Глава четвертая. Маргарет.

Плимут

Среда, 19 июня 1940

Дорогая мама,

прости меня. Ведь я убежала, даже не попрощавшись. Убежала ради молодого человека, который до недавнего времени был не больше, чем другом по переписке. К тому же не очень хорошим другом, о котором несколько недель ничего не было слышно. Но, если бы ты видела, как мило и жалобно он смотрелся на станции, когда ждал меня, ты бы и его тоже простила!

Он в порядке, но был на волоске. Ничего страшного, лишь пара царапин и растянутое запястье, хоть он и не рассказывает, что случилось. Просто говорит, что рад меня видеть и что ему уже лучше.

У меня пока больше нет малышей, которых нужно было бы сопровождать, поэтому, если ты не против, я останусь тут еще немного. Поль не знает, когда в следующий раз получит отпуск. Да, мама, я ему нужна.

Люблю и целую,

Маргарет

Эдинбург

22 июня 1940

Моя Маргарет,

ты и понятия не имеешь, как я переживала, что ты едешь до Плимута совсем одна. Ты никогда так далеко от дома не уезжала.

Может, тебе не стоит оставаться там надолго. Ты приехала, подбодрила своего друга и сама успокоилась, что с ним все хорошо. Ты даже отвезла ему все пирожные, до последней крошки, что я покупала на свои продуктовые карточки. Теперь ты должна вернуться домой. Ты должна вернуться домой прежде, чем твое увлечение перерастет во что-то более серьезное. Пожалуйста.

С любовью,

мама

Плимут

Вторник, 27 июня 1940

Мама,

я знаю, что ты меня любишь, но я уже достаточно взрослая, чтобы самой за себя решать. И, кроме того, у нас и так уже все серьезно. Поль сделал мне предложение.

Маргарет

Эдинбург

1 июля 1940

Маргарет,

не принимай поспешных решений. Не ради меня — ради себя. Полгода прошло, как вы с Полем последний раз находились в одном городе. И бывали деньки, когда вы оба постоянно пререкались. Так откуда же вся эта любовь и женитьба?

Все дело в войне. Я знаю, уже видела такое. Они уходят с чувством неуязвимости, с ощущением того, что вся жизнь, простирающаяся впереди — это золотой бассейн, они готовы в него занырнуть. А потом что-нибудь случается: бомба, растянутое запястье, пуля, что пролетела слишком близко, и внезапно они хватаются за все, что подвернется. За все, за что можно ухватиться. А этот золотой бассейн бурлит вокруг них, и они переживают, что потонут, если не будут осторожны. Они держатся крепко и дают любые обещания, что приходят на ум. Тебе не следует верить всему, что говорят в военное время. Чувства так же мимолетны, как спокойная ночь.

Пожалуйста, будь осторожна. На прошлой неделе над нами летали вражеские самолеты. Они сбросили пять бомб и больше сотни зажигательных снарядов вокруг замка Крейгмиллар. Ничего над городом, слава Всевышнему, но самолеты были прямо над нами. Две ночи, слушая противовоздушные сирены, рев двигателей и грохот зениток, сидя на корточках в ближайшем бомбоубежище в своем халате, я провела, не зная, что же происходит. Как это утомительно. Все, чего я хочу, чтобы моя Маргарет была рядом.

Пожалуйста, не принимай решений, о которых потом пожалеешь. Пожалуйста, не отдавай свое сердце неосознанно, потому что, моя милая девочка, ты можешь никогда не получить его обратно.

С любовью,

мама

Плимут

Пятница, 5 июля 1940

Мама,

ты всегда говорила мне, что нужно хватать и держать счастье обеими руками. Другие мамы своих дочерей запихнули на работу в университет или на фабрики. Или же те разливают чай в столовой военно-торговой службе ВМС, ВВС и сухопутных войск. Ты же так не поступила. Ты знала, что я буду несчастна. Вместо этого, ты нашла мне работу по сопровождению детей для эвакуации в сельскую местность. Я могла уехать из города лишь тогда, когда он был уже переполнен дотами, блиндажами Андерсона и сторожевыми постами ополченцев в парке. Эти походы по Приграничью или Высокогорью — истинное счастье.

А я и не говорила, что ответила Полю «да». Я сказала ему, что должна подумать. Видишь? Я не очень-то со всем этим и тороплюсь. Но, мама, я счастлива. Именно так, как ты и хотела. Скоро буду дома.

Люблю и целую,

Маргарет

Эдинбург

9 июля 1940

Дорогая Маргарет,

думать — это хорошо. Этим-то и отличаются люди от тараканов.

Мама

Плимут

Суббота, 13 июля 1940

Дорогая мама,

ты будешь рада узнать, что Поля подлатали, он отдохнул и отправляется обратно на службу светлой Британии уже утром. Я же поеду на север, хоть и не могу обещать, что железная дорога работает исправно.

Люблю и целую,

Маргарет

Эдинбург

Четверг, 18 июля 1940

Поль,

мама очень зла на нас. Ну, вернее, на меня. Это же нелепо! Мы не сделали ничего ужасного. Это же просто кольцо, в конце концов. Кольцо и обещание.

Мы ужасно с ней из-за этого поссорились. Так что я здесь, на крыше, с этим письмом, и понятия не имею, как извиниться. Она сказала, что я поступила глупо, сказав «да» первому парню, который предложил мне выйти за него. Потом она сказала, что сейчас, когда идет война, счастье найти очень трудно. Я ответила ей, что это она глупая, что она должна смириться с этим. Что, если «первый парень», что сделал мне предложение, будет именно тем, кто сделает меня счастливой? А потом она бросила в меня ложку и сказала, что у нее нет ответов на все вопросы.

Поэтому я забралась на крышу, чтобы успокоиться. Она, в конце концов, высунулась из окна своей спальни и сказала, что война выбивает ее из колеи. Она уже прошла через одну, но эта полна ночных страхов, и когда во время артналетов воют противовоздушные сирены, и когда они молчат. «Война внезапна, — сказала она. — Не трать всю оставшуюся жизнь на то, чтобы гоняться за призраками».

Я спросила, что, во имя всех святых, она имеет в виду, но она просто отвернулась и не ответила ни слова. «Ты говоришь о моем отце, так?»

«Я говорила тебе уже, что нет ничего такого, о чем тебе следовало бы знать».

«Почему нет? Он же мой отец».

Тебе ведь все известно, Поль. Ты знаешь, я много раз говорила и говорила о том, что она ни словом не обмолвится о моем отце. О том, что она постоянно уклоняется от моих вопросов и говорит, что прошлое — в прошлом. И я понимаю, что она имеет в виду. Понимаю. Она вырастила меня одна; она хочет, чтобы этого для меня было достаточно. Чтобы я ценила то время, что мы вместе. Но не знать о том, кто я или какой стану... тебе известны все мои вопросы.

Пока она мелькала там, в окне, я все это ей высказала. Она же попыталась отшутиться. «Первый том моей жизни уже убрали из печати», — вот так любит приговаривать она.

Но в этот раз я ей не позволила. Я давила на нее. Сожаления? Призраки? Она никогда так не разговаривала раньше. «Почему ты не расскажешь о нем? — спросила я. — Что такого ужасного он сделал, что заставило тебя вычеркнуть его из памяти?»

Я подумала, что она начнет ходить и заламывать руки, а она просто стояла. «Я никогда и не забывала его, — в итоге сказала она. — Но я буду помнить за нас двоих». Ее глаза блестели, когда она уходила.

Я слышу, как теперь она копошится на кухне. Попытка проявить кулинарные навыки (к сожалению) — ее форма извинения. Что бы она там ни делала, пахнет ужасно. Я даже думать не хочу о том, какой овощ она там уничтожает.

На самом деле я должна пойти к ней и извиниться за то, что назвала ее глупой. За то, что вообще начала спорить. Я должна извиниться за то, что вынуждаю ее рассказать о моем отце, о сожалениях, о призраках. Я знаю, она хочет лишь, чтобы было как лучше, что она устала и скучает по тем временам, когда я всегда была рядом. Она старается. Я правда ценю то время, что мы проводим вместе.

Может, я смогу уговорить ее пойти прогуляться. До заката еще несколько часов. Мы можем пройтись до парка Холируд, полазить среди зарослей дрока. Поболтать ни о чем. А может быть, теперь она согласится поговорить. Я действительно хочу знать...

Боже мой, Поль, я даже не знаю, что написать. Я с трудом могу поверить в то, что случилось. Я услышала самолеты и едва успела сунуть свой блокнот под блузку перед тем, как рухнула бомба. Мама писала мне обо всех недавних авианалетах и самолетах над головой, но я и представить не могла такого. Я знаю, что для тебя все по-другому; у тебя было слишком много ночей, прерванных самолетами и сиренами. Но для меня... Бомба? На улице, по которой я ребенком бегала вприпрыжку?

Я видела, как она падала... Летела, крутясь, к асфальту, прямо здесь, на нашей улице. Я едва успела спрятаться за мансардное окно. Во все стороны полетели камни и комья земли. Только что здесь была мостовая, а мгновение спустя на ее месте оказалась дымящаяся воронка. Не знаю, как я не потеряла равновесие, как умудрилась не упасть с крыши, когда раздался взрыв. Даже сирены не предупредили нас.

Я вспомнила про маму. Окно спальни разлетелось на кусочки, а в самой комнате царила тишина. Я позвала ее. Я не знала, как мне попасть в комнату — вокруг окна повсюду валялись осколки стекла. Внутри был полный кавардак. Кровать отбросило к дальней стене, рядом с ней лежала прикроватная тумбочка. Булыжник с мостовой, влетевший в окно по совершенной траектории, проломил стенную панель. В освещенной закатным светом комнате трепетали белые листочки бумаги.

Я снова позвала маму и увидела, как в дверном проеме появилась ее тень. Она медленно шагнула внутрь, носком атласных голубых домашних туфель отодвигая с дороги бумаги. Но она не стала подходить к окну. Она просто стояла, уставившись на дыру в стене и разлетевшиеся повсюду, подобно снежным хлопьям, белые листы.

Я просунула ладонь через окно и сдернула с петель одну из штор. Я обмотала ею свою руку и очистила раму и подоконник от оставшихся там осколков стекла, так, чтобы можно было пролезть в комнату.

Мама по-прежнему не проронила ни слова. Она рухнула на пол и стала складывать на колени кипы бумаг. Я наклонилась и подняла одну. Письмо, пожелтевшее и помятое, адресованное кому-то по имени Сью. А поскольку, оно похоже на твое, Поль, я переписываю его сюда.

---

Чикаго, Иллинойс, США

31 октября 1915

Дорогая Сью,

Я знаю, Вы злитесь — не надо. Отбросим разговоры о «долге» и «патриотизме». Но неужели Вы ожидали, что я откажусь от подобного приключения?

Моя мама бродит по дому с покрасневшими глазами и хлюпающим носом. Отец до сих пор со мной не разговаривает. И все же я чувствую, что делаю нечто правильное. У меня не вышло с колледжем. Не вышло с работой. Черт, у меня не вышло даже с Ларой. Я уж начал думать, что на всей земле нет места для парня, чьим высочайшим достижением был мешок с белками. Казалось, никому не нужны мои бравада и импульсивность. Вы знаете, что я поступаю верно, Сью. Вы единственная, кажется, понимаете меня лучше, чем я сам. И понимаете, что я прав.

Завтра я покидаю Нью-Йорк и вынужден доверить матери отправку этого письма. Когда Вы его прочтете, я буду плыть где-то в Атлантике. Хоть мы и могли сэкономить, воспользовавшись французскими судами, но мы с Гарри отправляемся в Англию. Его там ждет Минна, а у меня... у меня есть Вы. Как рыцари древности, никто из нас не отправится в бой без символа любви, запрятанного в рукаве.

В середине ноября я высажусь в Саутгемптоне и отправлюсь в Лондон. Сью, обещайте, что на этот раз Вы встретите меня. Знаю, мне легко говорить, гораздо легче, чем Вам покинуть свой приют на Скае. Не дайте мне уйти на фронт, так ни разу и не коснувшись Вас, не услышав, как Вы зовете меня по имени. Не дайте мне уйти на фронт без воспоминаний о Вас в моем сердце.

Ваш... всегда и навеки,

Дэйви

---

«Это мое, — мама хватала остальные письма, порхающие вокруг. — У тебя нет права их читать».

Я спросила, что это за письма и кто такая Сью, но она не ответила. Она сидела там с глазами на мокром месте, шаря руками по пожелтевшей бумаге. За окнами, наконец, завыли сирены.

«Ступай, — в конечном итоге сказала она, крепко сжимая конверты. — Иди уже».

Слушая сирены и зенитки, я заковыляла от дома к бомбоубежищу. Я знала, что должна закончить это письмо тебе, ведь больше мне некому рассказать об этом вечере. И о том, каким нереальным все это казалось.

У меня никогда не было секретов от матери. Ты знаешь это, Поль. Но пока я сидела на корточках в этом убежище с записной книжкой, все еще спрятанной под блузкой, и письмом в руках, то все время думала о том, что же она от меня скрывает.

Маргарет

Дата добавления: 2015-07-19