Равенство и социальная солидарность -спор вокруг утопии

Первые американские колонисты высоко ценили свобо­ду. Именно свобода позволяла им отправлять религиозные

Глава вторая

культы по своему выбору; именно она защищала их от каких-либо навязанных извне ограничений или указаний по поводу того, как приобретать собственность, использовать ее или рас­поряжаться ею. Минимальное вмешательство государства и свободное пользование правом собственности являются, та­ким образом, основными принципами справедливого обще­ства по-американски. Эту традицию использует видный пред­ставитель политической философии консервативного толка Роберт Нозик в своей книге «Анархия, государство и утопия», где он доводит аргументацию консерваторов до логического завершения. Он изображает налогообложение в целях обес­печения беднякам минимального дохода как форму рабства, а обеспечение социальной справедливости за счет перераспре­деления богатства - как противоречащее природе человека. По его мнению, государственные меры по уменьшению нера­венства неизбежно имеют принудительный характер, что под­рывает свободу, являющуюся наивысшим благом для людей. Стремление к равенству угрожает появлением тоталитариз­ма, а потому граждане должны стремиться к тому, чтобы госу­дарства было как можно меньше.

Утверждения Нозика воспринимаются большинством ев­ропейцев, включая консервативно настроенных, как близкие к абсурду. Нозик видит только отрицательную сторону госу­дарства. В реальном мире те, кто не обладает собственностью, подвергаются принуждению вследствие своего бессилия, а государство выступает средством, при помощи которого мно­гие получают возможность делать то, что иначе было бы не­возможным. Действительно, мы признаем авторитет власти именно потому, что знаем, что ее действия в целом расширя­ют возможности сторон, так же как мы принимаем правила членства в каком-то клубе, поскольку наши интересы оказы­ваются дополнительно защищены благодаря этому членству. Упрямство, с каким отрицают столь очевидные истины, имеет смысл только в американском контексте, где свобода и инди­видуализм ценятся превыше всего и где собственность никог­да не была обусловлена какими-либо социальными обязатель­ствами.

С тех пор как американская конституция запретила даро-

Хранители света,

ванне титулов в европейском духе, ассоциирующихся с арис­тократией, феодализмом и монархией, американцы повери­ли, что их общество более эгалитарно, чем европейское. К со­жалению, эгалитаристская культура служит лишь для маскировки непомерного неравенства и катастрофически низ­кой социальной мобильности в США - несмотря на активную пропаганду обратного. Передача по наследству собственнос­ти и сопровождающих ее титулов были для американских ре­волюционеров (так же как и для европейских радикалов) бель­мом во глазу. Однако собственность и титулы имели своеобразный источник легитимности, на что не обратило внимания большинство участвовавших тогда в дискуссиях партий, за исключением тори. Аристократия олицетворяла концепцию поblesse оbligе, согласно которой собственность при­надлежит всем, а те, кто обладает правом ею распоряжаться, реализуют эту привилегию, лишь признавая свои обязатель­ства перед обществом в целом. Моральная сила Французской революции 1789 года до известной степени заключалась в убеж­дении, что подобный общественный договор оказался полно­стью нарушен и что свержение монархии и аристократии по­зволит заключить новый договор, соответствующий идеям Руссо. Американская революция не воодушевлялась подобны­ми представлениями и потому создала особую культуру, бла­годаря которой 200 лет спустя неглупые социальные нигили­сты типа Нозика могут оказывать немалое влияние на общественную жизнь.

Европейская традиция в гораздо большей степени учи­тывает, что люди являются социальными существами и что личная свобода - лишь одна из ценностей, создающих спра­ведливое общество. В самом деле, поиск свободы не может рассматриваться как абсолютная ценность, поскольку, напри­мер, свобода женщины сопряжена с ограничением свободы мужчины. Как писал ведущий английский социалист межво­енного периода Ричард Тауни в своей известной книге о ра­венстве, «каждый человек должен обладать свободой в той мере, чтобы поступать в отношении других так же, как он хо­тел бы, чтобы другие поступали в отношении него». Готовность к сопереживанию, в свою очередь, требует альтруизма и чув-

Глава вторая

ства единения. Такие качества едва ли могут спонтанно по­явиться в результате дарвинистской борьбы всех против всех, которая неизбежно создает широкий спектр неравенства; со­ответственно, их надо поддерживать и взращивать. Короче говоря, чтобы добиться разумного баланса свобод, нужно при­знавать потребности других людей, а это приходит только из осознания себя как члена общества.

Здесь я привожу европейское суждение о ценностях. Од­нако я считаю, что несмотря на рассуждения Нозика, Страусса и других, оно относится и к американцам. Каждый человек по своей природе опирается на общество, и это требует, что­бы люди были приобщены к коллективному сознанию и раз­деляли систему убеждений, позволяющую им проникнуться обстоятельствами других людей. Приобщенность к коллектив­ной морали чрезвычайно важна для человеческого существо­вания; но такая мораль невозможна без общей культуры, ко­торая, в свою очередь, подразумевает, что каждый может принадлежать к ней на равных условиях и иметь одинаковые шансы на участие в создающей ее цивилизации. Это непре­менные условия для проявления людьми альтруистических порывов, подводящих фундамент под их объединение и по­зволяющих устанавливать границы пользования свободой.

Если признать эти взаимосвязанные утверждения, то для их реализации нужна такая организация общества, которая позволяла бы каждому гражданину иметь равные возможнос­ти участия в нем. Попытка создать подобную организацию может быть изображена как насилие (что и делают американ­ские правые) только в том смысле, что, к примеру, принужде­нием является соблюдение общих правил грамматики и син­таксиса, обеспечивающих наше общение. Конечно, правило, согласно которому предложение должно заканчиваться точ­кой, можно считать принуждением; тем не менее, мы соблюда­ем такие правила потому, что хотим общаться между собой. Точно так же можно изобразить как принуждение налоги, которые мы платим, чтобы все социально нуждающиеся мог­ли участвовать в общественной жизни. Однако мы охотно пла­тим их, поскольку признаем справедливость такого перерасп­ределения средств. В отличие от американского консерватиз-

Хранители света

ма, во всех европейских странах признано, что публичность нужна для достижения социальных целей, которые, будучи выраженными в качестве ясного общественного договора, страхуют существующую здесь цивилизацию. Здесь также осоз­нают необходимость того, чтобы государство было опекуном общественного договора. Американская же концепция, дове­денная консерваторами до предела, состоит в том, что обще­ственного договора не существует или он недостижим без не­померного расширения государственной власти; соответствен­но, смысл существования государства - защита индивидуаль­ных свобод.

Концепция равноправного членства в обществе является неотъемлемым компонентом имплицитного общественного договора и лежит в основе европейской традиции, которой придерживаются политики как правого, так и левого толка. По этой причине для Европы характерна гораздо более ши­рокая народная поддержка государственных инициатив, на­правленных на гарантирование доходов, и гораздо большее неприятие неравенства, чем для США. В книге «Это случи­лось не здесь» Сеймур Мартин Липсет и Гэри Маркс приво­дят данные, что только 12 процентов зажиточных американ­цев считают, что государство должно обеспечивать гаранти­рованный минимальный доход всем гражданам, а среди респондентов с низкими доходами за это высказались 33 про­цента. В то же время в Великобритании, бывшей Западной Германии (данные за 1990 год, до объединения), в Нидерлан­дах и Италии доля респондентов с низкими доходами, поддерживавщих такую идею, гораздо более значительна: 71, 66, 58 и 80 процентов, соответственно; среди лиц с высокими до­ходами за нее высказались, соответственно, 47,45,39 и 53 про­цента респондентов. Как в Европе, так и в США высокодо­ходные группы с большим недоверием относятся к идее га­рантированного минимального дохода, нежели их более бедные сограждане (ведь богатые меньше нуждаются в этом). Тем не менее, в Европе даже среди богатых в ее пользу выска­зываются в 3-4 раза чаще, чем в США¹⁵.

Налицо и аналогичное отношение к неравенству. В весь­ма интересном докладе, подготовленном Альберто Алесиной,

Глава вторая

Рафаэлем ди Телой и Робертом Маккулохом, показано, что у европейцев, особенно бедных, неприятие неравенства гораз­до сильнее, чем у американцев¹⁶. В США единственной груп­пой, обеспокоенной проблемой неравенства, являются бога­тые, придерживающиеся левых взглядов; все остальные группы настроены индифферентно. На взгляд авторов упомя­нутого доклада, причина того, что в США бедные меньше оза­бочены данной проблемой, чем в Европе, состоит в том, что американские бедняки думают, будто обладают большими шансами на продвижение вверх. Как показывают многие об­следования, это следствие убеждения, будто в США гораздо выше социальная мобильность. Это не соответствует действи­тельности, если даже так было у первых поселенцев и если так считают почти все американцы, включая большинство ученых-социологов. Американская общественная культура очень эга­литарна, что делает реальное перераспределение доходов - и требование о таком перераспределении - менее необходимым, нежели в Европе, хотя объективные условия жизни и здесь, и там более или менее сходные. Американская мечта подпиты­вает эгалитаризм в социальных подходах и общественной культуре, хотя на практике он все более явно оказывается лицемерием.

Европейцы же не приемлют неравенства и, соответствен­но, готовы поддержать меры по гарантированию минималь­ного дохода и предоставлению ряда социальных льгот. Воп­реки критике со стороны американских консерваторов, это не следует воспринимать как суррогат коммунизма. Призна­ние европейцами необходимости общественного договора -не то же самое, что коммунистические призывы поровну пе­рераспределить все ресурсы в рамках общественной собствен­ности. Некоторые европейские социалисты поняли, что по­добный подход неработоспособен экономически и нежелате­лен в моральном плане, еще до социалистической революции (а после нее - все). Например, Тауни не выдвигал требования о равном распределении благ. Он признавал не только то, что люди должны получать разное вознаграждение в соответствии с их умением и квалификацией, но и что модель диффенцированного вознаграждения необходима, чтобы такие умения

Хранители света

были востребованы. Неравенство такого типа неискоренимо, и не следует предпринимать попыток упразднить его.

Возражения вызывает лишь оправдание американскими консерваторами неравенства как результата дарвинистского процесса естественного отбора. Оно зиждется на теории Локка о естественности прав собственности, свободных от каких-либо обязательств перед обществом, и необходимости обеспе­чить минимальный доход лишь самым обездоленным - и то, если те способны доказать, что неспособны позаботиться о себе сами. В этом мире проигравшим в гонке дозволено существо­вать, но им не дано достичь более высокого уровня социаль­ного благополучия, позволяющего стать полноправными уча­стниками и членами общества. Однако гражданами становятся благодаря не столько наличию средств к существованию, сколь­ко признанию равенства между людьми и того, что даже са­мые бедные являются такой же частью цивилизованного об­щества, как и все остальные. Каждый должен иметь доход выше уровня выживания, а также знать, что в каких обстоятельствах он бы ни находился, он имеет равное право на благополучие, даже если он его пока не достиг. Каким бы ни было нынешнее социальное положение человека, он заслуживает такого же уважения, как и те, кто более успешен, удачлив или щедрее наделен мастерством и талантом. Согласно Тауни, решение проблемы неравенства связано как с символическим «развен­чанием пользы неравенства», так и с обеспечением каждого гражданина средствами для жизни на более высоком уровне, нежели просто поддержание существования-

Если не пытаться решать эту проблему, то дело создания и поддержания цивилизованного общества, частью которой должны быть и проигравшие (и которых самому обществу нужно сделать своей частью, чтобы по праву называться ци­вилизованным), остается на усмотрение победителей. Однако общество, допускающее, чтобы значительная группа его по­тенциальных членов не имела права выражать свои интере­сы, в лучшем случае будет несовершенным. Пока рабочий класс не почувствует, что принадлежит к обществу так же, как сред­ний и высший классы, и что имеет равные шансы повысить свой статус, поскольку неравенство не работает против него,

Глава вторая

невозможно достичь равноправия, от которого зависит соци­альная солидарность. Чтобы обеспечить равноправие, государ­ству следует внимательно следить за тем, чтобы богатые не заботились исключительно о своих собственных детях и соб­ственных связях, используя наследство, привилегированное образование и непотизм. Иными словами, богатые должны признавать законность государства, наблюдающего за тем, чтобы они выполняли свои обязательства перед всем обще­ством. Чтобы жить в цивилизованном обществе, как богатым, так и бедным нужно проникнуться культурой, признающей принцип эгалитаризма в смысле легитимности определенной формы общественного договора.

Конечно, мера восприятия подобной логики определяет­ся в ходе политических дискуссий между европейскими пра­выми и левыми. По мнению христианских демократов и кон­серваторов, общественное устройство должно допускать какое-то «естественное» неравенство, а социал-демократы и либералы ратуют за большее перераспределение доходов и богатства, а также за более высокий уровень гарантированно­го минимального дохода. Неодинаковы и конкретные формы воплощения общественного договора в разных странах Евро­пы. Моя точка зрения такова: несмотря на порой весьма зна­чительные различия, нельзя упускать из вида тот факт, что все европейские культуры объединены идеей общественного до­говора. Если в Великобритании эту позицию наряду с други­ми наиболее яркими мыслителями выражает Тауни, то фран­цузы могут гордиться, например, Эмилем Дюркгеймом¹⁷. Великий французский социолог сосредоточился на выявлении роли социальной солидарности как духовного, а не только материального средства сплочения общества. В своем анали­зе он опрокидывает аргументы, выдвигаемые сторонниками политики невмешательства в экономику. Конкуренция меж­ду людьми, рыночный обмен и реализация свободы сами по себе не создают сотрудничества и активной социальной жиз­ни - напротив, они их разрушают. Человек имеет возможность выражать свою индивидуальность только в условиях прочной общественной солидарности и коллективистского сознания. В противном случае он рискует остаться в одиночестве перед

Хранители света

натиском современной рыночной экономики и потеряться в ней. Результатом станет отчужденность и то, что Дюркгейм называл «аномией», или чувством бессмысленной анонимнос­ти. Важно, чтобы каждый человек ощущал себя частичкой об­щества; здесь нужен подход Тауни, согласно которому необ­ходимо обеспечить всем равные шансы для социального членства. Идея Дюркгейма о коллективистском сознании сей­час может рассматриваться с некоторым сомнением, но его точка зрения, что успешная рыночная экономика невозмож­на без сильного общества, продолжает жить. Например, когда бывший французский премьер-министр Лионель Жоспен го­ворит, что выступает за рыночную экономику, но против ры­ночного общества, его идеи восходят к Дюркгейму, выразив­шему общие для всех европейцев предпочтения.

Дата добавления: 2015-07-16