28 страница

Он спрашивает, что за лицей, и Агнес поясняет, что школа – с довольно серьёзной программой. Но если учесть, что три четверти ему нужно доучиться чисто технически, они могут пойти на уступки и не особенно там на него наседать. Это всё обговариемо, и пусть за деньги, да чёрт с ним. Но и учиться ему, конечно, придётся, бездельники там не задерживаются. Переводы двоечников в общеобразовательные учебные заведения для них – обычная практика. Три десятых класса, по трём направлениям, куда он присунется – зависит от того, куда он надумает, на досуге мозгами раскинув, идти дальше. Подготовка нужна ему к рядовому колледжу, а не к институту, так что проблем в действительности быть не должно. Это идея хорошая, и эта идея стоит того, чтобы голову поломать. Явиться к матери с уже готовым пакетом предложений; хотя и того, что уже на их семью, как с неба, свалилось, будет достаточно для такой взбучки Серёже... как бы он у меня с концами не прописался. (Смеюсь). Заберу. Обещал – заберу, значит, так и будет, моё слово крепко.

Загрузив Агнес заботами (а вот оно ей надо, простите?) и добравшись до дома с ним, я всё-таки интересуюсь, что за история там была с девочкой, которую он покалечил.

– Тебе Ритка, что ли, сказала? – спрашивает. И шипит, негромкие маты складывая. Значит, действительно был виноват и понимает, что зря понадеялся, что отвечать не придётся, её братца со счетов списав. Переводит тему на «покушать и спать», а я больше и не выпытываю. И неуслышанного понятно для того, чтобы самому разобраться. Честно? Я мог бы заставить его и сам это дерьмо разгребать, но слишком подонковски, чересчур. Я не при делах, что он водит дружбу с девицами, не умеющих держать язык за зубами, но вина моя есть, и она несомненная. Я сгоношил его на каминг-аут, посчитав, что так – внутренне – ему станет жить легче, я таскал его, не пряча от глаз, в Екатеринбурге; о том, что мы сосались в фойе перед концертом, я и забыл бы напрочь, если бы этот момент не запечатлели чьи-то очи внимательные. И фотоаппарат заодно. Мы накосячили оба. Он уже поплатился, а моя плата, по обыкновению, будет выражаться в палочках и нулях. Я жду. Я жду звонка от этого проклятого Эдика, и это наш единственный шанс...

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ШЕСТАЯ

1.

– Артур...

По-моему, утро, и донельзя раннее, а в трубке голос Агнес. Она явно волнуется.

– Что случилось?
– Даже не знаю, как и... – Вздох.
– Что?
– Он уехал... Вскочил в шестом часу и уехал, я слышала спросонья будильник, но... думала, показалось. Оставил записку, что ключи будут в почтовом ящике... он у тебя? Я не могу до него дозвониться...
– Не надо звонить, Агни, всё нормально. Не переживай, он скоро здесь будет.
– У меня душа не на месте...
– Да перестань ты, он просто сорвался на первую электричку, и хорошо, что не дёрнулся ночью.
– Ночью он был весь взвинченный какой-то... Что у вас происходит?
– Ничего, я же сказал. Электричка приходит в семь с копейками, он просто приедет, и я выясню всё. Наберу тебя потом. Хорошо?
– Ладно...
– Ну, ты только не волнуйся так.
– Легко сказать...
– Агни!
– Хорошо, Макс. Пока.

Валюсь дальше спать.

Я и уснул. Хорошо, крепко. Но малой, прикатившись, всё равно меня растолкал. Сдёрнул с меня одеяло, даже не успел зацепиться. И понеслась...

– Ну, и хули ты спишь? Ты где был вчера? Макс! Ты где был вчера, блядь! Отвечай, а?
– Серёж... Пошёл вон.
– Так значит... да?
– Угу... Одеяло верни?
– Хер тебе, а не одеяло, я не слезу с тебя... – Я лежу на животе, цепляясь в матрас, он силком меня перевернуть пытается, на меня заскочив. И таки переворачивает... как? Вот собака же... – Куда. Ты. Сорвался. Вчера. Говори мне. – Злой, как чертина, но играться со мною не стоит. Игрищ я не терплю.

Выжидаю. (Он в лице не меняется). И говорю:

– Сказал: на хуй иди. Я спать буду.

Дальше совсем интересное. Он мне в рожу плюёт. Вот так, с нефига. Я подскакиваю и херачу его в угол комнаты. Какой тут сон, блядь... петухи прогорланили, поднимайся. Плююсь, иду умываться. По дороге стаскиваю с себя трусы, в корзину забрасываю.

Приплетается, разумеется. В проёме стоит. Я – ноль эмоций.

– Ты бы хотя бы... член от дерьма отмыл, что ли, – шипит.
– Это тебя не касается. Иди, пей свой чай. Играй в «Денди». Дрочи в Интернете. После обсудим.
– С-сука...

Теперь оборачиваюсь. Берусь за ручку двери.

– Пальцы убери? Серёж, я сломаю.
– Нет.
– Серёж, я переломаю нахер пальцы тебе... Раз – и готово. Одним рывком. Я это тебе обещаю.

Уходит. Напоследок дверь пнув. Но подождать десять минут, пока я приду в себя в душе, ему не под силу. Блядь... кого я на что променял? Как копирка!

– Ты... сука ты! Понял, ты кто! Я полтора месяца ждал, как идиот конченый! А ты так просто въебал свои принципы?! Пид...с... – Ещё один пинок в дверь. Пока держусь. – Ты знал, что ему шестнадцати нет! Думаешь, я поверю в то, что ты не проверил? Ещё как проверял... блядь!! – Ещё двери под дых.

«Пошёл на хуй... пошёл на – хуй...»

– Теперь скажи мне, чего ты этим добился! Ничего не изменится! Сдаст тебя, как только очухается! Пидор... ты что, не понял, что тебя посадят?! Надеешься, что я буду передачки тебе носить? Хера лысого! Могилка и крестик – вот что от меня останется! Господи-и... до чего ж ты тупой! Блядь... Блядь!!! Мне тебя что, теперь держать, как собачку на привязи?! Бл... идио-от...

Похоже, отправился. Ополаскиваюсь уже в тишине. Может, совсем ушёл? – думаю. Ещё не хватало, наломает по глупости... Вытираюсь наскоро, высовываюсь – вижу на кухне его. Отправляюсь в комнату одеваться.

Сидит на полу между батареей и кухонным шкафом, в комок сжавшись...

– Чего ты ревёшь? – подсев, спрашиваю. Он глаза закрывает рукой, убираю. – Чего ты ревёшь, говорю?

Молчит... Потом совсем в сопли пускается, в плечо мне уткнувшись. Я по его монологу, кстати, не понял, что его озаботило больше: факт измены (это просто смешно), факт того, что я «вляпался», что-то ещё, может быть?

– Серёж... – В ответ воет. – Серёж, он не тронет больше тебя. – Вой. Задолбал. Отстраняю. – Ты слышишь, что я тебе говорю?
– Откуда ты знаешь!?..
– Я сказал тебе! Успокойся, пожалуйста. – Достаю из шкафчика полотенце, поднявшись, сую в него. – Прекращай, хорошо?
– Я что... должен на слово верить?..

Киваю.

– Блядь... нихера, значит, ты там следы не замёл, все понятно...
– Серёж!

Затыкается. Из кухни я ухожу... но приткнуться некуда совершенно. Он всё равно сейчас придёт, выяснять будет... Что делать, блядь...

– Расскажи мне, пожалуйста. Не зря я, наверное, полночи не спал и два часа жопу тряс...?
– Шокер... верёвка, пакет на голову. Увёз на пустыри, трахнул.
– Ты был один?
– Нет.
– А как нашёл его...
– У тебя в мобиле телефон его есть. В контактах – «Гандон».

Молчание.

– С Антоном...
– Он просто звонил ему. Потом держал, потом стерёг территорию. Остальное я сам.

Молчание.

– И ты думаешь... думаешь что... Он промолчит только из-за того, что его парень нагнул?
– Нет, конечно, Серёж.
– Блядь... – Мостится на кровать ко мне. – Вот ведь... блядь... – Я сижу на постели, играю брелоком с ключами. Съебаться бы куда-нибудь...
– Телефон принеси мой из куртки, – наконец, говорю. Он поднимается. – Никому только, понял? – Копошусь в папке.
– Да что...?
– Серёж, НИКОМУ, – повторяю.
– Да ладно...

Эдик позвонил мне вчера вечером. Часов в шесть, что ли. Отчего я подорвался. Сбагрил мальчика к Агнес, причин для отъезда срочного выдумывать не стал: что не нагородил бы, враньём отдавало бы. Сказал тупо: «НАДО». Запись смотреть прилюдно в Интернет-кафе не рискнул, компьютер включил уже дома. Посмотрел, позвонил Дементьеву, съездил к Дементьеву, забрал деньги, отдал деньги. После четыре часа, как на иголках. Ждали, пытались убить время. В третьем часу поехали, вызвонили, скрутили на лестничной клетке, увезли, дальше... дальше...

– Что это... – Рот у Серёжи становится неестественно-большого размера, он смотрит молча, глазками выпученными в экран вцепляясь. Запись обрывается, начинается следующая – всего секунд на пятнадцать, и малыш начинает неистово хохотать... демонически просто. Роняет в подушку голову, рыдая от смеха. – Герман... Петрович... да-а-ал... ааааааабляяяааа... Герман Петр...вч! Ёбаныврот... Ах, ты ж блядь! ГДЕ ты это взял!?..
– Дай сюда... – Суюсь рукой под подушку.
– Да погоди...
– Дай! – Я сам ржать начинаю. Выключаю проигрыватель на телефоне, успокоиться сложно... Трубка в руках так и горит, когда в неё записано такое...

Герман Петрович... ладно, хотя бы узнал. Хотя на досуге он по-другому представляется – Натан... (Смех). Лёлик в этот раз поработал на славу. Я бы Лёлику бюст из бронзы отлил. Герман Петрович гнался в бутылку за зелёным змием, Герман Петрович дрочил на дрочащего Лёлика, Герман Петрович, будучи в доску и уже совершенно раскатанным от Лёличкиных интонаций, подполз на дрожащих коленях, взял в р... А дальше мы лицезрели его перхотную лысину, внушительный нос кривоватый и глаза, которые он на мгновенье поднял... они были даже с какой-то грустинкой... Ахахаха... Звук был тоже на месте: характерные причмокивания и одобряющий шёпот Лёлика, мол, ах, ты мой хороший, продолжай, у тебя очень хорошо получается. Осознает ли Герман Петрович весь кошмар своего положения? Да я даже не уверен, что он понял, что его сняли (во всех смыслах этого слова...) Всё действительно чисто.

Забота осталась только одна – это нужно убрать с телефона, с мыла слить, а на компьютере сунуть из «загрузок» подальше, желательно запаролить, а следом – просто забыть.

– Дальше сам за себя... понял? – говорю я Серёже. – Всё, что я мог для тебя сделать, сделал. – Он кивает и спрашивает:
– Думаешь, стоит сегодня в школу идти...
– Сегодня не надо, сегодня будет валяться в отходняке. Завтра сходишь. Я его конкретно всей этой хернёй припугнул, так что больше не пикнет. Про дружков намекнул...

Улыбается.

– Орал, небось...
– Да какое тебе дело, что он орал там, Серёж...

У мальчика острый недоебит, по нему видно. Иначе бы значения не придавал, иначе бы не было этих взглядов масляных, а пальцы бы не щемились к моим в предвкушении. И, в общем-то, плевал он на то, что двадцатью минутами ранее меня на хуй послал, «трах-трах-трах» – вот, что его на данный момент заботит, изнутри прорастая. Выходные-то провалились по всем фронтам. Я был замкнут, угрюм, местами груб, а разговоры велись только по делу. Разбирал завалы у себя в гараже, мыл машину, мёл двор от листьев, пару раз дунул в рощице неподалёку, приврав, что мне нужно отойти «перетереть кое-какие темы с соседом». Дунул смачно и хорошо. Единственным развлечением общим стало часовое мочилово в «Need For Speed Underground», но он и там меня вырубил.

– Зачем ты постоянно высовываешь кончик языка, когда повороты проходишь? Так забавно со стороны выглядит... – сказал. «Забавно» в контексте означало, как я после выяснил, «смешно», «глупо» и «немного идиотически». Я, конечно, не стал в ответ говорить, что когда он сосёт мой член, то лицо у него приобретает бурый окрас, а щёки надуваются, как у рептилии, потому что... потому что... потому что просто не шёл бы он к чёрту.

И вот сейчас, вместо слов «я тебе благодарен» или хотя бы заурядного «спасибо» что я получаю? Он опрокидывает меня на спину, ползает по мне, ёрзая, руки хватаются за пояс джинс, а подбородок снуёт мне под ухо.

– Чего, Серёж?
– Хочу тебя трахнуть... – Ну, надо же, какая неожиданность, право...
– Угу... Долго надумывал? – Хохочет в ответ...

Меня определённо не всё устраивает в наших с ним отношениях. Что конкретно – я пока понять не могу. Это «что-то», будто назойливый камешек, заскочивший в ботинок. Ты идёшь, то и дело прихрамывая и спотыкаясь, ступнёй потряхиваешь, в конце-концов, плюёшь и останавливаешься, выметая камешек вон. Но через какое-то время он чудным образом снова туда попадает. Ты проделываешь эти манипуляции раз за разом, а после задумываешься: не поменять ли ботинки на шлёпанцы. Камешков и песка залетать в них будет больше, зато от них можно отряхиваться на ходу...

Что я делаю? Я позволяю ему сегодня поверховодить. Мне не хочется обострять всё ещё больше. Пускай. У него всё равно не хватит ни хитрости, ни природного ума мной помыкать. Хотя и он, в общем-то, – малоуправляем, я это понимать начинаю... Что дальше будет... прогнозировать сложно.

Я отправляю его в школу во вторник. С чистой совестью, совершенно спокойно. Еду по своим делам, повода поволноваться и не находится. Пересекаемся там же, у меня на квартире.

– Ну, как? – спрашиваю. Он удивлён и даже слегка ошарашен.
– Вообще ничего... – говорит. Ржёт... вешается на шею мне. И тут, наконец-то, раздаётся из уст то запоздалое «спасибо тебе», которое я игнорирую.
– Ну, ты только сам на рожон не лезь теперь, – прошу мальчика. Мальчик, похоже, внимать отказывается. – Серёж... Серьёзно тебе говорю.
– Ладно... – Вроде как одолжение делает.

Теперь уже вечер обыденный, без причин для обид и недомолвок, он обласкан достаточно. Кино, секс, «ой, а мне завтра сдавать сочинение...» – я и в этом помог. Секс на утро среды – «я ко второму уроку поеду...», из постели я не могу его вытолкать, а потом...

Потом мне звонит Глэм, и не в самый подходящий момент. Когда Серёжа усиленно пыхтит у меня между ног, всё с тем же багровым цветом лица, всё с теми же щёками надутыми.

– Я тебе там файл сбросил на почту... Ты можешь посмотреть? – спрашивает.
– Сейчас? Я как бы занят немного, – отвечаю я, давая понять: отвалил от меня.

Нависает неловкая пауза. Серёжа поднимает голову, я машу – продолжай.

– Ну, только потом посмотри, пожалуйста... – раздаётся в трубку. Он это пролепетал.
– Хорошо, – говорю. И отключаюсь.

Потом Серёжа таки собирается. Я запинаюсь на пороге, шаря в кармане ключи. И вдруг меня дёргает что-то к компьютеру – чего же он там такого заслал мне? Суюсь в комнату, вывожу из ждущего режима ноутбук, лезу в почту. Открываю... распахиваю «раскладушку».

– Ты мне за этим звонил? – Он отвечает, что да. – Зачем ты сдавал этот анализ? – Он поясняет. – Глэм? – Попутно я вспоминаю, какое сегодня число на календаре... и зависаю. У меня просто не поворачивается язык сказать: «С днём рождения» – после таких новостей.
– Да...?
– Сдай ПЦР. Так и называется – ПЦР. Да. И... позвони мне потом, хорошо?
– Да, Макс...

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ СЕДЬМАЯ

1.

– У него гепатит.
– Что?
– У него гепатит... У Глэма. Он мне прислал результаты.
– Ебись... И какой?
– С.

Пауза.

– Дела. Ни хуя ж себе... Пфф... погоди, а что там нашли у него? Антитела? Так ещё вилами по воде... подтверждающий тест они делали? И пусть сдаст ПЦР.
– Бл... Он сдавал ПЦР! Я ему первым делом об этом сказал! Там ответ пришёл положительный...
– Ну, пиздец. Если так, это значит, он болен.
– Я тебе о чём говорю?

Молчание.

– Ты звонил ему? Как он вообще?
– Нет, Дем, я не... Он просто сбросил мне сканы на ящик.
– Ясно. Ну, блядь, и новости... Макс? А ты где сейчас, кстати?
– Да дома я...
– А твой...?
– Он у себя. Там мать прилетела, так что...
– Я заеду сейчас, это надо перетереть. Только сиди и никуда не высовывайся, понял? Буду через пятнадцать минут, слышишь меня? Никуда...!
– Угу...

Конец связи.

...

– Покажи-ка мне эти сканы... Ой, блядь... Дело дрянь, свезло мальчику. Там чувствительность теста девяносто девять процентов, с лабораторией не поспоришь.
– И без тебя знаю...
– Ну, хотя бы В, ВИЧ отрицательные. Вассерман... Он же затюкал меня своей тонзилэктомией. Два абсцесса за десять лет, я ему в прошлый раз ещё говорил: нет у тебя для операции показаний, вовремя надо антибиотики жрать и не слезать с них через два дня лечения, всё без толку... Но так, блядь, спасибо районному лору, хотя бы узнал. За-ши-би-ись... Ладно, блядь, ничё. Справится.
– Справится... – передразниваю. – Ну, конечно, Дементьев. Ты, видно, забыл, кто такой Глэм. Конечно же, справится, блядь! Иначе бы он не прибежал первым делом с этим ко мне! За кого ты его принимаешь?
– Бл... Макс! А кому он должен был это сказать? Своей матушке? Родители вообще о таких вещах узнают в последнюю очередь. Мужики живут по пятнадцать лет в браке, а потом – оп ля! А там уже фиброз четвёртой степени. У меня ща в палате лежит один, жена узнала – подала на развод, то, что трое детей – пофиг. Ну, он просто молчал, хотя знал, боялся – невестой сбежит. Ну, вот теперь и она в курсе.
– Ебал я твоих мужиков, ты мне лучше скажи, что теперь со всей хернёй этой делать?
– Да не жалко, скажу. Вирусная нагрузка – раз, УЗИ, фиброскан – два. Генотипирование, потому что нюансы есть. А биохимию ему и так в поликлинике сделают и клинический там же. Если по федералке пройдёт, будет лечиться бесплатно. Если нет, то считай: интерферон семьдесят две дозы, по шесть штук каждая. Рибавирин три пачки в месяц, это ещё на косарь. Гепатопротекторы – тут наверняка, тоже три пачки, это на четыре штуки, если препараты с доказанной эффективностью жрать, а не лютик какой-нибудь одноцветный. Не исключено, что и антидепрессанты ещё, сколько стоят, ты знаешь. Это всё при хорошем раскладе. А при плохом – умножай всё на два. Хотя возможен расклад ещё хуже, он может быть и неотвеченным. Тогда всё по новой начинают или же кладут на больного хуй, а дальше он сам барахтается. Травки-муравки... кого на что хватит, плазмоферез... та ещё свистопляска, ну, это смотря, кому сколько не жалко, шарлатанов полно.
– Дальше...
– Дальше всё вертится вокруг ПЦР твоего. Либо он «плюс», либо «минус». Каждые четыре недели смотрят нагрузку. Если она по окончанию курса трижды ниже порога определяемого – всё, считай, здоров, можно снова ждать повестку из военкомата. Шучу. Антитела всё равно никуда не исчезнут, разве что лет через пять, и то не у каждого. Позвони ему... пускай здоровьем своим занимается. Если деньги нужны будут... найдём, что делать. Свои-то концертные, небось, уже все на кофточки-брошки спустил.
– Там же две фазы... – говорю, помолчав.
– Угу. – Охотно кивает. – Острую душат за двенадцать недель. Только острая где? Я не видел ни белков жёлтых, а когда он в туалет ходил, свечку ему не держал. Ты вспомни, когда он в стоматологии был? Март месяц? Зима на носу, восемь месяцев. А за полгода гепатит хронизируется. Восемьдесят-девяносто пять процентов случаев – вообще бессимптомно. Вот так и узнают. Тонзилэктомия, ФГДС, операции плановые. Ну, ещё донорство, там ответ сразу дают. У него хронь однозначно, Макс, а хронь надо лечить. Так что... позвони, а ещё лучше съезди, идиот, и скажи, что надо делать. Пока он «Википедию» не перелопатил и ручки не сложил. Сам он точно не рассосётся.
– Запиши на... листок мне всё.
– Хорошо, – отзывается. – Только держите в курсах. Я и сегодня с отцом перетереть мог бы, только без анализов говорить не о чем. Нужно всё собирать. Самое раннее – через две-три недели картина общая сложится, так что... Ты меня понял.
– Он не будет консультироваться с Валерием Сергеевичем...
– Ну, за него-то не говори.
– Могу говорить, потому что как свои пять знаю. Он не будет, блядь, и... вполне возможно, он вообще хер на это положит.
– Вот и заставь. Скажи, что через двадцать лет сдохнет...
– Да ему на это насрать, он не задумывается.
– Макс!
– Пиши и вали, блядь...

– И не смей загоняться, – потом говорит. – Все знают прекрасно, как развит у тебя комплекс вины. В том, что с ним произошло... вины твоей нет, и ни грамма. Ты за стерилизацию инструментов в стоматологии не отвечаешь. А как у нас делают ФГДС... Кто пришёл в восемь утра, тот самый умный, а до самого вечера зонд в автоклаве валяется. И никто у нас не ратует за то, чтобы в госпитальном ПЦР проверяли, а не антитела, которые в лучшем-то случае через шесть-восемь недель появляются.
– Не еби мне мозги своей ФГДС...
– Да не сдохнет он, Макс! Но ты ему этого не говори... Так будет лучше. – Меня его деловитый тон добивает... Работы прибавилось, чую – рад до смерти. – У тебя выпить есть? Всё равно на такси возвращаться...
– В холодильнике...
– Ну, и кто вискарь в холодильнике держит? Сколько раз говорить.
– Он всё равно в дверце, там не ниже пяти градусов. Я не буду, – говорю, когда стакан протягивает. – Ещё успеется...

Молчание.

– Что с твоим препаратом? – интересуется.
– Хотел бросить... Толку никакого. Позвонил, говорит: «Повышайте дозировку в два раза».
– Вот и чудно.
– Угу. Чудеса, да и только. Мелюзге говорить?
– Кому, Серому, что ли? Да ты сбрендил. Для них всё одно, что гепатиты, что ВИЧ – всё по воздуху передаётся. Все мозги проедет тебе, оно надо?
– А там...
– Только парентерально. Можешь даже не заморачиваться, тех анализов, что ты зимой делал, более чем достаточно. Так что... забудь.
– Да, ты прав, пожалуй. Совершенно лишнее будет.
– А я говорю. Нехер знать ему.
– Типа, охуенный повод для Щербина вернуть меня, – хмыкаю.
– Вот-вот. Повод приревновать просто отличный.
– Да и шёл бы он с ревностью своей... Ладно, Дем. Только что-то всё равно стрёмно мне, блядь. Дофига стрёмно. Если бы я...
– Это со всеми так, Макс. У моей бабки был мелкоклеточный рак лёгких, прямо как по Хаусу, блин. Так отец за полгода поседел весь. Вполне возможно, он сам не понял ещё. Тем более, с врачом не разговаривал.
– Ну, я за врача совершенно точно никак не сойду...
– Дурак ты, Левашов. Хоть и лечишься. Ладно, поеду я, – говорит. – А ты съезди сегодня.

«Сегодня...»

– Давай. Расскажешь потом мне. Я на неделе ему позвоню, как только свыкнусь немного.

«Заебись. Кто бы мне дал времени свыкнуться...»

– Ну, просто оттягивать всё это не на пользу. Он может не так расценить.

«Не так расценить? А это он о чём вообще?..»

– Давай, и... Держитесь, короче.
– Он мне не муж, Дем, – наконец, вырывается.
– Ну, тогда считай, ничего не сказал.

Ощущения... По-моему, я сейчас попросту обосрусь от страха, не меньше, ей-богу.

Ёб. Твою. Мать...

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ВОСЬМАЯ

1.

Я не люблю бывать у него, как-то тоскливо там... Он живёт в типичной хрущёвке – пятиэтажное здание, требующее если не капремонта, то хотя бы дельного косметического. Подъезд вечно в клубу табачного дыма, со стенами, поперёк и вдоль исписанными, почтовыми ящиками, которые поджигали и опрокидывали не раз и не два, и которые никто за свой счёт восстанавливать не собирается. Подлестничное пространство вечно завалено хламом каким-то. Бабки, шаркающие с верхних этажей еле-еле, о которых спотыкаешься вечно, а они тебе молча: «Хоть бы поздоровался, скотина!..» Он живёт на втором.

Может быть, просто сказывается моё состояние – кажется, заведи меня в музей изящных искусств, всё и там одно – тоска смертная; но мне действительно у него неуютно. Дверь открывает мать, ещё один сюрприз неприятный, она мне не нравится...

Мать у Глэма – невысокая женщина лет сорока пяти, полноватая шатенка с глубоко посаженными серыми глазами. Не то, чтобы я часто видел её... Меня всегда поражало, насколько она может быть привлекательной (не на мой вкус, разумеется), когда есть, кому себя показать, и насколько безобразной, когда повода нет.

Впрочем, она всегда старалась показывать мне своё добродушие, хотя на деле – даже когда эта женщина улыбается, у неё взгляд тяжёлый, оценивающий. Там одно – лицемерие. Такие прилюдно молчат в тряпочку, прячась и лебезя, а за глаза жгут калёным железом. Однако же, каким-то волшебным образом ей удалось избавиться от бывшего мужа, который тиранил её и Андрея без малого двенадцать лет... Я не знаю. Моё дело – с ней поздороваться и задать рядовое: «Андрей дома?», её дело меня пропустить с ожидаемым: «Проходите...» Эта женщина мне седьмой год уже «выкает» – держит на расстоянии.

Окна их двушки выходят во двор с толстенными берёзами, макушки которых простираются далеко за дом; в квартире темно даже днём, даже днём приходится включать свет во всех комнатах, кроме кухни. Коридор – длинный и узкий, будто верёвка. «Свернуть в петлю и накинуть...» – про себя усмехаюсь. Шкаф-купе, со старьём из него выползающим... аквариум с мелюзговыми рыбками, которым Глэм сыплет корм с барского плеча, каждый раз проходя мимо. Светильник там совсем хиленький, пока крадёшься к комнате, думаешь, как бы на что-нибудь лбом не напороться.

– Привет, Глэм...

Мне кажется, он знал, что я приеду, иначе как объяснить: даже не оборачивается. Сидит, бумажками заваленный, чего-то там разгребает. Тетрадки в девяносто шесть листов исписанные, похоже, что старые лекции. Книги, диски и ещё небольшая коробка с почтовыми конвертами... письма? Кому, от кого...

– Что ты делаешь...
– Так... решил разобраться немного. – У него голос гнусавит чуть-чуть, и он шмыгает носом. Глаза воспалённые – или спал плохо, или опять простудился, зима для него, как напасть, вечно ходит, сморкаясь.
– Я присяду? – спрашиваю.
– Садись.

Диван он весь вещами своими завалил, поэтому забираюсь на кровать в небольшой нише. С ногами. Прямо на меня со стены смотрит голая задница Мэрилина Мэнсона. Матерь божья... сколько лет этим плакатам?

– Насчёт того, что ты мне ночью прислал... – наконец, начинаю. – Я рассказал Антону... простишь? Посчитал, что так будет лучше.
– Я уже понял.
– Он говорит, что нужно в ближайшее время сдать ещё два анализа, чтобы понять, насколько там всё серьёзно. И лучше бы прямо завтра.
– Давай ты не... – перебивает тут же меня и теперь уже голову поворачивает. – Будешь обсуждать это, пока она здесь. Я не хочу. Уйдёт... после.
– Хорошо.

Дальше молчим. Я осматриваюсь. За всё время, что я знаю его, из нового тут появились только обои и выбеленный потолок. Мебель порядком себя изжившая, кочующая то по одну сторону комнаты, то по другую. Подоконник уставлен цветами в горшках, поливать-то их поливают, но листья в пыли. Паутина в дальнем углу нависает уже года три, под компьютерный стол, где должен быть ролик, подсунуты несколько книг – вместо ножки. Вещи он все свои держит в небольшом узком шкафу, а ещё у него под диваном два чемодана, набитых «старыми» шмотками, это я точно помню. Появился диван, и стало заметно теснее, не продохнёшь в десяти метрах. И ещё я не вижу гитары, которая по обыкновению болталась у него на кровати, а это значит только одно – он всё-таки без работы. Прокатили или же сам носом повёл.

Дверь у него не закрывалась плотно и шесть лет назад, на одной петле болтаясь, На полу ламинат, с выпирающими то там, то сям деревяшками, даже паласа нет – он не любит пылесосить.

Всё копошится...

– А что в той стопке вот... – спрашиваю его.
– Там ненужное всё, на выброс.

Он меня удивляет. Не то, чтобы мне есть дело какое-то... Но там, среди кучи тетрадей, я вижу ежедневник, довольно внушительный, в твёрдой обложке кофейного цвета. И совершенно точно, это его дневники, я их когда-то листал. Я был уверен, что когда-нибудь он его в дальний угол засунет или же расстанется с ним, но сейчас почему? Просто совпало? Я здесь, я живой всё ещё, и мы всё ещё общаемся, пусть натянуто, но таки...

«Я уйду, и он вынесет меня на помойку...» – проносится в голове. И что это, чёрт возьми, значит? Совершенно дурацкое чувство – ощущать себя лишним с ним. Похоже, ему будет срать на всё, что бы я теперь ни предложил.

– Что ты при свете сидишь? – Мать заходит и тянется к выключателю. – Глаза испортишь. Глэм поднимает голову с вопросом в глазах. – Чайник поставь, напои гостя чаем.

«Гостя...» – ну, вот, видали? Она прекрасно знает, как меня зовут, и тем не менее. Я для неё Максим – только когда оказываюсь вне подозрения.

– Мам, разберёмся... – Она его раздражает. Всегда.
– Не «мам», а...! И не сутулься.
– Да иди ты уже! Сколько собираться-то можно?

Она уходит, на пороге помявшись и на меня зыркнув. Потом я слышу, как поворачивается ключ в замке с внешней стороны входной двери.

– Змея, блядь... – шипит.

Потом свист чайника... Поднимаюсь, ухожу выключать плиту. Возвращаюсь. С кружкой и болтающимся в ней пакетиком.

– Открой шторы, здесь, и вправду, как в склепе...

Он отодвигает стопку с «хламом», другую расталкивает по полкам внизу стенки, поднимается, распахивает. Забирается на диван, прямо поверх вещей своих, сидим напротив друг друга на расстоянии в три метра. И я нашёл на столе на кухне галеты. Весьма кстати.

– Хочешь, квартиру сниму тебе? – спрашиваю совершенно серьёзно. – Только платить за неё сам будешь.

Он сначала искренне недоумевает, но после второй фразы смеётся.

– Ладно тебе, я уже практически привык к этим... загонам её. Вполне себе справлюсь. Просто почаще её посылать...
– Завтра во сколько заканчиваешь дела свои?
– Да вроде бы в час пятьдесят. А что такое.
– Позвонишь, заберу тебя. На анализы надо съездить. Там лаборатория до шести, так что вполне успеваешь. А я тебя отвезу.
– А по деньгам что там...
– Что-то около трёх тысяч. Деньги хоть есть?
– Да осталось чего-то... Ладно. – Пожимает плечами. – Можно и съездить.
– Угу. – Киваю. – С Валерием Сергеевичем когда разговаривать будем?
– А что мне Валерий Сергеевич? – Усмехается. – Мне когда бумажки эти давали, сказали чётко – пиздовать к районному инфекционисту, он есть в поликлинике.
– И как твой районный инфекционист принимает?
– Я ещё не узнавал.
– Так узнай.

Пауза.

– Макс, я тебе это сказал... Не для того, чтобы ты со мной как с писаной торбой носился.
– Ну, тогда говори матери, и пускай она с тобой носится.
– Не хочу.
– Тогда хули...
– И я могу к Антону, если что, обратиться...
– В чём проблема тогда? Глэм.

Дата добавления: 2015-11-14