13 страница

Endriade le aveva preso un polso e lo stringeva (Эндриаде схватил ее за запястье и сжал его).

“Ridevano di me, probabilmente (возможно, они смеялись надо мной). Quell’imbecille di Endriade, con la testa nelle nuvole, e intanto non si accorge che la moglie (этот дурак Эндриаде, витающий в облаках: «с головой в облаках», даже и не замечает, что жена)... Se mi accorgevo (замечал ли я)! Dopo neanche un anno dal matrimonio (и год /не прошел/ после свадьбы). Parole ambigue, allusioni, la lettera anonima, immancabile (двусмысленные слова, намеки, непременное анонимное письмо). E poi la prova (а потом доказательство). La prova, capisce, a cui nessuna illusione può resistere (понимаете, доказательство, после которого не остается никаких иллюзий; resistere — сопротивляться, выдерживать). Che volevo di più (чего же еще мне было надо; volere — хотеть)? Ma io (но я)... io sono un vile, sa (я трус, знаете ли)? Potevo far senza di lei (/разве я/ мог жить без нее)? Solo l’idea di perderla (только одна мысль потерять ее)... Ah, quanto ero felice (ах, как я был счастлив). E non lo sapevo (а я этого не понимал; sapere — знать).”

“L’altro”, disse lentamente. “Lei, signora, mi guarda. Io so a che cosa pensa. L’altro. Crede che io non sappia, forse? Crede che io non sapessi? Ma lei che la conosceva, mi dica, dica: si poteva fargliene una colpa?”

Endriade le aveva preso un polso e lo stringeva.

“Ridevano di me, probabilmente. Quell’imbecille di Endriade, con la testa nelle nuvole, e intanto non si accorge che la moglie... Se mi accorgevo! Dopo neanche un anno dal matrimonio. Parole ambigue, allusioni, la lettera anonima, immancabile. E poi la prova. La prova, capisce, a cui nessuna illusione può resistere. Che volevo di più? Ma io... io sono un vile, sa? Potevo far senza di lei? Solo l’idea di perderla... Ah, quanto ero felice. E non lo sapevo.”

Il grande Endriade, il genio, si lasciò cadere sul sofà coprendosi il volto con le mani (великий Эндриаде, гений, упал на диван, закрыв лицо руками; lasciarsi — поддаваться). E singhiozzi lo scuotevano (его сотрясали рыдания).

Elisa si stupì di non provare ombra d’imbarazzo (Элиза была /так/ поражена, /что/ не испытывала и тени смущения). Le pareva così naturale, quella storia, così identica al carattere di Laura (ей эта история казалась столь естественной, столь соответствовавшей характеру Лауры).

“Mi dispiace, Endriade, che è stata colpa mia se (мне жаль, Эндриаде, что по моей вине)...”

L’uomo sollevò il capo (мужчина поднял голову). Una specie di speranza gli illuminava la faccia (что-то, /похожее на/ надежду, освещало его лицо).

Il grande Endriade, il genio, si lasciò cadere sul sofà coprendosi il volto con le mani. E singhiozzi lo scuotevano.

Elisa si stupì di non provare ombra d’imbarazzo. Le pareva così naturale, quella storia, così identica al carattere di Laura.

“Mi dispiace, Endriade, che è stata colpa mia se...”

L’uomo sollevò il capo. Una specie di speranza gli illuminava la faccia.

“Ma lei, signora, lei mi capisce, vero (но вы, синьора, вы меня понимаете, правда)? Laura, Lauretta, se la ricorda (вы помните Лауру, Лауретту)? Una stupidina (глупышка; stupido — глупый). Una stupidina era (она была глупышкой)”, e sorrideva con bontà (и он улыбнулся по-доброму; bontà, f — доброта). “Solo vederla, la sera, mi bastava, quando tornavo a casa (мне было достаточно только увидеть ее, вечером, когда я возвращался домой). Sapevo che mi tradiva sempre (я знал, что она все время мне изменяла)... Mentiva, Dio solo sa quante bugie mi ha raccontato, eppure (лгала, только Бог знает, сколько лжи она мне наговорила, и все же; bugia, f — ложь)... Mi bastava vederla (мне было достаточно /только/ видеть ее). Il suono della voce (/слышать/ звук ее голоса). Quel suo sorriso da bambina, lo ricordava vero, il suo sorriso (эта ее детская улыбка, вы помните ее улыбку)? Il modo di muoversi, di camminare, di sedersi, di dormire, di lavarsi (/ее/ манера двигаться, ходить, садиться, спать, умываться)... La sua tosse, i suoi starnuti, neppure quelli mi davano fastidio (ее кашель, ее чихание, даже это беспокоило меня; fastidio, m — беспокойство)... Mentiva (лгала)? Ma si può dire che mentisse (но /разве/ можно сказать, что она лгала)? Era fatta così (она была создана такой). Quando mi sorrideva, quando si stringeva a me, macché menzogna (когда она мне улыбалась, когда прижималась ко мне, ну какое /мне было дело/ до ее лжи; menzogna, f — ложь, вранье, выдумка). Lei capisce quello che voglio dire (вы понимаете то, что я хочу сказать)?”

“Ma lei, signora, lei mi capisce, vero? Laura, Lauretta, se la ricorda? Una stupidina. Una stupidina era”, e sorrideva con bontà. “Solo vederla, la sera, mi bastava, quando tornavo a casa. Sapevo che mi tradiva sempre... Mentiva, Dio solo sa quante bugie mi ha raccontato, eppure... Mi bastava vederla. Il suono della voce. Quel suo sorriso da bambina, lo ricordava vero, il suo sorriso? Il modo di muoversi, di camminare, di sedersi, di dormire, di lavarsi... La sua tosse, i suoi starnuti, neppure quelli mi davano fastidio... Mentiva? Ma si può dire che mentisse? Era fatta così. Quando mi sorrideva, quando si stringeva a me, macché menzogna. Lei capisce quello che voglio dire?”

“Oh, la ricordo (о, я ее /хорошо/ помню).”

“Creatura (создание/тварь). Bestiolina (зверек; bestiola, f — зверек). Luce (/какой/ свет). Come un albero (как дерево). Come una pianta di fiori (как цветы; pianta, f — растение).” Endriade ora parlava con se stesso (Эндриаде теперь разговаривал сам с собой). “E io sapevo, questo sì, sapevo che orrendo sarebbe stato se lei fosse sparita (и я знал, знал, что было бы ужасно, если бы она исчезла)... Vile (трус: «труслив»; vile — трусливый, малодушный, подлый, низкий, презренный)? Sono stato vile (я был трусом)? Quanto è idiota la gente (какие идиоты люди). Cosa avrei dovuto fare (что я должен был сделать)? Di due esseri contenti fare due disperati (двух счастливых превратить в двух несчастных; essere, m — существо; contento — довольный; disperato — отчаявшийся)? A che scopo (для чего: «с какой целью»)? Per la soddisfazione dei benpensanti (для удовлетворения благомыслящих = общественного мнения; benpensante — благомыслящий, благонамеренный; soddisfazione, f — удовлетворение)? Maledetti (проклятье: «проклятые = да будут они прокляты»).”

Si riscosse (он вздрогнул; riscuotersi — встряхиваться; вздрагивать). Guardò Elisa Ismani con espressione nuova (посмотрел на Элизу Измани с новым выражением). Le prese ancora un polso, con dolcezza, stavolta (снова взял ее за запястье, на этот раз нежно; dolcezza, f — сладость, нежность).

“Venga (идемте)”, si alzò (он поднялся). “Lei si chiama (вас зовут)?”

“Elisa.”

“Oh, la ricordo.”

“Creatura. Bestiolina. Luce. Come un albero. Come una pianta di fiori.” Endriade ora parlava con se stesso. “E io sapevo, questo sì, sapevo che orrendo sarebbe stato se lei fosse sparita... Vile? Sono stato vile? Quanto è idiota la gente. Cosa avrei dovuto fare? Di due esseri contenti fare due disperati? A che scopo? Per la soddisfazione dei benpensanti? Maledetti.”

Si riscosse. Guardò Elisa Ismani con espressione nuova. Le prese ancora un polso, con dolcezza, stavolta.

“Venga”, si alzò. “Lei si chiama?”

“Elisa.”

“Elisa, venga (Элиза, пойдемте). Noi dobbiamo diventare amici (мы должны стать друзьями). Mi promette (обещаете)?”

“Ma certo (ну конечно).”

“Lo giuri (поклянитесь; giurare).”

“Giuro (клянусь).”

“Amici, vede, al punto di poterci dire tutto (понимаете, друзьями, которые могут сказать все; punto, m — место, пункт, точка). Tutto, capisce (все, понимаете)? Fino in fondo (до конца).”

Elisa Ismani rise (Элиза Измани засмеялась): “Una specie di complotto (что-то вроде заговора)? Lei mi fa quasi paura, Endriade (вы меня почти пугаете, Эндриаде)”.

“Un complotto (заговор). Venga, Elisa (пойдемте, Элиза). Devo farle vedere (я должен показать вам)...”

“Cosa (что)?”

“Un segreto (секрет)”, disse Endriade (сказал Эндриаде). Fiammeggiava di vita (он оживился; fiammeggiare — гореть, пылать; fiamma, f — пламя; vita, f — жизнь): “Un segreto terribile (ужасный секрет). Mica male, però (но ничего плохого).”

“Sul serio, dice (вы говорите серьезно)?”

“Andiamo (пойдемте)”, si accostò a una finestra, guardò fuori (он подошел к окну, выглянул). “Luciana è là, in giardino (Лучана там, в саду). Non sa che lei è qui (она не знает, что вы здесь). Abbiamo tempo (у нас есть время). Andiamo (пойдемте).”

“Elisa, venga. Noi dobbiamo diventare amici. Mi promette?”

“Ma certo.”

“Lo giuri.”

“Giuro.”

“Amici, vede, al punto di poterci dire tutto. Tutto, capisce? Fino in fondo.”

Elisa Ismani rise: “Una specie di complotto? Lei mi fa quasi paura, Endriade”.

“Un complotto. Venga, Elisa. Devo farle vedere...”

“Cosa?”

“Un segreto”, disse Endriade. Fiammeggiava di vita: “Un segreto terribile. Mica male, però.”

“Sul serio, dice?”

“Andiamo”, si accostò a una finestra, guardò fuori. “Luciana è là, in giardino. Non sa che lei è qui. Abbiamo tempo. Andiamo.”

Aprì una porta (он открыл дверь). Si trovarono all’esterno, su un ballatoio di cemento con ringhiera (они вышли наружу, на бетонную галерею с перилами; trovarsi — находиться; ringhiera, f — перила, поручень) che proseguiva costeggiando una costiera di rocce e andava ad innestarsi, dopo una cinquantina di metri, al muro perimetrale dell’automa (которая тянулась вдоль скалистого склона и доходила, через пятьдесят метров, до наружной стены робота; proseguire — продолжать; innestarsi — соединяться, сцепляться; perimetrale — внешний, наружный, окружной: muri perimetrali — наружные стены).

Endriade la precedeva (Эндриаде шел впереди: «предшествовал ей»). A metà del ballatoio si volse, fermandosi (на полпути по галерее он повернулся, остановившись).

“Mi dica (скажите)”, chiese in tono enormemente serio (спросил он чрезвычайно серьезно; enorme — огромный, громадный; enormemente — очень, жутко, колоссально), “se la incontrasse, la riconoscerebbe (если бы вы ее встретили, то узнали бы)?”

“Chi (кого)?”

“Lauretta (Лауретту).”

“Ma non ha detto che (но вы же сказали, что)...”

“Che è morta (что она мертва)? Morta e sepolta (мертва и погребена; seppellire — хоронить). Sono undici anni (уже одиннадцать лет). Ma la riconoscerebbe (но вы бы ее узнали)?”

“Endriade. Non so cosa pensare (я не знаю, что и думать).”

Aprì una porta. Si trovarono all’esterno, su un ballatoio di cemento con ringhiera che proseguiva costeggiando una costiera di rocce e andava ad innestarsi, dopo una cinquantina di metri, al muro perimetrale dell’automa.

Endriade la precedeva. A metà del ballatoio si volse, fermandosi.

“Mi dica”, chiese in tono enormemente serio, “se la incontrasse, la riconoscerebbe?”

“Chi?”

“Lauretta.”

“Ma non ha detto che...”

“Che è morta? Morta e sepolta. Sono undici anni. Ma la riconoscerebbe?”

“Endriade. Non so cosa pensare.”

Lui non aggiunse altro (он /больше ничего/ не сказал; aggiungere — добавлять). Seguito dalla donna proseguì fino al termine del ballatoio (вместе с женщиной: «сопровождаемый женщиной» он продолжил путь до конца галереи; seguire — следовать). Qui, nel muro bianco, c’era una piccola porta di ferro (здесь, в белой стене, была маленькая железная дверь). Egli trasse un mazzo di chiavi (он достал связку ключей; trarre). Aprì (открыл). Premette un interruttore (нажал на выключатель: «прерыватель»; interrompere — прерывать; /эл./ размыкать; разъединять, выключать /цепь/). Entrarono in un angusto corridoio (они вошли в узкий коридор). In fondo c’era un altro uscio di ferro (в конце была еще одна железная дверь). Aprì con un’altra chiave (он открыл ее другим ключом). Sbucarono su un terrazzino (они выбрались на маленькую террасу; sbucare — высовываться, вылезать, показываться; выходить; buca, f — яма; углубление, впадина; дыра).

Elisa strinse le palpebre abbacinata dallo splendore del sole (Элиза зажмурила глаза, ослепленная сиянием солнца; stringere — сжимать; palpebra, f — веко). Dinanzi sprofondava l’immensità deserta e brulicante del Numero Uno (перед ними простирался необъятный Номер Один, одинокий, но кипящий жизнью; sprofondare — проваливаться, рушиться; immensità, f — необъятность; brulicare — кишеть, копошиться).

Endriade era immobile (Эндриаде стоял неподвижно). Fissava la sua ciclopica creazione, come rapito (он пристально смотрел на свое колоссальное творение, будто восхищенный /им/; ciclopico — циклопический; /перен./ колоссальный). Adagio adagio le labbra si piegarono a un sorriso di sollievo (медленно-медленно его губы изгибались в улыбке облегчения). Bisbigliarono (они прошептали):

“Lauretta”.

Lui non aggiunse altro. Seguito dalla donna proseguì fino al termine del ballatoio. Qui, nel muro bianco, c’era una piccola porta di ferro. Egli trasse un mazzo di chiavi. Aprì. Premette un interruttore. Entrarono in un angusto corridoio. In fondo c’era un altro uscio di ferro. Aprì con un’altra chiave. Sbucarono su un terrazzino.

Elisa strinse le palpebre abbacinata dallo splendore del sole. Dinanzi sprofondava l’immensità deserta e brulicante del Numero Uno.

Endriade era immobile. Fissava la sua ciclopica creazione, come rapito. Adagio adagio le labbra si piegarono a un sorriso di sollievo. Bisbigliarono:

“Lauretta”.

Tacevano, guardando (они молчали и смотрели). Finché Endriade scosse il capo, squadrò Elisa Ismani, aggressivo e autoritario la investì (наконец Эндриаде покачал: «тряхнул» головой, смерил взглядом Элизу Измани, грубо и повелительно спросил ее; finché — до тех пор пока; investire — толкать; ударять с силой, сбивать; наезжать; /воен./ окружать, осаждать; /перен./ осаждать, забрасывать: investire di domande — забросать вопросами).

“La riconoscerebbe (вы узнаете ее)?”

“Penso di sì (думаю, да).”

“E allora, Elisa, allora (ну же, Элиза, ну)... Non la riconosce (вы ее не узнаете)?”

Un pensiero le sfiorò la mente, tanto assurdo che durò un infinitesimo (в голову ей пришла мысль, столь нелепая, что она длилась /лишь/ мгновение; sfiorare — слегка касаться; durare — длиться; infinitesimo — бесконечно малый). Poi il dubbio, preoccupante, che Endriade fosse uscito di senno (потом она засомневалась, опасаясь, что Эндриаде, видимо, выжил из ума; dubbio, m — сомнение; preoccupare — беспокоить, заботить; senno, m — разум, рассудок).

“Parli dunque (говорите же). Non la riconosce (вы ее не узнаете)?”

“Dove (где)?” Qualcosa bisognava pur rispondere (надо же было что-то ответить).

Tacevano, guardando. Finché Endriade scosse il capo, squadrò Elisa Ismani, aggressivo e autoritario la investì.

“La riconoscerebbe?”

“Penso di sì.”

“E allora, Elisa, allora... Non la riconosce?”

Un pensiero le sfiorò la mente, tanto assurdo che durò un infinitesimo. Poi il dubbio, preoccupante, che Endriade fosse uscito di senno.

“Parli dunque. Non la riconosce?”

“Dove?” Qualcosa bisognava pur rispondere.

Endriade ebbe uno scatto di impazienza (Эндриаде потерял терпение; scatto, m — порыв; impazienza, f — нетерпение).

“No, no (нет, нет). Se lei ha paura non ci intendiamo più (если вы боитесь, мы не поймем друг друга). Non sono pazzo (я не сумасшедший). La riconosce (вы ее узнаете)?”

“Io (я)... io (я)... Ma dove (но где)?”

“Là, là (там, там)”, con un largo gesto le additava la strabiliante valle popolata da enigmatiche forme (он широким жестом указал ей на удивительное ущелье, населенное загадочными формами); dove a perdita d’occhio non esistevano che cose inanimate (где, насколько хватало глаз, не было ничего, кроме неодушевленных предметов; perdita, f — потеря; esistere — существовать), in vertiginosi intrichi di terrazze, spigoli, torri, antenne, pinnacoli, cupole, geometrie nude e possenti (в /виде/ головокружительной путаницы террас, углов, башен, антенн, шпилей, куполов — голых и мощных геометрических форм).

“Io non (я не)... io non capisco (я не понимаю)”, disse Elisa, proprio perché cominciava confusamente a capire (сказала Элиза, именно потому, что смутно начинала понимать).

“E la voce (а голос)?”, incalzò Endriade (напирал Эндриаде). “Ascolti (послушайте). Non riconoscerebbe la voce (вы не узнаете голоса: «вы не узнали бы голоса»)?”

Endriade ebbe uno scatto di impazienza.

“No, no. Se lei ha paura non ci intendiamo più. Non sono pazzo. La riconosce?”

“Io... io... Ma dove?”

“Là, là”, con un largo gesto le additava la strabiliante valle popolata da enigmatiche forme; dove a perdita d’occhio non esistevano che cose inanimate, in vertiginosi intrichi di terrazze, spigoli, torri, antenne, pinnacoli, cupole, geometrie nude e possenti.

“Io non... io non capisco”, disse Elisa, proprio perché cominciava confusamente a capire.

“E la voce?”, incalzò Endriade. “Ascolti. Non riconoscerebbe la voce?”

Provò ad ascoltare (она попыталась прислушаться). Come quel giorno che per la prima volta era entrata nella mostruosa cittadella (как и в тот день, когда она впервые вошла в чудовищную цитадель), dal cupo brulichio del silenzio, simile a biscia giovinetta, si levava esile voce (из глубокого звука тишины, похожего на /шуршание/ молодого ужа, поднимался тонкий голос; brulichio, m — кишение; cupo — глубокий: silenzio cupo — глубокое молчание; темный: selva cupa — темный лес; глухой /о звуке/: voce cupa — глухой голос). Non si capiva se provenisse da una fonte sola o da molte (непонятно было, исходил ли он из одного источника или из многих). Con strane inflessioni, e pause, e varietà incredibili di timbri (со странными модуляциями и паузами, и невероятным разнообразием тембров), fluttuava, e pareva che da un momento all’altro stesse per articolarsi in un discorso umano (он звучал /так, что/ казалось, вот-вот он соединится в человеческую речь; fluttuare — колебаться; discorso, m — речь; articolarsi — соединяться, сочленяться), ma giunta al limite, ogni volta sfuggiva, dileguando in un sospiro (но, дойдя до предела, он каждый раз замолкал, теряясь во вздохах; sfuggire — ускользать, избегать; dileguare — рассеиваться).

“La sente (вы слышите ее)? La sente (вы слышите ее)? È lei (/это/ она)?” Endriade invocava una risposta (Эндриаде требовал ответа).

A questo punto Elisa Ismani seppe (в этот момент Элиза Измани поняла; sapere — знать). L’incredibile realtà le si rovesciò dentro nell’animo, facendolo tremare (невероятная действительность проникла ей: «упала/свалилась» в глубину души, заставив ее /душу/ задрожать; rovesciarsi — опрокидываться; валиться; падать). “Dio mio (Боже мой)!”, gridò, e si ritrasse (крикнула она и отпрянула; ritrarsi).

“È lei (/это/ она)?” Endriade la trattenne ponendole le mani sulle spalle, e la scuoteva (Эндриаде удержал ее, положив руки ей на плечи, и тряхнул ее; tratenere). “È lei (/это/ она)? Parli, dunque (говорите же). L’ha riconosciuta (вы ее узнали)?”

Provò ad ascoltare. Come quel giorno che per la prima volta era entrata nella mostruosa cittadella, dal cupo brulichio del silenzio, simile a biscia giovinetta, si levava esile voce. Non si capiva se provenisse da una fonte sola o da molte. Con strane inflessioni, e pause, e varietà incredibili di timbri, fluttuava, e pareva che da un momento all’altro stesse per articolarsi in un discorso umano, ma giunta al limite, ogni volta sfuggiva, dileguando in un sospiro.

“La sente? La sente? È lei?” Endriade invocava una risposta.

A questo punto Elisa Ismani seppe. L’incredibile realtà le si rovesciò dentro nell’animo, facendolo tremare. “Dio mio!”, gridò, e si ritrasse.

“È lei?” Endriade la trattenne ponendole le mani sulle spalle, e la scuoteva. “È lei? Parli, dunque. L’ha riconosciuta?”

Riconosciuta, sì (да, она узнала). L’amica dei remoti anni, la giovinetta, la fresca e spensierata creatura (подруга давних лет, молоденькая девушка, свежее и легкомысленное создание) che in vita aveva diffuso intorno a sé soltanto gioia (которое всю жизнь распространяло вокруг себя только радость; diffondere), il fiore, la nuvoletta, la bambina, ora giaceva dinanzi a lei, immota (цветок, облачко, девочка, теперь неподвижно лежала перед ней), in un’allucinante reincarnazione di misure gigantesche (жуткая реинкарнация гигантских размеров). L’immenso cervello artificiale, il robot, il superuomo, lo sterminato fortilizio dotato di ragione (необъятный искусственный мозг, робот, суперчеловек, бесконечная крепость, наделенная разумом), Endriade lo aveva creato a immagine e somiglianza della donna amata (Эндриаде создал /эту машину/ по образу и подобию любимой женщины). Non c’era volto, né bocca, né membra (/у нее/ не было ни лица, ни рта, ни рук, ни ног; membro, m — конечность, часть тела), ma per un oscuro incantesimo Laura era tornata al mondo, cristallizzata in paurosa metamorfosi (но /при помощи какого-то/ мрачного колдовства Лаура вернулась в этот мир, застывшая: «кристаллизовавшаяся» в страшной метаморфозе). Quelle terrazze, quelle mura, quei pinnacoli, quelle casematte erano il suo corpo (эти террасы, эти стены, эти шпили, эти казематы были ее телом). Elisa Ismani, pur riluttando al pensiero, cominciava ora a intravedere la diabolica somiglianza (Элиза Измани, хотя и сопротивляясь этой мысли, теперь начинала видеть дьявольское сходство). Pazzesco sì, eppure nello stesso dispiegamento delle masse architettoniche, se appena appena Elisa socchiudeva gli occhi (да, /это/ безумие, и все же в этом самом нагромождении архитектурных строений, едва Элиза чуть-чуть прикрывала глаза; massa, f — масса), in quelle linee, in quelle sporgenze e rientranze, c’era un richiamo fortissimo di perduti ricordi, una rispondenza umana, una tenera e voluttuosa dolcezza (в этих линиях, в этих выступах и углублениях, было /виден/ сильнейший отзыв утраченных воспоминаний, человеческое соответствие, нежная и чувственная прелесть; richiamo, m — призыв, отзыв; ricordo, m — воспоминание; rispondenza, f — соответствие, соотношение; связь; voluttà, f — сладострастие; наслаждение, нега).

Riconosciuta, sì. L’amica dei remoti anni, la giovinetta, la fresca e spensierata creatura che in vita aveva diffuso intorno a sé soltanto gioia, il fiore, la nuvoletta, la bambina, ora giaceva dinanzi a lei, immota, in un’allucinante reincarnazione di misure gigantesche. L’immenso cervello artificiale, il robot, il superuomo, lo sterminato fortilizio dotato di ragione, Endriade lo aveva creato a immagine e somiglianza della donna amata. Non c’era volto, né bocca, né membra, ma per un oscuro incantesimo Laura era tornata al mondo, cristallizzata in paurosa metamorfosi. Quelle terrazze, quelle mura, quei pinnacoli, quelle casematte erano il suo corpo. Elisa Ismani, pur riluttando al pensiero, cominciava ora a intravedere la diabolica somiglianza. Pazzesco sì, eppure nello stesso dispiegamento delle masse architettoniche, se appena appena Elisa socchiudeva gli occhi, in quelle linee, in quelle sporgenze e rientranze, c’era un richiamo fortissimo di perduti ricordi, una rispondenza umana, una tenera e voluttuosa dolcezza.

Ancora (более того): lentamente, dall’intreccio, apparentemente caotico, di muri, spigoli, geometrici profili, usciva una fisionomia (из сплетения, на первый взгляд, хаотического, стен, углов, геометрических профилей, возникало лицо; apparentemente — видимо; uscire — выходить), una espressione tipica, qualcosa di lieto, spiritoso, spensierato (с его обычным выражением: радостным, живым, беспечным; qualcosa что-нибудь, что-то, кое-что, ср. qualcosa di bello — нечто невероятно красивое); non più stabilimento, o fortilizio od officina, o centrale elettrica; semplicemente donna (/это был/ больше не завод/предприятие, не крепость или фабрика, не электростанция, а просто женщина; stabilire — устанавливать; stabilimento, m — завод, предприятие; учреждение, заведение: grandi stabilimenti industriali — крупные промышленные предприятия). Giovane, viva, affascinante (молодая, живая, обаятельная; affascinare — обворожить, очаровать, околдовать). Fatta di calcestruzzo e di metallo invece che di carne (сделанная из бетона и металла, а не из плоти). Tuttavia miracolosamente donna (и все же, /хотя и созданная/ чудесным образом, /это была/ женщина). Lei (она). Laura. Ed era ancora bella (и она была еще и красива). Bellissima (очень красива). Forse più bella che da viva (может быть, даже красивее, чем при жизни).

Febbricitante, al suo fianco Endriade anelava a una conferma (дрожавший как в лихорадке, стоящий рядом, Эндриаде жаждал подтверждения; febbricitare — лихорадить; al fianco — рядом; anelare — тяжело дышать, задыхаться; жаждать, страстно стремиться).

“Ha visto, Elisa (вы видели, Элиза)? L’ha riconosciuta, vero (вы ее узнали, правда)? E la voce (а голос)? Non è la sua (/разве это/ не ее /голос/)?”

Ancora: lentamente, dall’intreccio, apparentemente caotico, di muri, spigoli, geometrici profili, usciva una fisionomia, una espressione tipica, qualcosa di lieto, spiritoso, spensierato; non più stabilimento, o fortilizio od officina, o centrale elettrica; semplicemente donna. Giovane, viva, affascinante. Fatta di calcestruzzo e di metallo invece che di carne. Tuttavia miracolosamente donna. Lei. Laura. Ed era ancora bella. Bellissima. Forse più bella che da viva.

Febbricitante, al suo fianco Endriade anelava a una conferma.

“Ha visto, Elisa? L’ha riconosciuta, vero? E la voce? Non è la sua?”

Elisa fece di sì col capo (Элиза кивнула головой; fece di sì — сделала «да»). Fatta di elaborati elettronici, di artificiali vibrazioni, di gelida materia, eppure era la voce di lei, Laura (воспроизводимый /при помощи/ электронных процессоров, искусственных вибраций, холодного вещества, все же /это/ был ее голос, Лауры; fatto — сделанный; gelido — холодный, студеный; gelo, m — мороз). Che non pronunciava parole ma inarticolati accenti (который произносил не слова, а нечленораздельные звуки; accento, m — акцент, тон). Come se l’avessero imbavagliata, o parlasse a bocca chiusa (как будто ей /в рот/ сунули кляп, или она говорила с закрытым ртом; imbavagliare — всунуть кляп; заткнуть рот; bavaglio, m — кляп), o si esprimesse con i suoi graziosi versi di bambina (или выражалась прелестным детским лепетом; verso, m — стихотворение, строка; голос /птиц и животных/: verso dell'usignolo — пение соловья). Era, nello stesso tempo, quasi divino e spaventoso (/это/ было почти божественно и в то же самое время ужасно).

“Elisa, lei capisce (Элиза, вы понимаете)?”

“Cosa (что)?”

“Dico: riesce a decifrare (я имею в виду: /вам/ удается расшифровать; dico — говорю)? Il senso di quello che dice (смысл того, что она говорит)?”

Pur in una donna forte e decisa come Elisa Ismani, l’impressione era troppo violenta (даже и для такой сильной и решительной женщины, как Элиза Измани, впечатление было слишком сильным). Non resistette (она не выдержала). Cercò un appoggio (попыталась на что-нибудь опереться: «искала опору»; appoggio, m — опора).

“No, no (нет, нет)”, disse in un anelito affannoso che preludeva al pianto (сказала она, тяжело дыша, готовая расплакаться; anelito, m — тяжелое дыхание, preludere — предшествовать). “Non ci posso credere (я не могу в это поверить). Povera Laura (бедная Лаура)!”

Elisa fece di sì col capo. Fatta di elaborati elettronici, di artificiali vibrazioni, di gelida materia, eppure era la voce di lei, Laura. Che non pronunciava parole ma inarticolati accenti. Come se l’avessero imbavagliata, o parlasse a bocca chiusa, o si esprimesse con i suoi graziosi versi di bambina. Era, nello stesso tempo, quasi divino e spaventoso.

“Elisa, lei capisce?”

“Cosa?”

“Dico: riesce a decifrare? Il senso di quello che dice?”

Дата добавления: 2015-11-13