя денег из подвалов учреждения. Я окаменел. Я не знал, что делать. Я боялся, что меня примут за соучастника и моя репутация будет навсегда подорвана. Пока эти мысли проносились в моем мозгу, мужчина начал беспорядочно стрелять, и я увидел, что люди вокруг падают, убитые или тяжело раненные. Возник хаос, и я побежал, спасая свою жизнь и желая уйти от убийцы. Подобно доктору Джекилу, доктор Зигельбойм оказался рабом кровавого возмездия — здесь белокурого и голубоглазого, поскольку сам Зигельбойм темноволосый и кареглазый, — которое внушает невыразимый ужас. Возможно, доктор считает, что может соблюсти приличия, вернуть свою индивидуальность, одобряемую всеми, но его похожий на Хайда двойник вынуждает его участвовать в диких авантюрах, которые заканчиваются убийством.

Сон доктора становится серией побегов и поимок с участием его теневой фигуры. Он удирает и покупает билет за границу в один конец, но, пока он ищет утешение в беседе со своим старым школьным приятелем в ресторане, убийца появляется снова и молча садится за их стол.

Я понимаю по его взгляду, что он говорит что-то вроде: «Ты правда думаешь, что можешь сбежать от меня, парень? Шутишь!» Я подавлен его присутствием и ошалел от страха.

Теперь мы втроем у меня на кухне, слушаем телевизионные новости. Репортер описывает побоище, случившееся сегодня утром, и дает подробное описание убийц. Бенни, мой друг, обнаруживает, что описание нападавших подходит ко мне и к этому человеку. Он стоит перед телевизором ошеломленный, и я понимаю, что моя сокровенная тайна обнаружена и никто никогда не поверит, что я вообще не выношу жестокости.

Откуда-то я достаю винтовку и целюсь в настоящего убийцу. Он смотрит на меня с презрением и говорит: «Ты никогда не осмелишься выстрелить в меня. Ты струсишь». «Ну нет», — отвечаю я и пытаюсь спустить курок.

К ужасу Зигельбойма, в патроннике нет пули. Убийца язвительно смеется. В ярости доктор прицеливается снова и спускает курок.

Я слышу мощный взрыв, который наполняет комнату дымом. Когда дым рассеивается, я вижу, что пуля размозжила этому человеку голову и он неподвижно лежит на полу. Я слышу вой полицейских сирен, приближающийся к моему дому. Я чувствую огромное облегчение. Я знаю, что должен заплатить за свои поступки и меня наверняка заберут в тюрьму. Я также знаю, что это будет ненадолго, и затем я буду свободным.

И спустя годы Зигельбойм чувствовал благоговейный страх перед своим сном. Жертва хладнокровного преступника, говорит доктор, — символ того, как он себя чувствовал, когда у него обнаружили рак: беззащитным, испуганным, уязвимым для разрушительных сил, казавшихся «злом, оно кинулось разбивать мою репутацию и тот общественный и профессиональный имидж, который я для себя выстраивал в течение многих лет». Диагноз, по его словам, означал: он больше не может притворяться, что все хорошо или что он честный, законопослушный гражданин с незапятнанной репутацией. Врачу, законному поборнику здоровья, был вдруг брошен вызов преступником — раком (по иронии судьбы того самого вида, в лечении которого он специализировался).

Хотя Зигельбойм успешно вылечил свою болезнь — с определенной точки зрения сон его символизировал торжество медицины над его вероятным убийцей, — выдающие приметы тени слишком бросаются в глаза, чтобы их игнорировать. Как обычно, смертельный враг (и спутник) насмехается, угрожает и дезориентирует; неважно, как спящий пытается избавиться от его — он остается с ним как липучка, впутывая его в свои гибельные авантюры. Во сне добрый доктор слишком много протестует, клянясь всякому, слышащему его, что он и убийца не имеют ничего общего, что он невинный свидетель. Но в действительности они попутчики и заговорщики. Когда доктор разбивает убийце голову пулей, он сам становится убийцей.

Сон Зигельбойма заставил осознать, что в его душе уравновешены созидательные и разрушительные силы. Сон избавил его от «внутреннего конфликта между моей непорочной половиной, мистером Все-в-порядке и этим агрессивным изгоем общества». Спустя некоторое время Зигельбойм осознал, что его рак (убийца) помог «мне освободиться от моего вопиющего непонимания мира Бога, нашего творца и нашего разрушителя, целостности всего Сущего. Когда Бог слышит, что кто-то из нас — священники, врачи, кто бы то ни был — Его именем призывают мир без утрат, болезней и смерти, Он узнает, что мы лжепророки».

Сон стал катализатором новообретенной психологической и духовной зрелости: «Я уже не могу возвратиться к детскому восприятию, которое было характерно для меня в первые тридцать семь лет жизни. Он выдернул меня из невинности в суматоху взрослой суровой красоты».

Таким образом, этот сон стал в его жизни вехой радикальных перемен. Зигельбойм осознал, что общество будет жестоко судить его действия: «Правящий порядок не потерпит, что я пренебрегаю его предписаниями, и взял закон в свои руки». Позже, когда он начал брать в свои руки закон и во внешнем мире, подвергая сомнению догмы своей профессии, обращаясь в личной жизни к способам действия, потрясшим до основания его брак, трещина между доктором и его друзьями, коллегами и семьей стала расти. Он стал на время изгоем, человеком, все дальше удаляющимся от нормы. Его сон символически изображает, что он был заведен покупкой билета в один конец. Зигельбойм записался на психологический тренинг, начал поиски духовных учителей и в конце концов совершил путешествие — поиски привели в Гималаи. Его жуткая выходка с тенью, как он сам говорит, «освободила меня от давления условных обязательств, чувства общественного и профессионального долга и от навязанных извне моих собственных реакций». Прошло некоторое время, прежде чем он вернулся, совершив полный круг, к медицинской практике, привнеся туда принятие, даже признательность темным силам, которые, как оказалось, могут способствовать исцелению. Сегодня доктор Зигельбойм процветает; его отличает передовой подход к практической деятельности, объединяющий последние достижения онкологии с психосоматическим методом, некогда объявленным его коллегами вне закона.

Сквозь зеркало

Царство тени — перевернутый мир, где правое — это левое, а ошибочное — правильно. Теневые сны, как искусные волшебники, мастера указывать ложное направление. Они рассказывают, будто это есть, рассказывая, будто этого нет. Тем не менее такие сны, кажется, несут скрытую программу — и мы отказываемся на время от наших непроницаемых категорий добра и зла как от шор, скрывающих от нас восприятие Целого.

Правила этого зеркального мира столь трудно упорядочить, что духовные учителя часто вообще разубеждают своих учеников слишком усердно погружаться во сны, дабы они не истолковали их неверно и не сбились с пути. Тибетский святой Миларепа советовал своему ученику: «Посвященный йогин никогда не должен цепляться за сны, потому что иначе ты в конце концов подвергнешься воздействию дьяволов». Но по той же причине он приказал трем другим ученикам сохранить свои сны в памяти до самого вечера. Двое из них увидели чудесные сны, исполненные духовной красоты. Однако его старший ученик, Гампопа,"сообщил ему на следующее утро со слезами раскаяния, что видел очень дурной сон.

—Мы не знаем, хороший он или дурной, — спокойно возразил Миларепа. — Не делай слишком поспешных выводов. Расскажи его нам.

— Я убил множество людей разных рас, задушил их, — сказал Гам- попа, дрожа. — О, я, должно быть, грешный человек с плохой кармой! — Он был потрясен, когда Миларепа, наоборот, выразил радость. Сон открыл ему, что Гампопа освободил множество сознательных существ из тюрьмы Сансары, убивая их зациклившиеся на самих себе иллюзии⁶.

Если почти все обращается и становится противоположностью того, чем оно кажется, в этой вселенской ленте Мебиуса, это не обязательно вина снов. Эго с его поверхностными ценностями легко ввести в заблуждение внешним видом. Красавица из сказки не может разглядеть за отвратительной внешностью Чудовища его чистейшую душу. Чудовище все время было Принцем, но Красавица не замечала этого, завязнув в своем предвзятом отношении к нему. В повседневной жизни мы тянемся к тем, кто льстит нам добренькой ложью, хотя лишь наш противник готов сказать нам ужасную правду. Именно эту духовную близорукость пытаются вылечить исцеляющие сновидения.

В наших снах люди, принадлежащие тени, как кажется, — порождение отсутствия чего-либо или враждебности. Но если мы осмелимся заглянуть вглубь, они поднесут нам важные дары. Индийский ритуальный танцор Цуни танцует в отвратительных, вывернутых наизнанку одеждах грязноголового шута. Мифология гласит, что эти существа были созданы, когда божественные брат и сестра совершили инцест и родили десять безобразных сыновей, каждый со своими чертами характера и священными дарами человечеству, не совместимыми на первый взгляд. Один из них, по имени Маленький рот, постоянно бормотал, но подносил вкусное сладкое зерно. Водопиец все время испытывал жажду, тем не менее его даром была водяная тыква. Великий воинственный жрец был трусом, но принес человечеству чечевицу. Черная летучая мышь боялась темноты и далеко видела ' днем. Старый юноша был эгоистом, но ясновидящим советчиком⁷. Чтобы получить дары от наших собственных теневых персонажей, необходимо желание принять парадокс.

Необходимо уметь, не отводя взгляд, смотреть на то, что кажется омерзительным. Президент Линдон Джонсон однажды видел сон, что он — стареющий Вудро Вильсон. Он был потрясен — сморщенное, прикованное к креслу тело Вильсона было для него символом немощи, слабости, поражения. Но интересно вот что: если бы Джонсон пристальнее взглянул на теневой образ, который затоплял его таким отвращением, может быть, он бы увидел там личные и политические качества, способные предотвратить катастрофы его президентства. Джонсон смог увидеть в образе Вильсона лишь немощь. Однако Виль286

Дата добавления: 2015-10-02