11 страница

“Madonna, che roba (Боже, что за штука)”, disse Olga Strobele (сказала Ольга Штробеле). “Mai sentita una faccenda simile (я никогда не слышала ничего подобного; faccenda, f — дело, занятие). Ho quasi paura (мне почти страшно).”

“Paura di che (отчего страшно)?”, disse Elisa Ismani (сказала Элиза Измани). “È cosi bello (она такая красивая). Io (я)... Non so (не знаю)... Mi ricorda qualcosa (она мне что-то напоминает)... Sarà ridicolo ma mi ricorda qualcosa di preciso, e non riesco a (/это/, наверное, смешно, но она мне напоминает что-то конкретное, а я не могу; preciso — точный; riuscire — удаваться)... Strano (странно)...”

“Ora guardate (а теперь, смотрите)”, interruppe, senza far caso alle parole della Ismani, Strobele (перебил Штробеле, не обратив внимания на слова /Элизы/ Измани). “Un piccolo esperimento (маленький эксперимент). Tu Ismani sta fermo dove sei (ты, Измани, стой смирно /там/, где стоишь).”

Ismani non capì se Strobele, o Manunta, avessero schiacciato qualche bottone nascosto (Измани не понял, надавил ли Штробеле, или Манунта, какую-то потайную кнопку; nascosto — спрятанный, скрытый; nascondere — прятать, скрывать, укрывать, утаивать) o fatto agire una cellula fotoelettrica, o pronunciato qualche formula capace di mettere in azione un apparato meccanico (или сработал фотоэлемент: «заставил сработать фотоэлемент», или он произнес какую-то формулу, которая приводит в действие механизм; capace — способный).

“Madonna, che roba”, disse Olga Strobele. “Mai sentita una faccenda simile. Ho quasi paura.”

“Paura di che?”, disse Elisa Ismani. “È cosi bello. Io... Non so... Mi ricorda qualcosa... Sarà ridicolo ma mi ricorda qualcosa di preciso, e non riesco a... Strano...”

“Ora guardate”, interruppe, senza far caso alle parole della Ismani, Strobele. “Un piccolo esperimento. Tu Ismani sta fermo dove sei.”

Ismani non capì se Strobele, o Manunta, avessero schiacciato qualche bottone nascosto o fatto agire una cellula fotoelettrica, o pronunciato qualche formula capace di mettere in azione un apparato meccanico.

“Questa è una piccola prova interessante della memoria visiva (вот интересное маленькое испытание зрительной памяти)”, disse Strobele (сказал Штробеле). “Ecco ecco (вот, вот)...”

Mentre parlava dalla sommità del muro che chiudeva sul lato destro la terrazza (пока он говорил, с верхнего края стены, которая огораживала террасу справа; lato, m — сторона) — la parete di uno dei tanti padiglioni o centralini o casematte, cellule dello spaventoso essere (со стенки одного из многих павильонов, коммутаторов или казематов, клеток пугающего существа) — un’antenna di metallo chiaro e opaco si piegò verso il gruppetto dei cinque (светлая, матовая металлическая антенна склонилась к группе из пяти /человек/), e dall’estremità ciondolava un ciuffo a forma di soffice scopino (и с ее кончика свесился хохолок в форме мягкой метелки).

Articolandosi a pantografo, in silenzio, con moto elastico da ragno (двигаясь, как пантограф, в тишине, перемещаясь эластично, как паук; moto, m — движение), l’antenna si protese in direzione di Ismani e dolcemente calò la grossa nappa (антенна потянулась в сторону Измани и нежно опустила толстую кисточку; protendersi), che adesso risultò fatta di tanti morbidi fili di metallo (которая теперь оказалась сделанной из множества мягких металлических нитей).

“Questa è una piccola prova interessante della memoria visiva”, disse Strobele. “Ecco ecco...”

Mentre parlava dalla sommità del muro che chiudeva sul lato destro la terrazza — la parete di uno dei tanti padiglioni o centralini o casematte, cellule dello spaventoso essere — un’antenna di metallo chiaro e opaco si piegò verso il gruppetto dei cinque, e dall’estremità ciondolava un ciuffo a forma di soffice scopino.

Articolandosi a pantografo, in silenzio, con moto elastico da ragno, l’antenna si protese in direzione di Ismani e dolcemente calò la grossa nappa, che adesso risultò fatta di tanti morbidi fili di metallo.

“Sei troppo lontano, Ismani (/ты/ слишком далеко, Измани). Non ci arriva (она не достает). Vuoi avvicinarti (/не/ подойдешь поближе; volere — хотеть)?”

L’antenna ora oscillava in su e in giù come se cercasse qualche cosa (теперь антенна качалась вверх и вниз, как будто искала что-то).

Ismani esitava, con un sorriso intimidito (Измани колебался, с робкой улыбкой).

“Vado io (я иду)”, esclamò Olga all’improvviso e si fece sotto il pennacchio (воскликнула вдруг Ольга и встала под плюмаж).

Il braccio discese lentamente e la massa soffice dei fili toccò la testa della donna (рука медленно опустилась, и мягкая масса нитей коснулась головы женщины; discendere); poi, abbassandosi ancora, la avvolse fino alla cinta come in un morbido leggerissimo cappuccio, ricadendole tutt’intorno al busto (потом, опустившись еще /ниже/, окутала ее до пояса, как нежный легчайший колпак, ниспадая вокруг ее бюста; avvolgere).

“Oh, che solletico (ой, как щекотно; solletico, m — щекотка; щекотание). Mi fa senso, mi fa (мне не по себе, правда; far senso — производить впечатление; вызывать отвращение; senso, m — чувствительность; чувство).”

“Sei troppo lontano, Ismani. Non ci arriva. Vuoi avvicinarti?”

L’antenna ora oscillava in su e in giù come se cercasse qualche cosa.

Ismani esitava, con un sorriso intimidito.

“Vado io”, esclamò Olga all’improvviso e si fece sotto il pennacchio.

Il braccio discese lentamente e la massa soffice dei fili toccò la testa della donna; poi, abbassandosi ancora, la avvolse fino alla cinta come in un morbido leggerissimo cappuccio, ricadendole tutt’intorno al busto.

“Oh, che solletico. Mi fa senso, mi fa.”

“Basta, signora, basta, venga via (хватит, синьора, хватит, выходите)”, mormorò Manunta, come imbarazzato (пробормотал Манунта, как будто смущенно).

Ma di colpo l’antenna si sollevò, liberando la signora Strobele (но вдруг антенна поднялась, освободив синьору Штробеле). Fu un movimento repentino, qualcosa come un gesto di ribrezzo (/это/ было неожиданное движение, что-то вроде жеста отвращения).

La donna si aggiustò i capelli (женщина поправила волосы). Sorrideva, ma era impallidita (она улыбалась, но была побледневшей; pallido — бледный; impallidire — бледнеть).

In quell’istante sopra il vago brusio che fluttuava intorno (в этот момент, кроме неясного гула, который стоял вокруг; fluttuare — волноваться /о море, реке/; колыхаться, колебаться), si udì la voce, quel sussurro flebile di prima (послышался голос, тот приглушенный говор, /который звучал/ раньше). Si ispessì, descrisse una specie di curva, toccò acute risonanze (он окреп, описал что-то вроде кривой, достиг пронзительной высоты; ispessirsi — уплотняться; spesso — густой; toccare — касаться; risonanza, f — резонанс; descrivere), quindi calò, si ruppe in un breve crepitio di singulti, riprese il filo discendente, si spense (затем понизился, сменился коротким рыдающим треском, вновь стал понижаться, стих; rompersi — ломаться, разбиваться; riprendere — возобновлять; filo, m — нить; discendente — нисходящий; spegnersi). Gemito di macchina (стенание машины)? Cigolio di attriti (скрип трения)? Vibrazione di qualcosa che si tendeva e rilasciava (вибрация от натяжения и ослабления чего-нибудь)?

“Basta, signora, basta, venga via”, mormorò Manunta, come imbarazzato.

Ma di colpo l’antenna si sollevò, liberando la signora Strobele. Fu un movimento repentino, qualcosa come un gesto di ribrezzo.

La donna si aggiustò i capelli. Sorrideva, ma era impallidita.

In quell’istante sopra il vago brusio che fluttuava intorno, si udì la voce, quel sussurro flebile di prima. Si ispessì, descrisse una specie di curva, toccò acute risonanze, quindi calò, si ruppe in un breve crepitio di singulti, riprese il filo discendente, si spense. Gemito di macchina? Cigolio di attriti? Vibrazione di qualcosa che si tendeva e rilasciava?

Tacquero (они помолчали). Poi Strobele (потом Штробеле /сказал/): “Lei, Manunta, che dice di capirci (вы, Манунта, говорите, что понимаете это): cosa ha detto (что /же она/ сказала)?”.

Manunta, senza far caso al suo sorriso ironico (Манунта, не обращая внимания на его ироническую улыбку, /ответил/; caso, m — случай; far caso — принимать во внимание):

“Mah, stavolta (ну, в этот раз)... stavolta non ci ho capito niente (в этот раз я ничего не понял)”. Ci pensò su (он немного подумал): “Ma mi è parso che ridesse (но мне показалось, что она смеялась)”.

“Ho freddo (мне холодно)”, disse Olga Strobele (сказала Ольга Штробеле).

“Freddo (холодно)? Con una giornata simile (в такую погоду; giornata, f — день)?”

“Sì, freddo (да, холодно). Io rientro (я возвращаюсь).”

“Non avrai preso paura, no (/ты ведь/ не испугалась; prendere paura)? È un giochetto (/это просто/ шутка; giochetto, m — игра; фокус; gioco, m — игра).”

Tacquero. Poi Strobele: “Lei, Manunta, che dice di capirci: cosa ha detto?”.

Manunta, senza far caso al suo sorriso ironico:

“Mah, stavolta... stavolta non ci ho capito niente”. Ci pensò su: “Ma mi è parso che ridesse”.

“Ho freddo”, disse Olga Strobele.

“Freddo? Con una giornata simile?”

“Sì, freddo. Io rientro.”

“Non avrai preso paura, no? È un giochetto.”

Strobele aveva quasi l’aria di scusarsi con Ismani (Штробеле имел такой вид, /будто хотел/ извиниться перед Измани): “Diciamo meglio (точнее сказать): una stupidaggine superflua (чрезмерная глупость; superfluo — лишний). Fa parte delle prime installazioni, erano ancora esperimenti (так случается в первых установках: «/это/ является /неизбежной/ составляющей первых установок», это /ведь/ были еще /только/ эксперименты; parte, f — часть; far parte di qc — входить в состав). Del resto, Olga, va a casa, se vuoi (впрочем, Ольга, иди домой, если хочешь). Io resto a chiacchierare con Ismani (я остаюсь поболтать с Измани)”.

Le due signore se n’andarono (обе женщины ушли). Manunta le accompagnò all’uscita (Манунта проводил их до выхода).

Mentre lasciavano la terrazza, da un coso a forma di silos (когда они покидали террасу, в строении в форме элеватора; coso, m — вещь; silos, m — силос; элеватор; хранилище /для сыпучих материалов/), una ventina di metri più in là, venne un clic metallico (метрах в двадцати /от них/, раздался металлический щелчок; venire — приходить). Tutti si voltarono di scatto (все резко обернулись; scatto, m — распрямление, срабатывание /напр. пружины/; /перен./ порыв, взрыв; рывок; uno scatto d'ira — порыв гнева; di scatto — внезапно; scattare — распрямляться; срабатывать /напр. о пружине/). Ma nulla si muoveva più (но больше ничто не двигалось); neanche l’antenna del ciuffetto (даже антенна с хохолком).

Strobele aveva quasi l’aria di scusarsi con Ismani: “Diciamo meglio: una stupidaggine superflua. Fa parte delle prime installazioni, erano ancora esperimenti. Del resto, Olga, va a casa, se vuoi. Io resto a chiacchierare con Ismani”.

Le due signore se n’andarono. Manunta le accompagnò all’uscita.

Mentre lasciavano la terrazza, da un coso a forma di silos, una ventina di metri più in là, venne un clic metallico. Tutti si voltarono di scatto. Ma nulla si muoveva più; neanche l’antenna del ciuffetto.

13.

“Da molti molti anni, caro Ismani (уже много-много лет, дорогой Измани)”, disse Endriade (сказал Эндриаде), “ero ancora un giovanotto, prima ancora che prendessi la laurea (/когда я/ был еще юношей, еще до того, как получил диплом), un problema mi ha sempre ossessionato (меня все время мучил один вопрос; ossessione, f — наваждение; одержимость; /перен./ навязчивая идея, идефикс; ossessionare — мучить, терзать, преследовать): la cosiddetta luce dello spirito (так называемый свет духа), per formarsi e sussistere, ha strettamente bisogno dell’uomo (/разве/ для его появления и существования обязательно нужен человек; stretto — узкий, строгий, точный)? Fuori di noi dovunque è buio (значит, вне нас тьма)? Oppure questo fenomeno, interessante direi, può crearsi anche altrove (или же этот интересный феномен, так сказать, может также быть создан в другом месте) purché trovi un corpo, un organismo, uno strumento, un recipiente adatto (лишь только найдется тело, организм, инструмент, подходящий сосуд; adattare — приспосабливать; прилаживать, пригонять)?”

Erano loro due soli, nella sala di soggiorno della villetta di Endriade (они были вдвоем, в гостиной домика Эндриаде). Un orologio a muro segnava le due e mezzo (настенные часы показывали два тридцать). C’era il grande silenzio della notte (/вокруг/ была глубокая тишина ночи; grande — великий), con in fondo però quel vago ronzio, quasi di lontanissima cascata (/слышен был только/ неясный шум, словно очень далекого водопада; in fondo — в глубине).

“Da molti molti anni, caro Ismani”, disse Endriade, “ero ancora un giovanotto, prima ancora che prendessi la laurea, un problema mi ha sempre ossessionato: la cosiddetta luce dello spirito, per formarsi e sussistere, ha strettamente bisogno dell’uomo? Fuori di noi dovunque è buio? Oppure questo fenomeno, interessante direi, può crearsi anche altrove purché trovi un corpo, un organismo, uno strumento, un recipiente adatto?”

Erano loro due soli, nella sala di soggiorno della villetta di Endriade. Un orologio a muro segnava le due e mezzo. C’era il grande silenzio della notte, con in fondo però quel vago ronzio, quasi di lontanissima cascata.

“Un automa, vuol dire (робот, вы хотите сказать)?”, chiese Ismani (спросил Измани).

“Aspetti (подождите). Ha mai considerato lo strano cammino della vita attraverso i millenni dei millenni (вы никогда не задумывались над странной дорогой жизни сквозь тысячелетия тысячелетий)? Da principio, chi eravamo (кем мы были вначале)? Protozoi, celenterati (простейшими, кишечнополостными). La sensibilità esisteva, ma rudimentale (чувствительность существовала, но в зачаточном /состоянии/). Lo spirito, quello che viene chiamato spirito, non era ancora nato (дух, то, что называют духом, еще не зародился; nascere). O meglio era una fiammella così minuscola, timida e vacillante (или точнее, /это/ был такой крошечный, робкий и неустойчивый огонечек) che la differenza col mondo vegetale si notava a stento (что разница /между нами и/ растительным миром была едва заметна; notare — замечать; a stento — с трудом). Intendiamoci, caro Ismani, io qui non parlo in termini di scienza (поймите, дорогой Измани, я сейчас говорю не научными терминами). Le faccio una specie di parabola perché lei possa farsi un’idea chiara di tutta la baracca (я использую такую аллегорию, чтобы вы могли получить ясное представление обо всем этом; fare — делать; parabola, f — притча, аллегория; baracca, f — барак; предприятие, дело /обычно непрочное, ненадежное, пренебр./, ср.: come va la baracca? — как делишки?). Crede che io non capisca la sua curiosità, il suo imbarazzo, il suo scetticismo (вы думаете, что я не понимаю вашего любопытства, вашего замешательства, вашего скептицизма)? A che scopo, lei si chiede, tutto questo spaventoso sforzo (ради чего, спрашиваете вы себя, все эти титанические усилия; scopo, m — цель; spaventoso — страшный)? Sarebbe una follia, peggio una stoltezza criminale, aver messo su questa babele (было бы безумием, хуже — преступной глупостью, соорудить этот вавилон; mettere su — положить наверх; поставить, сделать ставку /в игре/; завести: mettere su casa — завести хозяйство) per ottenere una caricatura di cervello, per un robot capace di far calcoli (чтобы обрести карикатуру на мозг, робота, способного делать расчеты), di registrare e ricordare le impressioni, di ridere, di piangere, di starnutare, di risolvere i problemi (регистрировать и помнить ощущения, смеяться, плакать, чихать, решать задачи). E allora (а потом; allora — тогда, в таком случае)? Allora (потом)... Ecco, col passare dei millenni, a poco a poco l’evoluzione, il progresso delle facoltà raziocinanti (вот, по прошествии тысячелетий, постепенно /произошла/ эволюция, развитие мыслительных способностей) o per lo meno dei riflessi condizionati, o per lo meno della sensibilità (или, по крайней мере, условных рефлексов, или, по крайней мере, чувствительности)... Mi spiego (понятно; spiegare — объяснять)? A un certo punto di questo interminabile cammino (в определенном пункте этого бесконечного пути), voilà, il fenomeno che io dico di mostruosità più strabiliante che registri la storia del creato (voilà /и вот — фр./, феномен, который я называю самым изумительным уродством, которое существовало в истории мироздания; registrare — регистрировать, записывать).”

“Un automa, vuol dire?”, chiese Ismani.

“Aspetti. Ha mai considerato lo strano cammino della vita attraverso i millenni dei millenni? Da principio, chi eravamo? Protozoi, celenterati. La sensibilità esisteva, ma rudimentale. Lo spirito, quello che viene chiamato spirito, non era ancora nato. O meglio era una fiammella così minuscola, timida e vacillante che la differenza col mondo vegetale si notava a stento. Intendiamoci, caro Ismani, io qui non parlo in termini di scienza. Le faccio una specie di parabola perché lei possa farsi un’idea chiara di tutta la baracca. Crede che io non capisca la sua curiosità, il suo imbarazzo, il suo scetticismo? A che scopo, lei si chiede, tutto questo spaventoso sforzo? Sarebbe una follia, peggio una stoltezza criminale, aver messo su questa babele per ottenere una caricatura di cervello, per un robot capace di far calcoli, di registrare e ricordare le impressioni, di ridere, di piangere, di starnutare, di risolvere i problemi. E allora? Allora... Ecco, col passare dei millenni, a poco a poco l’evoluzione, il progresso delle facoltà raziocinanti o per lo meno dei riflessi condizionati, o per lo meno della sensibilità... Mi spiego? A un certo punto di questo interminabile cammino, voilà, il fenomeno che io dico di mostruosità più strabiliante che registri la storia del creato.”

Ismani rise (Измани засмеялся): “L’uomo (человек)?”.

“L’uomo (человек)”, confermò Endriade (подтвердил Эндриаде). “Nel quale con rapidità addirittura precipitosa, nel giro di pochi milioni d’anni si può dire (в котором с прямо-таки головокружительной скоростью, за несколько миллионов лет, можно сказать; giro, m — круг, оборот), si è prodotta una deformazione, un caso di gigantismo, una tumescenza (произошла деформация, случай гигантизма, опухоль) che quasi quasi dubito fosse compresa nel progetto iniziale della creazione (которая, я почти не сомневаюсь, не была включена в первоначальный проект создания; comprendere), tanto va poco d’accordo con tutto il resto (настолько мало это согласуется со всем остальным; accordo, m — согласие).”

“Una deformazione (деформация)?”

“Sì (да). La massa cerebrale diventa sempre più imponente, la teca cranica si espande (масса мозга становится все более внушительной, черепная коробка расширяется; espandere — расширять, простирать), il sistema nervoso raggiunge una complessità da far paura (нервная система достигает страшной сложности; far paura — пугать), insomma l’intelligenza dell’uomo si distanzia sempre più da quella di tutte le altre bestie (в общем, ум человека отдаляется все дальше от ума всех остальных животных). Vuole, caro Ismani, che qui si parli di soffio divino (вы хотите, дорогой Измани, чтобы я сейчас заговорил о Божественном дуновении = промысле)? Parliamone (давайте поговорим о нем). Il fenomeno, obbiettivamente considerato, non muta (феномен, /если/ объективно рассмотреть /его/, не изменяется).”

Ismani rise: “L’uomo?”.

“L’uomo”, confermò Endriade. “Nel quale con rapidità addirittura precipitosa, nel giro di pochi milioni d’anni si può dire, si è prodotta una deformazione, un caso di gigantismo, una tumescenza che quasi quasi dubito fosse compresa nel progetto iniziale della creazione, tanto va poco d’accordo con tutto il resto.”

“Una deformazione?”

“Sì. La massa cerebrale diventa sempre più imponente, la teca cranica si espande, il sistema nervoso raggiunge una complessità da far paura, insomma l’intelligenza dell’uomo si distanzia sempre più da quella di tutte le altre bestie. Vuole, caro Ismani, che qui si parli di soffio divino? Parliamone. Il fenomeno, obbiettivamente considerato, non muta.”

“Ma io non vedo che rapporto (но я не понимаю, какая связь)...”

“Aspetti (подождите). Ancora un passo (еще немного; passo, m — шаг). La faccenda è addirittura ovvia, ma bisogna che io le dica tutto (дело прямо-таки очевидно, но необходимо, чтобы я вам сказал все). Bene (ладно). Sviluppandosi in modo abnorme il cervello dell’uomo, e il suo sistema nervoso, e la complessiva sensibilità, a un certo punto (развиваясь ненормальным образом, мозг человека, и его нервная система, и общая чувствительность, в определенный момент)... A un certo punto, caro collega, è entrato in scena un elemento imponderabile (в определенный момент, дорогой коллега, на сцене появился неуловимый элемент; entrare — входить), un prolungamento incorporeo del corpo, un’escrescenza invisibile eppur sensibile (бестелесное продолжение тела, невидимый, и все же ощутимый, нарост), una protuberanza che non ha precise dimensioni, peso, forma (выпуклость, которая не имеет точных размеров, веса, формы), che scientificamente parlando non sappiamo con sicurezza neanche se esista (о которой, говоря научным /языком, мы/ не можем сказать с уверенностью, даже существует ли она; sapere — знать). Ma che ci dà tanto di quel filo da torcere (но которая так нас мучит: «дает нам столько той нити, чтобы скручивать»; dare — давать; filo, m — нить; torcere — скручивать): l’anima (душа)!”

“Ma io non vedo che rapporto...”

“Aspetti. Ancora un passo. La faccenda è addirittura ovvia, ma bisogna che io le dica tutto. Bene. Sviluppandosi in modo abnorme il cervello dell’uomo, e il suo sistema nervoso, e la complessiva sensibilità, a un certo punto... A un certo punto, caro collega, è entrato in scena un elemento imponderabile, un prolungamento incorporeo del corpo, un’escrescenza invisibile eppur sensibile, una protuberanza che non ha precise dimensioni, peso, forma, che scientificamente parlando non sappiamo con sicurezza neanche se esista. Ma che ci dà tanto di quel filo da torcere: l’anima!”

“E il Numero Uno sarebbe (и Номер Один)...”

“Un attimo ancora di pazienza (еще секунду терпения; attimo, m — мгновение). Io dico, e questo è il punto fondamentale (я утверждаю, что это основной пункт; fondamentale — основной, существенный, фундаментальный). Io dico (я сказал; dico — говорю): se costruiamo una macchina che riproduce la nostra attività mentale (если мы сконструируем машину, которая воспроизводит нашу умственную деятельность) senza la palla di piombo al piede di un determinato linguaggio (без свинцовой гири определенного языка; la palla di piombo al piede — свинцовый шар на ногах /т. е. фактор, связывающий движения/), una macchina che elabora e risolve i problemi infinitamente più presto di un uomo e con molto meno probabilità di errori (машину, которая разрабатывает и решает задачи значительно быстрее человека и с гораздо меньшей вероятностью ошибок; infinitamente — бесконечно; errore, m — ошибка; погрешность), si può parlare di intelligenza (можно ли считать ее разумной: «говорить о разуме»)? No (нет). L’intelligenza, per sussistere, ha bisogno di un minimo di autonomia, di libertà (разуму, для существования, нужен минимум независимости, свободы). Ma se invece (но если; invece — вместо этого)...”

“Se invece costruiamo il Numero Uno (если мы сконструируем Номер Один); questo, vuol dire (это вы хотите сказать)?”

“E il Numero Uno sarebbe...”

“Un attimo ancora di pazienza. Io dico, e questo è il punto fondamentale. Io dico: se costruiamo una macchina che riproduce la nostra attività mentale senza la palla di piombo al piede di un determinato linguaggio, una macchina che elabora e risolve i problemi infinitamente più presto di un uomo e con molto meno probabilità di errori, si può parlare di intelligenza? No. L’intelligenza, per sussistere, ha bisogno di un minimo di autonomia, di libertà. Ma se invece...”

“Se invece costruiamo il Numero Uno; questo, vuol dire?”

“Sì, sì (да-да). Se costruiamo, oh non dico che ci siamo riusciti (если мы сконструируем, /но я/ не говорю, что /это/ нам удалось), se costruiamo una macchina che ha percezioni come noi, che ragiona come noi (если мы сконструируем машину, которая /все/ воспринимает, как мы, которая мыслит, как мы; percezione, f — восприятие), questione ormai di soldi, questione di tempo e di fatica, perché dovremmo spaventarci (теперь /это/ уже вопрос денег, вопрос времени и труда, почему мы должны бояться этого)? Se si riesce a costruirla, automaticamente quel prodotto famoso, quella essenza impalpabile (если удастся сконструировать ее, /тогда/ автоматически это знаменитое изделие, эта неосязаемая сущность), il pensiero voglio dire, l’instancabile moto delle idee che non hanno riposo neanche in sonno (мышление, я хочу сказать, неустанное течение мыслей, которые не отдыхают даже во сне; moto, m — движение; riposo, m — отдых); di più, di più, non solo il pensiero, ma la sua individualizzazione, la permanenza dei caratteri (более того, не только мышление, но ее индивидуальность, постоянство характера), insomma quel tumore fatto d’aria che però talora ci pesa addosso come se fosse piombo (в общем, эта воздушная опухоль, которая, однако, иногда /так/ давит на нас, как будто /она из/ свинца; pesare — весить), l’anima, l’anima dunque vi si stabilirebbe (душа, душа поселилась бы там). Diversa dalla nostra (отличная от нашей)? Perché (почему)? Che importa se l’involucro, invece che di carne, fosse fatto di metallo (какое значение имеет то, что оболочка не из плоти, а из металла)? Non è vivente anche la pietra (разве не является живым и камень)?”

“Sì, sì. Se costruiamo, oh non dico che ci siamo riusciti, se costruiamo una macchina che ha percezioni come noi, che ragiona come noi, questione ormai di soldi, questione di tempo e di fatica, perché dovremmo spaventarci? Se si riesce a costruirla, automaticamente quel prodotto famoso, quella essenza impalpabile, il pensiero voglio dire, l’instancabile moto delle idee che non hanno riposo neanche in sonno; di più, di più, non solo il pensiero, ma la sua individualizzazione, la permanenza dei caratteri, insomma quel tumore fatto d’aria che però talora ci pesa addosso come se fosse piombo, l’anima, l’anima dunque vi si stabilirebbe. Diversa dalla nostra? Perché? Che importa se l’involucro, invece che di carne, fosse fatto di metallo? Non è vivente anche la pietra?”

Ismani scosse il capo (Измани покачал головой; scuotere — трясти): “Fosse qui ad ascoltarci monsignor Rizzieri (послушал бы вас монсиньор Риццьери)”.

“Magari (почему бы и нет)”, fece Endriade, sorridendo (сказал Эндриаде, улыбаясь). “Non c’è nessuna difficoltà teologica (тут нет никакого теологического противоречия; difficoltà, f — трудность). Dio per caso dovrebbe essere geloso (Бог, например, стал бы ревновать; dovere — быть должным; geloso — ревнивый)? Non proviene ugualmente tutto da lui (/разве/ не все равным образом происходит от него; uguale — равный)? Materialismo (материализм)? Determinismo (детерминизм)? È tutto un problema diverso (/это/ все другая проблема). Niente eresie al cospetto dei padri della Chiesa (ничего еретического перед лицом отцов Церкви; cospetto, m — присутствие). Anzi (напротив).”

“La natura profanata, direbbero (оскверненная природа, сказали бы они). Il supremo peccato di orgoglio (великий грех: «высший грех» гордыни; supremo — верховный, высший).”

“La natura (природа)? Ma sarebbe il suo massimo trionfo (но /это/ был бы ее величайший триумф)!”

“E dopo (а потом /что/)? Questo lavoro immenso a che vantaggio porterebbe (к какой пользе /может/ привести эта огромная работа; portare — носить, нести, переносить; приводить, вести /напр. о дороге/)?”

Дата добавления: 2015-11-13