Что главное в жизни?

С утра Анка идет рвать траву поросенку – это каждо­дневное ее дело. Поросенок жуть какой прожорливый, и травы ему нужно прорву. Иногда ей помогают соседские мальчишки, впрочем, не вполне бескорыстно. Пластается Анка с хозяйством да маленькими сестренками день и ночь без передыху. И все же умудряется неизвестно когда читать уйму книг. Прямо будто семечки щелкает. Вроде только что в библиотеке книжки сменила, глядь – опять оттуда бежит. Не специально, конечно, туда ходит – так ей из до­му не вырваться. Вот в магазине очередь займет, а сама – бегом в библиотеку. И читает везде. Ни на базар, ни в ма­газин, ни на поле за коровой без книжки не ходит.

И пересказывать их умеет классно. Никто больше так не может. Вон Михась – он тоже читает много, может, да­же побольше Анки – ему-то никакое хозяйство не мешает. Но начнет Анка рассказывать читанную-перечитанную кни­гу – и он слушает, разинув рот. И ведь откуда что у нее бе­рется! Сама-то – глядеть не на что. И ничего, кажется, кро­ме корыта да грядок не видит, а вот начнет говорить – за­слушаешься. И хоть про что: про войну, про пиратов, про любовь...

Мальчишки любят ее слушать, часто просят рассказать что-нибудь. И она не ломается, соглашается. Но ей же веч­но некогда. Разве только когда траву рвет. Вот они и ходят с ней. Но слушать-то слушают, а руками работают. Сегодня с ней идут Михась и Митяй. Никита, конечно, тоже пошел бы, послушал Анку. Да ему, как и ей, из дому вырваться очень трудно – тоже дома ребятня да хозяйство.

На Партизанской и в округе трава уже повыдергана, и с каждым разом приходится уходить все дальше от дома. Сегодня они, не останавливаясь, проходят сразу за базар, мимо керосиновой лавки с длиннющей очередью, огибают старую церковь и останавливаются на пустыре. Здесь они не были уже давненько, и трава успела нарасти.

– Ну, здесь, что ли? – глянул на Анку Митяй.

– Давай здесь, – по-хозяйски оглядев пустырь, гово­рит Анка. Она скидывает с плеча свой мешок, вынимает из него еще два, бросает их мальчишкам и первая опускается на корточки. Трава поросенку нужна не всякая, а только «ползунок», ковром устилающий канавы вдоль дороги да сырые низинки. Листики у ползунка мелконькие, мягкие, и поросенок ест его охотно. Сидит ползунок в земле непрочно, сил больших не требует. Но уж больно льнет к земле, и приходится его прямо-таки отцарапывать от нее. Земля сразу же набивается под ногти, ничем ее после не выскре­сти. И не в том беда, что бывают потом руки неотмываемо зелеными с черной окантовкой под ногтями, а в том, что от этого случаются нарывы.

За Анкой сроду не угонишься. Руки ее так и мелькают, рвет она сразу двумя. Ее мешок всегда наполняется первым. Хотя при этом она еще успевает и рассказывать. Вчера она начала пересказывать им «Человека с Луны», оборвала, хитрющая, на самом интересном месте, и сегодня они ждут не дождутся продолжения.

– Ну, на чем я остановилась? – спрашивает она наконец.

– Миклухо-Маклай узнал, что папуасы из соседней деревни собираются его убить, – поспешно подсказывает Митяй.

– Ну вот, – начинает Анка, – весть эту принес Маклаю его друг Ур.

– Маклай, – сказал Ур, – ты можешь всё. И ты должен наслать на деревню, где живут эти злодеи, смерть. Или – наводнение. Или, еще лучше, – землетрясение. Но только так, чтобы оно не задело другие деревни. Или разреши нам, мы пойдем на них войною и убьем их мужчин, женщин и детей. Мы сделаем это для тебя, Маклай!

– Войною идти не надо, – сказал Маклай, – я сделаю все сам.

И наутро он один отправился в ту деревню, где хотели его убить. Деревня была далеко, и он пришел туда только вечером, голодный и усталый.

– Соберите всю деревню, – сказал он старейшине, – пусть все слышат, что будет говорить Маклай.

Все быстро собрались и расселись вокруг.

– Я долго шел к вам, – сказал Маклай, – в дороге проголодался и устал. Накормите меня.

Ему принесли еду, и все с удивлением глядели, как гость спокойно ест. Потом он поблагодарил за угощение и заговорил:

– Я узнал, что здесь есть люди, которые хотят убить Маклая и взять себе его вещи. Чтобы вам не идти к Маклаю, он сам пришел к вам. Если вы действительно хотите убить меня, то сделайте это, когда я буду спать. Вещи, ко­торые вы хотите взять, лежат в хижине Маклая, вы их най­дете без труда.

Сказал так Маклай, лег на циновку у костра и уснул. А все сидели вокруг и молчали. Тогда подошла к Маклаю одна женщина, держа за руку ребенка.

– Когда моего сына укусила ядовитая змея, Маклай долго колдовал над ним и превратил змеиный яд в воду. И сын мой остался со мной. Если вы будете убивать Маклая, убейте и нас вместе с ним.

Сказала так женщина и села возле спящего Маклая и сына своего посадила рядом.

Потом встал и заговорил молодой мужчина:

– Когда дикая свинья, раненная копьем, изорвала мне клыками бок, я приготовился уже уйти на небо. Но Маклай сделал чудо, и я остался с вами, на земле. Поэтому вместе с Маклаем убейте и меня.

И он тоже сел рядом с Маклаем. Тогда встал старейши­на и сказал:

- Вы помните, как воины соседней деревни собрались идти на нас войной. Они хотели убить у нас всех мужчин, женщин и детей, а наши хижины – сжечь. Но встал на их пути Маклай и сказал: «Если вы начнете войну, тогда несчастье придет в вашу деревню». Испугались воины и повернули назад. Нам всем Маклай подарил жизнь...»

- Этого там нет, – не выдерживает Михась.

- Чего нет? – не сразу понимает Анка.

- Ничего этого в книге нет. Я недавно читал – там про это не написано.

- Да молчи ты! – прикрикивает на друга Митяй. – Читал он! Сам слушать не хочешь – другим не мешай!

- Нет, пусть он скажет, пусть скажет! – горячится Анка. – Что, Маклай девочку от змеиного укуса не спасал или – раненого охотника? Войну не останавливал?

- Да нет, спасать-то он их спасал и войну останавли­вал. Только у костра все было не так.

- А как было, по-твоему?

- Просто Маклай уснул. А утром проснулся цел и не­вредим.

- «Просто»! Почему же они его не убили? Ведь собира­лись же!

- Не знаю, почему, – не убили и всё. В книге-то так написано.

- «Написано»! А ты знаешь, кто эту книгу написал?

- Конечно, знаю. Сам Миклухо-Маклай.

- А если сам, то и соображай, как он мог написать про то, чего не видел и не слышал? Ведь он же в это время спал!

- А ты...

– Да молчи, тебе говорят! – сердится на Миху Митяй. – Привязался: есть – нету! Тебе-то какая разница! Вечно ты перебиваешь! Давай, Анка, дальше!

– Не буду! – отрезает та. – Пусть он рассказывает, если все знает.

Но Михась молчит. «Человека с Луны» он читал не­сколько раз. Некоторые страницы знает почти наизусть. Но рассказать так интересно, как Анка, никогда не сможет. Он сам это отлично понимает.

– Ну рассказывай! – просит Анку и он. – Не буду я больше, честное слово, не буду!

Но Анка молчит. Она старается вспомнить, есть ли это действительно в книге или нет. Михась частенько ловит ее на том, что она начинает рассказывать не по книге. Снача­ла Анка сердилась, спорила, рылась после в книге, чтобы доказать ему, но, к своему удивлению, того, что искала, не находила – Михась всегда оказывался прав. Потом она перестала проверять себя по книге: ну и пусть этого нет там. Значит, почему-то писатель об этом не написал – мо­жет, некогда ему было, может, еще почему. Он не написал, но ведь было-то именно так, как рассказывает она. Точь-в-точь так. Она только не понимает: сама-то откуда об этом узнала? Знает – вот и всё!

– Ну, Анка, ну, рассказывай! – канючат мальчишки.

Но она молчит, сердито насупившись. Она сегодня вооб­ще какая-то сердитая и вроде даже сонная. И мешок ее полнится не так быстро, как обычно, даже медленнее, чем у них. И на корточках что-то быстро устала, на коленки стала, хотя всегда сама же мальчишек за это дразнит. Они незаметно с беспокойством наблюдают за ней. Вот она за­хватила пальцами, как граблями, траву, сжала кулак и замерла так. Потом слабо дернула раз, дернула другой, вырвала пучок травы и снова замерла. Лениво подняла ру­ку, не сразу попала в стоящий рядом раскрытый мешок, сунула траву и следом сама ткнулась в него лицом. Отдох­нула секунду и снова запустила пальцы в траву. Она еще недолго попыталась работать, но скоро положила голову на мешок и свернулась около него калачиком.

– Я немного полежу! – говорит она тихо и закрывает глаза.

Мальчишки понимающе переглядываются – у Анки на­чинается приступ! Малярия вконец измотала ее. Обычно приступы приходят по неумолимому расписанию, и Анка успевает спрятаться от людей. Но случаются и неожидан­ные, как вот сегодняшний. Надо быстрее вести ее домой, а то она скоро и ног переставлять не сможет.

Митяй и Михась перекладывают траву из Анкиного мешка в свои, вскидывают их на спины, помогают Анке встать и, поддерживая с двух сторон, ведут ее домой. Нести мешок трудно. Да и Анку тащить нелегко. Она еще в созна­нии. Но глаза у нее уже мутные. Ноги – ватные, непослуш­ные, отстают. Да еще и сама же мешает – всё пытается вырваться:

– Да сама я, сама!

– А чего там «сама»! Голову держать не может.

Кое-как дотащив ее до дому и скинув мешки, они ведут Анку не в квартиру, а в сараюшку, куда – они знают – она обычно прячется, почуяв начало приступа. Здесь на сене у нее лежит старый половичок. Рядом – рваная шубейка и небольшая бочажка. Мальчишки укладывают Анку, на­крывают шубой, наливают в бочажку воды и уходят, плот­но прикрыв за собою дверь. Анка еще всё видит и слышит. Однако видится ей все уже в тумане, а слышится словно сквозь подушку. Зубы ее часто стучат, а по телу пробегают первые судороги. Начинаются всегдашние ее муки.

...Она лежит посреди поля и смотрит в небо. А там, в той неоглядной безмерности, ничего нет. Только солнце. Одно только нещадно палящее солнце. И никуда от него не скрыться. Хотя бы перевернуться, спрятать лицо, да сил нет. Не может она шевельнуться. Так и лежит посреди без­граничного поля под испепеляющим солнцем.

Но вот оно начинает садиться. Все ниже, все ближе, все жгучей. И она видит, что лежит как раз на горизонте – на той линии, куда должно опуститься солнце. Оно уже сов­сем над нею, совсем рядом. Оно уже не просто жжет – оно обугливает Анкино тело, которое вот-вот вспыхнет. И откачнуться в сторону нет сил. Руки-ноги словно свинцом нали­ты, будто к земле привинчены. А солнце всё ближе. Оно неудержимо надвигается, опускается. Прямо на нее. Еще мгновение и... Вот сейчас!

Анка рванулась каждой своей жилочкой, каждой кле­точкой своей – и скатилась туда, по другую сторону гори­зонта, где солнца нет, а есть одна только стылая ледяная чернота. Холод мгновенно впивается в Анкино тело, рвет его на части, останавливает дыхание. Он промораживает ее насквозь, сковывает льдом кровь, ломает кости. Теперь она пытается подняться туда, откуда скатилась, чтобы глотнуть хоть капельку тепла. Она карабкается по обледенелому обрыву, срывается, снова карабкается. Наконец ухвати­лась, обжигаясь, за край севшего уже на землю солнца, подтянулась изо всех сил. Теперь ее голова, грудь, руки го­рят в огне, а ноги скованы толстым прочным льдом...

Анка кричит. Она приходит в себя от собственного крика и старается захватить губами побольше сена, набить им рот, чтобы заглушить крик. А когда боль становится невы­носимой, она в беспамятстве снова теряет сознание...

Очнулась она совсем затемно. Скинула с себя шубейку, зачерпнула рукой воды из бочажки, плеснула на лицо, грудь, смыла липкий пот, вытерлась лежащим рядом плать­ем. Она часто в беспамятстве стаскивает с себя всю оде­жонку, раздеваясь догола. Ладно еще, если ничего не раз­рывает. На этот раз все вроде бы цело. Анка думает: кто это накрыл ее шубой? Хорошо, если это мама.

Анка стесняется своей болезни. Она запрещает кому бы то ни было приходить к ней в сараюшку и очень сердится, если ее ослушиваются. В конце концов домашние смири­лись. Тем более, что помочь ей в это время ничем нельзя, надо просто ждать – приступ проходит сам собой. Но вот кто-то же сегодня заходил сюда и, видать, совсем недавно, коль она еще не успела скинуть с себя шубейку.

Она еще полежала немного. Проверила руки-ноги. Они, хоть и с трудом, но подчиняются ей. Оделась. Пригладила рукой волосы и пошла домой. Там все уже в кроватях.

– Доча, ты? – спрашивает мама. – Кисляк в зеленой кастрюльке.

Мать хорошо знает, что сейчас Анка ничего есть не ста­нет. Ей нужна только простокваша, и не любая, а перекис­шая. Во рту у Анки сейчас все онемело, вкуса не чует. Ей кажется, что во все насыпали вареной толченой картошки, и от всего ей делается тошно. Только кислая-прекислая простокваша возвращает к жизни язык и нёбо – они начи­нают чувствовать вкус. Анка берет ложку, перемешивает отстоявшуюся сыворотку и пласты белой гущи, выпивает простоквашу прямо из кастрюльки и ложится спать.

Утром она просыпается сама, берет подойник и идет доить Зорьку.

Сегодня Анка не разговаривает с Зорькой. И та, вроде все понимая, длинно, сочувственно вздыхает. Тело у Анки болит, руки дрожат, перед глазами плывут радужные круги, ее подташнивает. Но это бы еще ничего. Хуже, что вся нижняя половина лица – губы, подбородок – всё обметано. Теперь больше недели будешь в коростах ходить, людей пугать. Анке становится жаль себя. Ей ужасно хочется за­плакать, да некогда – Зорьку в стадо гнать надо. Не хочет­ся ей заплаканной перед соседями появляться – сейчас же примутся донимать, отчего да почему. И Анка проглатывает подступивший к горлу комок, смахивает слезы и распахи­вает стайку, выпроваживая Зорьку:

– Ну, пошла, пошла!

А на улице – тишь еще, ветерок слабый, теплый. И сол­нышко поднимается ясное, ласковое. Хороший, видать, день будет. Некогда Анке нюни распускать – работать на­до. И огород полить, и обед сготовить, и травы нарвать. Да еще постирать сегодня нужно – бельишко с сестренок на­копилось. Все надо успеть, все сделать. И успеет, и сде­лает! Это ничего, что она такая тощая. Сил в Анке много. Жилистая она, в работе закаленная.

А через неделю Анке привалило счастье – ее заставили пасти корову. Случилась в стаде драка, рогами в двух мес­тах пропороли ногу Зорьке, и та охромела. Пришлось вести ее в лечебницу. Там раны смазали, заклеили и велели дней десять в стадо не пускать. Оттого-то и стала Анка на время пастухом. А для нее большего счастья и не придумать. Ра­зом отпали вечные заботы о хозяйстве – огород, стирка, уборка. Конечно, потом придется ей все наверстывать – и стирки накопятся горы, и в огороде все позарастет, и в до­ме грязи будет невпроворот. Но это же – потом. А пока­то – вольная воля!

Поднимается Анка, как всегда, спозаранку. Только те­перь и встается ей легче – сразу вспоминает она, что день предстоит ей вольный, и голова делается легкой, от подуш­ки отрывается сразу, без усилий. Анка доит Зорьку, наско­ро завтракает, наливает в бутылку парного молока, ставит в сумку, туда же кладет приготовленный с вечера узелок с едой, проверяет, там ли книга, берет свою пастушью пал­ку – и в путь.

На выгоне еще собирается стадо, нетерпеливо мукают коровы, и Зорька по привычке поворачивает к ним. Но Анка выразительно машет палкой и гонит ее дальше.

Выпасы нынче везде хорошие, далеко идти необязатель­но. Но Анке кажется, что там, подальше, трава выше и све­жей, и они с Зорькой идут потихоньку к самому лесу. В лесочке и спрячутся в полдень от жары. Здесь же непода­леку знает Анка ручей, где можно напоить Зорьку и самой напиться.

Зорька щиплет травку, отмахивает хвостом мух и испод­лобья поглядывает на Анку. А та блаженствует. В кои-то веки может она читать не урывками, выгадывая минутки, а вдосталь, запоем. И Анка читает! Лишь изредка взгляды­вает на Зорьку да переходит следом за ней на свежую трав­ку. Какое же это блаженство – тишина, солнышко и инте­ресная книга! Может ли быть что-нибудь лучше этого? Ан­ка уверена – нет.

Впрочем, неожиданно она открыла для себя еще одну, ранее неведомую ей радость – возможность думать. Нет, конечно, раньше она тоже думала. Но как-то все мимохо­дом, все больше – по необходимости: что сегодня сварить, когда лучше стирку затеять, что на базаре купить. Иногда о себе думала – отчего она такая несуразная да скоро ли от нее малярия отвяжется. Про других людей тоже дума­ла – как дедушка Сурен зиму переможет, найдется ли у цыганят отец, почему тетка у Михи такая жадюга. Но были это все мысли мимолетные, отрывочные, ломаные – неког­да было сильно-то раздумывать. И вот теперь, когда у Анки вдруг появилось время, нежданно-негаданно открыла она для себя неведомую радость – возможность спокойно, не спеша думать. О себе. О людях. О жизни.

Она дочитывает «Овода» и очень рада, что рядом сейчас нет чужих глаз. С каждой страницы в грудь ее словно падает маленькая жгучая капля. Одна к одной – они теснят, жгут и, переполнив, выплескиваются наружу неожи­данно светлыми, почти сладкими слезами. И Анка плачет не таясь, в открытую. Необычные это для нее слезы. Не от боли, не от досады, не от обиды на кого-нибудь. А вроде есть в них и боль, и досада, и обида. И еще что-то, чего она объяснить не умеет. Жаль ей Артура – его страданий, исковерканной жизни, неудавшейся любви. Жаль Артура, больно за него. Однако не только поэтому плачет Анка. Чувствует она в себе зависть. Зависть и к этим страданиям, и к этой исковерканной жизни, и к неудавшейся любви. Потому что все это такое необыкновенное – большое, на­стоящее, красивое. Даже страдания. Даже смерть. Так жить, так страдать, столько вынести – и не сломиться, не сдаться, не отступить! Как он говорит Монтанелли, своему отцу: «Я или бог – выбирайте!» Даже бежать из тюрьмы с его помощью отказался. А с Джеммой – как он любил ее всю жизнь! А не открылся. Потому что любовь могла по­мешать в его борьбе. За идею. Ради этой борьбы и вынес все. И погиб.

А сейчас сколько людей тоже выносят и пытки, и муки разные. И гибнут. Тоже за идею – за Родину. Среди них есть и совсем молодые, даже ее ровесники. Газеты часто рассказывают про юных партизан, связных, разведчиков. У них хоть и короткая жизнь, зато яркая, красивая.

Как, например, у Зои Космодемьянской. Анке кажется, что она лично знала Зою, – так четко, ясно ее себе пред­ставляет.

А вот недавно по радио рассказывали про Валю Коти­ка. Так тот совсем еще был мальчишка – неполных четырнадцать. Как ей, Анке. И тоже с Украины, из тех же почти мест, что и она. Погиб в бою как герой. А сколько успел за эту коротенькую совсем жизнь! Два года был разведчиком в партизанском отряде, связным с подпольщиками Шепетовки. Смелый был, ловкий, быстрый. Под носом у фрицев ценные сведения добывал, нашим передавал...

А она – разве бы так не смогла? Точно знает Анка – смогла бы! Она же тощая да ловкая – везде проберется, в любую щель проскользнет. И хитрая – всё вызнает, разню­хает. И из нее разведчица бы вышла. А она тут вот ерун­дой разной занимается – огород, поросенок, стирка! Эта ко­рова еще! Анка не выдерживает и запускает палкой в Зорь­ку. Та перестает жевать траву и недоуменно смотрит на свою хозяйку. Анка плачет. Плачет и от досады на свою куцую, нелепую, пустячную жизнь, и от зависти – и к чу­жому счастью, и к чужим страданиям. Только большим, настоящим, красивым.

Нет, конечно, безо всяких там мелочей не обойтись. Но обязательно надо, чтобы было главное. А что главное? Правда, что все-таки главное в жизни? Иногда, когда Анка бывает голодной, ей кажется, что самое главное – быть сы­той. Когда в первую военную зиму им с мамой нечем было топить печь и у них промерзали стены, ей казалось, что в мире нет ничего важнее тепла. Когда с утра до ночи ма­шешь в поле тяпкой и не чуешь уже ни рук, ни спины, то кажется, что высшее счастье – лечь и взять в руки книгу. Ах, какое счастье! Но проходит время, и то, что вчера каза­лось главным, отходит в сторону, и главным кажется сов­сем другое.

Так что же все-таки главное в этой жизни, в этом мире? Анка пристально смотрит вокруг. Может быть, вот это не­бо без конца и без края? Или густой пьяный запах полы­ни, который для Анки – лучший в мире? Или теплое лас­ковое солнце? Но ведь это же – общее на всех. А люди живут по-разному. Есть среди них счастливые и несчастные. А как понять, счастлив человек или нет? Наверное, сейчас, в войну, счастлив тот, кто жив, сыт и одет... Постой, что же тогда выходит – самый счастливый человек из Анкиных знакомых – это Мишкина тетка? Ну нет!

Может, счастье – это когда человек красив? Ведь неда­ром же все книжные герои всегда так прекрасны. Наверное, у красивого все в жизни не так – он и видит, и слышит, и чувствует иначе. Ведь он же знает, что красив. И все вок­руг восхищаются им. Наверное, вот это и есть счастье. Са­мый красивый человек, которого видела в своей жизни Анка, – это Лена, одна из трех сестер, что приехали в их го­род год назад и поселились в угловом доме напротив. Анка часто находила какое-нибудь заделье, чтобы лишний раз забежать к ним и полюбоваться Леной. Всю весну Лена почему-то не работала. Она целыми днями сидела, заку­тавшись в шаль, у раскрытого окна и часто кашляла, уты­каясь в тряпицу. А в конце лета Лену похоронили. Умерла от туберкулеза. В двадцать три года! Так дала ли красота ей счастье? Оградила ли от бед, болезни и смерти? Нет, видно, и красивый человек не всегда счастлив.

Дедушка Сурен часто говорит, что самое большое счастье – это делать людям добро. И сам он всю жизнь без устали только и делает, что одаряет всех вокруг своей добротой. Уж добрее-то его есть ли человек? И что же – разве старый Сурен счастлив? Всех сыновей – четверых! – отняла война. Самого жестокая болезнь совсем уж доканала. Остался вот на старости лет один-одинешенек в чужом краю. И неизвестно, переживет ли еще одну зиму в своей развалюхе-баньке...

А вот Ольга Николаевна – любимая Анкина учитель­ница – говорит, что счастье – это найти себе на всю жизнь работу, дело по сердцу. Тогда будет жить интересно, ра­достно. Кто его знает, может, и так. Значит, отец у нее был счастливым? Он говорил, что с детства мечтал быть только военным. Но какая несправедливая судьба – всю жизнь учиться воевать и погибнуть в первом же бою!

А кем станет она сама, когда вырастет? Не знает этого Анка. А вот что хотела бы всю жизнь делать, – это ей точно известно. Она даже оглянулась – не подслушивает ли кто ее мысли. Книги она хочет сочинять! Только почему-то страшно ей в этом другим признаться. Даже маме. Таит ото всех эту мечту свою, вроде даже себя самой стесняется. Никому ни разу не проговорилась. Только старому Сурену открылась, ему одному. Очень внимательно он ее выслу­шал тогда, долго потом думал. А после сказал:

– Тут тебе старый Сурен ничем помочь не может. Чест­но говорить буду. Не могу пообещать тебе, что мечта твоя сбудется. Даже если ты всю свою жизнь потратишь толь­ко на нее. Страшно трудное дело ты выбрала для себя. Может быть, самое трудное из всего, что может человек. Но ты от мечты своей не отказывайся, иди к ней. Сама иди, са­мостоятельно, потому что в этом тебе никто помочь не смо­жет. Этому научить нельзя. Один только совет может дать тебе Сурен – внимательно смотри вокруг. В людей всмат­ривайся, каждого понять старайся, все крепко запоминай. Друзей своих, соседей, просто знакомых. Может быть, ког­да-нибудь это пригодится тебе.

Ничего тогда не возразила Анка дедушке Сурену. Но про себя с ним никак не согласилась – впервые не согласи­лась со старым мудрым Суреном. Ну уж нет! Ни за что не потащит она все это в свои книги! Этих замотанных, задер­ганных, суматошных людей и их бедную, скудную, убогую жизнь. Нет, в ее книгах люди будут только красивыми и счастливыми. И жизнь у них будет необыкновенно прекрас­ной. Чтобы, читая эти книги, каждый мог хоть на время за­быть о тяжкой, горькой жизни, которая выпала ему на долю...

Дата добавления: 2015-10-24