Философия как феномен культуры и авторизованная философия

Философия как феномен культуры (речь идет именно о философии, но еще не о мышлении эпохи в целом) это — полифония авторизованных философских систем. Так, реальная философия XVII века — это единая (полифоническая) философская система (диалог), голосами, участника­ми которого являются Декарт—Спиноза— Лейбниц—Мальбранш... И это не парафраза и не образ. И это не красивое изображение того тривиального факта, что в XVII веке жили и творили, и спорили между собой Спиноза, Декарт, Лейбниц... Такое утверждение (о полифонической философской системе) требует серьезнейших идеализаций и конструкций. Оно означает, что философия как особая форма духовного освоения действительности, в ее специфической и (именно в этой специ­фичности) всеобщей определенности — определенности “логической самокритики” — может быть реконструирована, только исходя из идеи “полифоничности”. Вне такой реконструкции тот или другой философ (Лейбниц, понятый не как участник сократического диалога...) будет дан в его мифологических, онтологических (т.е. вне-философских) закруглениях, будет дан как системо-созидатель, или как “провозвестник” чего-то современного (современного, также понятого в смысле позитивных наук, а не в смысле историко-логики) — математической логики, или современного учения о пространстве, или какой-то еще модерновой штукенции (ах, до чего был умный человек!). Какие же реконструкции и идеализации здесь необходимы?

2. а) Необходима реконструкция диалога эпохи. Историк философии должен выступить Плато­ном (но в плане современной диалогики) и конструировать идеализированный сократический диалог. Создание такого диалога предусматривает введение дополнительных “реплик”, потенциальных ответов, сквозной проблематики, превращение реальных философов в “действующих лиц и исполнителей” (а вместе с тем — необходимо скрупулезное воссоздание именно тех, исторических Спинозы и Декарта...).

б) Процесс такой реконструкции связан с острейшей коллизией хронологического и синхронистического разрезов. Реконструируемый диалог переводит разновременных философов (один так-то повлиял на другого...) в “режим” “философов-собеседников”, живущих и действующих синхронно. Реконструкция историко-философской полифонии снимает время траекторного характера и конструирует время историко-культурное с его одновременностью разновременных событий, с его возможностью взаимообмена будущих и прошлых определений (сначала говорит Галилей, затем Спиноза, Декарт, отвечая друг другу). Такая реконструкция облегчается, впрочем, реальной синхронностью жизни и диалога крупнейших философов в ключевые эпохи философских “переворотов”: античность — Парменид, Зенон, Демокрит, Сократ, Платон, Аристотель были собеседни­ками; XVII век — собеседниками были или могли быть Бэкон, Декарт, Спиноза, Лейбниц... Но реальная историко-эмпирическая синхронность все равно должна быть переведена в иную, историко-культурную, конструированную, а не эмпирически данную синхронность. Коллизия эта особен­но проясняется и заостряется по отношению к истории философии в целом. Вся история философии лишь тогда будет понята в своей специфичности, когда она будет переведена в план синхронности и сможет быть реконструирована как единый диалог, включающий “обратную связь” Сократа—Ге­геля—Аристотеля—Спинозы—Лейбница—Зенона—Фихте—Гуссерля—Пифагора. В этом всефилософском диалоге должны быть даны в тождестве историческая и культурная связь, связь линейная и обратная, хронологическая и синхронная. Только так реконструированная история философии будет действительно философской (т.е. не только историей философии, но и философией исто­рии)-— в отличие и от обычных эмпирических историй (историй авторизованных философских систем), и от гегелевской однолинейной интерпретации (Гегель дает логику истории философии через понятие “снятия”, но вне понятия “диалога”, вне “одновременности” всех философских систем, т.е. вне контекста культуры). Принципиально говоря, реконструкция полифонии эпохи будет иметь собственно философский характер только в контексте реконструированной полифони­ческой философии VI в. до н.э. — XX в.н.э., охватывающей всю историю (единую культуру)[vi].

в) В этой реконструкции отсекаются все мифологические и онтологические довески, каждая “последующая” авторизованная философия (следующий голос) включаются, так сказать, “на трех четвертях” предыдущей философии, в тот момент, когда эта философия еще не “закруглилась”, в момент ее незавершенности, пока она еще не исчерпала своей критико-логической направленности, пока она еще не замкнулась на метафизику и миф. Именно таким путем форсируется антимифологичность как основная определенность философии, ее статус критики логики, т.е. такой интуиции мысли, в которой тождество мышления и бытия становится проблемой, предметом размышления, сомнения, преобразования. Это —потенция философствования, а не “философия” как противо­положность другим формам теоретизирования.

г) Основой такой реконструкции выступает понимание особеннойформы диалогического противоречия, той формы, развертывание которой и позволяет “распределить” авторизованные философские системы в едином контрапункте, — как голоса диалога, как аргументы спора, но спора логического, спора —диалогики. Апория для античности, антитеза для средневековья, антиномия для философии XVII — XIX века (включая начало XX века) — это те формы диалога, кои могут придать реконструируемой “философии эпохи” историко-культурную определенность и логиче­скую законченность и достоверность и моногенность, — то есть включить эту единую (одну) философию эпохи в контекст всемирной полифонии философской мысли. В этом всеобщем контек­сте единойформой связки отдельных особенных диалогов (эпохальных) будет логическое проти­воречие современной философской мысли, — противоречие условно мной определяемое как “парадокс самоизменения”. Именно в контексте “парадокса самоизменения” апорийно-антитетически-антиномические “связки” приобретают значение переходов единого историко-культурного диалога, актов единой драмы.

д) В цельности философии как культурного феномена (полифонического диалога) раскрыва­ется действительный, действенный философский смысл каждого философского понятия, каж­дой категории. Становится ясным, что действительный, инвариантный смысл, скажем категории “идеальная форма” в период античности это инвариант идеальной формы Пифагора — Демокрита — Парменида — Платона — Аристотеля.... это — многогранная апорийность определения формы. Становится ясным, что “причина” в философии XVII века — это тот инвариант определения причинной связи, который может быть фиксирован как взаимоснятие и взаимополагание “опреде­лений” Декарта — Спинозы — Лейбница... (Еще к образцам реконструкции — многогранность (антиномичность) понятия субстанции в “философии XVII в.”). Далее, тогда становится понятным, что “противоречие”, как оно понимается немецкой классической философией, это не определение Канта и не снятие кантовского определения в гегелевском диалектическом противоречии, это — инвариант, точнее — взаимопереход (но именно взаимо-переход) определений Канте — Фихте — Шеллинга — Транделенбурга — Гегеля — Фейербаха... Взаимопереход определений противоречия как внутрилогического (Гегель) и логическо - внелогического (Кант); атрибутивного (тождество противоположных атрибутов — Гегель) и субъектно - атрибутивного (противоречивое тождество понимания логического субъекта и понимания его предикатов — Кант); как внутри - системного (два определения одного понятия — Гегель) и как между-системного (две — антиномические, но по отдельности непротиворечивые теоретические системы — Кант)... И здесь не просто отношение следования, по принципу — “Гегель углубил кантовское понимание противоречия”, — но и отношение координации по принципу — Кант “дополнил” (!) гегелевское понимание противоречия (и именно в таком плане, понятый как нечто “послегегелевское” Кант и должен и может быть вообще понят).[4]

Так понятая философия — это реконструкция не официальных философских систем (впрочем, и это также), это не ответ на вопрос, чему “учили” Лейбниц и Гегель (но и это также...), это — ответ на вопрос, как философствовали (в глубинах сознания) Гегель или Кант, или — точнее — как философствовал (в той мере, в какой философствовал) Человек этой эпохи, в какой бы форме осознаваемого результата он ни выражал бы это философствование в конечном счете (в этом “конечном счете” Кант “вырезал” из своего реального философствования —Гегеля, Гегель “выре­зал” Канта...). Философию (XVII или XIX вв.) надо не “изучать”, но конструировать (и тем самым —изучать).

Здесь парадокс. В авторизованной философии автор перестает быть философом, а становится или позитивным ученым, или мифологом, или теологом, или идеологом. Чтобы “получить” из Гегеля философа, его философию необходимо еще “деструктурировать” и вновь конструировать в контексте культур­ной философии, в контексте сократического диалога. Гегеля-мифолога еще необходимо сделать Гегелем-философом; А это значит сделать его не философом, но философствующим — сомневаю­щимся в самом себе, в личностном своем (определении).

3. А теперь — к проблеме так называемой “ партийности ” (даже — в самом широком смысле). “Партийная философия” это всегда авторизованная философия, это нечто принципиально дофилософское и предфилософское. Философская культура эпохи всегда внепартийна, полипартийна (= противоречива) по определению. В этой полифонической философии так называемое “идеали­стическое” определение (крайность) столь же необходимо как и “материалистическое”, Беркли — столь же необходимый голос, как и Гоббс (если бы их не было, их необходимо было бы выдумать какому-либо гениальному Платону классического теоретизирования). Диалектическое определе­ние столь же необходимо, как и метафизическое, и “Парменид”, и “Гераклит” — гениально изобретенные историей персонажи античной драмы идей. “Борьба партий” в философии — это “спор голосов”. Xорошо, когда каждый голос предельно резок и остр (партиен), но необходимо, чтобы “персонаж”, обладающий этим “голосом”, понимал или хотя бы предполагал свою “персонажнос ть ”, понимал одинаковую социально-логическую необходимость (=истинность) и других— “на мой взгляд (!?). — диких, неверных, неистинных голосов.

Все это очень хорошо и легко (schцn und gut) по отношению к “исторической” философии, к 3енону или Лейбницу, Беркли или Гегелю. Но такой либерализм крайне сложен по отношению к современности, по отношениюк собственному философствованию. Невозможно “исповедовать” какие-то философские взгляды, развивать какие-то идеи (хотя бы развитые сейчас — о полифоничности философии) и одновременно признавать столь же истинными (необходимыми) другие, противопо­ложные взгляды (хотя бы отрицающие полифоничность философии и признающие ее только в авторизованном виде, только как партийное воззрение...).

Теоретизировать — это означает исходить из истинности (единственной истинности) “твоей философии” и неистинности (хоть запрещай, чтобы не сбивала с толку добрых людей) философии твоих противников. Ну, может быть, до запрещения дело и не дойдет, но только из-за непоследова­тельности или гнилого, равнодушного либерализма (отвратительная штука, не менее отвратитель­ная, чем партийная пристрастность, часто это просто синоним душевного паралича, или лицемерия, — “пустьих существуют, все равно они обречены на вымирание, сами вымрут, я и руки пачкать не буду”...) Гдеже выход? Тутможно нащупать два исходных определения:

1). Понимание необходимости этого “чужого” голоса как того, на который ты отвечаешь и без которого твой голос — для тебя — истинный, единственно истинный голос — бессмыслица, письмо без адресата, монолог в пустоту. Это означает и другое — понимание “чужого голоса” (скажем, для меня — позитивистского) как абсолютизации и доведения до степени самостоятельной философии моего собственного сомнения. Конечно, такой подход связан и с определенным типом культуры (“я уверен, что я прав, но приговор выношу не я, а история; только полная развернутость контраргументов даст мне возможность полностью развернуть и осознать свои аргументы, т.е. даст моей точке зрения действительно истинностный характер”...). Сам “из себя” я эти аргументы не разверну и навсегда останусь “? Kopf” (дай бог, чтобы не “Einviertel- Kopf ”).

2). Более принципиально второе определение, второй вывод. Истинна та философия, которая может быть наиболее “платонизирована” (точнее — сократизирована), которая развивается как диалог современных (и не только современных) авторизованных философий, которая многопар­тийна “ в себе ” и “ для себя ”, — как внешний и как внутренний диалог. Философия, наиболее способная дать контекст современного философского диспута. То есть, — и здесь я снова защищаю свою точку зрения (а как же иначе?), — та философия одновременно моногенна и гетерогенна, которая наиболее (тут дело исключительно в степени... не больше) способна воспроизвести корен­ную форму спора, противоречивости современного мышления, — для XX века — форму парадокса самоизменения мысли — как свою форму. То есть, — та философия, которую возможно включить в диалог Платона — “Парменид”.[vii]

______

Дата добавления: 2015-07-20