Общее в европейских моделях

Из европейских моделей наиболее известна социальная рыночная экономика («рейнский капитализм»). Она превали­рует в ФРГ, Австрии и Голландии, частично используется Ч Бельгии. Для нее характерны децентрализованное государ-

Подспудное родство

ство, трудовые отношения на основе консенсуса между рабо­тодателями и персоналом, и акционерные компании, стремя­щиеся быть самостоятельными бизнес-организациями, а не игрушками в руках своих акционеров. Прибыли реинвести­руются в производство, а дивиденды устанавливаются на весь­ма низком уровне. Обычно акциями компаний здесь владеют другие фирмы, банки и страховые общества. Последние нахо­дятся в прочных отношениях с соответствующим бизнесом и учитывают его долгосрочные интересы. Они не считают са­мыми важными целями владения акциями повышение их бир­жевых котировок и раздувание своих дивидендов. Система корпоративного управления дает возможность представите­лям акционеров, персонала и профсоюзов участвовать в рабо­те наблюдательных советов, определяющих общие стратеги­ческие направления развития компаний. Без согласия наблюдательного совета трудно осуществить недружествен­ное поглощение компании. Статья 76 закона ФРГ о компани­ях требует, чтобы менеджеры вели дело в интересах органи­зации в целом, и запрещает вмешательство наблюдательного совета в детали ведения бизнеса.

Несмотря на глобализацию, в немецкой промышленнос­ти трудовые отношения и размеры заработной платы по-пре­жнему определяются в соглашениях, заключаемых между от­раслевыми ассоциациями работодателей и профсоюзами. Более 2/3 договоренностей по зарплате достигаются именно таким путем². При этом профсоюзы ведут себя как ответственные Деловые партнеры, поскольку являются заинтересованными и непременными участниками сложившейся системы создания высокопроизводительных рабочих мест. Компаниям крайне трудно раздробить профсоюзы и ослабить их роль, не вызвав тем самым катастрофу в общественных отношениях. Например, в 1995 году ассоциация работодателей металлургической промышленности «Гезамтметалл» пыталась принудить отрас­левой профсоюз «ИГ Металл» (второй по величине профсоюз в мире) к большей гибкости в вопросах найма. Но последо­вавшая за этим общенациональная забастовка столь сильно Угрожала дальнейшему конструктивному сотрудничеству между трудом и капиталом, что некоторые фирмы вышли из об-

Глава девятая

щего строя, проявив солидарность со своими работниками. И «Гезамтметалл» отступила³.

Главную роль во взаимоотношениях работодателей и тру­дящихся в ФРГ играют рабочие советы. По закону, они долж­ны быть представлены в корпоративных органах, в то же вре­мя им запрещено инициировать забастовки⁴. Они служат нейтральным форумом, в рамках которого профсоюз и рабо­тодатель могут урегулировать свои взаимоотношения и спра­виться с разногласиями без риска вызвать производственный конфликт. Это средство конструктивного общения и обсуж­дения проблем внутри организации. Например, в середине 1990-х годов на «Фольксвагене» встал вопрос о сокращении 30 из 140 тысяч работников; в качестве альтернативного ре­шения рабочий совет фирмы предложил снизить размеры оп­латы труда персонала и сократить рабочую неделю до 28 ча­сов. Можно привести и более свежий пример: по согласованию с рабочим советом «Фольксваген» недавно начал нанимать новых работников на условиях более низкой почасовой опла­ты по сравнению с теми, кто был нанят ранее. Подобный ме­ханизм трудовых отношений позволяет ФРГ находить эффек­тивные решения проблем международной конкуренции.

Еще со времен средневековых гильдий немецкие рабочие отличались высоким уровнем образования и профессиональ­ной подготовки. В это вносят свой вклад и рабочие, и работо­датели. Компании добровольно участвуют в общенациональ­ной системе 370 аттестованных курсов профессиональной подготовки с как минимум трехлетним сроком обучения. Кур­сы интегрированы в общеобразовательную систему, то есть учащиеся без помех переходят из школы в профтехучилища или учебные центры при самих компаниях⁵. В ту или иную форму профессиональной подготовки вовлечены 60 процен­тов немецких подростков. У этой системы нет признаков со­циальной ущербности, которая характерна для Великобрита­нии, где профподготовку считают второразрядным выбором, годным лишь для тех, кто не способен получить нормальную академическую квалификацию. Напомним, что в США 46 про­центов выпускников школ не получают никакой образователь­ной или профессиональной квалификации (см. пятую главу).

Подспудное родство

Сочетание высокой квалификации, интенсивных капита­ловложений и приверженности долговременному естествен­ному росту бизнеса составляет суть германского «чуда» в сфе­ре производительности. Оно наделяет немецкие компании -как крупные, так и малые - способностью к быстрой диверси­фикации и модернизации производства при сохранении вы­сокого качества продукции. Консервативные критики из США изображают дорогостоящую систему профессиональной под­готовки, отсутствие угрозы захвата предприятий и высокую вовлеченность профсоюзов в управление ими как препятствия на пути роста производительности. Однако сторонники этой системы в самой Германии отвергают подобные обвинения. Например, Вольфганг Штреек утверждает, что сочетание вы­соких издержек производства и того, что американские кон­серваторы назвали бы избыточной квалификацией, подталки­вает немецкие компании к большей изобретательности и инновациям во всем диапазоне производимой ими продукции. Таким образом, инструментами повышения их конкурентос­пособности становятся высокая квалификация персонала и инвестиционный потенциал. «Наличие большого количества высококвалифицированных работников делает возможной такую организацию работы, когда в ответ на крайне неопре­деленные и быстро меняющиеся условия внешней среды осу­ществляется гибкая внутренняя реструктуризация»⁶. Действуя в условиях тесного переплетения своих экономических и со­циальных обязательств, фирма парадоксальным образом ока­зывается более конкурентоспособной, нежели в случае, если бы стремилась к чисто хозяйственным результатам.

Признание важности социальных вопросов находит про­явление и в щедрости германского государства благосостоя­ния. Совокупные взносы нанимателей и наемных работников в фонды социального страхования весьма велики, а сами фонды жестко отделены от налоговой системы⁷. Выплачиваемые Пособия зависят от размеров ранее сделанных взносов. Такое требование выдвинули после войны христианские демокра­ты в качестве условия своей поддержки данной системы. В Результате, вместо одинаковых выплат всем гражданам в ФРГ предусмотрен широкий диапазон уровней пособий и пенсий.

Глава девятая

Соответственно, у среднего класса не меньше стимулов уча­ствовать в системе социального страхования, чем у бедняков. Вряд ли можно найти более очевидные свидетельства дей­ственности общественного договора в общенациональном масштабе и соответствующей организации бизнеса. В ФРГ со­здана экономика с высокой заработной платой и производи­тельностью, ориентированная на интересы производства, ка­чество и развитие передовых технологий.

Согласно общепринятому мнению, социальная рыночная экономика разрушается под усиливающимся давлением со сто­роны фондового рынка и его приоритетов. За последние два десятилетия на фондовом рынке ФРГ цены на акции выросли более чем в пять раз. Приняты три закона, поощряющие раз­витие финансового рынка путем облегчения и удешевления торговли акциями. Кульминацией стало недавнее решение освободить компании от налога на прирост капитала при куп­ле-продаже крупных, стратегически важных перекрестных пакетов акций. Компании все больше интересуются ценами своих акций и мнением акционеров; создаются департаменты по связям с инвесторами; в 1996-1999 годах вознаграждение директоров поднялось на 66 процентов за счет увязки его с результатами операций⁸. Автомобилестроительная компания «Даймлер-Бенц» открыто объявила что отныне ее главной целью является повышение своей капитализации. Гиганты германской банковской системы типа «Дойче банка» начина­ют действовать в глобальном масштабе. Все эти изменения -предзнаменования кончины традиционной для Германии си­стемы финансирования бизнеса и корпоративного управле­ния. А ведь она составляет базис «рейнского капитализма», обеспечивая стабильность владения собственностью и финан­сирования, долговременного планирования, трудовых отно­шений и развития рабочей силы. Поэтому, по словам крити­ков, вот-вот упадет все здание.

Однако даже в этой картине больше сходства, чем отли­чий от прежнего порядка. Мартин Хопнер из Кельнского ин­ститута имени Макса Планка в весьма исчерпывающем обзо­ре изменений в управлении немецкими корпорациями заключает, что ФРГ отнюдь не отказывается от своей тради-

Подспудное родство

ционной модели, а скорее комбинирует ее с элементами англосаксонской модели⁹. Лишь 26 процентов акций германских компаний находятся во владении разрозненных держателей. Хотя в ФРГ и признана концепция капитализации, ее догма­ты фактически не соблюдаются. Тот факт, что оплата труда управляющих растет, и все больше иностранных институтов владеют немецкими акциями, еще не означает, что в ФРГ сло­жился полноценный рынок корпоративного контроля или снизилась легитимность профсоюзных ассоциаций и рабочих советов. Как ни парадоксально, именно альянс профсоюзов и внешних инвесторов настаивает на повышении транспарент­ности бухгалтерских стандартов.

Банковскую сферу ФРГ нужно рассматривать в аналогич­ном ракурсе. В ней объединяются традиционно немецкие под­ходы и новые возможности, предлагаемые глобализацией. По словам Ричарда Дига, немецкая банковская сфера всегда была четко поделена на местные, региональные, национальные и международные подразделения - в результате государствен­ного регулирования, а также стремления самого немецкого банковского сообщества выстроить прочные деловые связи, что требует укоренения в местном и региональном бизнесе¹⁰. Подобная сегментация сохраняется и даже стала еще более ярко выраженной. Международная ветвь немецкой банковс­кой системы глобализируется и больше ориентируется на меж­дународный рынок капитала, а ее местные и региональные сегменты продолжают играть роль локальных партнеров гер­манского бизнеса. Институциональная матрица сберегатель­ных, кооперативных, региональных земельных банков, а так­же банков промышленного кредитования по-прежнему позволяет снабжать долгосрочными банковскими ссудами предприятия, которые этим банкам хорошо известны (как это всегда и было).

Таким образом, хотя германские банки начали дробить крупные пакеты акций, которыми они владели (сейчас банки владеют только двумя более чем 25-процентными пакетами акций крупнейших 50 компаний), старая модель трансформи­ровалась незначительно: теперь несколько банков владеют менее крупными пакетами акций. Компании, особенно в вы-

Глава девятая

сококонкурентном секторе малого и среднего бизнеса, все еще обращаются за финансированием прежде всего к сберегатель­ным и кооперативным банкам, а не на фондовый рынок. Дол­ги банкам по-прежнему составляют около 3/5 капитала, исполь­зуемого немецким бизнесом, а доля в нем акций, как и 20 лет! назад, не превышает 20 процентов¹¹. Поэтому предприятия, которые в США и Великобритании испытывали бы потреб­ность котироваться на фондовом рынке, в ФРГ могут оставаться под контролем семей своих основателей или их наследников, получая поддержку от местных и региональных банков. В ФРГ насчитывается 650 открытых акционерных обществ с ограни­ченной ответственностью - по сравнению с более чем 2000 в Великобритании и 7000 в США. В то же время у ФРГ более высокие показатели производительности, инноваций и капи­таловложений, чем у этих двух стран. Банковская система, созданная государством и местными властями для поддержки бизнеса, сохраняется, хотя изменился характер ее междуна­родных операций (что на деле также призвано лучше обслу­живать интересы этого бизнеса). Итак, сердцевина немецкого предпринимательства и социальной рыночной экономики остается в неприкосновенности, причем это подкреплено мощ­ным общественным консенсусом.

Описанная модель настолько привлекательна, что ее от­кровенно копируют посткоммунистические страны Восточной Европы. Они так же пытаются поддерживать стабильность? частной собственности с помощью перекрестного владения акциями и инвестиционных фондов, находящихся в собствен­ности банков¹². Созданы подстраховываемые государством банковские системы, призванные обеспечить предоставление предприятиям долгосрочного кредитного финансирования под максимально низкие проценты. Например, в Венгрии «Гарантийная компания» гарантирует долгосрочные займы ана­логично тому, как в ФРГ после Второй мировой войны это делало специализированное агентство по промышленному рефинансированию. Система социального обеспечения, конеч­но, отстает от немецкой, но в принципе остается всеобщей. Образование и здравоохранение считаются общественными благами, предоставлять которые должно государство.

Подспудное родство

Второй вариант - то, что практикуют социал-демократы в скандинавских странах. Они более откровенны в проявле­нии коллективизма и эгалитаризма, а влияние христианских демократов (в частности, требование, чтобы социальные вып­латы соответствовали индивидуальным взносам) здесь ощу­щается в меньшей мере. Показатели членства в профсоюзах очень высоки - от 70 процентов рабочей силы в Норвегии до более чем 95 процентов в Финляндии¹³. Система благосостоя­ния основана на принципе общедоступности и равноправия, хотя в основном финансируется за счет налогов, а не взносов на социальное страхование. Проверка нуждаемости практи­чески отсутствует. Подоходный налог здесь самый высокий в Европе; взносы же по социальному страхованию не выше сред­неевропейского уровня¹⁴. Государство активно спонсирует профессиональную подготовку, трудовую мобильность и по­иск работы, выплачивая при этом высокие пособия по безра­ботице. Семьям оказывается сильная поддержка; матерям и отцам предоставляется длительный отпуск по уходу за деть­ми. Помимо щедрого государства благосостояния, здесь име­ется качественное государственное здравоохранение и обра­зование, которые сами являются важными источниками занятости населения.

Отличия существенны, но результаты очень схожи. Посо­бия по безработице столь же высоки, как и на социально ори­ентированном рынке ФРГ (от 58 процентов среднего заработ­ка в Финляндии до 90 процентов в Дании), и дополняются программами профессионального обучения¹⁵. Огромные средства вкладываются в человеческий капитал. Компании демон­стрируют приверженность сотрудничеству с профсоюзами и акционерами, стремясь учесть и удовлетворить их запросы. Недружественные поглощения крайне затруднены тем, что компаниям разрешено предоставлять наиболее лояльным ак­ционерам дополнительные права при голосовании. В Шве-Чии, например, на одну акцию может приходиться до 1000 голосов¹⁶. Ставка выплачиваемых дивидендов невысока. Бан­ковскому финансированию отдается приоритет по сравнению ^с Привлечением средств с фондового рынка. В самой банковс­кой системе по-прежнему высока степень государственного

331 Глава девятая

участия, что обеспечивает поддержку бизнесу. Национальные профсоюзы готовы договариваться с ассоциациями нацио­нальных работодателей. Заработная плата высока, но высок и уровень производительности, что обеспечено крупными ка­питаловложениями и социальным миром. Широко распрост­ранено государственное регулирование. Государство играет активную роль, выражая коллективную волю общества. По­лучившийся в результате капитализм весьма похож на социально ориентированное рыночное хозяйство германского типа.

В католической Южной Европе - Италии, Греции, Испа­нии и Португалии - еще не забыто наследие фашизма и воен­ной диктатуры. Это страны с корпоративистской культурой, где между государством и крупным бизнесом поддерживают­ся тесные отношения. Организованная в профессиональные союзы рабочая сила откровенно политизирована, оппозици­онна и недоверчива по отношению к частным предпринима­телям; в то же время она не слишком влиятельна. Показатели членства в профсоюзах составляют от скромных 11 процентов от общего числа трудящихся в Греции до 26 процентов в Пор­тугалии. Тем не менее, все еще очевидно наличие обществен­ного договора. Здесь самая высокая в Европе защита занятос­ти. Ее поддерживают на таком уровне, чтобы минимизировать недовольство рабочих и смягчать трудовые конфликты, кото­рые могли бы привести к притоку в профсоюзы новых чле­нов¹⁷. Прикладывались специальные усилия для создания го­сударства благосостояния, сопровождающего человека своими заботами от колыбели до могилы. Правда, нет той идеологи­ческой последовательности, которая определяет системы бла­госостояния в ФРГ и Скандинавии. Социальное обеспечение в Южной Европе обычно сочетает всеобщие выплаты (преж­де всего пенсии) и целевые льготы, предоставляемые на опреде­ленных условиях и с учетом степени нуждаемости реципиентов.

В этой модели европейского капитализма фирмы органи­зованы по тому же шаблону, что и в моделях, распространен­ных севернее. Правда, это в большей мере определяется ро­лью семьи и государства, нежели договоренностями фирм с профсоюзами и акционерами. Семейное предприятие сохра­няет чрезвычайно важное значение, особенно в динамичном

Подспудное родство

секторе малого и среднего бизнеса. Но даже лидирующие фирмы типа «Фиата» в Италии могут по-прежнему оставаться под властью семьи своих основателей. Свыше 3/4 из 30 ведущих итальянских фирм, котирующихся на Миланской фондовой бирже, контролируются одним акционером, имеющим конт­рольный пакет (обычно это семьи их основателей)¹⁸. Там, где отсутствует семейный интерес, похожих результатов достига­ют за счет прямого государственного владения и регулирова­ния. В деле финансирования предприятий фондовый рынок опять-таки менее значим, чем банки, а государство всегда го­тово вмешаться, чтобы скорректировать изменения в промыш­ленности. Экономическое развитие неравномерно (пример -существенный разрыв между Югом и Севером Италии); а ре­гулирование обычно осуществляется в интересах фирм, близ­ких правительству. По сравнению с остальной Европой госу­дарство здесь имеет гораздо меньшую легитимность, поскольку в существующем виде создавалось лишь после 1945 года. Тра­диции социального гражданства и политического участия, ха­рактерные для более северной части Европы, укоренены не столь прочно. Тем не менее, южноевропейским странам уда­лось найти собственный путь к капитализму и общественному договору.

Последние две модели представлены Францией и Вели­кобританией. Там давно сформировались национальные го­сударства, имеется мощная центральная власть и слабы тра­диции автономии регионов; в то же время вряд ли можно най­ти другой пример столь различных подходов к организации общества и экономики. Франция, с ее наполеоновским кодек­сом и восходящей ко временам Кольбера традицией государ­ственной поддержки промышленности, сохраняет черты ди­рижизма и этатизма, несмотря на недавнюю «либерализацию». Помимо этого здесь есть элементы, созвучные и с южно-евро­пейской, и с социально-рыночной, и со скандинавской моде­лями. Во Франции действует щедрая система благосостояния, оплачиваемая за счет взносов по социальному страхованию и сочетающаяся с принципами социально ориентированного Рынка. Здравоохранение и образование организованы по об­разцу скандинавских стран. Численность студентов, обучаю-

Глава девятая

щихся в бакалавриате, сегодня возросла до почти 2/3 их обще­го количества по сравнению с 28 процентами в 1980 году¹⁹.

Однако тесная связь крупных французских корпораций с государством (пусть и ослабшая за 15 лет приватизации), а так­же воинственно настроенное и политизированное профсоюз­ное движение имеют скорее южноевропейский характер. Членство в профсоюзах самое низкое в Европе (9 процентов); но, как и в странах Северной Европы, компании соглашаются распространять договоренности между нанимателями и проф­союзами на всех трудящихся. В результате, коллективные до­говоры охватывают более 3/4 французской рабочей силы. За­конодательство по защите занятости более строгое, чем в любой другой европейской стране за пределами Южной Ев­ропы²⁰. Французы, как и прочие европейцы, заключили четкий общественный договор. Хотя сейчас во Франции государ­ство имеет в своем распоряжении меньше собственности, чем прежде, оно остается мощным регулятором и мотором соци­ально-экономической жизни. Например, всякая компания, предполагающая произвести существенное сокращение пер­сонала, должна предъявить социальный план, в котором объяс­нялось бы, как она собирается помочь уволенным работникам вновь найти себе место на рынке труда. Кроме того, француз­ское государство всегда выделялось интервенционистским подходом к экономике. Оно поддерживало программы дос­рочного выхода на пенсию для лиц старше 55 лет, а недавно пообещало создать до 750 тысяч новых рабочих мест для мо­лодежи. В конечном итоге, степень защиты и социального обес­печения наемных работников во Франции сходна с тем, что имеет место в Скандинавии и социальном рыночном хозяй­стве германского типа, хотя конфигурация отдельных элемен­тов в этой модели капитализма иная.

Как и в ФРГ, в последние два десятилетия французская экономическая модель претерпевает существенную трансфор­мацию. По мнению некоторых экспертов, снижение традици­онного влияния государства в планировании и финансовой системе, а также сокращение доли государственной собствен­ности в промышленности свидетельствуют о том, что во Фран­ции создается подобие англосаксонской модели (в деловых

Подспудное родство

кругах Франции это называют модернизацией). Другие усмат­ривают в происходящей трансформации больше преемствен­ности, чем перемен²¹. На первый взгляд, масштаб изменений действительно велик. Приватизация банковской системы и полный слом механизма, который давал правительству воз­можность направлять займы и кредиты избранным компани­ям, означали переход к финансовой системе, в большей мере основанной на рыночных принципах. Распродажа государ­ственных компаний наряду с постепенным сокращением пра­вительственных субсидий частному бизнесу свели на нет еще один традиционный инструмент экономической политики. Иностранцам сейчас принадлежат около 40 процентов акций 100 ведущих французских компаний²². Кроме того, предпри­нимаются шаги на пути к большему соответствию правилам корпоративного управления, действующим в Великобритании и Америке.

Но как и в ФРГ, движение к финансовой системе, в боль­шей мере основанной на рынке, не означает отказа от харак­теристик, являющихся ключевыми, долговременными и осно­вополагающими для бизнеса французских предприятий. По своему характеру последние остаются объединениями заин­тересованных участников, хотя это достигается с помощью совсем других средств. Вслед за немецким законодательством о компаниях, французский закон гласит, что менеджмент обя­зан стремиться к реализации общественных интересов и со­циального потенциала компаний. Иными словами, интерес акционеров считается лишь одной из задач организации, и ее необходимо балансировать с другими²³. По французским за­конам генеральный директор фирмы наделен огромными пол­номочиями, позволяющими ему обеспечивать и представлять интересы организации в целом. Хотя система, при которой финансовые холдинги являются перекрестными держателя­ми акций дружественных им компаний, быстро сходит на нет, генеральные директора все еще могут предоставлять акцио­нерам дифференцированные права при голосовании - в зави­симости от срока владения акциями и преданности. Тем самым всегда можно получить необходимое большинство голо­сов, чтобы отбить попытки недружественного поглощения. Как

Глава девятая

отмечалось в восьмой главе, в ФРГ и Франции владение акци­ями обычно сконцентрировано, причем большинство акций принадлежит нескольких группам или лицам, в том числе, как! правило, представителям семьи основателей фирмы. В сред­нем, 48,2 процента акций 416 крупнейших французских ком­паний принадлежат пяти крупнейшим акционерам, каждый из которых связан с данной компанией в течение длительно­го времени²⁴. Они всегда проголосуют за генерального дирек­тора, обеспечив ему необходимую поддержку. Короче говоря, если в ФРГ бизнес контролируется наблюдательным советом, то во Франции похожую роль играет генеральный директор.

Это позволяет французским предпринимателям (как и их немецким коллегам) использовать широкий подход к бизнесу, принимая в расчет долгосрочные интересы всей организации и ее участников. Аналогичным образом, во Франции компа­нии обычно обращаются за финансовыми средствами к бан­ковской системе, а не на фондовый рынок; дивиденды невысо­ки, а главный акцент делается на использовании прибылей для инвестирования в исследования и разработки. Произво­дительность на одного человека в час ныне превосходит соот­ветствующие показатели США. Таким образом, сохраняя свои отличительные черты, французский капитализм приближает­ся к общеевропейским стандартам.

Наконец, есть Великобритания. В Европе она занимает обособленное место, а ее экономика и общество считаются наиболее близкими американской модели. В некоторых аспек­тах это совершенно очевидно. Ни одна другая европейская экономика не имеет столь мощного и интернационализиро­ванного финансового рынка, как лондонский Сити. Ни у од­ной другой нет и такой бизнес-среды, которая обеспечивается корпоративным законодательством и организационной прак­тикой, основанными на представлении, будто единственной обязанностью компаний, контролируемых сберегательными институтами и инвестиционными банками, является максими­зация своей капитализации. Здесь легче, чем где-либо еще, провести недружественное поглощение; и это весьма распро­страненная операция. В Великобритании банковская поддер­жка бизнеса обычно имеет договорный характер и не зависит

Подспудное родство

_От личных взаимоотношении, а кредиты выдаются на очень короткий срок. Защита занятости самая слабая в Европе²⁵, а регулирование бизнеса и все формы налогообложения встре­чают ожесточенное сопротивление со стороны делового ис­теблишмента как ненужное «бремя». Присущая британской культуре антипатия к какому-либо вмешательству в функцио­нирование рынка глубоко укоренена и в государстве, и в де­ловом сообществе; она еще больше усилилась в результате ус­тановившегося в последнее время интеллектуального и политического влияния консерватизма, особенно при прави­тельствах Тэтчер и Мэйджора.

Общепринята точка зрения, что англосаксонская модель принесла британской экономике много выгод. Прежде всего, Великобритания получила львиную долю направляемых в Европу инвестиций и исключительно сильно зависит от них. Однако практически по любому показателю подлинной кон­курентоспособности (производительность, инвестиции, инновационность, исследования и разработки, доля на рынке, но­вые патенты) Великобритания отстает и от континентальной Европы, и от США. Значительная зависимость внутриэкономического роста и инноваций от иностранных инвестиций является признаком хозяйственной слабости. Великобритании повезло в том смысле, что после вынужденного выхода фунта стерлингов из европейского механизма обменных курсов в 1992 году управление экономикой было нежестким, а с 1997 года стало действительно эффективным. Банк Англии, в том году обретший независимый статус благодаря министру фи­нансов Гордону Брауну, доказал свой профессионализм, уста­навливая разумные процентные ставки для достижения по­ставленных целей по уровню инфляции. Одновременно была продемонстрирована целесообразность и эффективность ра­мочных правил определения размеров государственных рас­ходов, налогов и заимствований. В результате в течение по­чти десяти лет экономика характеризовалась устойчивым ростом. Но это не компенсировало глубинной слабости бри­танского подхода к капитализму, продолжающего вредить экономике страны.

Проблема в том, что несмотря на общность с США языка

Глава девятая

и многих подходов к финансированию и корпоративному управлению, в Великобритании глубоко укоренены ценнос­ти, лежащие в основе европейского капитализма. Именно по этой причине доктрина капитализации вызывает здесь боль­ше противоречий, чем в Америке. Хотя политический класс более 20 лет поучал страну, что нужно всячески привечать бизнес и предпринимательство за то, что в Великобритании по-прежнему существует капитализм, страна остается абсолют­но европейской по своему духу. Англичане настаивают, что бизнес не имеет оснований претендовать на особые привиле­гии, что, наоборот, ему следует заслужить право на ведение дел в обществе, доказав честность своих коммерческих связей и качество предоставляемых услуг. За прошедшее десятиле­тие в Великобритании создано четыре кодекса корпоратив­ного управления (доклады Кэдбери, Гринбери, Хэмпела и Тернбула). Это не изолированные попытки смягчить обеспо­коенность временно пробудившейся публики, которой захо­телось, чтобы бизнес соответствовал ее представлениям о де­ловой этике. Скорее, это ответ на настойчивые и все более громкие требования повысить стандарты управления компа­ниями, более последовательно обеспечивать прозрачность принятия решений и следование установленным правилам. Деловое сообщество решило показать, что готово задуматься о переменах, поскольку начали обнаруживаться все новые и новые недостатки в управлении компаниями, особенно в воп­росе установления вознаграждения высшим менеджерам. Бри­танскому бизнесу настоятельно потребовались кодекс поведе­ния и нарратив, позволяющие парировать обвинения в том, что бизнесмены ведут себя немногим лучше ковбоев.

Рост оплаты труда высших управляющих в Великобрита­нии (по американским меркам не очень значительный) с каж­дым годом вызывает все более яростную критику. Обществен­ное мнение вынуждает институциональных инвесторов вмешаться (или, по крайней мере, сделать соответствующий вид), чтобы должностные лица и директора компаний не пла­тили сами себе слишком много. Это вмешательство весьма сла­бо, что вызывает еще большую критику. В отличие от Амери­ки, британские компании действуют в среде, на которую сильнс

Подспудное родство

влияют - как и в остальной Европе - феодальное прошлое и представления об общественном благе, выражаемые как в иде­ологии тори, так и в идеологии социалистов. Владеть собствен­ностью, в том числе акциями корпораций, - это привилегия, которая должна сопровождаться определенными обязатель­ствами. Налог на прирост капитала и законы о планировании имеют в Великобритании больше легитимности, чем в США. Но вместо того, чтобы понять это и направить свою обще­ственную культуру на службу более долгосрочному, иннова­ционному капитализму, Великобритания по-прежнему упива­ется возможностью стать похожей на Америку, видя в этом путь к капиталистическому успеху. Британцы не признают своего глубинного европейского кредо, как и полезности тра­диций европейского капитализма для роста производитель­ности и инновационности. Они настолько зациклены на про­исходящем по ту сторону Атлантики, что не в состоянии увидеть достоинств того, что происходит по другую сторону Ла-Манша, и как это можно использовать для роста произ­водства, которого так хотят бизнес, правительство и общество. Наоборот, Великобритания упорно держится за такую орга­низацию капитализма, которая противоречит ее основным ценностям и неудовлетворительно работает даже в условиях самой Америки. Значение американского опыта для британс­кого успеха не столь существенно, как об этом любят говорить в США. Достижения в большей мере обеспечены за счет ев­ропейского подхода к капитализму, независимо от того, на­сколько ясно это понимали в самой Великобритании. Даже если бы Великобритания хотела воспроизвести американские нравы и подходы, она попросту не смогла бы этого сделать, будучи глубоко европейской страной.

Для Великобритании характерно европейское отношение к идее общественного договора. Британский вариант этой идеи, возможно, выглядит сейчас скомпрометированным; тем не менее, он существует, и, к огорчению политического клас­са, население все еще привержено ему. Бесплатное оказание Медицинских услуг в рамках государственной Национальной системы здравоохранения, финансируемой из налоговых по­ступлений, - это политический императив, уклониться от ко-

Глава девятая

торого не в состоянии ни один политик. Хотя по европейским стандартам система социальной помощи в Великобритании скупа и ограничена по масштабам, она остается прямой на­следницей системы социального страхования, основанной лор­дом Бевериджем; и от нее также невозможно отказаться. Об­щественная поддержка государственных расходов на здравоохранение и образование остается весьма высокой. В ходе последних опросов общественного мнения 63 процента респондентов ответили, что согласились бы с увеличением налогов для повышения расходов государства на образование, здравоохранение и социальные льготы²⁶. В профсоюзах по-прежнему состоит более 1/3 работающих. Представление, буд­то Великобритания является страной скорее американизиро­ванной, нежели европейской, и будто у нее нет надежды легко найти место в Европейском Союзе и его социально-экономи­ческой модели, не стоит считать аксиомой. Пытаясь америка­низироваться, Великобритания заблудилась. Исцелить свой психоз - то есть попытку копировать Америку, будучи евро­пейской страной (эта неувязка ослабляет усилия по построе­нию креативного капитализма и справедливого общества), -она сможет, только признав общность с Европой. Великобри­тании нужно вновь открыть для себя европейскую систему ценностей и принять ее за основу.

Сложившиеся в Европе системы социального обеспече­ния, профсоюзы, регулирование рынка труда и вера в необхо­димость бережного взращивания предприятий, наряду с той ролью, которую играет там государство, - это не социально-экономические аберрации. Они порождены ее феодальным и христианским прошлым, мучительным опытом индустриали­зации и урбанизации, а также ожесточенной схваткой между фашизмом и коммунизмом как попытками дать универсаль­ный ответ на моральный кризис, связанный с присущим капи­тализму неравенством в доходах, богатстве и власти. Суще­ствующая социально-экономическая модель является результатом урегулирования этих противоречий. Совместны­ми хранителями главных европейских ценностей и всей ев­ропейской системы стали социал-демократические и либераль­ные партии на левом фланге и христианско-демократические -

Подспудное родство

на правом. Все это определяет «европейскость». Таковы нео­споримые реалии Европы.

Итак, попытки построить максимально тесный союз ев­ропейских стран не столь противоестественны, как может ка­заться. Строителям новой Европы следует действовать более уверенно, меньше благоговеть перед консервативной Амери­кой и не соглашаться с утверждениями, будто континент по­ражен непримиримыми противоречиями. Однако сейчас даже сторонники интеграции предполагают, что единственный путь создать общеевропейский рынок и единое общество - как мож­но больше копировать Америку. ЕС определил свои задачи как «либерализацию» и «дерегулирование» - то, что Фритц Щарпф называет «негативной интеграцией» (см. десятую гла­ву). Общепринята точка зрения, будто, за исключением стро­ительства единого рынка, в Европе мало что можно сделать, поскольку существующие здесь различные социально-эконо­мические модели невозможно интегрировать. Таков новый консенсус, созревший в нынешнем консервативном климате.

Современный проевропейский консенсус фактически на­стаивает на следующем. Чтобы продемонстрировать такой же социально-экономический динамизм, который якобы присущ Америке, Европе следует пойти еще дальше по пути негатив­ной интеграции. Ее разнообразные социально-экономические модели с их обременительными правилами, защищающими профсоюзы и оберегающими компании от захвата извне, нуж­но демонтировать, тем самым воспроизводя в Европе Амери­ку. Налоги и социальные расходы, снижающие награду за риск и подрывающие так называемую культуру предприниматель­ства, следует снизить; и так далее, и тому подобное - к настоя­щему моменту читатель уже знаком с этим скучным перечис­лением. Тем самым будет получен максимальный выигрыш: одновременное обеспечение экономического динамизма и продвижение интеграции. Правда, тогда институты ЕС могут Превратиться в силу, враждебную по отношению к основным европейским ценностям, и будут постепенно терять легитим­ность и поддержку. Однако это единственно реальный выбор.

Конечно, все это не так. Выбор, уже сделанный Европой, более чем разумен. Он дает действенные результаты, вопло-

щая в себе глубинные социально-экономические приоритеты, которые тесно связаны между собой и сейчас модифицируют­ся под воздействием глобализации. Европа вовсе не капиту­лирует, целиком отказываясь от своих главных ценностей и принципов. Таким образом, налицо иной подход к интегра­ции. Он исходит из общей для всех стран-участниц привер­женности демократии, правам человека и рыночному капита­лизму. На этой основе можно пойти дальше и показать, что европейская модель самостоятельна и самоценна, а Союз стре­мится помочь, а не помешать европейским государствам ре­формировать свои системы перед вызовами глобализации, и не требует отказа от них. Нужно доказать, что привержен­ность Европы идее общественного блага - отнюдь не причина неэффективности, а источник конкурентных преимуществ. Эту приверженность следует модернизировать в соответствии с глобальным экономическим переменам, но от нее нельзя от­казываться. Короче говоря, Европа должна осуществлять по­зитивную интеграцию, основываясь на вере в достоинства сво­его особого подхода к капитализму и общественному договору.

Дата добавления: 2015-07-16