Собственность: европейская концепция

Европейский подход к собственности отличается большей комплексностью. Здесь сохраняется точка зрения, что собствен­ность принадлежит всем и только предоставляется отдельным личностям при условии, что они принимают на себя ответные социальные обязательства. Это не только наследие раннехри­стианской церкви и феодализма, но и следствие того факта, что территория Европы давно освоена. Американские отцы-основатели действовали в обстановке, когда почти вся земля была девственной, 80 процентов колонистов были владельца­ми собственности (то есть средним классом) и все жители США считали, что так и должно быть. В 1776 году Джон Адаме дока­зывал, что в целях достижения равенства и свободы возмож­ность приобретения собственности должна быть обеспечена каждому американцу. Перед ним лежал континент, ожидав­ший, когда на него кто-то предъявит свои права; поэтому он мог игнорировать озабоченность европейцев по поводу роли государства в создании справедливого общества. Аналогич­ный популизм в отношении собственности, воодушевляет аме-

Глава вторая

риканских консерваторов и сегодня. Хотя американский кон­тинент уже освоен, консерваторов легко придали новое дыха­ние идее общедоступности собственности, перенеся ее в сфе­ру акционерного капитала; теперь даже мелкие владельцы капитала могут спекулировать на Уолл-стрит, реализовывая свое священное право собственности. Нынешнее стремление республиканцев сделать частные инвестиционные счета глав­ной частью системы социального обеспечения исходит из той же традиции.

В Европе было гораздо труднее предоставить каждому гражданину возможность обладания собственностью. Так, после Гражданской войны в Англии радикалы (главным об­разом левеллеры, то есть сторонники равенства всех людей) были воодушевлены почти таким же набором протестантских ценностей, как и американские поселенцы, и требовали ра­венства, свободы и всеобщего избирательного права. Един­ственным путем обеспечения справедливости для всех было перераспределение и обобществление собственности. Вслед за пророками радикалы предупреждали, что второе прише­ствие Христа принесет все это в одночасье, даже если это не будет достигнуто политическим путем здесь и сейчас. Если собственность создавалась трудом всех людей, и в то же время большинство из них не имело ничего, а меньшинство облада­ло практически всем, силлогизм легко было завершить. Ог­ромные частные богатства могли быть накоплены только пу­тем эксплуатации. Политическим решением должно было стать перераспределение собственности от немногих к многим, и такое действие соответствовало бы уходящей вглубь столетий христианской традиции. Но Кромвель и его зять Генри Аир-тон занимали ту же позицию, как и впоследствии Джон Адаме: фундаментом страны должна быть частная собственность. Поэтому в 1650-е годы они выступили на стороне реакции, а не революции, отвергнув идею всеобщего избирательного права на том основании, что она угрожала частной собствен­ности. В Англии не было свободных земель, которые можно было бы предложить радикалам в порядке сделки и сделать их владельцами собственности, не прибегая к мерам по ее пе­рераспределению. А республиканская Америка XVIII столе-

Хра нители света

тия имела возможность выступать одновременно и за эгали­таризм, и за частную собственность.

Достигнутый конституционный компромисс позволил британскому Парламенту взять на себя феодальную власть монарха, руководствуясь идеей, что собственность является уступкой, требующей ответных привилегий в интересах об­щества. Первые английские корпорации, такие как «Вест-Индская компания» и «Компания Гудзонова залива», имели эксклюзивные лицензии на торговлю, предоставленные Ко­роной через парламент. Это влекло за собой ответные обяза­тельства, согласно которым корпорации должны были платить правительству дивиденды, вести торговлю в соответствии с его указаниями и открывать новые земли для создания анг­лийских поселений. Первые колонии в Америке были основа­ны на принципах делегирования суверенитета и наличия взаим­ных обязательств, которые колонисты стали затем оспаривать.

Промышленная революция со всей драматичностью об­нажила социальную слабость неограниченного владения соб­ственностью и накопления капитала. Для выживания систе­мы стало необходимо расширить обязательства, вытекающие из владения собственностью. Адам Смит, почитаемый «крест­ным отцом» политики невмешательства в экономику, полагал, что рыночная система сама находит естественную точку рав­новесия. Наряду с Джоном Локком он доказывал, что всякая стоимость создается личным трудом и что рыночные цены должны сводиться к «естественным ценам», отражающим ве­личину затраченного труда. Давид Рикардо сделал следующий шаг, доказав, что стоимость определяется исключительно ус­ловиям их производства; согласно его теории, чем ниже ре­альная заработная плата, тем выше рента и прибыль. Вклад Маркса состоял в доказательстве политической неизбежнос­ти появления общественной собственности, исходя из пред­сказаний Рикардо относительно снижения заработной платы. Это стало светской интерпретацией раннехристианского ут­верждения, будто собственность появляется в результате экс­проприации, и пророческих обещаний перераспределения собственности в результате второго пришествия Христа. Маркс же предвидел социальную революцию.

Глава вторая

Светская интерпретация средневековых пророчеств по поводу ниспровержения несправедливого порядка, наряду с внушающей доверие политической экономией, сделала марк­сизм чрезвычайно влиятельным. Европейские города, быстро возникавшие в ходе индустриализации, стали эпицентрами социальных противоречий. Здесь вновь обрели силу старые идеи об общественных обязательствах владельцев собствен­ности. Появился класс индустриальных рабочих, всецело го­товых воспринять моральный смысл теории Маркса. Условия работы на фабриках были ужасными, а их владельцы платили работникам денежное содержание, едва обеспечивавшее им пропитание. Контраст с жизнью в феодальных общинах, где оплата осуществлялась натурой, и средневековых городах, где влиятельные гильдии ремесленников имели возможность ре­гулировать рынок труда и обеспечивать своим членам достой­ные заработки, был чрезвычайно разительным. Появление массового рынка труда, крайне необходимого для потогонно­го фабричного производства и где не действовали прежние способы обеспечения социальной справедливости, потребова­ло противовеса. Новый городской рабочий класс Европы на­шел его, организовавшись в профсоюзы и взяв на вооружение социалистическую и марксистскую теории.

Таким образом, европейское рабочее движение создава­лось на основе ценностей, корни которых уходили в феода­лизм и католицизм. Социальный католицизм в этом отноше­нии предвосхитил социализм и содержал не менее горячую критику экономики свободного рынка. На протяжении XIX столетия он стремился воссоздать то, что трактовалось как органические связи доиндустриального общества. Была созда­на система, включавшая в себя просвещенных предпринима­телей, группы самопомощи рабочих (общества «Св. Венсана де Поля» во Франции и кружки «Колпингс Гезеллен» в Гер­мании), первые фонды взаимопомощи и первые католические профсоюзы. Все они были вдохновлены приверженностью католицизму. Во Франции промышленник и ревностный ка­толик Леон Хармель помог своим рабочим коллективно орга­низоваться, создав страховой фонд, в который он сам внес половину средств, а также фонды сбережений и больничные фонды. В Германии промышленник католического вероиспо-

Хранители света

ведания Франц Брандтс последовал этому примеру совмест­но с епископом фон Кеттлером, осуществлявшим религиоз­ное руководство. Прибыль, провозглашал Кеттлер, не при­надлежит исключительно собственнику, а должна приносить пользу каждому¹¹. Во Франции, Австрии и Германии первое пробное регулирование рынка труда было подсказано не со­циалистами или либералами на их национальных собраниях, а социал-католиками. Даже программа социального страхо­вания Бисмарка отчасти была обусловлена желанием ослабить аргументы растущего католического движения.

Хармель и Брандтс нашли отклик у Роберта Оуэна в Анг­лии, вдохновителя британского кооперативного движения. Однако, несмотря на то, что французские и германские рабо­чие кружки, аналогичные викторианским обществам взаимо­помощи, были созданы, чтобы помочь рабочим делать сбере­жения и обеспечить себя, они воздерживались от того, чтобы стать даже подобием профсоюза. В Великобритании обще­ственные движения, предшествовавшие социализму, были гораздо слабее. Здесь католическая традиция фактически угас­ла, а тесный союз между протестантизмом и получившей рас­пространение в США политикой невмешательства в эконо­мику основывался на британских ценностях. Согласно ортодоксальному подходу к экономике, вмешательство в дея­тельность рынков ухудшает их функционирование, а доктри­на Самуэля Смайлса о достоинствах самопомощи обосновы­вала ее как путь к личному спасению. Существовали «законы», касающиеся труда и собственности, которые просто надо было соблюдать. Новые производительные силы порождали такое богатство и одновременно такой масштаб бедности, что стало все труднее защищать принцип, согласно которому богатые заслуживают получения всей своей прибыли без каких-либо обязательств в отношении тех, кто был доведен до обнища­ния в большей степени, чем позволяют милосердие и христи­анские заповеди. Фабричные законы XIX столетия, как пра­вило встречавшие жесткое сопротивление, улучшили условия для женщин и детей, но оставили проблему мужской занятос­ти в значительной степени неурегулированной. По этой причи­не систему необходимо было реформировать.

Именно это обещал социализм. Уже ранние социалисти-

Глава вторая

ческие мыслители отбросили идею Маркса о революции как результате краха капитализма и признали, что социалистичес­ким проектом является реформирование капитализма. Эта цель была ясно выражена в Эрфуртской программе, приня­той в 1891 году Германской социал-демократической партией и ставшей эталоном европейского социализма¹². В своих цен­ностях социализм был устремлен как в прошлое, так и в буду­щее. Его отношение к собственности, труду и богатству нахо­дилось под сильным влиянием феодальных и раннехристиан­ских идей органичного сообщества, в котором владельцы соб­ственности принимали обязательства во имя общего блага и, в частности, в отношении того, чтобы труд не был подвержен эксплуатации. Сложность заключалась в том, в какой степени эти цели могли быть достигнуты посредством законодатель­ства, регулирования и налогообложения в ходе парламентс­кой деятельности и какое количество средств производства должно было оставаться в общественной собственности, а так­же в каких отраслях. Политически социализм стремился к той же демократизации и предоставлению избирательных прав, которых достигли американские поселенцы в 1787 году, но хотел расширить эти политические права на социальную сфе­ру - прежде всего обеспечивая бесплатное образование и здра­воохранение, субсидируемые за счет прогрессивного налого­обложения на доходы и имущество. Это был более жесткий набор требований, чем тот, в котором нуждалось или хотело бы выдвинуть американское рабочее движение, набиравшее силу приблизительно в тот же самый период. С другой сторо­ны, Соединенные Штаты уже тогда добились большего про­гресса в расширении избирательного права, пусть даже толь­ко для белых мужчин (женщинам всех рас пришлось ждать до 1920 года). В плане культуры глубоко укоренилась вера аме­риканцев в то, что собственность является естественной и что, вероятней всего, она должна предоставляться им в личное пользование в результате функционирования системы обще­ственного устройства. То обстоятельство, что в США никогда не было социалистического движения, можно приписать разли­чию ценностей, которых придерживаются на двух континентах. Попытка достичь нового общественного согласия в Евро-

Хра нители света

пе через парламентскую деятельность была сведена на нет Первой мировой войной и революцией в России. Конкурен­ция, возникшая в парламентах Европы между социалистичес­кими партиями и первыми партиями христианских демокра­тов, выросшими из социального католицизма, могла бы привести к выработке долгосрочного общественного догово­ра без политического переворота. Обе традиции боролись за ограничение прав частной собственности и выступали с идея­ми, касавшимися справедливой заработной платы и основных принципов государства благосостояния. Но этот вариант так и не был опробован. Значительная часть европейского рабо­чего движения связала себя с коммунизмом как более ради­кальным способом решения проблемы собственности. По мере того, как в годы между двумя мировыми войнами Европу ох­ватили депрессия и массовая безработица, возник фашизм как параллельное явление на правом фланге, поскольку демокра­тии и их парламентские партии левого и правого толка пока­зали свою беспомощность в деле противостояния диктаторс­ким устремлениям коммунистов, стремившихся к конфискации частной собственности. Фашисты были согласны разрешить автономию частной собственности, но только в формулиров­ке Гитлера, а именно, чтобы добиться результатов «в соответ­ствии с идеями общественного блага под государственным контролем»¹³. Как заявлял один германский чиновник, «по существу, мы стремимся не к материальной, а к духовной на­ционализации экономики»¹⁴. Люди, чистые в расовом отно­шении, должны были реализовать свою коллективную волю через сильное государство. Этого было бы достаточно, чтобы выработать желательное в социальном плане поведение со стороны тех, кто владел собственностью и двигал систему ча­стного предпринимательства.

Европейские коммунизм и фашизм были, таким образом, двумя экстремистскими путями к одной и той же цели. Речь шла о попытках решить головоломную задачу использования прав собственности во имя общественного блага в условиях массовой безработицы, нищеты, депрессии и гиперинфляции. Либеральная парламентская система показала свою несостоя­тельность в решении этой задачи. В результате, страны, где

Глава вторая

владение собственностью не получило широкого распростра­нения и которые отчаялись достичь процветания и стабиль­ности, пошли по пути тоталитаризма. Дело осложнялось тем, что германский фашизм имел территориальные претензии, а советский коммунизм - глобальные идеологические амбиции. Зловещий союз идеологии и силы не мог не спровоцировать мировую войну.

В отличие от Европы, американская политическая систе­ма, также столкнувшаяся с проблемами депрессии и безрабо­тицы, эффективно защитила не только свободу и демократию; в рамках Нового курса она нашла творческие ответы на воп­росы, поставленные временем в экономической и социальной сферах. Отцы-основатели США создали политический строй и систему ценностей, которые оказались способны сохранить целостность страны. Америке пришлось спасать Европу от самой себя: вряд ли без участия США был бы быстро побеж­ден Гитлер (если это вообще могло произойти) или без созда­ния «железного занавеса» удалось бы остановить экспансию Сталина. Неспособность государств континента построить прочную социально-политическую систему не раз ставила под угрозу саму европейскую цивилизацию.

Но это не означает, что Европа может теперь решать воп­росы собственности и богатств по подобию США и что ее сто­ит просто импортировать каноны американского консерва­тизма. В Европе частная собственность и богатство не имеют той легитимности, какой они обладают в США. Свидетель­ством тому опять-таки служит сделанная в послевоенной гер­манской конституции оговорка, что общественная воля стоит выше прав частной собственности. Если бы страны - члены ЕС решили скопировать радикальную консервативную точку зрения на государство, заявив, что его единственной задачей является защита частных контрактов и неограниченного пра­ва предпринимателей увольнять рабочих (см. четвертую гла­ву), а также развитие внешней торговли, их подняли бы на смех. Европейцы не воспримут столь ограниченную концеп­цию «собственности без обязательств».

Наоборот, Европе надо продолжать совершенствовать и защищать свою собственную модель, отвечающую ее ценнос-

Хранители света

тям. Это нужно не только для того, чтобы в будущем она ни­когда не стала жертвой коммунистических и фашистских со­блазнов, но и потому, что в долгосрочном плане единствен­ным путем для европейского капитализма является укрепление его легитимности. Идея, согласно которой собственность дол­жна заслужить себе права путем принятия на ответственнос­ти перед обществом, глубоко вмонтирована в традицию, про­стирающуюся от Иоанна Хризостома через Роберта Оуэна до Эрфуртской программы, - традицию, которая охватывает и Великобританию. В Европе весьма живуче убеждение, что компании должны заработать свое право на коммерцию, ведя дело, не нарушая законов общества и признавая, что собствен­ность связана с ответственностью. Собственность - это не аб­солютное право или просто набор частных контрактов; ско­рее, это уступка, сделанная обществом, которую, в свою очередь, надо заслужить. Работающие по найму настаивают на справедливости - начиная с размеров заработной платы и кончая признанием того, что от обеспечения им достойного положения зависит развитие организаций, где они работают. Для финансирования всеобщего здравоохранения и образо­вания необходимо прогрессивное налогообложение, в том числе на собственность.

Европейское отношение к собственности отличается от американского не только вследствие опыта, связанного с вой­ной и тоталитаризмом, а также наследия католицизма и соци­ализма, но и потому, что оно тесно связано с особым понима­нием европейцами идей равенства, социальной солидарности, легитимности и публичного дискурса. Различия имеют фунда­ментальный характер. Соответственно, крайне важно, чтобы Европа продолжала по-своему трактовать вопросы собствен­ности. Возможно даже, что в следующем столетии Америке придется кое-что позаимствовать у Европы.

Дата добавления: 2015-07-16