Глава тринадцатая. Элспет.

Париж, Франция

17 декабря 1915

Моя Сью,

очень похоже, что мы проведем Рождество под Эйфелевой башней. Само собой, я бы предпочел провести его в Эдинбурге, на Скае или в любом месте, где бы ты ни была. Гарри — прекрасный товарищ, но, определенно, не тот, кого я надеюсь застигнуть врасплох под омелой.

Мы располагаемся в общей спальне над госпиталем вместе с другими американскими добровольцами. После нескольких первых дней, когда мы с грехом пополам пытались разобрать бойкий французский, так приятно было услышать старый добрый американский выговор. Мы все спим в одном большом помещении с рядами кроватей со всех сторон. На всех парней у нас только один душ, да и тот холодный. Никакого света по ночам, кроме одной лампы в середине комнаты, так что я пишу это письмо днем, как только могу урвать минуту. Звучит не слишком уютно, но вот такой, по крайней мере, на время, у нас дом!

Думаю, мы с Гарри оба представляли, будто поведем свои машины прямиком с парохода на передовую. И хотя нас еще не посылают на фронт, меня назначили на небольшую санитарную машину вместе с еще одним парнишкой, Макги. Когда с фронта приходят поезда с ранеными, мы должны нестись на грузовую станцию в конце Рю де ла Шапель, чтобы забрать измученных пассажиров. Некоторые из них в тяжелом состоянии, но это те, которых посчитали способными перенести поездку. Полагаю, самые тяжелые до поезда просто не доживают. Мы грузим их, а потом мчимся по темным улицам во временные госпитали, разбросанные по всему городу. Я люблю представлять, что рядом едет смерть с косой, и всю дорогу до госпиталя мы с ней состязаемся в скорости, выясняя, кому достанутся люди в кузове моей машины. Мой небольшой грузовичок легкий и быстрый, так что смерть всегда отстает на целую улицу, глотая пыль.

Но все же работа здесь довольно легкая. Поезда чаще всего приходят ночью. Нам нужно проводить какое-то время в гараже и поддерживать машины в порядке. Но у нас остается достаточно возможностей исследовать днем Париж. Мы с Гарри осматриваем достопримечательности, за полцены смотрим кино в Гомоне. Мы прочесываем французские книжные магазины с такой же радостью, с какой ты делала это в Лондоне. Усевшись в нашем любимом кафе, мы упорно работаем над оригиналами Дюма и Буссенара в попытках освежить наш французский, который мы после школы забросили

Еще не совсем Рождество, но я отправлю тебе подарки. Жаль, что я не могу лично их тебе вручить. Ты не могла бы кое-что для меня сделать? Как только наступит Рождество, прямо в полночь, выйди на улицу и подними лицо к луне. Почувствуй на своих губах снежинки и представь, что это мой поцелуй. Я выйду на улицу в то же время. Обещаю. Не важно, буду ли я все еще в Париже или еще в каком-то уголке Франции, я закрою глаза и представлю себе то же самое. Возможно, у нас получится побыть вместе, хоть и всего лишь на мгновение. Если в такую ночь могло случиться чудо, подобное рождению нашего Господа, то что может помешать нашим душам встретиться?

С любовью,

Дэйви

Эдинбург

Самый канун Рождества, предрассветные часы, 1915

Любовь моя,

вот-вот наступит Рождество, и уже нашим ребятам «в уютных и теплых кроватках снится сахарный снег и луна-мармеладка», а я единственная, кто не спит и дожидается Святого Николаса.

Мы с Крисси засиделись допоздна и выпили многовато глинтвейна. Это был первый раз, когда мы смогли спокойно посидеть и поговорить о последних шести годах, чтобы вокруг нас не бегали кругами дети. Но мне рассказывать было особенно не о чем. Если забыть о бегстве от мужа в погоне за американцем, последние шесть лет я занималась только домашним хозяйством и поэзией. Я обронила твое имя — всего лишь раз — но выражение моего лица, должно быть, заставило ее поцеловать меня в лоб и уйти спать, не задавая больше вопросов.

Я налила себе еще одну кружку глинтвейна и стала смотреть сквозь открытую дверь, как она забирается в постель, которую после смерти Аластера бессменно занимала одна. Я знала: даже если я расскажу ей о тебе, она не поймет. До конца своей жизни она останется верной Аластеру. Так что я вернулась в гостиную со свечой, блокнотом, вином и своими тайнами.

Я отворила окно и свесила ноги наружу, а потом открыла твой подарок. О... пузырек настоящих французских духов! Подходящий подарок от сгорающего в Париже от любви юноши. И, о, Дэйви, ожерелье просто потрясающе! Жемчужина так же совершенна, как капелька лунного света. Спасибо.

Каминные часы — они на две минуты спешат — звонят полночь, так что я высовываюсь за окно. Ты чувствуешь, любовь моя? Это не снежинка опустилась на твою щеку — это мои губы ласкают тебя. Не ветер свистит в ушах — это мой голос шепчет: «Я люблю тебя». Ты ощутил мягкий янтарный аромат Ambre Antique в воздухе? Это была я.

Знаю, что дети проснутся рано и ринутся в кухню, чтобы посмотреть, приходил ли Святой Николас, поэтому я пойду спать, хоть и была бы рада остаться здесь с тобой и этим письмом. Между нами могут быть многие мили, но хоть на какой-то залитый лунным светом миг мы были рядом.

Самого счастливого Рождества тебе, мой Дэйви.

Элспет

Париж, Франция

1 января 1916

Моя самая дорогая Сью,

я с таким нетерпением ждал твоего письма! Думаю, я забыл, что праздники могли задержать почту. Понимание этого не успокаивает моей нетерпеливости, но, по крайней мере, я знаю: письма не было так долго лишь потому, что ты дожидалась Рождества, а не из-за какого-нибудь другого американского ковбоя.

Прекрасные наручные часы! Ты запомнила, что я хотел такие, чтобы заменить карманные. С ними будет гораздо удобнее. Я держу свои во внутреннем кармане пиджака, и их не очень легко доставать каждый раз, когда мне нужно узнать время (что случается достаточно часто).

Твои письмо и подарок стали единственным светлым пятном на этой темной и мрачной неделе. И это не из-за погоды; боюсь, темным и мрачным было мое настроение. Я и так был достаточно подавлен тем, что провожу Рождество далеко от семьи (да, я скучал даже по маминому кексу!), а тут еще Гарри получил приказ.

Все это время мы с Гарри были неразлучны, а потом они берут и отправляют его в боевую часть, оставляя меня с нытиком Макги. И все потому, что Гарри стоял впереди меня в очереди, когда мы записывались. Без семьи, без тебя, Сью, я рассчитывал, что, по крайней мере, проведу Рождество вместе с Гарри. Вместо этого я оказался перед выбором: шататься с Джонсоном и остальными придурками по кварталу красных фонарей или сидеть в спальне, слушая, как Макги громко читает старые письма от своей мамочки. В итоге я забрался в кровать с книгой Драйдена (уже довольно потрепанной) и читал до самого отбоя.

Хоть Гарри и не был виноват в принятом решении, пока он собирался, я сильно на него злился. Я ворчал и придумывал ему прозвища, многие из которых почерпнул из лежащего у меня на кровати Шекспира. Особенно мне понравились «чудовищный злодей» и «неотесанный чурбан». Гарри же просто посмеялся, стукнул меня кулаком в плечо, что является мужской версией нежного объятия, и бросил на мою кровать чистую пару своих носков.

Эта наш с ним забавный обычай. Когда-то, когда мы еще совсем мало знали друг друга, по пути из школы мы кое-чего натворили. Не помню точно, что именно, но Гарри эта забава оставила без шляпы, а меня — без носков и ботинок. Сначала мы пришли домой к Гарри, и я умолял его одолжить мне одежды — я знал, что паренька, вернувшегося домой с босыми ногами в тот день, когда мама дома, ожидало самое строгое из всех вообразимых наказаний. Гарри выражал неохоту — напоминаю, наша дружба еще была неокрепшей — но, в конце концов, сжалился надо мной, но только предварительно заставив скрестить пальцы, плюнуть через плечо и поклясться, что я верну его ботинки и носки. Позже он признался, что не ожидал снова увидеть ни то, ни другое. Мне же Гарри очень нравился, и я надеялся стать его близким другом, поэтому я вернул носки на следующий же день.

После это стало для нас настоящим обрядом. Пара носков означала обещание снова увидеться. В колледж я отправлялся с его белой парадной парой, а он пересек на пароходе Атлантику с моими шерстяными. Так что, полагаю, раз и сейчас у меня остаются его носки, нам придется снова увидеться. Даже если он — неотесанный чурбан.

В канун Рождества я сумел выскользнуть на улицу, как и обещал. Закрыл глаза и стоял как можно более неподвижно, вспоминая, как ты сжимала пальцами мои плечи, как твои волосы щекотали мой подбородок, как твое тело прижималось к моему. Я уловил аромат цветов, и у меня появилась шальная мысль: а вдруг сработало? Вдруг и в самом деле на короткое мгновение наши души преодолели разделяющее нас расстояние?

Но вскоре это ощущение сменилось запахом сигаретного дыма и хриплым смехом. Джонсон, Пэйт и Диггенс, пошатываясь, ввалились во внутренний двор в окружении кокоток. На девицах были юбки, едва прикрывающие колени, а двор тут же наполнился запахом дешевого одеколона. Рука Пэйта уже была под одной из этих коротких юбок. «Пджтите минутку, крошки», — пробубнил Диггенс на ужасающем французском, перед тем, как исчезнуть в спальне. Не знаю, пошел он за «французскими письмами» или в туалет. Возможно, за тем и другим. Надо ли говорить, что мое настроение было разрушено?

Джонсон заметил меня и потребовал объяснить, почему такой «сопляк», как я, прячется в одиночестве вместо того, чтобы ходить за ними хвостом. Я не обращал на него внимания (неимоверным усилием воли!) и попытался пройти дальше по двору, но он последовал за мной, продолжая язвить. По какой-то причине он считает неестественным, что я не хожу в бордели. Не знаю, что именно во мне так его бесит, потому что я не замечал, чтобы он донимал Макги, а уж Макги, наверное, самый типичный «сопляк».

Джонсон был пьян и нарывался на драку, сыпля самыми разнообразными оскорблениями, многие из которых заворачивались вокруг вопроса моей половой принадлежности и предполагаемого выбора мною домашней скотины в качестве любовников. Со своей же стороны я не смог придумать ничего более достойного, кроме как «неотесанного чурбана» и «краснорожего усатого пьянчуги», и ни то, ни другое, как я полагаю, наш друг Уильям никогда не предназначал для подобных ситуаций. Затем Джонсон выстрелил в меня целой словесной очередью (ее мне повторять здесь не следует), и кое-что из этого попало слишком близко к яблочку, поэтому я ринулся к Джонсону. Наверное, мы бы подрались, если бы не открылась дверь больницы. Я заметил, как в прямоугольнике света появился силуэт дежурной медсестры, и ретировался к нашему общежитию. Когда же я выглянул в окно, то увидел, что Джонсон, Пэйт и девушки растворились, а медсестра во дворе выговаривала весьма смущенному Диггенсу.

Поверь мне, Сью, я вовсе не хотел драться в это Рождество, но быть одному мне тоже не хотелось. И только возможность того, что ровно в полночь этой ночью на какое-то мгновение мы с тобой преодолели разделяющие нас мили, помогла мне пережить произошедшее.

Что ж, Сью, хозяйка этого кафе вытирает кружки и бросает на меня многозначительные взгляды. Мои новые наручные часы сообщают, что я здесь уже гораздо дольше, чем думал. Так что сейчас я заканчиваю. Я буду каждый день проверять почту в ожидании твоего нового письма.

Люблю тебя,

Дэйви

Эдинбург

7 января 1916

Дэйви,

что же такое сказал тебе Джонсон, что «попало слишком близко к яблочку»? Ты же не станешь рассказывать такую захватывающую историю и опускать ее главную «изюминку», как говорите вы, американцы?

Только что я получила письмо от мамы. Она позволила Вилли записаться в армию. Ему хватило полтора года, чтобы сломить ее сопротивление. Для Финли дорога на фронт закрыта, поэтому мама может быть уверена, что хотя бы один из ее сыновей переживет войну.

Как знать, что она подумала, когда я исчезла? О том, что уезжаю, я не говорила никому, кроме Вилли, и даже он не знает, зачем я это сделала. Мы выскользнули из дома, пока отец проверял свои рыболовные сети, а матир собирала на побережье водоросли для своего сада. Я оставила коротенькую записку, в которой сообщала, что мне нужно кое-что сделать и что я напишу письмо, но вернусь не раньше, чем через две недели. Я знала, что им понадобится какое-то время, чтобы разобрать мои каракули (и как только ты это делаешь, Дэйви?). Я была твердо уверена, что никто не подумает осведомиться обо мне на пирсе, а когда кому-нибудь наконец придет в голову поговорить с паромщиком, я буду уже на полпути к Лондону. Вилли нравятся приключения, и я знала, что он не выдаст меня слишком скоро, как бы его не распирало. Из Эдинбурга я отправляюсь прямо домой, и у меня будет время в поезде, чтобы состряпать убедительную историю о том, что придало мне мужества самой пересечь водные просторы. Есть предложения?

Итак, Вилли отправляется в армию, и путь его пролегает через Эдинбург. Он должен был прибыть сегодня утром, но, вероятно, поезд задержали. У меня будет несколько дней, чтобы показать ему город, а потом он станет солдатом и кончатся его веселые деньки. Хоть ты и описываешь это по-другому — рассказываешь о потасовках, о прогулках с француженками-девушками легкого поведения... Возможно, война более сладостна, чем я думала.

Ты развлекаешься там, Дэйви? Забудем о серьезности положения и мрачных буднях, ты ведь находишь то, что дарит тебе счастье? Твои письма говорят о том, что ты вполне удовлетворен. Дни ленного чтения книг во французских кафе, приправленные твоими излюбленными взрывами азарта и приключений, когда ты сломя голову мчишься на машине по улицам и переулкам. Шотландка, которая пишет тебе страстные письма...

Каких книг тебе прислать? Давай поглядим, что я насобирала за время своего путешествия... У меня есть небольшой томик Йейтса (разве «душа паломника» может воспротивиться Йейтсу?), книга поэзии Джорджа Дарли; чем же еще из моей коллекции ты бы насладился? Ага! Идеально: «Письма Абеляра и Элоизы». Но пообещай мне, что наша любовь не закончится так трагично. Я бы не вынесла монашеской жизни.

Эдинбург — очень милый город, но я все больше и больше думаю о своем родном островке. Я скучаю по запаху торфяного дыма, по острому привкусу болотного мирта, по теплому аромату соломы в коровнике.

А вот и Вилли приехал. Заканчиваю. Письмо отправлю, когда мы пойдем на прогулку. Я люблю тебя.

Э

Париж, Франция

12 января 1916

Дорогая Сью,

наконец-то, наконец-то на фронт! Вызвали меня и паренька по фамилии Куинн. Нам еще не сказали, куда именно нас отправляют, но приписали нас к знаменитому первому отделению. Не знаю, служит ли Гарри в том же отделении скорой, но на всякий случай я взял с собой его носки.

О нет, Сью, пожалуйста, не спрашивай, что сказал Джонсон. Он не только использовал выражения, которые заставили бы покраснеть даже пирата, но и суть сказанного им была весьма обидной еще и от того, что являлась правдой. А истина из уст таких людей, как Джонсон, может прозвучать дешевой и извращенной. Поверь мне.

Хмм... есть ли у меня идеи насчет того, что сказать твоим родителям? Нестерпимая потребность выяснить, так ли мохнаты овцы на большой земле, как на Скае? Непреодолимое желание попробовать английский пудинг? Срочная необходимость купить новую шляпку? Не поддающаяся описанию страсть подниматься в номера с незнакомыми американцами?

Утром я отправляюсь. Я хотел отправить тебе еще одно письмо, перед тем как покину Париж, так как не знаю точно, когда у меня появится возможность написать следующее. И хотя это именно то, для чего я пересек океан, никак не могу перестать нервничать. Посмотрим, что принесет нам завтрашний день!

Твой Дэйви

Остров Скай

22 января 1916

Мой дорогой Дэйви,

вот я и вернулась на свой маленький остров. Крисси пришлось переслать твое письмо, поэтому такая задержка.

Вилли скоро присоединится к вашим глупым сражениям. Видел бы ты, каким напыщенным он выглядит в своей форме — настоящий петух. Леди, похоже, почти не могут сопротивляться притяжению шотландского солдата в килте, но Вилли не совсем понимает, каким образом мужчины должны работать и сражаться в этой нелепой одежде.

За чаем он признался мне, что у него есть девушка. До этого он ни разу даже не упоминал об этом! Все это время он хранил свою тайну, хоть и не сказал мне, почему. Я проговорилась, что у меня тоже есть секрет. Дальше этого я не пошла, но Вилли... он сам все понял. Он сказал, что я уже несколько месяцев улыбаюсь. О, Дэйви, я не предполагала, насколько не готова буду ответить на вопрос о нас с тобой, поэтому я выпалила: «С любовью не спорят». Он только ухмыльнулся и сказал, что я совершенно права. Я не видела его таким счастливым с самого начала войны.

Здесь я чувствую себя как-то странно — по нескольким причинам. Родительский дом кажется мне теперь таким мрачным и закопченным, а ночи — более темными и тихими, чем те, к которым я привыкла; люди как будто неопрятны и неряшливы. Хоть и в Лондоне, и в Эдинбурге грязи хватало (конечно, ведь в этих городах так много лошадей), там ее затмевала городская утонченность. Как только я прибыла домой, матир протянула мне ведро для молока, и мне пришлось с неохотой переодеться из костюма с отделкой в колючую шерстяную кофту и потертую юбку, а шелковые чулки и сапоги на пуговицах заменить чулками домашней вязки и огромными нелепыми ботинками. Мне кажется, во мне существуют две Элспет: одна носит дорогую модную одежду, ездит на такси, обедает уткой и, повинуясь прихоти, пересекает всю страну ради встречи с молодым симпатичным американцем. А другая одета в домотканую разношенную одежду, путешествует на своих двоих, на обед ест кашу и, повинуясь прихоти, пересекает всю страну ради встречи с молодым симпатичным американцем.

Помнишь истории для моих родителей, которые ты состряпал? Случилось так, что они мне не понадобились. Как бы поразительно это ни звучало, Дэйви, но мама все знала с самого начала! Когда я вошла в дом с дюжиной подготовленных объяснений, матир только подняла голову от своей прялки и сказала: «Итак, ты наконец встретилась со своим американцем?» Я едва не потеряла сознание.

Помнишь, я рассказывала, как, когда Иан ушел на войну и я жила одна, я доставала твои письма и читала их ночами? Иногда я засыпала, буквально зарывшись в твои слова. Я стала тенью, по нескольку дней сидела безвылазно дома и выходила, только чтобы подоить коров и набрать торфа для очага.

Однажды утром меня разбудила мама: она вошла в дом и помешивала угольки в огне, ставила греться чайник. Она принесла с собой большой котелок с тушеной говядиной и собиралась разогреть ее на ужин, а меня отправила отнести немного старой Курстаг Мор, которая жила по соседству. Когда я вернулась, пол был подметен, простыни мама вывесила просушиваться, а на огне кипело жаркое. Твои письма, которые я оставила разбросанными по кровати, теперь были аккуратно сложены. Тогда я не придала этому значения. Я была в восторге от котелка настоящей еды, разогревающейся в очаге, и не волновалась о таких мелочах!

Очевидно, матир прочитала их все. Не уверена, сколько она знает — в конце концов, тогда мы были всего лишь друзьями по переписке — но порицаний с ее стороны не было. И только слово «наконец» заставило меня задуматься, как много она поняла по тем письмам.

Разумеется, настаивая, что Джонсон не сказал ничего, достойного повторения, ты только больше распалил мое любопытство. Неужели у нас есть друг от друга секреты, Дэйви? Разве они у нас когда-то были? С самого начала мы говорили друг другу такие вещи, каких не знали даже самые близкие нам люди. Не стоит пытаться оградить меня от ругательств или грубого мнения. Ты забываешь, сейчас война. В это время женщины более суровы.

Э

P.S. Минна прислала сделанную ею фотографию, на которой мы с тобой стоим у офиса регистрации. Видел?

Дата добавления: 2015-07-19