14 страница

Pur in una donna forte e decisa come Elisa Ismani, l’impressione era troppo violenta. Non resistette. Cercò un appoggio.

“No, no”, disse in un anelito affannoso che preludeva al pianto. “Non ci posso credere. Povera Laura!”

15.

“La prima idea (первая идея). Sono passati undici anni (прошло одиннадцать лет). Stavo nel buio (я был во мраке). Buio intorno, giorno e notte (мрак /был/ вокруг /меня/ днем и ночью). Lei se n’era andata (она ушла /навсегда/). Capisce, Elisa (понимаете, Элиза)? Cosa potevo essere io, più (как я мог жить дальше)? Il sole si era spento (солнце погасло; spegnersi). Vagolavo (я бродил; vagolare — бесцельно слоняться, блуждать, бродить). Come un sonnambulo (как лунатик). Ero convinto d’essere infelice (я был убежден, /что я/ несчастен). Ero convinto, dico (я говорю: был убежден; convincere — убеждать). In realtà non avevo capito niente (на самом деле я ничего не понимал). Altra è l’infelicità vera, la disperazione che ci scava dentro (настоящее несчастье не такое: «другим является подлинное несчастье», /то/ отчаяние, которое роет у нас внутри = разъедает нам душу; scavare — копать). Credevo, sì, di essere distrutto (я думал, /что я/ погиб; distruggere — разрушать, губить). E forse, forse (а может быть, может быть) — è orribile il solo pensarlo (ужасно даже подумать об этом) — io ero finalmente libero (я был наконец свободен)!

“Ma l’uomo è condannato a tormentarsi (но человеку свойственно мучить себя; condannare — приговаривать, осуждать), non vede le consolazioni offerte, là, a portata di mano (он не видит предлагаемых утешений и на расстоянии /вытянутой/ руки; portata, f — дальность действия), ha il bisogno di fabbricarsi sempre nuove angosce (ему надо все время выдумывать новые проблемы; angoscia, f — тревога, горе). Io, almeno (мне, по крайней мере). Adesso, ma è così difficile che lei riesca a capirmi, adesso quei tempi, che mi pareva d’essere finito, li rimpiango (теперь, но вы вряд ли меня поймете: «но так трудно, чтобы вам удалось меня понять», теперь я сожалею о тех временах, когда я казался себе конченым /человеком/; rimpiangere — оплакивать, сожалеть; вспоминать с чувством горечи; piangere — плакать). Laura era morta (Лаура умерла: «была мертва»). Io ero solo (я был одинок). Ma (но)... Poi le dirò, le spiegherò (я потом вам скажу, объясню; spiegare — развертывать, разворачивать; объяснять). Mi immaginavo di essere l’uomo più sventurato della terra, e cercavo qualcosa d’attaccarmi (я воображал себя самым несчастным человеком на земле и искал что-нибудь, чтобы отвлечься; attaccarsi — прикрепляться, привязываться).

“La prima idea. Sono passati undici anni. Stavo nel buio. Buio intorno, giorno e notte. Lei se n’era andata. Capisce, Elisa? Cosa potevo essere io, più? Il sole si era spento. Vagolavo. Come un sonnambulo. Ero convinto d’essere infelice. Ero convinto, dico. In realtà non avevo capito niente. Altra è l’infelicità vera, la disperazione che ci scava dentro. Credevo, sì, di essere distrutto. E forse, forse — è orribile il solo pensarlo — io ero finalmente libero!

“Ma l’uomo è condannato a tormentarsi, non vede le consolazioni offerte, là, a portata di mano, ha il bisogno di fabbricarsi sempre nuove angosce. Io, almeno. Adesso, ma è così difficile che lei riesca a capirmi, adesso quei tempi, che mi pareva d’essere finito, li rimpiango. Laura era morta. Io ero solo. Ma... Poi le dirò, le spiegherò. Mi immaginavo di essere l’uomo più sventurato della terra, e cercavo qualcosa d’attaccarmi.

“Lo studio (работа; studio, m — изучение, исследование). Mi sprofondai nello studio (я углубился в работу). Giorno o notte, non c’era più differenza (/я не замечал/ разницы между днем и ночью). Come un invasato (как одержимый). Non capivo, idiota, che ero salvo, che l’ossessione di Laura era finita (я не понимал, идиот, что был здоров, что наваждение Лаурой кончилось). Che ero capace di lavorare come ai bei tempi (что я мог работать, как в былые времена)!

“E proprio in quei giorni mi hanno chiamato al ministero in gran segreto (и именно в эти дни меня тайно вызвали в министерство). Il famoso progetto (знаменитый проект). Era il piano di (/это/ был план)... del Numero Uno, diciamo (скажем, Номера Один). Dormiva fra le scartoffie da almeno sette anni, lo avevano lasciato inghiottire dalla polvere (он валялся среди бумаг не меньше семи лет, его уже поглотила пыль: «его позволили проглотить пыли»; lasciare — оставлять; позволять; dormire — спать).

“Mi chiamano, mi dicono che è venuta l’ora (меня вызывают, мне говорят, что пробил час; venire — приходить). Ah, devo riconoscere, si erano messi nelle idee grandi, quelli del ministero (о, должен признать, эти /люди/ из министерства взялись за дело с размахом; idee grandi — великие идеи; mettersi — помещать себя; приниматься, начинать). Nessun limite di spesa, capisce (никаких финансовых ограничений, понимаете; spesa, f — расход, затрата)? I miliardi, là, davanti a me, come sassolini, a volontà (миллиарды — в моем полном распоряжении, стоит только пожелать: «миллиарды — передо мной, как камешки, по желанию»; sasso, m — камень). Il vecchio sogno (давняя мечта). Ma ormai (но теперь)... Ormai m’era tutto indifferente (теперь мне все было безразлично). Così siamo fatti noi uomini, misera carne (таковы уж мы, люди, жалкие создания; carne, f — мясо, плоть).”

“Lo studio. Mi sprofondai nello studio. Giorno o notte, non c’era più differenza. Come un invasato. Non capivo, idiota, che ero salvo, che l’ossessione di Laura era finita. Che ero capace di lavorare come ai bei tempi!

“E proprio in quei giorni mi hanno chiamato al ministero in gran segreto. Il famoso progetto. Era il piano di... del Numero Uno, diciamo. Dormiva fra le scartoffie da almeno sette anni, lo avevano lasciato inghiottire dalla polvere.

“Mi chiamano, mi dicono che è venuta l’ora. Ah, devo riconoscere, si erano messi nelle idee grandi, quelli del ministero. Nessun limite di spesa, capisce? I miliardi, là, davanti a me, come sassolini, a volontà. Il vecchio sogno. Ma ormai... Ormai m’era tutto indifferente. Così siamo fatti noi uomini, misera carne.”

Erano soli, Endriade ed Elisa Ismani, nel bosco (Эндриаде и Элиза Измани были одни, в лесу). Usciti dalla cittadella del robot, si erano incamminati su per i prati, finché cominciavano gli alberi (выйдя из цитадели-робота, они прошли по лугам, /дошли до того места/, где начинались деревья). Si inoltrarono nell’ombra (они углубились в тень = продолжали идти, углубляясь все дальше в лесную тень; inoltrarsi — углубляться).

“Con me era Aloisi (со мной был Алоизи). Più giovane di me (моложе меня). Un genio (гений). Tipo romantico (романтик). Peggio di me (хуже меня = такой романтик, что еще хуже меня). Conosceva Laura (он знал Лауру). La conosceva molto bene, capisce (он знал ее очень хорошо, понимаете)? Che bell’uomo, era (какой он был красивый). Un Sigfrido, o un angelo, sembrava (он был похож на Зигфрида, или на ангела; sembrare — казаться). E io sentivo che fra lui e Laura (и я чувствовал, что между ним и Лаурой)... In un certo senso era fatale (в определенном смысле /это/ было неизбежно). Ma, come altre volte, tante, io tacevo (но, как и раньше, я молчал). E lui taceva (и он молчал). Poi lei è morta (ведь она умерла). Potevo odiarlo ormai (/разве я/ мог теперь его ненавидеть)?” Sospirò (он вздохнул).

“Costruire il superuomo (сконструировать сверхчеловека). Uguale a noi e più perfetto (равного нам и более совершенного). Si sarebbe detto un immenso lavoro di pazienza, al punto che si era arrivati (можно было бы сказать, огромная кропотливая работа /была проведена/ на этапе, который был достигнут; pazienza, f — терпение; arrivare — прибывать; добираться). Ma la cosiddetta coscienza (а так называемая совесть/так называемое сознание; coscienza, f — сознание, самосознание; совесть)? La consapevolezza dei sentimenti e desideri (осознанность чувств и желаний)? Il centro dell’anima (центр души)?

Erano soli, Endriade ed Elisa Ismani, nel bosco. Usciti dalla cittadella del robot, si erano incamminati su per i prati, finché cominciavano gli alberi. Si inoltrarono nell’ombra.

“Con me era Aloisi. Più giovane di me. Un genio. Tipo romantico. Peggio di me. Conosceva Laura. La conosceva molto bene, capisce? Che bell’uomo, era. Un Sigfrido, o un angelo, sembrava. E io sentivo che fra lui e Laura... In un certo senso era fatale. Ma, come altre volte, tante, io tacevo. E lui taceva. Poi lei è morta. Potevo odiarlo ormai?” Sospirò.

“Costruire il superuomo. Uguale a noi e più perfetto. Si sarebbe detto un immenso lavoro di pazienza, al punto che si era arrivati. Ma la cosiddetta coscienza? La consapevolezza dei sentimenti e desideri? Il centro dell’anima?

“È stato Aloisi a fare il passo decisivo (именно Алоизи сделал решающий шаг). Una grande invenzione (великое изобретение). In uno spazio minimo racchiusa l’essenza della creatura (в минимальном пространстве заключена сущность /нашего/ создания), il carattere, l’impronta misteriosa che ci fa diversi l’uno dall’altro (характер, таинственный отпечаток, который делает нас отличными друг от друга). A vederlo, in paragone del resto, sembra una cosa ridicola (взглянуть на него, по сравнению с остальным он кажется /каким-то/ смешным предметом). Un uovo di vetro, alto un paio di metri (стеклянное яйцо, пару метров высотой). Lo vedrà (вы увидите). Con dentro il capolavoro supremo della scienza (а внутри /него/ — высшее достижение науки; capolavoro, m — шедевр). Io stesso il segreto non lo conosco (я сам не знаю секрета). Aloisi se lo è portato nella tomba (Алоизи унес его в могилу). Le sue carte, i suoi appunti, non siamo stati più capaci di trovarli (мы не смогли найти его бумаг, его записей; capace — способный).

“Mi ricordo il giorno che me ne parlò la prima volta (я помню тот день, когда он со мной об этом заговорил в первый раз). “Chi dobbiamo mettere al mondo (кого нам произвести на свет; dovere — быть должным; mettere — класть, помещать)?”, mi domandò, e si sarebbe detto che scherzasse (спросил он у меня, будто шутя). “Uomo (мужчину)? Donna (женщину)? Conquistatore (завоевателя)? Santo (святого)?”.

“È stato Aloisi a fare il passo decisivo. Una grande invenzione. In uno spazio minimo racchiusa l’essenza della creatura, il carattere, l’impronta misteriosa che ci fa diversi l’uno dall’altro. A vederlo, in paragone del resto, sembra una cosa ridicola. Un uovo di vetro, alto un paio di metri. Lo vedrà. Con dentro il capolavoro supremo della scienza. Io stesso il segreto non lo conosco. Aloisi se lo è portato nella tomba. Le sue carte, i suoi appunti, non siamo stati più capaci di trovarli.

“Mi ricordo il giorno che me ne parlò la prima volta. “Chi dobbiamo mettere al mondo?”, mi domandò, e si sarebbe detto che scherzasse. “Uomo? Donna? Conquistatore? Santo?”.

“La mia terribile idea fissa, la mia ossessione era là, in agguato (моя ужасная навязчивая идея, мое наваждение дождалось своего часа; agguato, m — засада). Poteva lasciarsi sfuggire l’incredibile occasione (/разве я/ мог упустить такую невероятную возможность; lasciare — позволять; sfuggire — ускользать)? Per la prima volta nella storia del mondo si poteva (первый раз в мировой истории можно было)... Una creatura morta, capisce Elisa?, riaverla tale e quale (умершее существо — понимаете, Элиза? — обрести вновь точно таким же). Senza più il corpo di prima (только без прежнего тела). Ma che conta il corpo, a un certo punto di dolore (но какое значение имеет тело после стольких лет горя; contare — считать, значить; a un certo punto — в определенный момент)? “Laura (Лауру)”, gli dissi (сказал я ему), “puoi rifare Laura (/ты/ можешь воссоздать Лауру; rifare — снова сделать)?”

“Aloisi mi guardò (Алоизи посмотрел на меня). Me li ricorderò per sempre quegli occhi di arcangelo, che lampo (я всегда буду помнить эти глаза архангела, как они вспыхнули: «какая вспышка»; lampo, m — молния, вспышка). C’era il rimpianto, la paura, la speranza, la stessa speranza, anche se la mia era più grande (в них было сожаление, страх, надежда, та же самая надежда, только: «даже если» моя была сильнее; anche se... — если бы/хотя бы даже...).

“La mia terribile idea fissa, la mia ossessione era là, in agguato. Poteva lasciarsi sfuggire l’incredibile occasione? Per la prima volta nella storia del mondo si poteva... Una creatura morta, capisce Elisa?, riaverla tale e quale. Senza più il corpo di prima. Ma che conta il corpo, a un certo punto di dolore? “Laura”, gli dissi, “puoi rifare Laura?”

“Aloisi mi guardò. Me li ricorderò per sempre quegli occhi di arcangelo, che lampo. C’era il rimpianto, la paura, la speranza, la stessa speranza, anche se la mia era più grande.

“Furono mesi di follia (/это/ были месяцы безумия). Da un anno mi ero risposato (я был уже год снова женат; sposarsi — жениться, сочетаться браком). Non c’era questione d’amore, con Luciana (с Лучаной и речи не было о любви; questione, f — вопрос). Era stata per tanto tempo mia assistente (она долго была моей ассистенткой). Buona e fedele (хорошей и верной). Senza di lei, dopo la disgrazia, chi sa se avrei tirato avanti (если бы не она, кто знает, смог ли бы я пережить несчастье; tirare avanti — продолжать, тянуть лямку: «тянуть/тащить вперед»). Non mi chiedeva niente (она ничего у меня не просила). Solo adorarmi (только обожать меня). Non so neanche se, sposandomi, sia stata felice (я даже не знаю, была ли она счастлива, выйдя за меня замуж). Tutto fu così naturale e semplice (все было так естественно и просто). Un cuore grande, devo dire (/у нее/ великое сердце, должен сказать). Gelosa del mio dolore (ревновала /ли она/ к моим страданиям; geloso — ревнивый)? Mah (кто ее знает; mah — ну!, кто ж его знает!). Forse ha cercato sempre di nasconderlo (может быть, она всегда пыталась скрыть это).

“Vedendomi ripreso dal lavoro, lei, Luciana, credette che io mi fossi liberato (увидев, /что я/ снова принялся за работу, она, Лучана, подумала, что я освободился). E io lavoravo per riavere Laura (а я работал, чтобы вновь обрести Лауру). Che bel scherzetto, no (ирония судьбы, не правда ли; scherzetto, m — злая шутка)? È ignobile (/это/ подло). Una menzogna cento volte peggio di quelle che inventava Lauretta per (ложь в сто раз хуже того, что выдумывала Лауретта, чтобы)... Ancora adesso Luciana non sa (даже сейчас Лучана не знает). Guai se sapesse (беда, если узнает).

“Furono mesi di follia. Da un anno mi ero risposato. Non c’era questione d’amore, con Luciana. Era stata per tanto tempo mia assistente. Buona e fedele. Senza di lei, dopo la disgrazia, chi sa se avrei tirato avanti. Non mi chiedeva niente. Solo adorarmi. Non so neanche se, sposandomi, sia stata felice. Tutto fu così naturale e semplice. Un cuore grande, devo dire. Gelosa del mio dolore? Mah. Forse ha cercato sempre di nasconderlo.

“Vedendomi ripreso dal lavoro, lei, Luciana, credette che io mi fossi liberato. E io lavoravo per riavere Laura. Che bel scherzetto, no? È ignobile. Una menzogna cento volte peggio di quelle che inventava Lauretta per... Ancora adesso Luciana non sa. Guai se sapesse.

“Basta (довольно). Sarebbe assurdo tentassi di spiegarle come è fatto il Numero Uno (было бы нелепо пытаться объяснять вам, как сделан Номер Один). La prima grande fatica era stata di organizzare le facoltà raziocinanti (первой большой трудностью было организовать мыслительные способности) che operasse su valori astratti (которые оперировали бы абстрактными понятиями; valore, m — ценность, значение). Questa la base, ma appunto perché logica, la costruzione era riuscita relativamente semplice (это основа, но именно потому, что она логична, конструкция получилась относительно простая). Più difficile l’innesto dei dati sensoriali (труднее /было/ соединить сенсорные данные; innesto, m — прививка, соединение, сцепление). A questo punto tutto si è paurosamente complicato (на этом этапе все было страшно сложно). Ciascuna delle sollecitazioni, visuali, sonore, tattili, eccetera non solo doveva essere registrata negli archivi (каждое из воздействий, визуальных, звуковых, осязательных и так далее, не только должно было быть зарегистрировано в базе данных; archivo, m — архив) ma collegata a tutti gli altri nuclei sensoriali (но и связано со всеми остальными сенсорными ядрами) e quindi assimilata, valutata e sistemata in un quadro razionale, sottoposta a un giudizio critico (и таким образом усвоено, оценено и систематизировано в разумную картину, /о которой можно составить/ критическое суждение; sottoporre — подчинять, подвергать). Dopodiché ne poteva derivare per lo meno un impulso all’azione (после чего можно получить хотя бы побуждение к действию). Ma lei mi segue, Elisa (но вы следите, Элиза; seguire — следовать; следить; наблюдать)?, ho paura che lei (боюсь, что вы)...”

“Ma no, ma no (о нет, нет). È terribilmente interessante (/это/ ужасно интересно).”

“Basta. Sarebbe assurdo tentassi di spiegarle come è fatto il Numero Uno. La prima grande fatica era stata di organizzare le facoltà raziocinanti che operasse su valori astratti. Questa la base, ma appunto perché logica, la costruzione era riuscita relativamente semplice. Più difficile l’innesto dei dati sensoriali. A questo punto tutto si è paurosamente complicato. Ciascuna delle sollecitazioni, visuali, sonore, tattili, eccetera non solo doveva essere registrata negli archivi ma collegata a tutti gli altri nuclei sensoriali e quindi assimilata, valutata e sistemata in un quadro razionale, sottoposta a un giudizio critico. Dopodiché ne poteva derivare per lo meno un impulso all’azione. Ma lei mi segue, Elisa?, ho paura che lei...”

“Ma no, ma no. È terribilmente interessante.”

“Poi c’era il problema della libertà (была еще проблема свободы). Se si voleva creare un pensiero autonomo (если хочешь создать независимое мышление), a un certo punto bisognava abbandonarlo a sé (в какой-то момент надо предоставить его самому себе; abbandonare — оставлять, покидать). Determinismo sia pure, ma la determinazione non poteva venire soltanto da noi (пусть это детерминизм, но решение не могло исходить только от нас). Altrimenti che restava (иначе что бы осталось)? Una macchina schiava e passiva (рабская, пассивная машина).

“Del resto, a un certo punto, lasciare la creatura in balia a se stessa era comunque inevitabile (впрочем, в определенный момент, предоставить /наше/ творение самому себе было в любом случае неизбежно; balia, f — власть, произвол; comunque — как бы ни, что бы ни; однако, все же, тем не менее). A un certo punto, dopo averle dato tutti gli organi adatti (в определенный момент, дав ему все необходимые органы; adatto — пригодный, подходящий), si era dovuto rinunciare al controllo di tutti i passaggi successivi (пришлось отказаться от контроля всех последующих процессов; passaggio, m — прохождение, переход). A parte la vertiginosa complessità degli elementi in gioco, dopo un certo limite (кроме головокружительной сложности действующих элементов, за определенным пределом; gioco, m — игра) si notava, da parte dell’automa, una specie di capriccio, di arbitrio, di libera scelta (мы отмечали, со стороны робота, что-то вроде каприза, /проявления/ воли, свободного выбора; scegliere — выбирать, делать выбор). Per lo meno non è dato a mente umana seguire il corso dei suoi pensieri (по крайней мере, человеческому уму не дано проследить ход его мыслей). Tanto più che noi, in un dato istante, possiamo pensare a una cosa sola (тем более что мы, в данный момент, можем думать только об одном предмете), mentro il nostro bestione è in grado di sviluppare contemporaneamente perfino sette operazioni mentali indipendenti l’una dall’altra (тогда как наша тварь/наше создание в состоянии производить одновременно семь умственных операций, независимых друг от друга; bestione, m — скотина; sviluppare — развивать) e tuttavia corredate in una unica coscienza (и все протекающих в одном сознании; tuttavia — все же, однако; corredare — снабжать, оборудовать).

“Poi c’era il problema della libertà. Se si voleva creare un pensiero autonomo, a un certo punto bisognava abbandonarlo a sé. Determinismo sia pure, ma la determinazione non poteva venire soltanto da noi. Altrimenti che restava? Una macchina schiava e passiva.

“Del resto, a un certo punto, lasciare la creatura in balia a se stessa era comunque inevitabile. A un certo punto, dopo averle dato tutti gli organi adatti, si era dovuto rinunciare al controllo di tutti i passaggi successivi. A parte la vertiginosa complessità degli elementi in gioco, dopo un certo limite si notava, da parte dell’automa, una specie di capriccio, di arbitrio, di libera scelta. Per lo meno non è dato a mente umana seguire il corso dei suoi pensieri. Tanto più che noi, in un dato istante, possiamo pensare a una cosa sola, mentro il nostro bestione è in grado di sviluppare contemporaneamente perfino sette operazioni mentali indipendenti l’una dall’altra e tuttavia corredate in una unica coscienza.

“Insomma, ad un tratto si perdeva il filo (в общем, вдруг была утеряна нить /контроля/), e non restava che registrare il comportamento della macchina (и /нам/ осталось /только/ наблюдать за поведением машины). Così come nel carso si vede sprofondare il fiume in una spelonca per poi ricomparire alla luce qualche chilometro più in là (так же как на Карсте[3] видно, как река скрывается в пещере, чтобы потом вновь появиться на несколько километров дальше; sprofondare — проваливаться, рушиться; luce, f — свет); ma ciò che l’acqua ha fatto nel frattempo nessuno è in grado di sapere (но того, что вода делала в это время, никто не может знать; grado, m — /уст./ ступень; состояние, возможность: essere/trovarsi in grado di fare qc — быть в состоянии сделать что-либо).

“Ora, Elisa, si è mai domandata il nostro senso di libertà dove nasce (так вот, Элиза, вы себе когда-нибудь задавали вопрос, откуда берется наше ощущение свободы; nascere — рождаться; ora — теперь, сейчас; но, все же)? Qual è la sua ultima origine (откуда оно происходит: «каково его последнее происхождение»)? La condizione prima e indispensabile che ci fa sentire (первое и необходимое условие, которое /позволяет/ нам чувствовать себя), perfino in prigione, perfino nelle malattie mortali, padroni di noi stessi (даже в тюрьме, даже /будучи/ смертельно больными, хозяевами самих себя)? Senza del quale non ci resterebbe che impazzire (без которого можно было бы сойти с ума: «нам не оставалось бы /ничего другого/, как сойти с ума»; restare — оставаться; pazzo — сумасшедший, безумный)?”

“Dio mio (Боже мой)”, disse Elisa Ismani (сказала Элиза Измани). “A questi enigmi non ci ho mai pensato, le confesso (признаюсь, я никогда и не думала об этих загадках).”

“Insomma, ad un tratto si perdeva il filo, e non restava che registrare il comportamento della macchina. Così come nel carso si vede sprofondare il fiume in una spelonca per poi ricomparire alla luce qualche chilometro più in là; ma ciò che l’acqua ha fatto nel frattempo nessuno è in grado di sapere.

“Ora, Elisa, si è mai domandata il nostro senso di libertà dove nasce? Qual è la sua ultima origine? La condizione prima e indispensabile che ci fa sentire, perfino in prigione, perfino nelle malattie mortali, padroni di noi stessi? Senza del quale non ci resterebbe che impazzire?”

“Dio mio”, disse Elisa Ismani. “A questi enigmi non ci ho mai pensato, le confesso.”

“Voglio dire (я хочу сказать)”, fece Endriade (сказал Эндриаде), “che la vita ci riuscirebbe insopportabile, anche nelle condizioni più felici (что жизнь стала бы невыносимой, даже в самых прекрасных условиях; felice — счастливый), se ci fosse negata la possibilità di suicidio (если бы нам отказали в возможности самоубийства). Nessuno ci pensa, si capisce (никто об этом не думает, разумеется). Ma se l’immagina cosa diventerebbe il mondo se un giorno si sapesse (но представьте, что произошло бы с людьми, если бы однажды они узнали; mondo, m — мир) che della propria vita nessuno può disporre (что никто /больше не/ может распоряжаться собственной жизнью)? Una galera spaventosa (жуткое зрелище; galera, f — каторга). Pazzi, si diventerebbe (они стали бы сумасшедшими).”

“E allora, anche alla vostra macchina (значит, и ваша машина)?”

“Anche a lei (и она). Perché potesse vivere come noi, bisognava che avesse la facoltà di annientarsi (чтобы жить, как мы, /ей/ необходимо иметь возможность уничтожить себя; facoltà, f — способность, право, власть).”

“Ma come (но как)?”

“La cosa più semplice, per questo (это очень просто: «самая простая вещь, поэтому»). Una buona carica di esplosivo, che potesse comandare (хороший заряд взрывчатки, которым она могла бы распоряжаться).”

“E gliela avete data (и вы ей его предоставили)?”

“Voglio dire”, fece Endriade, “che la vita ci riuscirebbe insopportabile, anche nelle condizioni più felici, se ci fosse negata la possibilità di suicidio. Nessuno ci pensa, si capisce. Ma se l’immagina cosa diventerebbe il mondo se un giorno si sapesse che della propria vita nessuno può disporre? Una galera spaventosa. Pazzi, si diventerebbe.”

“E allora, anche alla vostra macchina?”

“Anche a lei. Perché potesse vivere come noi, bisognava che avesse la facoltà di annientarsi.”

“Ma come?”

“La cosa più semplice, per questo. Una buona carica di esplosivo, che potesse comandare.”

“E gliela avete data?”

Endriade abbassò la voce (Эндриаде понизил голос). “Glielo abbiamo fatto credere (мы убедили ее в этом; credere — верить). Il dispositivo esiste (устройство существует). Ma al posto di tritolo, c’è della sostanza inoffensiva (но вместо тротила там находится безопасное вещество). Basta che lei non sappia (главное — чтобы она не знала; bastare — быть достаточным). Col suo temperamento, Lauretta, in un impeto di rabbia, sarebbe capace di (со своим темпераментом, Лауретта, в приступе бешенства, могла бы)...”

“E venne il giorno X (и наступил день икс)”, continuò Endriade (продолжал Эндриаде), “il momento decisivo in cui l’essere da noi creato si sarebbe mosso tutto insieme (решающий момент, в который существо, созданное нами, смогло бы начать жить собственной жизнью; muovere — двигать/ся/; insieme — вместе; tutto insieme — в целом, в совокупности). Abbandonato a se stesso (предоставленное самому себе; abbandonare — оставлять, покидать). E noi non potevamo più intervenire (а мы больше не могли бы вмешиваться).

Endriade abbassò la voce. “Glielo abbiamo fatto credere. Il dispositivo esiste. Ma al posto di tritolo, c’è della sostanza inoffensiva. Basta che lei non sappia. Col suo temperamento, Lauretta, in un impeto di rabbia, sarebbe capace di...”

“E venne il giorno X”, continuò Endriade, “il momento decisivo in cui l’essere da noi creato si sarebbe mosso tutto insieme. Abbandonato a se stesso. E noi non potevamo più intervenire.

“Fino a quel giorno non era che una congerie di meccanismi e di circuiti, un volgarissimo cervello elettronico (до того дня не было /ничего/, кроме кучи механизмов и электрических цепей — самого обычного электронного мозга; volgare — обыденный, простонародный). Ora il ganglio escogitato da Aloisi, la cellula della personalità, l’uovo di vetro che dicevo (теперь узел, изобретенный Алоизи, ячейка личности, стеклянное яйцо, о котором я говорил), l’intima essenza della creatura sarebbe entrato in azione (духовная сущность /нашего/ создания пришла бы в действие; intimo — внутренний, близкий). Di là, attraverso l’automatico equilibrio dei compensi inerziali (оттуда, путем автоматического уравновешивания инерционных компенсаций), si sarebbe irraggiato il lume della coscienza, con la capacità di godere e di soffrire (/начал/ бы излучаться свет души, способной радоваться и страдать; capacità, f — способность; godere — наслаждаться). Ma non ci sarebbe stato qualche errore (но не случилось ли какой-нибудь ошибки)? I calcoli erano esatti (расчеты были точны)? Che cosa sarebbe successo realmente (что произойдет: «произошло бы» на самом деле)? Chi sarebbe venuto al mondo (кто появится на свет)? Laura o un essere sconosciuto e imprevedibile (Лаура или неизвестное и непредсказуемое существо; imprevedibile — не поддающийся предвидению, неожиданный, непредсказуемый; prevedere — предвидеть)?

Дата добавления: 2015-11-13